355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вячеслав Лопатин » Суворов » Текст книги (страница 26)
Суворов
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 02:36

Текст книги "Суворов"


Автор книги: Вячеслав Лопатин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)

Большинство владельцев крепостных не горели желанием отдавать в армию хороших, здоровых работников и покупали рекрутов на стороне или, если не было достатка, сдавали провинившихся. Нередко комиссии по приемке отмечали физическую слабость новобранцев. Как же при таком подходе тому же Суворову удавалось делать из рекрутов настоящих солдат, превращать бывших крепостных в чудо-богатырей? Православная вера была основой для воспитания во вчерашних «рабах» высоких понятий о долге, чести и мужестве; довершало дело кропотливое обучение военной премудрости. «Обучение нужно, лишь бы с толком и кратко; солдаты его любят» – один из любимых суворовских постулатов.

Его войска были приучены к маршам с полной выкладкой, а чтобы ноша не казалась тяжелой, он призывал подбадривать солдат песней, военной музыкой, шуткой, придумал для солдатских ранцев шутливое прозвание – «ветры». Любую, даже самую обычную ситуацию Суворов использовал для обучения. Рассказывают, как он часто направлял лошадь на идущую колонну войск. Молодые солдаты почтительно расступались, а он сердился, кричал: «Службы не знаете!» Старики же, смыкая ряды и выставляя штыки, радовали его своей постоянной готовностью встретить атакующую кавалерию.

Результат такого воспитания войск – победы.

Во время Отечественной войны 1812 года англичанин Роберт Томас Вильсон – британский представитель при штабе М.И. Кутузова – хорошо изучил русского солдата. Вернувшись в Англию, он написал воспоминания, в которых отметил любовь служивых к памяти Суворова. «Хотя русский солдат и родился в рабстве, – подчеркивал Вильсон, – дух его не унижен». Англичанин отмечал, что русская армия отличается высокой дисциплиной, хотя «наказания в ней менее жестоки и часты, чем в войсках других народов».

Ему вторит французский граф Ланжерон. Этот эмигрант провел в рядах Русской армии не одну кампанию, сражался против шведов на Балтике, участвовал в штурме Измаила, при Аустерлице командовал одной из колонн, в Отечественную войну доблестно бился против Наполеона до самой победы над ним. «Русская армия одна из лучших в мире, – заявил Ланжерон. – Русский солдат – это лучший солдат мира, и победа всегда непосредственно шагает за ним. Он отважен, как испанец, терпелив, как цыган, горд, как англичанин, честен, как швед; он может восторгаться и приходить в ярость, как француз, как валлонец и как венгерец. В русском солдате соединены все эти качества, и они делают из него не только прекрасного бойца, но и героя… Русская армия – это нерушимая стена! И если потребуется, стена превращается в поток. Русская армия, если ею управлять правильно, отличается большой дисциплиной, и она пойдет туда, куда ей скажут, и сделает всё то, что от нее потребуют. Сделает она это быстро и прекрасно».

Обязательным этапом боевой подготовки войск становятся знаменитые сквозные атаки. Их подробно описал маркиз Гильоманш-Дюбокаж: «Военное искусство для одиночного солдата или офицера заключалось, по мнению Суворова, в быстроте исполнения и в неустрашимости, не останавливаемой никакими препятствиями… Для достижения быстроты и неустрашимости нужно было… освоить войска с явлениями войны посредством маневров до того близких к действительности, чтобы солдат смотрел на настоящую атаку не более как на маневр. Вследствие этого и верный своей любимой тактике – не ждать атаки, но всегда атаковать самому – Суворов все маневры заканчивал свалкой».

Разделенные на две стороны и поставленные на некоторой дистанции друг от друга части начинали встречное движение. При сближении на 100 шагов пехота припускалась бегом, а кавалерия в карьер. «Прохождение линий или колонн одной сквозь другую исполнялось не так, как это принято в других европейских армиях, – уточняет Дюбокаж, подчеркивая, что у Суворова интервалы были предельно малы. – Эта атака была действительная свалка, какая происходит в настоящем деле. Она производилась обеими сторонами, атакующими друг друга с фронта… среди огня пехоты и артиллерии, при криках "ура!", повторяемых всяким пехотинцем и кавалеристом. Офицеры кричали при этом: "Руби! В штыки!"».

Маркиз свидетельствует:

«Этот маневр был не безопасен, если кавалерия шла на кавалерию или на пехоту… Интервалы часто были недостаточны… Мне часто случалось видеть выбитых из седла и до того ушибленные колена, что люди не могли ходить по нескольку дней, а иногда и недель…

Для войск, выдержанных на суворовских маневрах, бой не представлял ничего нового…

Фельдмаршал имел обычай говорить с войсками. Каждый свой смотр, парад он заканчивал весьма длинною речью (иногда в течение двух часов), в которой подробно разъяснял, что нужно для того, чтобы быть хорошим солдатом или офицером. Он указывал на ошибки, сделанные войсками в одном случае, хвалил за то, как они вели себя в другом. Наконец, он передавал им в своих речах общие основания военного искусства.

Нужно ли после всего этого распространяться о причинах непобедимости войск Суворова? Последний солдат из попавших в сферу его влияния узнавал и практически, и теоретически боевое дело лучше, чем теперь его знают в любой европейской армии в мирное время, не исключая и самых образованных».

Свои воспоминания о Суворове Дюбокаж издал за границей в 1808 году, когда слава Наполеона находилась в зените. Маркиз привел примеры великодушия и гуманности Суворова и заключил свой рассказ словами: «Он умел предпочитать лаврам, обагренным кровью, славу менее блестящую, но более существенную: спасти и щадить человеческую кровь. Оставив в стороне другие поступки, делающие честь его чувствительной душе, я восклицаю, наконец: "Как велик, как великодушен наш Герой, уничтоживший мост Праги для спасения Варшавы!"».

Стареющая Екатерина с тревогой оценивала перспективы развития обстановки в Европе и стремилась обезопасить границы России. Так, в 1796 году она была вынуждена направить в Закавказье значительные силы, чтобы наказать персидского шаха Ага Мохаммед-хана, совершившего кровавый набег на Грузию. Предполагалось, что поход возглавит Суворов.

Императрица устроила покорителю Варшавы торжественную встречу. В Таврическом дворце, ранее принадлежавшем Потемкину, для Суворова были отведены покои, убранные в соответствии с его вкусами. Все зеркала были завешаны, в гранитную вазу налита ледяная вода, на полу лежали охапки сена для постели генерал-фельдмаршала. 3 декабря 1795 года Суворов прибыл в столицу и в тот же день был принят Екатериной.

За семь месяцев до этой встречи в присутствии государыни состоялось венчание дочери Суворова с братом фаворита Николаем Зубовым. Долгие поиски жениха завершились. Екатерине казалось, что Платон Александрович Зубов, в руках которого сосредоточилась большая власть, способен вместе со своими братьями хотя бы отчасти заменить «незаменимого Потемкина». Военной опорой фаворита должен был стать Суворов.

Петр Никифорович Ивашев, сопровождавший Суворова в столицу, оставил свидетельство о приеме императрицей своего лучшего полководца: «Государыня осыпала его самыми милостивыми приветствиями и после продолжительного беседования изволила отпустить его сими словами: "Вам нужен покой после дороги; теперь моя обязанность вас успокоить за все трудные и славные ваши подвиги на возвышение отечественного величия". Его был ответ: "Государыня! После Бога – Вы, и Вами гремит в мире наше Отечество"». Ивашев рассказывает и о подарке императрицы – богатой собольей шубе, крытой зеленым бархатом с золотым прибором, «с строжайшим милостивым приказанием не приезжать к ней без шубы и беречь себя от простуды при настоящих сильных морозах. Граф попросил камер-фурьера (привезшего подарок) стать на диван, показать ему развернутую шубу; он пред нею низко три раза поклонился, сам ее принял, поцеловал и отдал своему Прошке на сохранение, поруча присланному повергнуть его всеподданнейшую благодарность к стопам августейшей Государыни».

Подарок был сделан императрицей по подсказке зятя Суворова графа Николая Зубова, встречавшего фельдмаршала в придворной «георгиевской» карете в Стрельне. «Суворов впервые облекся в полный фельдмаршальский мундир, присланный от Государыни в Варшаву, – повествует Ивашев. – Невзирая на двадцатидвухградусный холод, в декабре весьма обыкновенный, в 4 часа пополудни выехал из Стрельны в одном мундире прямо представиться Государыне. Встретившие его генералы сели с ним, вероятно также в первый раз жизни при таком холоде, в одних мундирах». Рассказ Ивашева дополняет адъютант Суворова Александр Алексеевич Столыпин: «В придворной осьмиместной карете в восемь лошадей… сидели: Фельдмаршал в полном мундире без шубы, с шляпою в руках, подле него Граф Н.А. Зубов, насупротив П.А. Исленьев и Н.Д. Арсеньев, также без шуб с шляпами в руках; одно окошко было опущено. Приехавши во дворец и взошед по маленькой лестнице, что ныне называется Комендантская, Граф Н.А. Зубов, обернувшись ко мне, сказал: "Твой молодец нас всех заморозил!" Во внутренних комнатах на половине Великой Екатерины я увидел, какое внимание было оказываемо даже к причудам Фельдмаршала: все зеркала в комнатах Императрицы были завешаны. По Ея приказанию велено было узнать все его привычки и выполнять их».

Придворные, ловившие на лету все желания государыни, повалили к Суворову с визитами, скоро его утомившими. Ивашев рассказывает: «Во второй день Граф не желал никого принимать, кроме избранных лиц; первого он дружески принял Г.Р. Державина в своей спальне, будучи едва прикрыт одеждою. Долго с ним беседовал и даже удерживал, казалось, для того, чтобы он был свидетелем различия приемов посетителям. Многие знатные особы, принадлежавшие двору, поспешили до его обеда (в Петербурге назначен был для обеда 12-й час) с визитом, но не были принимаемы. Велено было принять одного Князя П.А. Зубова. Зубов приехал в 10 часов. Суворов принял его в дверях своей спальни так же точно одетый, как бывал в лагерной своей палатке в жаркое время. После недолгой беседы он проводил Князя до дверей своей спальни и сказал Державину vice versa [32]32
  Противоположным образом, наоборот, обратно (лат.).


[Закрыть]
, оставил последнего у себя обедать…

Во время обеда докладывают Графу о приезде вице-канцлера Графа И.А. Остермана. Граф тотчас встал из-за стола, выбежал в белом своем кителе на подъезд. Гайдуки отворяют для Остермана карету. Тот не успел привстать, чтоб выйти из кареты, как Суворов сел подле него, поменялись приветствиями и, поблагодарив за посещение, выпрыгнул, возвратился к обеду со смехом и сказал Державину: "Этот контрвизит самый скорый, самый лучший и взаимно не отяготительный"».

Ивашеву вторит Столыпин: «Достоин замечания различный прием, сделанный Суворовым двум вельможам. Раз за столом раскладывал я горячее. Фельдмаршал спросил: "Чей это экипаж?" Я взглянул в окно, доложил: "Графа Остермана!"

Фельдмаршал выскочил из-за стола и выбежал на крыльцо так поспешно, что я, находясь ближе его к двери, не мог его предупредить. Лакей Графа Остермана только что успел отворить дверцу кареты, как он вскочил в нее, благодарил за сделанную ему честь посещением и, поговоря минут десять, простился с ним. Остерман был в то время Вице-Канцлером Иностранной Коллегии, но оною не управлял.

Через несколько дней, сидя за обедом, Фельдмаршал спросил: "Чей это экипаж?"

Я отвечал: "Графа Безбородко!" Он не встал из-за стола, а когда Граф Безбородко вошел в столовую, он велел подать стул подле себя и сказал ему: "Вам, Граф Александр Андреевич, еще рано кушать, прошу посидеть!" Безбородко, поговорив с четверть часа, откланялся. Фельдмаршал не встал его провожать. В то время А.А. Безбородко был Действительный Тайный Советник и управлял Иностранною Коллегией».

Пересуды об этих выходках Суворова мгновенно разлетались по столице, пополняя и без того широкий круг анекдотов о его странностях. В приеме самых влиятельных лиц империи сказалась устойчивая неприязнь полководца к придворным. Даже властный любимец императрицы Платон Зубов, теперь родственник Суворова, позволивший себе принять в своих покоях в Зимнем дворце нового фельдмаршала, будучи одетым по-домашнему, получил отповедь.

Биографы Александра Васильевича выстроили целую систему доказательств, согласно которым «странности Суворова» были продуманным приемом, маской чудака, чтобы защититься от зависти, интриг, подсиживания и добиваться своих целей.

Известный русский психиатр П.И. Ковалевский в работе «Генералиссимус Александр Васильевич Суворов. Психиатрические эскизы из истории» (1905) высказал иную, более близкую к истине версию: «Нам кажется, что все чудачества Суворова были естественным следствием его характера, его душевного склада, организации его нервной системы… его крайней порывистости, привычке действовать сразу… Странность поступков Суворова объясняется особенностью его натуры, не входящей в обычные рамки жизни, и никоим образом не является чем-то умышленным и заранее обдуманным. Он действовал, как жил, и особенность его натуры выражалась особенными, выделяющимися из ряда обыкновенных поступками».

Большой популярностью пользовались анекдоты о самых неожиданных вопросах Суворова, которые он задавал своим подчиненным: «Сколько звезд на небе?», «Далеко ли до Луны?» и т. д. Екатерина еще до близкого знакомства с лучшим полководцем своей империи рассказывала о его чудачествах своему постоянному корреспонденту барону Гримму: «…подписывает свое имя мельчайшими буквами. Во-первых, по своему смирению; во-вторых, чтоб все знали, что он пишет без очков. Кроме того, когда он обращается к кому-либо с вопросом, то нужно ему отвечать тотчас же, без малейшей запинки и никогда не говорить "не знаю", потому что тогда он приходит в ужаснейший гнев. Но ответ, как бы нелеп он ни был, никогда не рассердит его. Вообще он большой чудак, притом человек чрезвычайно даровитый и начитанный, но у него пропасть странностей, которые ему иногда вредят».

После приезда Суворова из Варшавы в Петербург и длительных бесед с ним государыня изменила свое мнение. «Об сих странностях И.И. Шувалов разговаривал однажды с Императрицею Екатериною, – вспоминает племянник основателя Московского университета князь Федор Голицын. – Она изволила ему на это сказать, что Фельдмаршалу всё сие простительно, потому что, когда мы двое с ним сидим, то я не могу довольно вам рассказать, сколь он, когда захочет, умно и основательно рассуждает: совсем, кажется, не тот человек».

Манера Суворова требовать немедленного ответа на свои вопросы являлась, выражаясь современным языком, постоянным психологическим тренингом, приучавшим подчиненных к инициативе, находчивости, умению быстро реагировать на изменение обстановки в бою.

Александр Столыпин поведал чудесную историю о том, как он, назначенный адъютантом к Суворову, был ему представлен:

«…Фельдмаршал прыгнул на средину комнаты, подняв правую руку к козырьку каски. Тищенко (генеральс-адъютант. – В. Л.) тотчас доложил ему: "Адъютант Столыпин!"

Он, обернувшись ко мне, спросил: "Где служил твой отец?"

Забыв, что батюшка был отставлен Лейб-кампанцем при восшествии на престол Петра III, я отвечал: "Не знаю, Ваше Сиятельство!"

Он, приложив указательный и средний пальцы правой руки к губам, вскричал: "В первый раз… не знаю!"

Граф Хвостов, тут же бывший, прибавил: "Алексей Вельяминович служил по статской службе".

Зная, что Фельдмаршал статскую службу не любит, я, вероятно от испуга, вспомнил о Лейб-кампанском корпусе. И только граф Хвостов успел выговорить, я закричал во всё горло: "Нет, Ваше Сиятельство, батюшка служил в Лейб-кампанском корпусе!"

Тут Фельдмаршал и все предстоящие засмеялись, видя испуг мой».

Между старым воином и молоденьким адъютантом вскоре установились прекрасные служебные отношения. Столыпин понимал начальника с полуслова и сделался самым неутомимым и смышленым его помощником, всегда готовым к любому неожиданному вопросу.

«В другой раз, – вспоминал он, – гостей было много, в том числе семейство Французских эмигрантов: старик Виконт де Полиньяк, сын его Дюк де Полиньяк, внук его Арман де Полиньяк и Шевалье де ла Ривьер. Я далеко сидел от Фельдмаршала и не слыхал его разговора. Вдруг дежурный Генерал сказал довольно громко: "Столыпин! Фельдмаршал вас спрашивает".

Я привстал и сказал:

– Что прикажете, Ваше Сиятельство?

– Чем у нас чистят полы? – спросил меня Фельдмаршал.

– Нашатырем, Ваше Сиятельство, – отвечал я.

– Что стоит в день?

– Двадцать пять червонцев.

– Помилуй Бог, как дорого!

Когда все встали из-за стола, меня спрашивали, как мне в голову взошел нашатырь? Я уверял, что сам того не понимаю, но, зная, что за обедом Фельдмаршал всегда шутит и не терпит медленности в ответах, я сказал ему первое слово, которое мне попалось».

Наверное, сам Суворов был доволен невероятной расторопностью, которую его адъютант продемонстрировал важным гостям.

Дюбокаж отмечал:

«Образ речи Суворова был краткий, сжатый, энергичный и отрывистый. Всякая фраза, заключавшая не более трех или четырех слов, выражала полный смысл, который всегда был точным и глубоким…

Приближенные его должны были напрягаться, проявляя большое внимание, и знать все события, могущие его интересовать, потому что всякая его фраза содержала окончательную идею и переход от одного предмета к другому был чрезвычайно быстр…

Одним словом, речь его была неподражаема. Я могу сказать верно, что почти невозможно выразить энергичный лаконизм его идей, когда забываешь их прямой текст… Еще любил он в разговоре некоторыми фразами воспроизводить смысл сказанного в форме пословиц и притч. Наконец, самый любимый конек его разговора – это война. Особенно он любил рассказывать о своих походах.

Суворов знал, кстати, и как увертываться тонким и ловким ответом от щекотливых просьб и нравиться даже тем, коим должен был иногда отказывать».

И – внимание – Дюбокаж подчеркивает, что Суворов отличался «неизменною искренностию – следствие безграничной честности»: «Эти две добродетели весьма естественно должны были господствовать в душе человека, который был врагом всякого притворства… Офицер, который отвечал ему двояко, был потерян в его мнении. Он называл его "немогузнайкой". Он не только почитал низостью и малодушием скрывать свой образ мыслей (из боязни или из интереса), но видел в этом слабость характера, которая в его глазах была пороком и которую он никогда не прощал».

Великий мастер войны был и хорошим психологом. Слабость характера непростительна для командира, отвечающего за жизни подчиненных, недопустима и для солдата. «Богатыри! Неприятель от нас дрожит, – говорится в «Науке побеждать». – Да есть неприятель больше богадельни: проклятая немогузнайка, намека, загадка, лживка, лукавка, краснословка, краткомолвка, двуличка, вежливка, безтолковка… От немогузнайки много беды! За немогузнайку офицеру арест, а штаб-офицеру от старшего штаб-офицера арест квартирный».

Во время бесед императрицы с Суворовым, несомненно, обсуждалась главная возмутительница европейского спокойствия – Франция. Екатерина, как и полководец, прекрасно знала историю и предрекала появление диктатора, к которому все политиканы, кричащие о свободе, братстве и равенстве, поползут на коленях, чтобы заслужить его милость. Суворов разделял эти оценки и соглашался с прогнозами, поэтому решительно отказался от предложения возглавить Персидский поход для наказания разорителя царства Ираклия II, считая его частным делом. Главной опасностью, грозившей бедствиями не только Европе, но и России, была Франция.

Ивашев вспоминает:

«В праздник Рождества Христова и Новый год Суворов должен был быть у Государыни, но всегда испрашивал увольнения от приглашения к Высочайшему столу.

Государыне угодно было принять во внимание привычную деятельность Фельдмаршала: поручила ему обозреть состояние всех тех укреплений по шведской границе, которые в 1791 и 1792 годах были устроены под его началом.

Зная привычку к деятельной жизни Суворова и к занятиям по военной части, Государыня озабочивалась, чем занять его. В январе он исполнил Ея поручение и в первой половине февраля 1796 года возвратился в Петербург, приметно скучал вне своей сферы, и как скоро Императрица поручила ему главное начальство Юго-Западной армии, немедленно оставил столицу и прямыми путями отправился в центральный пункт занимаемых мест ему подведомственными корпусами, – местечко Тульчин.

В июле 1796-го он получил секретное повеление составить шестидесятитысячный корпус по его собственному избранию из войск, под начальством его состоящих, и быть в готовности с первого повеления выступить за границу».

По пути в Тульчин он навестил Румянцева, жившего почти безвыездно в своем имении Ташань под Киевом. Сохранился весьма любопытный рассказ о встрече двух фельдмаршалов, записанный со слов Петра Григорьевича Корицкого, много лет служившего у Суворова старшим адъютантом.

Подъезжая к имению графа Петра Александровича, Суворов приказал остановиться и стал совещаться со свитой, может ли он теперь подъехать к крыльцу графского дома, чего прежде из уважения к нему никогда не делал. Все единогласно объявили, что теперь он имеет на то полное право как равный чином. Суворов поначалу возражал, ссылаясь на старшинство Румянцева, известность его заслуг, и, наконец, склонившись перед общим мнением, сказал: «Смотрите же, смотрите, чтобы вы не ввели меня в беду». Экипажи тронулись. Подле ворот усадьбы Суворов приказал остановиться, вышел из экипажа и проследовал к дому в полной парадной форме, со шляпой на сгибе руки. Красноречивая сцена свидетельствует о той всегдашней почтительности, которую питал к Румянцеву его гениальный ученик.

В дни встречи двух маститых русских полководцев в далекую Ниццу прибыл новый командующий Итальянской армией Наполеон Бонапарт со своим начальником штаба Луи Александром Бертье. 29 марта (9 апреля) 1796 года начался знаменитый Итальянский поход. В течение двух недель были разгромлены и выведены из борьбы пьемонтцы. Через месяц французы, разбив австрийцев, вступили в Милан. В их руках оказалась вся Ломбардия – богатейшая область Италии, подвергшаяся разграблению. Австрийцы бросили в Северную Италию новые войска, но их ждало поражение. На Рейне успешно действовали французские армии генералов Моро и Журдана.

Второго августа 1796 года, через две с половиной недели после разгрома Бонапартом австрийцев при Кастильоне, Суворов в рапорте Екатерине прямо ставит вопрос о походе в Европу: «Карманиольцы по знатным их успехам могут простирать свой шаг и на Вислу… Всемилостивейшая Государыня! Я готов с победоносными войсками Вашего Императорского Величества их предварить».

Екатерина и ее советники стремились не допустить, чтобы Франция подчинила себе итальянские и германские государства и создала враждебную России систему государств, в которую помимо упомянутых входили бы Швеция, Пруссия, Австрия и Турция.

В секретной инструкции посланнику в Вене графу А.К. Разумовскому Екатерина указывала: «Сегодня дело заключается в том, чтобы реорганизовать коалицию на других принципах, чем первую, поставив перед нею в виде единственной задачи – задачу принудить французов прекратить свои нашествия, отказаться от побед и вернуться к прежним границам».

Эти взгляды разделял и Суворов. «Турецкая Ваша война – нет, а принятца за корень, бить французов… От них она родитца, – читаем мы в письме Хвостову от 29 августа. – Когда они будут в Польше, тогда они будут тысяч 200—300. Варшавою дали хлыст в руки Прусскому Королю, у него тысяч 100. Сочтите турков (благодать Божия со Швециею): России выходит иметь до полумиллиона; ныне же, когда французов искать в немецкой земле надобно, на все сии войны только половину сего». Предвидение гениальное: в 1812 году император Наполеон, подчинив себе почти всю Европу, двинул в русский поход более пятисот тысяч человек.

Суворов тщательно готовился к походу. Дюбокаж вспоминал: «…когда не было военных дел, то фелдьмаршал проводил время в размышлении над географическими картами, над составлением планов кампаний. Также любил он следить по карте бывшие походы всех полководцев, известных нам по истории. Рожденный завоевывать, он постоянно был занят военными соображениями. Я не сомневаюсь, что он составлял планы кампаний для всех частей света». Конечно, последняя фраза – явное преувеличение. Правильнее было бы сказать, что Суворов внимательно изучал театры возможных войн и прекрасно ориентировался в военно-топографической обстановке. Но в 1796 году главное внимание было обращено туда, где продолжалась война второй коалиции с Францией. Адъютант Суворова Столыпин вспоминал:

«В иностранных газетах 1796 года писано было, что генерал Моро окружен Австрийскими войсками и что он как будто в западне. – В них всё объяснено было обстоятельно, сказаны имена Австрийских генералов, сколько у кого войск и как они расположены. Фельдмаршал приказал мне отнести газеты к инженерному полковнику Фалькони, чтоб он по сим известиям начертил план и статью из газет перевел на Русский язык, и когда будет всё готово, то, поставя палатку в саду, после вечерней зари пригласить туда всех Генералов на чай.

По пробитии зари Фельдмаршал и Генералы сели вокруг стола… Фельдмаршал приказал читать вслух перевод из иностранных ведомостей. Вошедший полковник Фалькони тут же представил и план, им начертанный, тогда Фельдмаршал сказал: "На военном совете начинают дело с младших: почему рассматривайте по очереди и объявляйте всякий свою мысль!"

Первое издание «Науки побеждать»

Все Генералы, рассмотрев прилежно план, объявили, что если Генерал Моро не захочет жертвовать войсками, под командой его находящимися, то он должен будет сдаться.

Фельдмаршал же, взглянув пристально на план, сказал, указывая на расположение войск на плане: "Ежели этот Австрийский Генерал не успеет подать помощь Генералу, защищающему мост, то Моро тут пробьется!"

Не упомню чрез сколько времени, в газетах было видно, что именно тот Генерал, про которого говорил Фельдмаршал, не успел помочь Генералу, защищавшему мост, и Моро пробился и тем спас войско от плена и себя прославил».

В сентябре австрийцы потерпели новое поражение при Арколе, в Италии. Суворов откликнулся на это событие в замечательном письме племяннику, князю Алексею Горчакову:

«О, как шагает этот юный Бонапарте! Он герой, он чудо-богатырь, он колдун!.. О, как он шагает! Лишь только вступил на путь военачальника, как он уже разрубил Гордиев узел тактики. Не заботясь о числе, он везде нападает на неприятеля и разбивает его начисто. Ему ведома неодолимая сила натиска – более не надобно. Сопротивники его будут упорствовать в вялой своей тактике, подчиненной перьям кабинетным; а у него военный совет в голове… Меж тем, покуда мир Европейский и тактика обновляются, я цепенею в постыдном бездействии, я изнемогаю под бременем жизни праздной и бесполезной».

Конец письма – настоящее пророчество: «Пока генерал Бонапарте будет сохранять присутствие духа, он будет победителем; великие таланты военные достались ему в удел. Но ежели, на несчастье свое, бросится он в вихрь политический, ежели изменит единству мысли – он погибнет».

Двадцатого октября российская императрица сообщила о своем решении барону Гримму: «Прусский Король вооружается. Против кого? Против меня. В угоду кому? Цареубийцам, друзьям своим, на которых ему нельзя ни в чем положиться. Если этими вооружениями думают отвлечь меня и остановить поход моих войск под предводительством фельдмаршала Суворова, то очень ошибаются».

Но 6 ноября 1796 года Екатерина скоропостижно скончалась от кровоизлияния в мозг. На престол вступил ее 42-летний сын.

Узнав о смерти государыни, Суворов поделился с Хвостовым горестными мыслями:

«Сей день печальный! Я отправлял… после заутрени без собрания один в алтаре на коленях с слезами.

Неблагодарный усопшему Государю будет неблагодарен царствующему.

Среди гонения Князя Платона, в Херсоне я ходил на гроб Князя Григория Александровича Потемкина, помня его одни благодеяния».

Оставим в стороне упоминания о «гонениях князя Платона». Суворов смотрел на Зубова как на мальчишку и обращался со своим родственником, перед которым многие пресмыкались, довольно бесцеремонно.

В дни печали и скорби по усопшей великой императрице Александр Васильевич искренне признаётся в поклонении праху Потемкина. Именно под начальством князя Таврического развернулся его выдающийся талант, он поднялся на такие вершины чести и славы, откуда его не могли сбросить завистники и недоброжелатели. Воспоминание о Потемкине – это крик души в тяжелую минуту жизни. Суворов знает, что наступает страшное время – время деспота на троне.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю