Текст книги "Дивизион"

Автор книги: Вугар Асланов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Теперь, глядя на этих свиней, их смешные рыла, Азизов вдруг понял, что завидует им. Никто от них ничего не требовал, их кормили, поили, позволяли валяться, где им хотелось. Конечно,  их ждал печальный конец – бойня, но кто знает, что ждет каждого из нас. А в данный момент Азизов считал, что им живется счастливее, чем ему. Тут он услышал еще птичье пение – маленькие пичужки на дереве возвещали о скором рассвете. Вот уж кто воистину свободен. Теперь он завидовал этим живым существам. Пусть их век короток, зато жизнь проходит в веселье и радости. Захотелось стать вольной птицей и освободиться от этой жестокой действительности, полной страданий и невыносимых переживаний.

Отойдя от свинарника, Азизов начал ходить кругами по позиции. Становилось уже прохладно – на дворе как-никак начало октября, холод пробирался под шинель. Он ходил по позиции и мечтал о том, чтобы его как можно быстрее сменили. Сколько времени уже прошло, ему было трудно определить, поскольку часов с собой не было, но чувствовал, что наверняка не меньше, чем два часа. Значит, его скоро заменят, и будет он стоять на пропускном пункте, внутри помещения, где все-таки теплее, еще два часа. А потом сменят его и там, и можно будет идти спать в казарму. Но время проходило, а его так и не заменяли. Он потерял счет кругам, намотанным по позиции, ноги устали, становилось все холоднее и холоднее. Так прошел, наверное, еще час, а никто так и не появлялся. Сделав очередной круг, он подошел ближе к воротам. Они были открыты – их на ночь никогда не закрывали – но он не осмелился пройти через них и вступить во двор дивизиона. Это было бы нарушением устава несения караульной службы. А за это могли сурово наказать. Как – он точно не знал, однако понимал, что как минимум получит дисциплинарное взыскание в виде ночного изучения устава, бега или строевой ходьбы. Стоя у ворот, он вглядывался в сторону казармы с надеждой увидеть дежурного сержанта, который проводил замену часовых, и напомнит, что стоит давно на посту в ожидании замены. Или если увидит дневального, хотя бы скажет ему, чтобы тот напомнил о нем сержанту. Нет, ни сержанта, ни дневального видно не было. На крыльце горел тусклый свет, слегка освещавший небольшую площадку, вся остальная часть двора была погружена в глубокую темноту. Азизов напряженно вглядывался в эту темень – тщетно. Никого не видно. Весь дивизион спал. Дежурный сержант должен был согласовать с дежурным офицером, чтобы они не одновременно ночью легли спать. Дежурный сержант или офицер должен был дежурить с одним из дневальных всю ночь. При этом у офицера была своя комната с диваном рядом со столовой, а сержант имел в своем распоряжении один стул и стол в «оружейке». Выходит, что они оба спокойно дремали, оставив все на одного дневального из молодых солдат. Азизов вспомнил, кто сегодня вступил в наряд: это был солдат его призыва Черченко. Он решил позвать его:

– Эй, дневальный!..

Его несмелый голос затерялся в темной пустоте. Он крикнул еще раз:

– Дневальный!.. Черченко!..

Никакого ответа. На слабо освещенном крыльце никто не появлялся.

– Эй, меня должны заменить уже давно! – крикнул Азизов еще раз. Опять никакого ответа не последовало. За окнами столовой, «оружейки» и казармы было по-прежнему темно. Неужели все они спят, даже дневальный? Тут он вспомнил про Самохина – сейчас он должен был сидеть там, в пропускном пункте. Надо окликнуть его; может, он отзовется и передаст дежурному сержанту, чтобы его заменили.

– Самохин!.. Самохин!.. – крикнул он на этот раз более громко в сторону маленького строения у въезда в дивизион, состоящего из одной крохотной комнаты.

Опять в ответ тишина.

– Самохин!.. – крикнул Азизов еще раз в отчаянии. – Самохин, меня должны заменить!.. Я уже не могу стоять здесь – крикнул он в этот раз жалобно.

Ему стало так обидно за свое униженное положение, что даже слезы на глазах выступили. Ему хотелось плакать, жаловаться на эти беспорядки, на произвол, несправедливость, царящие в дивизионе. Только кому, он и сам не знал. Может, все же рассказать все комбату или даже замполиту? Стать предателем? Или же дождаться, когда наконец-то сам командир приедет, Венков? Может, он восстановит справедливость, положит конец издевательствам над молодыми солдатами и наведет здесь наконец порядок?

Чтобы согреться, Азизов отошел от ворот и зашагал в темноту. Он начал беспокоиться. Может, на самом деле никто не собирается его заменить? И он должен всю ночь оставаться один на посту? С такими мыслями он опять направился в сторону свинарника. Не очень-то высокие деревья образовали здесь круг, и там ветер был, наверно, слабее. Ему очень хотелось спать, глаза закрывались, только холод мешал. Он решил лечь на небольшой холмик между деревьями, поставив автомат рядом с собой, и отдохнуть. Земля была холодная, и как бы он ни пытался, заснуть не удавалось. Солдат переворачивался с бока на бок, держал руками полы шинели, прижимал голову к груди, чтобы как-то защититься от холода. Только все это помогало мало, ночной осенний холод и сырость проняли уже до костей. Однако усталость взяла свое…

Проснулся Азизов ранним утром, от холода. Встав и встряхнув с одежды все прилипшее к ней за ночь, он взял автомат, подтянул ремень, с оттянувшим его подсумком с запасным магазином, полным патронами. На позиции все еще было тихо, никого видно не было. Азизов, выйдя из-за деревьев, вновь начал ходить по дороге вокруг позиции.

Неужели его и в самом деле никто не собирался заменять всю ночь? А, может, его искали и не нашли? Тогда его точно накажут. Эти опасения очень пугали его. Приближаясь ко двору дивизиона, он увидел, как солдаты, без ремней и шапок, хаотично бегают в туалет. Значит, они только что встали, и было уже половина седьмого. Приблизившись к воротам, Азизов хотел узнать что-то у солдат, которые уже начали утреннюю зарядку. Занятия вел, как всегда, один из сержантов. Никто в сторону ворот не смотрел и не замечал Азизова. И Азизов не осмеливался окликнуть кого-либо из них. Он решил подождать, пока зарядка не кончится. Когда наконец-то все ушли умываться, он попытался тихо окликнуть дневального:

– Черченко, Черченко!..

В этот раз дневальный и вправду откликнулся:

– Азизов, чего тебе?

Черченко был слабый, худой парень, которому также немало доставалось от «стариков», хотя он был грамотнее и смышленее многих солдат.

– Черченко, когда меня заменят, ты не знаешь? – осторожно спросил  Азизов.

Может, сейчас он спросит, где же он был, когда его искали всю ночь? В таком случае должен был другой сейчас стоять на посту, поскольку нельзя было оставить его без часового.

– Скоро заменят, потерпи, потерпи еще.

– А где Самохин?

– Как где, на своем месте, – показал Черченко рукой в сторону пропускного пункта.

– А Батизату?

– Тоже на своем месте. – В этот раз Черченко показал в сторону казармы.

– Черченко, а как это так?.. – но дневальный не стал слушать его жалобы и ушел обратно в казарму.

Азизову ничего не оставалось делать, как опять начать ходить кругами по позиции. Третий был с ними сегодня в карауле старослужащий Батизату. Он был очень веселый, не особенно жесток с молодыми и много шутил. В два часа ночи Батизату должен был сменить Азизова на посту, Азизов Самохина на пропускном пункте, а последнему уже следовало отправиться спать. И так дальше: в четыре на пост должен был вступить Самохин, Батизату – заменить Азизова на пропускном пункте, а он идти спать. В шесть часов место Азизова было на посту, Самохина – на пропускном пункте, а Батизату – в казарме на отдыхе. А выходит, что всю ночь, с двенадцати до утра он стоял на посту, Самохин сидел на вахте, а Батизату спал.

Его сменили ровно в восемь часов; Лемченко молча произвел замену_, оставил на позиции Батизату, привел Азизова в «оружейку» и, забрав у него автомат, отправил на пропускной пункт одного – сменить Самохина. У Лемченко Азизов не осмелился что-либо выяснить, и только Самохин потом подтвердил его догадки. Приятель рассказал Азизову, что здесь взято за правило: ночью старики не выходят на пост и не дежурят на вахте, а спят как обычно в казарме, если в караульном наряде оказываются два молодых солдата и один старослужащий.

Дневальными или в наряд по кухне обычно заступали молодые. Для старослужащего наряд по кухне мог бы быть видом наказания, и почти всегда рядом с ним в таком наряде оказывался один молодой солдат. Кому работать, мыть посуду и полы, убирать помещение, подметать плац, было ясно с самого начала. В караульном наряде, наоборот, «старики» оказывались чаще. Если все трое были «стариками», то смена проводилась как положено. Если один из солдат оказывался молодым, делали так, чтобы нагрузить его максимально, а самим больше отдыхать. А если двое против одного старослужащего оказывались в карауле, то «старик» всю ночь спокойно спал, в их случае этим счастливчиком как раз и был Батизату. Если же в карауле все оказывались молодыми, то все тоже шло по порядку, смена производилась через каждые два часа. Только такое происходило редко.

В следующий раз Азизов оказался в карауле опять с одним молодым солдатом и одним старослужащим. В этот раз он простоял всю ночь на пропускном пункте. Простоял, потому что маленькая комнатушка не обогревалась, и сидеть было холодно. Хотелось согреться, прилечь или хотя бы присесть, только ничего из этого он не мог осуществить здесь. Всю ночь он дремал стоя и видел сны, которые были похожи на бред. Это происходило на грани нестерпимого состояния, когда Азизов, с одной стороны, замерзал, с другой стороны, уставал от бесконечного стояния на ногах. Он будто куда-то уходил от этой невыносимости, будто переставал существовать и в это время проваливался куда-то и оказывался среди людей. Это были знакомые из дивизиона, и из старой жизни. Вместе они что-то обсуждали, спорили, доказывали, он отвечал на их вопросы, они на его. А через какое-то время он опять возвращался обратно в пропускной пункт, пока вновь, едва не потеряв сознание, не проваливался в ту же пропасть.

Комбат продолжал мучить Азизова. Он строго и безжалостно наказывал молодого солдата за каждое нарушение. Только это ничего не меняло. Азизов допускал все больше оплошностей,  нарушал все чаще устав, выводя этим комбата из себя.

– Ты домой никогда не поедешь, Азизов! Я же тебя замучу здесь, если не будешь нормально служить!.. Я сгною тебя здесь! – часто кричал теперь Звягинцев.

Такие слова еще больше огорчали Азизова. Как будто тем самым у него отнималась последняя надежда, надежда на то, что он когда-нибудь может покинуть этот проклятый дивизион и вообще армию. И тоска еще сильнее охватывала его душу. Безнадежность, безысходность выбивали и так шатающуюся почву из-под его ног. Но как бы молодой солдат ни старался, найти общий язык с комбатом ему не удавалось. Комбат придумал даже теперь особое наказание для него. По ночам он должен был часто копать яму, как говорил сам комбат, «два метра в ширину, два метра в длину и два метра в глубину» во дворе дивизиона или на позиции, вроде для закапывания мусора. За одну ночь Азизов не успевал, конечно, сделать это, но он не имел права идти спать раньше двух часов. А следить за этим комбат поручал дежурному офицеру. Это было еще более изнурительно и осложняло жизнь замученного юноши еще больше, но все равно он не исправлялся, как хотелось бы капитану.

А однажды дошло даже до скандала. Когда он находился в наряде по кухне, комбат вызвал его в класс, где проводил занятия со свободными на тот момент от нарядов солдатами своей батареи. Комбат собирался сообщать что-то важное, и поэтому хотел, чтобы и Азизов там присутствовал. Когда закончились занятия, капитан вдруг остановил Азизова:

– Почему у тебя синяк под глазом, Азизов?

Солдат ничего не ответил и хотел уйти. Капитан разозлился:

– Куда ты уходишь? Отвечай, когда комбат тебя спрашивает!

Азизов что-то хотел сказать, но не мог. В наряде он в тот день находился вместе с Касымовым, который накануне опять сильно его избил. Только Азизов ничего об этом говорить не собирался. Комбат заорал:

– Кто тебя ударил?! Отвечай!

Азизов молчал. Комбат взбесился:

– Я все равно заставлю тебя сказать. Думаешь, сумеешь скрыть это от меня?

– Я упал…– тихо и неуверенно сказал Азизов.

– Упал? Где?

– В туалете.

Комбат опять разозлился:

– Думаете, я Вам поверю, товарищ солдат? Упал в туалете… Нет, я все выясню, и очень скоро.

Комбат взял его с собой в кабинет замполита. Замполит, как всегда, сидя в кабинете, что-то писал.

– Товарищ майор, – сказал Звягинцев, войдя в кабинет, – рядовой Азизов избит сослуживцами. Нужно выяснить: кто его избил. – Видите, товарищ майор, синяк у него под глазом. Сколько ни спрашиваю, говорит – «упал».

– Так все говорят, – сказал замполит.

Замполит внимательно посмотрел на Азизова, на весь его вид, испачканную жиром от посуды одежду, разные старые сапоги, грязное, грустное лицо с синяками – старыми и новыми. Прав был комбат, под глазом синяк казался совсем свежим.

– И кто Вас ударил, Азизов? – Азизов опять ответил, что упал. Капитан тут вышел из себя:

– Как это упал? Ты за кого нас принимаешь? Ты несколько месяцев в армии, а у меня годы службы за спиной. Скажи, кто тебя ударил?

– Никто, я упал, – ответил солдат также тихо, но решительно. Комбат опять не выдержал:

– Вы что, товарищ солдат, издеваетесь над нами, что ли?

Капитан стал теперь пунцовым от гнева и, казалось, готов был разорвать Азизова на куски. Приближаясь к своему подчиненному, он заорал:

– У капитана Звягинцева самый тяжелый кулак в дивизионе. Если ударю я, тебе будет совсем худо. Кто Вас ударил, товарищ солдат, спрашиваю еще раз!

– Никто, сам упал, – опять ответил Азизов.

Комбат ударил его кулаком в живот, но не попал в солнечное сплетение, как это каждый раз мастерски делал Касымов. Но все равно удар был очень сильный, и Азизов закричал от боли. После этого комбат задал Азизову еще несколько раз тот же самый вопрос, а самый гонимый солдат дивизиона каждый раз отвечал, что упал. Замполит все это время спокойно следил за происходящим, не вмешиваясь.

Звягинцев наконец-то решил отпустить солдата и приказал ему идти обратно в кухню. Азизов ушел из кабинета замполита с тяжелым чувством. С другой стороны, он был доволен собой, потому что ему удалось устоять перед давлением комбата и замполита и не предать никого. Он вернулся в посудомойку и приступил к мытью грязной посуды, оставленной им из-за вызова комбата. Пока он мыл посуду, к нему подошел Таджиев и справился о его делах, был как никогда приветлив, демонстрировал сочувствие.

– Что тебя избивают часто, да? – спросил Таджиев.

Азизов поднял на него свои грустные, задумчивые глаза. «И чего бы это вдруг?», – подумал он. Раньше такого обращения со стороны этого дагестанца он не видел. К чему бы это? Таджиев был тихим человеком, мало с кем общался, и никогда никто не видел, чтобы он на кого-то поднял руку. Однако особой симпатии к нему Азизов не испытывал. А в этот раз был удивлен его поведением и оставил его вопрос без ответа, продолжая мыть посуду. Таджиев ушел, и через несколько минут Азизов, выходя из посудомойки, увидел Касымова, направляющегося в кабинет замполита. Неужели они догадались, что именно Касымов его избил? А может, это просто случайность? А если догадались? Азизову опять стало плохо. Но он все равно скажет, что не называл его имени, несмотря на долгий допрос с пристрастием. Собственное поведение казалось ему теперь героическим: он не предал того, кто его избивал. А ведь мог бы. И не одного Касымова, а всех остальных тоже. Что тогда стало бы со старослужащими, которые готовились к увольнению. Они, может, тогда действительно не увидели бы больше родной дом. Ведь за такие действия их и вправду могли в тюрьму посадить. Через несколько минут Касымов вернулся обратно на кухню и позвал Азизова вовнутрь. Там оказался еще Батизату, который первым бросился на молодого солдата:

– Что, предал его? Сейчас увидишь, что мы с тобой сделаем. – С этими словами Батизату начал бить его, к нему тут же присоединился Касымов, и они долго и очень жестоко избивали Азизова. Азизову было очень больно, он кричал, пытался защищаться руками, но это не удавалось.

– Если Касымова посадят из-за тебя, он тебя зарежет, – пригрозил ему Батизату напоследок.

Когда от него наконец-то отстали, он еле дотащился до посудомойки, чтобы домыть посуду. Было очень больно, все тело зудело. Но особенно сильна была обида: почему его приняли за предателя? Ведь он больше всего боялся именно этого обвинения и выдерживал все, чтобы не называться предателем. И вдруг опять оказался виноватым. И от этого было обидно как никогда. Он оказался в положении предателя, не предав никого. А так хотелось, чтобы его считали мужчиной, оценили его героизм. Почему же Касымов и Батизату не поверили ему?

Что же теперь будет? Как он будет после этого служить в дивизионе, ведь «слава» предателя тянется до конца армейской службы. А как комбат и замполит вообще узнали, что именно Касымов его избил? Может, догадались, потому что именно с Касымовым он в этот день находился в наряде. И поэтому подозрение офицеров упало именно на того. А почему тогда Касымов так легко признался в этом? Ведь Азизов знал, что сами «деды» так просто в этом признаваться никогда не станут, если не будет доказательств. Тут он вспомнил Таджиева, который подошел к нему именно перед тем, как Касымова вызвали в кабинет замполита. Значит, Таджиев дал им какие-то сведения. Только офицеры имени Таджиева не назвали. Просто сообщили Касымову, что они знают об избиении им молодого солдата. А Касымов, конечно, тут же решил, что именно Азизов его предал. Азизов кричал, плакал, пытался объяснить, что он никого не предавал – ему все равно не поверили. Никто не верил в то, что он способен на такое мужество. Выходит, грош цена его героизму. Ведь все равно офицеры узнали, кто его обидчик, все равно виноватым, опозоренным и избитым будет опять он, Азизов. Никто и не собирался добираться до правды. Как поступили бы «деды» с Таджиевым, если бы узнали, что это он доносчик? Оставили бы все как есть? Азизов никак не мог в тот день успокоиться: ему хотелось рассказать Касымову и Батизату, что он ни при чем, что он никого не предавал. А как это доказать? До сих пор, несмотря на все тяготы и проблемы, он верил в определенную справедливость, в то, что и в армейской жизни есть верные правила, на которые можно опираться. Во многих проблемах он винил себя, свою слабость и неподготовленность к настоящей мужской жизни. Мужчина должен уметь приспособиться к самым суровым условиям. Ну что с того, что это не совсем его? Хотя до конца с таким положением смириться он все равно не мог.

А так если правила, то они должны были железными, раз иерархия, то она должна четко соблюдаться всегда и всеми. Что с того, что Доктор или повар Алимжанов лично его много и безжалостно избивали, издевались над ним? Он готов был все это забыть и строить с ними новые отношения на новом этапе службы. Всю накопившуюся обиду, злость и неудовлетворенность он сумеет выместить на вновь прибывших. А если среди молодых окажутся такие, как Марданов, и не пожелают подчиниться? Как-то один из «стариков» рассказал Азизову, что если бы были чеченцы, они Марданова заставили бы любым путем подчиниться. Да, это действительно недопустимо, когда все подчиняются определенному порядку, а кто-то хочет этот порядок нарушить. Нужно объяснить такому солдату все что следует, а если он опять не поймет – найти способы, чтобы его подчинить и заставить делать то, что положено молодому солдату. Вот таковы должны быть правила после того, как уйдут нынешние «деды». И все это нужно будет делать с теми, кто прибудет осенью. Иногда казалось, что ради того удовольствия, которое ждет впереди, стоит терпеть все и принять форму существующих взаимоотношений между молодыми солдатами и старослужащими. И когда настанет время, требовать от вновь прибывших солдат убирать твою постель, стирать твою одежду… Они стоят в первом ряду, носят ремень в натяжку. А сам ты никогда больше не моешь полы и посуду, ешь в столовой лучшее.

«Вот такие мечты бывшего «интеллигента» – ловил себя иногда на этой мысли Азизов. И тогда мысли его принимали другой оборот. А нельзя было бы так жить в дивизионе, чтобы никто никого не заставлял, каждый занимался своим делом? Нет, все-таки было бы лучше, если бы никакого насилия над молодыми не было, и каждый выполнял то, что должен был. Что случится, если, прослужив год, и дальше самому стирать собственную одежду и носки? Мыть полы, стоять дневальным, подметать плац, дежурить на кухне? А молодых учить правильно служить, и чтобы они тоже делали только положенное им. Почему нынешние «старики» заставляли молодых за них работать? Потому что их самих молодыми заставляли работать не только за себя, но и за «стариков». И при этом их постоянно били и унижали. Поэтому в дальнейшем их издевательства над молодыми воспринимались как определенная эстафета от «стариков» и как компенсация за пережитое. А мстить хотелось, за унижение, избиение, обиду и боль. И тут оказывались молодые, неопытные, беззащитные солдаты – для мести лучшего не придумаешь. Хотя эти молодые лично перед старослу-жащими ни в чем никогда не провинились. А разве эти старослужащие делали что-нибудь тем «старикам», которые держали их в страхе и подчинении? Нет. Просто теперь настал их черед. А э    ти молодые также должны  были это принять и также обращаться с теми, кто вновь должен был прибыть в дивизион. Так было заведено, и не видно этому конца. Азизов, сколько ни думал, часто приходил к заключению, что здесь изменить вряд ли что-нибудь возможно, если даже подключить к этому офицеров. И чувствовал, как ему самому хочется за все эти обиды, за ежедневные избиения, за такую унизительную, горькую, жизнь кому-то отомстить. Вот попадутся ему в руки молодые солдаты, и будет он их, может, еще хуже мучить.

Но потом ему опять становилось стыдно за подобные мысли. Зачем вместо того, чтобы помогать слабым и более молодым людям, их избивать, унижать и мучить? Ведь куда человечнее, когда сильный слабому помогает, поддерживает его. Если тот делает ошибки, ему надо помочь их исправить. А на деле же все наоборот – его подавляют, чтобы он стал еще слабее, еще глупее, еще беспомощнее, делал еще больше ошибок и сам впоследствии ожесточался.

Все это были только размышления, мечты. Пока же ему самому приходилось в дивизионе все еще очень несладко. Время проходило, но привыкнуть к условиям дивизиона он никак не мог. Как и прежде он, с одной стороны, с нетерпением ждал увольнения нынешних «дедов», что должно было облегчить ему жизнь в дивизионе, с другой стороны, все еще надеялся, что скоро вернется в полк. Он ожидал этого так, будто нечто само собой могло произойти, и в один прекрасный день должна была приехать та самая машина, на которой он прибыл в дивизион, и увезти его обратно. Он ждал этого и верил, как бы невероятно это ни казалось, что это могло произойти. Ведь он только один из всех бывших сослуживцев тянул эту лямку в дивизионе. Все остальные так и продолжали служить в полку. Даже Марданов туда вернулся. Значит, и его однажды могли бы отправить туда, откуда он прибыл в дивизион. Иногда ему казалось, что все-таки нужно делать усилия для того, чтобы вернуться в полк. Ведь добился этого Марданов. У него нашлись родственники, которые помогли ему. А кто мог похлопотать за Азизова? Может, никто о нем и не вспомнит? В такие минуты у Азизова руки опускались: неужели всю оставшуюся службу он должен будет провести в этом проклятом дивизионе? Хотя все же тот период, который должен был наступить уже через несколько месяцев, продолжал иногда казаться ему привлекательным. Здесь скоро будет на ком отыграться за все издевательства. Значит, в конце концов, можно и здесь остаться. Кроме того, как бы трудно ни было, служить в дивизионе почетнее, чем в полку. Там даже техники никакой ни было; единственно, что говорило о роде этих войск, это был макет вздыбленной в небо ракеты во дворе. Никто из служащих там даже представления о ракете не имел. Солдаты полка служили или в автомобильной роте и возились целыми днями в огромнейшем автопарке, или в «инженерном взводе», который работал на заводах, находящихся в основном в пригороде. Еще был хозяйственный взвод, куда в большом количестве входили повара, хлеборезы, складчики, кочегары. Солдаты полка даже не несли караульную службу, за них это делали солдаты других дивизионов, для которых оказаться лишний раз в полку было чуть ли не счастьем. В полку служило много офицеров, там находились все вышестоящие командиры. Благодаря тому, что солдаты бесплатно трудились на многих городских предприятиях, которые обращались с просьбами к командирам, полку от этих заводов перепадали бесплатные материалы, продукты и топливо зимой. Там жилось хорошо всем: офицеры жили в большом благоустроенном военном городке полка, а солдатская служба в полку была, безусловно, отдыхом по сравнению с дивизионной. Азизов, конечно же, не  мог забыть ту привилегированную жизнь. И город был рядом, а оказываться в городе в солдатской одежде давало определенные преимущества, так что увольнительные были в удовольствие. В дивизионе же кроме его двора с казармой и учебным зданием, позиции с ракетами и грузовиками да колючей проволоки ничего невозможно было увидеть. Увольнительные здесь, можно было сказать, вообще не предусматривались, почти не было и выходных дней. Реальный выходной в дивизионе можно было получить только в том случае, если к солдату приезжали родственники. Но у большинства из них родные жили очень далеко и выбраться навестить солдата для них было делом непростым. Так что молодым военнослужащим приходилось проводить всю свою службу безвылазно за колючей проволокой. Такая участь была здесь и у офицеров, они были прикованы к дивизиону: жили в неуютном военном городке и только раз в году могли выезжать на месяц в отпуск. А срок офицерской службы составлял немного немало целых двадцать пять лет.

Однажды в дивизион приехала комиссия для проверки политических знаний солдат. Правда, состояла она из одного проверяющего в лице старшего лейтенанта. Вместе с другими солдатами батареи Азизов должен был отвечать на его вопросы. Первым отвечал Садретдинов, стоя перед классной доской, на которой висела большая политическая карта мира. Старший лейтенант задал ему несколько вопросов о нынешней политической ситуации и об очагах напряженности в мире. Когда Садретдинов назвал среди неспокойных стран Бангладеш, старший лейтенант попросил его показать эту страну на карте. Звягинцев находился в классе и с напряжением следил за экзаменовкой своего сержанта. По идее он как человек с высшим образованием должен был быть самим грамотным среди всех солдат в дивизионе наряду с Таджиевым. Однако Бангладеш он на карте так и не нашел, сколько ни искал. Тогда Звягинцев спросил солдат, знает ли кто-нибудь, где находится Бангладеш. Все молчали, но тут после недолгих колебаний поднял руку Азизов. Взволнованный Звягинцев пригласил его к доске. Он делал это с таким видом, будто от того, справится ли Азизов с заданием, зависела жизнь комбата. Азизов и сам тревожился; он боялся, что мог забыть точное местоположение этой небольшой страны или показать не совсем точно; он уже потерял всякую уверенность в себе, в своих знаниях и возможностях. К счастью, долго искать не пришлось, он взял указку и сразу показал на карте то что следовало. Комбат был в восторге:

– Молодец, молодец, Азизов! – не постеснялся он похвалить его даже при экзаменующем.

Азизов вернулся на свое место, а Садретдинов продолжал рассказывать о том, что происходит в мире. Когда он назвал Берег Слоновой Кости, экзаменующий офицер попросил его показать теперь эту страну. Садретдинов искал чуть ли не по всей карте, но опять тщетно. Тут Звягинцев сразу обратился к Азизову:

– Азизов, можете Вы показать эту страну? – И испытующе посмотрел на солдата.

Видно было, что и бывший студент не уверен и волнуется, но все же он поднялся и снова вышел к доске. Принимая указку из рук Садретдинова, он заметил, что у того очень недовольное выражение лица. Он направил указку в сторону Африки, вспомнил, что названная страна находится где-то на ее атлантическом берегу. И вновь сразу же уперся указкой в страну с таким привлекательным названием.

– Молодец, Азизов, ну Вы просто молодец! – радостно воскликнул комбат. Теперь он смотрел на своего никчемного солдата не со злобой и раздражением, а с удовольствием и некоторой долей удивления. – Видите, какие подготовленные у нас солдаты? Молодец, Азизов, молодец!

Когда  Садретдинов вновь занял свое место, экзаменующий офицер задал всем вопрос:

– В каком году был заключен «Пакт о ненападении» между Германией и Советским Союзом?

Наступила мертвая тишина, и опять один Азизов поднял руку.

– Да, пожалуйста, – обратился к нему офицер.

– 23 августа 1939 года, – сказал Азизов, вскочив быстро и опять очень волнуясь. Комбат в напряжении посмотрел на старшего лейтенанта, а тот не выдержал и засмеялся:

–  Смотри-ка, даже число знает.

– Правильно, значит, правильно? – не дождавшись ответа экзаменующего, комбат бросился к Азизову и двумя руками пожал ему руку и так крепко, что тот чуть не вскрикнул от боли.

– Вы молодец Азизов, вот какой Вы, оказывается, умный!..

После политического экзамена комбат отозвал Азизова в сторону:

– Оказался ты, Азизов, парень грамотный. Тобой гордиться можно. Только все же службу нести ты должен лучше. И еще – имей мужскую гордость.

У Азизова опять появилась надежда, что теперь отношение в дивизионе к нему должно измениться: ему будут прощать недостатки, больше уважать его за знания и считаться с ним.

Где-то в середине октября в дивизион приехали два новых солдата. Они оба были того же призыва, что и Азизов, только начали свою службу в учебной части – в так называемой учебке, где новобранцев обучали предстоящей службе в армии. Проведенные там шесть месяцев все равно засчитывались в срок службы. То есть ко времени их прибытия в диви-зион считалось, что они, как и Азизов, прослужили уже полгода. Один из прибывших из учебки молодых солдат, молдаванин Карабаш, сразу не понравился Азизову. Он был невысокого роста, но коренастый, с могучей грудью и не поворачивающейся шеей. Над ним сразу начали издеваться старослужащие, особенно Доктор. А за другого заступился один из «старых», который объявил вновь прибывшего своим земляком.