Текст книги "Предсказание будущего"

Автор книги: Вячеслав Пьецух

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

– Ну и что? – спросил пассажир с родинкой на щеке.

– А то, что в этом случае вопрос о бытии бога теряет всяческое значение. То есть существует он или не существует – это уже неважно. Ибо он одновременно и существует и не существует.

– Я тоже считаю, что неважно, откуда что берется, – сказал богатырь и опять накрыл своей лапищей руку провинциалки. – Например, какой хрен разницы, в силу чего встречаются два симпатизирующих человека?! Главное, что они встречаются. Они встречаются, и всестороннее спасибо, и общий привет!

Я вздохнул и глянул в окно: начиналась какая-то станция. Сначала показалась водонапорная башня, затем потянулись деревянные сараи, довольно безобразные строения из самана, какой-то бесконечный забор, потом за окном проплыло станционное здание, выкрашенное в мучительный ядовито-зеленый цвет, и мы плавно остановились. Возле станционного здания сидел на корточках мужик в меховой шапке и в галошах на босу ногу.

– Все-таки мне непонятно, – сказал пассажир с родинкой на щеке, – почему вопрос, о бытии бога у нас теряет всяческое значение.

– Сейчас объясню, – ответил седенький старичок. – Видите ли, одну веру может отрицать только другая вера, а никак не безверие, потому что, во-первых, полного безверия не бывает, а во-вторых, оно никакое не доказательство. Но ведь любая вера есть осуществленная необходимость и продолжение в качестве достоинств наших несовершенств. Из этого следует, причем давно уже следует, с фейербаховских времен, что между так называемой верой и так называемым безверием существует только терминологическая разница.

– Слушаю я вас и удивляюсь, – сказал канцелярский тип. – Насколько я понимаю, тут у нас собрались оголтелые материалисты, но вот уже два часа как мы беседуем о религии!

– Странный вы человек, – отозвался я. – Ведь надо же о чем-то поговорить.

Только я закрыл рот, как в дальнем конце вагона раздался отчаянный младенческий крик.

– Ага! – сказал богатырь. – Родился-таки, злодей!

Поезд тронулся. В тот момент, когда поезд тронулся, к нам в закуток пожаловал старый казах и провозгласил:

– Товарищи, в нашем вагоне родился мужчина! Надо собирать это… я не знаю, как называется.

– На зубок, – подсказал канцелярский тип.

– Да, – согласился казах и изобразил руками нечто такое, что, с его точки зрения, отвечало понятию «на зубок». Вслед за казахом появился кавказец и протянул нам свою войлочную шапочку, которая была наполнена радужными купюрами; наш закуток также внес свою лепту, причем богатырь пожертвовал четвертной.

– На зубок, это будет раз, – сказал кавказец, смешно шевеля усами. – Теперь наш стол приглашает ваш стол отметить такое замечательное событие, как рождение мужчины – это будет два.

Мы все послушно поднялись со своих мест и последовали за кавказцем. В нашем закутке осталась только полненькая женщина, пристально глядевшая в потолок, которая так и не проронила ни одного слова, провинциалка и богатырь. Уходя, я было сделал им пригласительный знак рукой, но в ответ богатырь сморщился, потом исподтишка показал мне свой монументальный кулак, побледневший даже от напряжения, и я понимающе удалился.

В закутке у кавказцев набилось так много народу, что было не продохнуть. Кто-то сунул мне бутерброд, кто-то налил пиалу вина, и вскоре началось то, что у нас называется – дым коромыслом. Старик казах что-то горячо объяснял кавказцам, кавказцы вежливо устранялись и вовсю потчевали моряков, моряки, обнявшись, наперебой охмуряли красавицу казачку, красавица казачка резала колбасу. Тут наш певец потребовал, чтобы мы затянули что-нибудь всенародное, и мы с чувством запели «Дорогую мою столицу». Потом мы всей компанией ходили смотреть младенца, который лично на меня произвел довольно-таки тяжелое впечатление. Потом я играл с криминальными типами в шашки и настойчиво убеждал их в том, что деньги – это совершенная чепуха.

Только седенький старичок, смахивавший на актера Оболенского, и пассажир с родинкой на щеке все никак не могли расстаться со своей темой и, несмотря на вселенскую попойку, продолжали ее глодать.

– …недаром один французский мыслитель, – говорил седенький старичок, – Лежен, кажется, его фамилия, – пришел к заключению о соответствии законов разума с законами мироздания, исходя из того, что если люди смогли рассчитать путь, по которому летательный аппарат в определенное время достигнет Луны, слетать на нее и вернуться обратно, то, стало быть, есть соответствие законов разума с законами мироздания. Как вы думаете, на что это намекает?

– Ну, на что? – развязно спросил пассажир с родинкой на щеке.

– А на то, что мир и человек, бытие и сознание организованы по единому образцу; на бога это намекает, вот на что!

– А по-моему, это намекает только на то, что по единому образцу развивается и первый из людей и последняя из букашек. Следовательно, в жизни нет места богу. Где он, бог-то?! Вы только посмотрите, например, на эти физиономии!.. – И пассажир с родинкой на щеке сделал широкий жест, приглашавший обозреть наши физиономии; старик казах, видимо, не понял, о чем идет речь, и в ответ на этот жест радостно улыбнулся. – Где он, бог-то?!

Дальнейшее я, честно сказать, не слышал, так как наш певец потребовал, чтобы мы соборно спели «Коробочку» – мы, понятное дело, спели; мы так здорово ее спели, что я без малого прослезился; я глядел на народ, столпившийся в закутке, и думал о том, что я так его люблю, так люблю, что если бы для доказательства этой любви нужно было бы немедленно выброситься в окошко, я бы, не задумавшись, это сделал. Потом, кажется, на словах «Распрямись ты, рожь высокая, тайну свято сохрани», во мне вдруг образовалась почти непереносимо счастливая комбинация чувств, пробудившая вот какое соображение: мне пришло на ум, что сами по себе мы, возможно, не очень-то хороши, но в общем, так сказать, в сумме даем неизбежно радостную, божественную картину.

А там подоспел Макат. Я попрощался с нашей честной компанией, подхватил чемодан и вышел из тамбура на платформу.

– Ара! – окликнул меня один из кавказцев, печально глядевший в приоткрытое окно, и я сразу понял, что он армянин, хотя шапочка на голове у него была осетинская. – Добрый путь!

– Спасибо, – ответил я.

Мне вдруг стало так одиноко и, главное, так страшно оттого, что мне одиноко, как еще не было никогда.

ПРЕДСКАЗАНИЕ БУДУЩЕГО
Записки идеалиста
Роман

Глава I

1

Противным февральским днем, в тот час, когда только-только собираются сумерки, в коридоре большого двухэтажного особняка на улице Чехова, где в свое время помещался народный суд, невзначай разговорились два старичка. Эти старички были из тех старичков, которые питают загадочную привязанность к судебному разбирательству и свой досуг проводят преимущественно в суде. Один из них говорил:

– Фейербах был идеалист, он верил в прогресс человечества. Это слова философа Штарке. Какая тонкая ирония и как далеко от правды.

– То есть как это – далеко от правды?..

– Фейербах был материалист. Удивительная, знаете ли, закономерность: чем смешней каламбур, тем меньше в нем смысла. Например – сытое брюхо к ученью глухо… Согласитесь, что это нонсенс. И что интересно, по-латыни это звучит намного глупее.

– Я не знаю, как это звучит по-латыни, но относительно прогресса человечества я всецело на стороне Штарке. Все идет к нулю.

– Неправда, все идет к лучшему, и тут не поспоришь, потому что это закон. Мои слова не в стариковской традиции, но, фигурально выражаясь, тем красней им розничная цена. Всё, что ни возьми, закономерным манером движется по направлению к идеалу, и поэтому закономерно становится лучше во всяком следующем поколении. На сантиметр, на копейку, а все же лучше. И, как ни дико это прозвучит для первого знакомства, главным образом человек становится лучше – вот ведь какая штука!

– Ну, это вы загнули, – сказал старичок, который был на стороне Штарке, и ядовито скосил глаза.

– Я вас предупреждал, что для первого знакомства это, конечно, прозвучит дико. А между тем здесь пет даже никакого открытия, это даже не мысль, а реалия нашего бытия. Человек хорошеет просто-таки на глазах, то есть он на глазах становится все человечней и человечней. И знаете, что интересно: особенно это заметно на подсудимом…

– Гм! Подсудимый действительно наступил какой-то, черт его знает какой, даже слова не подберу… И вы глядите сюда: раньше если он был карманник, то он был карманник, он был прямо идейный человек. А теперешний подсудимый – это мямля, он перед народными заседателями трепещет, он даже кассаций не подает. А за что он судится? Это анекдот, за что он судится! Или он украдет кубометр тесу, или подделает справку об образовании.

– Совершенно с вами согласен, – сказал первый старичок, налегая на «совершенно». – Вообще самое безобразное, на что сегодня способен средний советский подсудимый, – это тяжелые телесные повреждения. Нет, конечно, бывают и ужасные случаи, возьмите хотя бы ростовское дело, но это реликтовые явления, так сказать, случайные динозавры. А лет так тридцать тому назад? Припомните: лет так тридцать тому назад, что ни декада, то страшное преступление, что ни декада, то страшное преступление… Или муж жену топором зарубит, или объявится какой-нибудь демон, который истребляет женщин в черных чулках, или участкового уполномоченного в карты проиграют… Я тогда работал курьером; вы не поверите, как только мне ехать в Марьину Рощу, я со всей семьей прощался, точно я на войну ухожу. А теперь, вы знаете, просто скучно, я и в суд являюсь так… по инерции. То есть измельчал подсудимый, может быть, разросся, но измельчал.

– Хрен его не знает, может быть, вы и правы, – сказал старичок, который был на стороне Штарке, и неожиданно умолк, так как в дальнем конце коридора в эту минуту показался обвиняемый по делу, назначенному к слушанию на шестнадцать часов; это был пожилой человек, суховатый, среднего роста, относящийся к той чрезвычайно распространенной категории пожилых людей, которые не годятся для описаний.

Старичок спохватился и стал продолжать:

– Возьмем хотя бы сегодняшнего подсудимого – кто это такой? Видать по всему, что это, конечно же, не Алеша Попович, что это кислятина, которого по-настоящему и судить-то нельзя, потому что его разок пристыдить – и то он, наверное, с расстройства на себя руки наложит, такой он июня. Вот увидите: и преступление он наверняка совершил смехотворное, которому гривенник цена, и дадут ему за него какую-нибудь чепуху, то есть фактически оправдают. Я голову даю на отсечение, что его фактически оправдают…

Я дослушал только до того места, так как подоспело время свидетельской переклички, на которой мне предстояло назваться в силу некоторых трагикомических и крайне путаных обстоятельств, но впоследствии я частенько припоминал заключительные слова, сказанные сторонником Штарке, и вот почему: потому что сбылось его предсказание. Л впрочем, нет ничего странного в том, что оно сбылось. Напротив, было бы странно, если бы оно не сбылось, поскольку, за исключением предсказаний, которые делаются на бобах и посредством бросания крещенской туфельки через плечо, предсказания вообще чаще сбываются, чем не сбываются, особенно предсказания, сделанные на основе точных расчетов и сгоряча. Даже при беглом обзоре свершившихся предсказаний невольно поразишься тому, как порядочно делали свое дело всяческие пророки: Кассандра накликала падение Трои, император Павел I – собственную смерть, Дмитрий Иванович Менделеев предвосхитил существование целого ряда химических элементов, а председатель земного шара Велимир Хлебников – точную дату первой мировой войны и Великой Октябрьской социалистической революции. Разумеется, будучи в последнем градусе пессимистом, можно объяснить почти неуклонную осуществляемость предсказаний случайным стечением необязательных обстоятельств, но, во-первых, случайные стечения обстоятельств всегда закономерны в том технологическом смысле, в каком закономерная ошибка маршала Груши обеспечила случайное поражение Наполеона при Ватерлоо, а во-вторых, есть подозрение, что само понятие «случайное стечение обстоятельств» именно пророками и пущено в обиход, как говорится, на всякий пожарный случай. Все-таки печальный опыт Кассандры побуждал их держаться настороже, вообще у них были основания побаиваться той народной логики, в соответствии с которой, например, самое малоуважаемое учреждение – это Гидрометеоцентр; интересно, что его недолюбливают вовсе не потому, что не сбываются хорошие прогнозы, а потому, что сбываются плохие.

Итак, похоже на то, что предсказание будущего занятие, во всяком случае, не безнадежное. Более того: оно доступно любому мало-мальски культурному человеку, поскольку этот ларчик открывается сравнительно просто, поскольку всякое предсказание, по сути дела, представляет собой результат учета основных тенденций, направленных в грядущее, условий, при которых в грядущем им предстоит определенным образом развиваться, минус случайность и плюс закономерные видоизменения основных тенденций и тех условий, при которых в грядущем им предстоит определенным образом развиваться. Но многие вещи предрекаются совсем просто. Например, я безо всяких тенденций в состоянии предсказать, что через год я состарюсь на один год, а в ближайшее воскресенье в наш магазин точно не завезут пастеризованного молока. Даже многие события общечеловеческого масштаба можно бывает с легкостью предсказать; положим, как было не предсказать падения Трои, если известно, что троянцы алчные и доверчивые олухи, которых только ленивый вокруг пальца не обведет? Правда, существуют народы с такими сложными нравственными показателями, что их будущее прогнозируется непросто, и среди них едва ли не первые – это мы, то есть мы, способные на все что угодно, включая подвиг самопожертвования, но только не на соизмерение возможного и желаемого, мы, собирающиеся в оперу и оказывающиеся на собрании членов жилищно-строительного кооператива. Но даже в этом довольно тяжелом случае, вероятно, можно вывести какой-то национальный коэффициент и, подставляя его в формуле предсказания будущего, все же получать более или менее надежные результаты. Словом, случай тяжелый, конечно, но отнюдь не гиблый, особенно если принять во внимание то удивительное свойство нашего соотечественника, что по нему почти всегда видно, что он за птица и как высоко летает. Почему-то на нем все написано: сколько он зарабатывает, любит свою жену или нет, добрый он или злой, выпивает или, напротив, в рот не берет хмельного, а также начитанный он человек или же он не начитанный человек. Эта поразительная особенность, возможно, даже составляющая одну из наших первейших народных черт, значительно упрощает дело, и, мысленно оглядываясь назад, следует отметить, что стороннику Штарке пророчество далось даром. На его место, пожалуй, любой предсказал бы фактически оправдательный приговор, поскольку наружность подсудимого по делу, назначенному к слушанию на шестнадцать часов, явственно говорила о том, что его невозможно не оправдать, то есть что он не способен на такое деяние, за которое человека нельзя было бы оправдать. Повторяю, что на вид это был субъект самый непримечательный, просто не за что ухватиться: нос как нос, уши как уши, подбородок как подбородок… Ну разве что ухватиться за глаза, в которых написано, что наша жизнь – это форменное испытание. Не в христианском смысле испытание, а в том смысле, что испытание – это мучительная и скучная процедура. И действительно, вот я и оглядываюсь назад: какое пространство тягот, страданий, гадостей, недостач! А мгновения счастья? Их по пальцам пересчитаешь… Так чего же ради тогда вся эта катавасия, если, конечно, здесь не таится какого-нибудь особенного, тревожно высокого смысла, оправдывающего все неурядицы и невзгоды… Нет, наша жизнь – это прямой подвиг, и, моя бы власть, я бы, исключая откровенных мерзавцев, всех награждал специальной посмертной медалью, медалью ни за что, медалью за то, что человек с нами пожил отведенное ему время.

Короче говоря, стороннику Штарке его пророчество далось даром. Но дело совсем не в этом; собственно, дело в том, что стариковское предсказание, из-за чего я к нему и прицепился, замысловатым образом соотнеслось с моим собственным предсказанием, при той существенной разнице, что мое предсказание будущего было предсказание будущего вообще. По стечению обстоятельств мой прогноз почти полностью основывался на личности того самого подсудимого, к которому относилось прорицание старичка, точнее сказать, основным рабочим материалом мне послужило прошлое этого человека. Благодаря его поразительной памятливости, на сегодняшний день я знаю это прошлое досконально. О нем предстоит довольно пространный рассказ. Поскольку из прошлого подсудимого по делу, назначенному к слушанию на шестнадцать часов, я вывожу и основные тенденции, направленные в грядущее, и условия, при которых в грядущем им предстоит определенным образом развиваться, и все мыслимые случайности и закономерные видоизменения основных тенденций и тех условий, при которых им предстоит определенным образом развиваться, тут не отделаешься скороговоркой; для того, чтобы ухватить тенденцию за живое, начать придется издалека.

2

Зимою 1812 года в Москву, только что оставленную французами, приехал Данила Степанович Иванов. Он был крестьянин Тверской губернии, деревни Кончеево, замечательной тем, что ее населяли сплошь Ивановы. Это обстоятельство забавно отразилось на фамилии всех его будущих потомков. Дело в том, что помещик, которому принадлежало Кончеево, подавая ревизские списки, обыкновенно полностью писал только первую фамилию, а всех остальных Ивановых регистрировал сокращенно, то есть писалось – И-ов. Когда в 1812 году Данила Степанович отпросился у своего помещика на оброк, управляющий, который выправлял ему паспорт, то ли машинально, то ли полагая, что так и нужно, вместо Иванов, написал сокращенно – Иов. Под этой странной для русского уха фамилией Данила Степанович и явился в первопрестольную.

По всей вероятности, выходит не совсем ясно, каким образом, вопреки нашему народному, глубоко безалаберному отношению к семейным преданиям, эти сведения дошли до сегодняшних дней. Тут виновато другое забавное обстоятельство: Данила Степанович считал себя незаконным сыном своего кончеевского помещика; конечно, не исключено, что именно так и было, тем более что сожительство господ с целыми деревнями в ту пору было очень распространено, но это сейчас неважно, а важно то, что впоследствии Данила Степанович внушил своим детям, будто бы в их роду не обошлось без добавки дворянской крови, и как-то сама собой ввелась мода оставлять по себе портрет и подробную биографическую записку.

Итак, Данила Степанович явился в Москву, только что оставленную французами, где он вообще предполагал заработать выкуп, и вдруг нашел неожиданную возможность обогатиться без особенных хлопот и в самое короткое время. Поскольку московское дворянство еще не начало съезжаться из своих северо-восточных имений, он принялся грабить беспризорные покуда особняки. Правда, после французов, как оказалось, поживиться было особенно нечем, но еще по арбатским переулкам много оставалось люстр, канделябров, мебели, посуды, золоченых рам, словом, всякого добра, на которое не позарился алчный французский глаз. В результате набегов на арбатские особняки у Данилы Степановича набрался целый лабаз товара, и в 1815 году он уже имел собственную лавку на Разгуляе. Хотя Данила Степанович торговал главным образом тем, что сейчас называется барахлом, лет через десять у него таки составился некоторый капитал, он выкупился у своего кончеевского помещика и записался в московские обыватели. После этого он женился. У него родилось шестеро сыновей и две дочери, но выжил только один старший мальчик, по имени Афанасий. Из других обстоятельств жизни Данилы Степановича известно, что он был неизменный участник кулачных боев на Москве-реке, хотя характером отличался застенчивым, даже тихим. Известно также, что, приехав зимой 1825 года по каким-то коммерческим делам в Петербург, он стал случайным свидетелем событий 14 декабря, целый день простоял в толпе на Сенатской площади и даже вместе со всеми бросался снежками в принца Евгения Вюртембергского, которого Павел I чуть было не сделал наследником российского престола, но впоследствии отзывался о 14 декабря неодобрительно, свысока. Умер Данила Степанович при странных обстоятельствах, в одночасье, он пил чай и вдруг умер. По нем в роду осталась добрая память, и почему-то всем Иовым казалось особенно симпатичным, что их родоначальник не делал тайны из своих зимних похождений в 1812 году, которые положили основание фамильному капиталу. На портрете Данила Степанович вышел с напряженно-застенчивым выражением, точно он что-то припоминает.

Наследник Данилы Степановича – Афанасий Данилович Иов был по натуре человеком жизнерадостным и разносторонним, то есть тем, что у нас называется и жнец, и швец, и на дуде игрец. Он был большой любитель чтения, умно и оборотисто торговал, нравился женщинам, пел баритоном в приходском хоре, изобретательно расписывал пасхальные яйца и даже организовал собственную пожарную команду, при которой выезжал самозваным брандмейстером, чтобы брать необидную пошлину с погорельцев. Одним словом, это был широкий и жизнелюбивый мужик, но, как это часто бывает, в его характере имелся один изъян, который никак не вписывался в характер: он был трус.

Афанасий Данилович женился на дочери богатого купца из Замоскворечья, за которой взял десять тысяч рублей приданого. Вероятно, этого ему показалось мало, и когда тесть умер, Афанасий Данилович уничтожил завещание, по которому одна треть наследства приходилась родне, а две трети Афонскому монастырю, и, таким образом, прикарманил все тестево состояние. Он очень боялся, что эта его проделка как-нибудь раскроется, и даже на некоторое время лег в больницу Московского университета, но проделка осталась тайной.

Заполучив состояние покойного тестя, Афанасий Данилович повел дела на широкую ногу: лавку он переоборудовал в магазин, потом он завел конюшню ломовых лошадей, то есть начал держать извоз, потом приобрел два доходных дома – один в Москве, в Скатертном переулке, а другой в Петербурге, куда он зачем-то надумал переезжать, и, наконец организовал собственную пожарную команду, чтобы брать необидную пошлину с погорельцев. К этому времени у Афанасия Даниловича было уже три сына. Своих сыновей он прочил: старшего, Василия Афанасьевича, – главным наследником и продолжателем всего дела, среднего, Григория Афанасьевича, – в военную службу, он поступил в пехоту вольноопределяющимся, а младшего, Сергея Афанасьевича, – как тогда выражались, по ученой части; Сергей Афанасьевич учился во 2-й Московской гимназии, а впоследствии в Лесотехническом институте.

Умер Афанасий Данилович, можно сказать, с испугу. В 1887 году в Петербурге была разоблачена организация террористов, и, поскольку штаб-квартира этой организации находилась, на несчастье, в его петербургском доме, он насмерть перепугался и стал ожидать какого-нибудь наказания. Это ожидание сказалось на нервах, нервы возбудили загадочное заболевание, и Афанасий Данилович слег. Он поболел-поболел и умер. Сохранился дагерротип, запечатлевший его в торжественной позе. Он стоит навытяжку в сюртуке с книгой под мышкой и одним глазом улыбается, а в другом видится беспокойство.

Судьбы его сыновей сложились следующим образом… Старший сын, Василий Афанасьевич, со временем стал самым настоящим капиталистом, он построил трикотажную фабрику на Госпитальном валу и открыл еще один магазин, в котором он сам торговал рыболовными принадлежностями, охотничьими ружьями, патронами и развесным порохом. По натуре он был этакий беззаветный рыцарь наживы, однако в нем замысловато переплеталась западная предприимчивость с прижимистостью восточного человека. Несмотря на то, что его годовой доход достигал сорока тысяч целковых, он ходил почти оборванцем, воровал у соседей дрова и, чтобы не тратиться на освещение, прорубил в своей конторе окно как раз напротив уличного фонаря. К концу жизни скаредность Василия Афанасьевича приобрела даже болезненную тональность, и дело кончилось тем, что по ночам он ходил лаять на двор, чтобы все думали, что у него заведены злые собаки, в то время как он, конечно, не мог себе позволить такой расход.

Василий Афанасьевич погиб отчасти при трагических, отчасти при анекдотических обстоятельствах. В конце декабря 1905-го, после разгрома вооруженного восстания в Москве, он был расстрелян на Поварской за то, что от его рук пахло порохом – этой улики тогда было более чем достаточно. Портрета после Василия Афанасьевича не осталось, но остался его единственный сын Василий Васильевич, вылитый портрет своего отца, который стал наследником дела и капитала.

Средний из Иовых, Григорий Афанасьевич, поступивший в пехоту вольноопределяющимся, как говорится, темная лошадка, то есть о нем мало чего известно. Известно, что он довольно скоро выслужился и его произвели в прапорщики, что затем он был разжалован за какую-то мелкую кражу, что он участвовал в колониальной войне в Средней Азии и был убит при взятии Бухары. Наконец, о нем известна одна в высшей степени странная вещь: будто бы его всю жизнь преследовал мучительный сон: он поднимается среди ночи, раздевается донага и в таком виде бегает по бульварам. Возможно, он был не совсем здоров. Личность его показана на групповой фотографии: четыре новоиспеченных прапорщика застыли в различных малоестественных позах, на лицах у всех пьяные выражения. Так как Григорий Афанасьевич не был женат, это ответвление Иовых с его смертью заглохло.

Младший сын, Сергей Афанасьевич, проучился в Лесотехническом институте только полтора года и был исключен за участие в студенческих беспорядках. Он написал на имя министра распаянное прошение, но получил отказ и с тех пор сделался таким консерватором, что в двенадцатом году даже одобрял Ленский расстрел. За год с небольшим ничегонеделанья он спустил свою часть наследства, а затем женился на девушке из состоятельного чиновничьего семейства и по протекции тестя устроился письмоводителем в канцелярию московского градоначальника. Он просидел на этом месте до самой смерти.

По складу характера Сергей Афанасьевич был европеец: он оставил по себе целую библиотеку приходно-расходных книг, ел, спал, прогуливался в одни и те же часы, завтрак называл фрыштыком, по вечерам читал домашним вслух Евангелие, в будни носил одно, а в воскресные и праздничные дни – заветное, так что имел даже специальные, выходные очки – словом, представлял собой человека с национальной точки зрения не совсем приятного, и в институте у него даже была кличка – Иезуит. За всю жизнь с ним не произошло ничего из ряду вон выходящего, и он не совершил ничего такого, что заслуживало бы специального упоминания. Умер он в 1914 году, за две недели до начала войны, от заворота кишок. На фотографии, оставшейся после него, Сергей Афанасьевич выглядит благородно – ни за что не подумаешь, что такой джентльмен систематически избивал свою супругу за то, что она систематически не укладывалась в бюджет. Благородна и его супруга, стоящая по правую руку, слегка опершись о кресло, в котором сидит супруг, – ни за что не подумаешь, что она ежедневно обыскивала кухарку. Благородно и само кресло с резными подлокотниками и собачьими головами – ни за что не подумаешь, что из соображении экономии оно было куплено у старьевщика.

Эта благородная чета произвела на свет двоих сыновей и дочь. Старший сын умер в детстве от дифтерита, дочь скончалась уже в замужестве, при родах, а младший сын, Иван Сергеевич, благополучно выжил и еще сыграет в этой истории свою роль.

Начать надо с того, что Иван Сергеевич был чудак. Его чудачество открылось в отроческие годы: он был исключен из 4-го класса гимназии за то, что в знак любви к актрисе кинематографа Ольге Миткевич выпрыгнул из окна третьего этажа. Затем он поступил в цирк-шапито и в качестве белого клоуна объездил весь запад и юг России, затем он сделался репортером в газете «День», но попал под суд за диффамацию, то есть за клевету, отсидел в тюрьме полтора месяца и с горя устроился во Всероссийское страховое общество «Саламандра». Но прослужил он недолго; вдруг началось повальное увлечение спортом, точнее это увлечение как-то вдруг распространилось среди российской аристократии и буржуазии, от которых Иван Сергеевич не мог позволить себе отстать: он тоже занялся спортом и стал третьим призером Московской губернии по гонкам на велосипеде. Кроме того, он играл хавбеком и в футбольной команде села Черкизова.

Женился Иван Сергеевич не по-людски: он долго жил с одной женщиной, которая была на двенадцать лет его старше, и пошел с ней к венцу только после того, как она внезапно забеременела. Благородные старики порвали с Иваном Сергеевичем все отношения. После женитьбы супруги переехали в город Дмитров, где у молодой был собственный дом. Там у них родился мальчишка, которого назвали Володей, который, несмотря на жестокие мытарства, доживет до наших безбедных дней и в силу неблагоприятно сложившихся обстоятельств в конце концов окажется на скамье подсудимых; его-то житие лично мне и представляется ключиком к предсказанию будущего.