Текст книги "Дивизион"

Автор книги: Вугар Асланов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Дружеская беседа Азизова со своим обидчиком, длилась около получаса. Вдруг этот человек опять изменился:

– Ты будешь долго еще здесь ходить? – спросил он вновь зло.

– До вечера, – ответил Азизов, растерявшись от такого резкого поворота в поведении своего нового знакомого.

Мужчина взглянул на часы:

– Сейчас половина двенадцатого. До двух я даю тебе время. А потом, чтобы духа твоего здесь не было. Имей в виду, встречу тебя снова – не поздоровится.

Азизов только кивнул головой. Вскоре мужик, допив свой портвейн, удалился. Парк был его территорией. Азизов смотрел ему вслед со страхом. После того как тот исчез из виду, озабоченность еще больше овладела его душой. Незащищенность, отсутствие выхода сокрушали его. Он крутился, как мышь в мышеловке. А выхода найти не мог.

Азизов решил оставить парк и идти на вокзал. У прохожего он выяснил дорогу. Сев в автобус, который ехал прямо к вокзалу, он скоро оказался на месте. Огромный, шумный, довольно грязный, теплый вокзал большого города. Здесь он бывал всего один раз, когда прибыл сюда впервые в составе колонны. Тогда он еще не знал, что ждет его впереди. Даже те ужасы, о которых он слышал прежде об армии, не шли ни в какое сравнение с тем, что пришлось ему пережить. Теперь, когда он прослужил чуть меньше года, все прежние рассказы казались ему наивными и смехотворными.

Чего только не было на вокзале, чего здесь только не продавали? Азизов пожалел, что у него осталось мало денег. Он купил несколько пирожков с картошкой и мясом, бутылку лимонада, и сев в уголочке, с наслаждением предался процессу поглощения пищи. Он старался не думать о том, что на территории вокзала всегда находится патруль, и у него могли бы проверить документы и сразу же арестовать. При отсутствии увольнительного никакие объяснения не могли бы помочь. Как он понимал, его должны были отвезти обратно в полк, а там уже начнется допрос, почему он так поступил. Только пока Азизов был далек от этих мыслей. Он продолжал наслаждаться свободой. Солнце приятно грело, толпы людей, снующих вокруг, шум, крики торговцев тоже грели душу. Давно он не находился среди такого большого количества людей. И то, что никто не обращал на него внимания, было тоже хорошо.

На вокзале Азизов гулял в тот день до позднего вечера. Его внимание при этом было сосредоточено на том, чтобы время его отлучки из дивизиона не переваливало за трое суток. Было, наверное, уже около десяти вечера, когда, потратив деньги до последней копейки, он решил, что пришла пора обратиться к патрулю. В течение дня Азизов видел начальника патруля – молодого лейтенанта – много раз, правда, издали. Лейтенант вроде поглядывал в его сторону, но ни разу не подошел. Если он и поймал бы Азизова сам, до того, как беглый солдат успел ему сдаться, его тут же арестовали и увезли бы. Но так он потерял бы не только несколько драгоценных часов свободы, это и нарушило бы замысел: Азизов полагал, что именно его добровольная сдача должна была быть доказательством тому, что он сознательно в виде протеста решил оставить дивизион, зная и учитывая при этом военный устав.

Итак, время пришло, и Азизов решительно направился к патрулирующим. Внутри вокзала стояли двое солдат, самого лейтенанта рядом с ними не было. Солдаты что-то тихо ели и не смотрели в его сторону. «Куда же делся лейтенант?» – подумал Азизов и решил поискать его на вокзале. Он поднялся на второй этаж и там увидел лейтенанта, идущего ему навстречу. Лейтенант шел спокойно, проходя мимо людей и не обращая ни на кого особого внимания. Начальник патруля прошел бы и мимо Азизова, но он сам шагнул молодому офицеру навстречу строевым шагом, остановился в двух шагах от него и в положенной позе, приложив выпрямленную ладонь к виску, четко выпалил:

– Разрешите обратиться, товарищ лейтенант?

Лейтенанта это особенно не смутило. Остановившись, он довольно спокойно сказал:

– Да.

– Три дня назад я оставил дивизион, в котором служил.

Что дальше сказать, Азизов не знал. Его дело было сообщить об этом лейтенанту, а тот должен был уже дальше действовать сам. Лейтенант выслушал его так же спокойно, кивнул слегка головой и попросил у него военный билет. Взяв его у Азизова, лейтенант велел следовать за ним. Они спустились на первый этаж, подошли к солдатам, и лейтенант приказал им посадить Азизова в грузовик, стоящий на улице. Солдаты выполнили приказ, но, к его удивлению, никто ему наручники не надел. Дойдя до машины, велели, чтобы он поднялся в кузов, в котором, как обычно, имелось несколько деревянных скамеек. Потом солдаты и сами поднялись в кузов и расположились рядом, а лейтенант сел в кабину грузовика. Вскоре они поехали. Солдаты спокойно разговаривали с Азизовым, интересовались тем, откуда он родом, сколько прослужил, что-то обсуждали между собой.

Не выезжая из города, грузовик подъехал к какому-то двору с очень высоким забором. Азизов успел прочесть: «Гарнизонная гауптвахта». Лейтенант велел всем спуститься на землю и позвонил в дверь, которую открыл высокорослый сержант. Азизова ввели во двор, а оттуда во внутрь одноэтажного строения. Лейтенант постучался в дверь и вошел вместе с ним в комнату. В комнате сидели два пожилых подполковника. Лейтенант, подойдя к ним, отдал честь и попросил разрешения обратиться. Получив удовлетворительный ответ, достал из кармана своей гимнастерки военный билет Азизова и положил перед пожилыми офицерами.

– Рядовой Азизов, – доложил лейтенант, – три дня назад оставил дивизион, в котором служит. Подошел сам.

Что-то тут явно не понравилось старым подполковникам.

– Ты смотри, чтобы он у тебя сейчас из-под носа не сбежал, – сказал один недовольно.

На Азизова они не обращали внимания – слишком мелкая сошка; были офицеры более низких чинов и должностей, которые должны были следить за несением службы солдатами. Солдат, который сам сдался после бегства, встречался, наверное, не каждый день. Что сказать такому, ведь благодарности он все равно не заслуживал. А то, что он сдался сам, а не патрульная служба его поймала, могло учитываться как смягчающее обстоятельство только потом, при разбирательстве причин его бегства. А пока Азизов был только нарушителем, и все. Старые офицеры отправили лейтенанта и передали Азизова в руки сержанта. Сержант отвел Азизова вниз – в подвал. Там он завел его в комнату, потребовал снять ремень, шнурки от ботинок, отобрал шляпу и содержимое карманов. Все уже было знакомо: как во время его первого заключения на гауптвахту в полку, перед тем как его отправили служить в дивизион. Сержант решил его еще постричь, достав машинку из комода. Азизову показалось, что он это делает в первый раз в жизни, настолько неумелыми казались его действия, они причиняли беглецу боль. Сложив все вещи Азизова в отдельную коробку, приклеив сверху записку с его именем и фамилией, он вывел его из комнаты и отвел в камеру, где Азизов должен был сидеть, пока за ним ни приехали бы из его полка: так объяснил Азизову сержант положение дел на гарнизонной гауптвахте.

Сержант зажег свет, разбудив этим спящих; внутри камеры находились двое арестованных, и оба они, пытаясь разглядеть, что же происходит, мучительно прищуривались от резкого света. Камера была оборудована здесь куда лучше, чем на гауптвахте полка: огромные, из отдельных, гладко крашенных досок нары занимали большую ее часть; в стене были два небольших проема для поступления воздуха в помещение. Оба солдата, лежащие на нарах, были рядовыми, как Азизов, носили такие же чистые, без лычек, черные погоны. Сержант, который в отличие от арестованных, имел красные погоны, вскоре оставил Азизова. Камера была предназначена только для тех, кто был посажен сюда на короткое время. Так было написано и на табличке, висевшей на двери: «Комната для временно задержанных». Азизов лег на нары: он помнил еще по полку, как мучительно было спать на этих голых досках, хоть они и были здесь куда приличнее. Но сегодня перед тем, как заснуть, он долго не мучился: от усталости нары показались ему не такими уж и жесткими. Кроме того, после трех дней скитаний, отдавшись в руки военных, он почувствовал даже какое-то успокоение: теперь было кому о нем заботиться, время самостоятельных действий и решений прошло. Главное он сумел совершить. Все, что задумал, выполнил. Он воспринимал свой поступок если не как геройский, то, по меньшей мере, как смелый, достойный настоящего мужчины. А теперь будь что будет, нужно только ждать, какое решение примет по его поводу командование.

Вдруг зажегся яркий свет и раздался резкий крик:

– Подьем!!!

Посреди камеры стояли сержант, старший лейтенант и еще один солдат. Двух последних Азизов вчера не видел. Старший лейтенант, подойдя к нарам, начал торопить одного из солдат, все еще сидевшего на них:

– Быстрее вставай! Отдыхать будешь дома!

Потом дали время на туалет. А двигаться по коридору можно было только бегом. Потом велели строиться во дворе на зарядку. Все как в дивизионе, только жестче и строже. А главное, нельзя было останавливаться, если ты покинул пределы камеры. Если двигаться было некуда, следовало бежать на месте. Потом сержант принес два веника и передал их Азизову и одному из сидящих вместе с ним солдат. А третьего взял с собой вовнутрь – мыть полы. Уборка двора продолжалось не больше часа, и, закончив ее, арестанты вернулись в камеру. Теперь можно было сидеть на нарах, но лечь и тем более спать запретили. Что касалось еды, то временным арестантам она не была положена вообще. То есть предназначалась она только для лиц, которые отсиживали здесь объявленный им срок ареста. За определенное нарушение воинской дисциплины им объявляли, сколько дней они будут сидеть в наказание на гарнизонной гауптвахте. Вот им положено было и есть, и пить свои положенные пайки. А что касалось временно задержанных, то для них это не предусматривалось. Воду могли пить, конечно же, из крана в туалете, а вот еды не положено. Так Азизов вместе с двумя другими арестантами просидел в камере где-то до трех часов. Все трое жутко проголодались. Неизвестно было, когда же за ними придут из их частей. И выходило, что все это время их, по сути, будут морить голодом. Опять пришел сержант и, позвав Азизова и работавшего утром с ним на пару солдата с собой, приказал им бегом подняться во двор. Во дворе их ждал старший лейтенант. Он показал им, где нужно было еще чистить и драить. Кроме того, он поручил еще перетаскать кирпичи из одного угла двора в другой. Во время работы к Азизову приблизился старший лейтенант:

– Куш хочиш? – спросил он, многозначительно глядя ему прямо в глаза.

Азизов промолчал. Что тут было отвечать, когда каждому ясно, что молодому человеку, со вчерашнего дня не имевшему крошки во рту, да еще работающему, ни о чем кроме еды не думается и не мечтается.

После работы арестанты вернулись в камеру, но не успели они отдохнуть, как их вызвали в комнату, где они сдавали часть своей одежды на хранение. На одном из столов лежали хлеб, масло и яйцо.

– Берите, – сказал старший лейтенант, – сидевший за другим столом. – Это из того, что положено другим арестантам, а не вам. Только есть-то вам тоже хочется, я знаю. И неизвестно, когда за вами придут. Поэтому берите: каждому положено по яйцу, по одному куску черного и белого хлеба и кусочек масла. Берите и ешьте прямо здесь.

Потом вдруг старший лейтенант встал, надел фуражку, подтянул портупею и громко заявил:

– Сегодня Первое Мая, товарищи солдаты! Поздравляю всех с Днем солидарности трудящихся всего мира!

Никакого ответа от солдат-арестантов не было, только это, скорее всего не очень волновало офицера – главное он свое дело сделал.

Стоя в этой же комнате солдаты с благодарностью съели продукты. Голод это, конечно, не утолило, но помогло немного подкрепиться. Потом все трое вернулись в камеру. Жаль только прилечь здесь было нельзя. Дежурные регулярно заходили в камеру и проверяли, не лежит ли кто на нарах в дневное время.

Азизов успел познакомиться с обоими солдатами. Один был из Белоруссии, другой из Казахстана. Первый прослужил уже полтора года, и осенью собирался домой, а другой был одного с Азизовым призыва. Оба они служили в самом городе и, узнав, что Азизов служит за его пределами, поинтересовались жизнью там. Что такое дивизион, они понятия не имели: белорус служил в так называемом «стройбате» – в строительном батальоне, а казах являлся водителем командира полка танковых войск. Оба попали сюда за самовольную, но кратковременную отлучку из части. Белорус познакомился в городе с девушкой, и время от времени бегал к ней. Только в этот раз патруль поймал его. А казах попался в поезде, когда ехал к своим родственникам, живущим в городе, за продуктами и деньгами. Он хоть и был переодет в гражданскую одежду, патрулирующие вычислили его. Как есть, свою историю Азизов не рассказал, не хотелось ему во всем этом признаваться. А сказал только, что он прежде, как и они, служил в городе, а потом проштрафился и был отправлен в дивизион. Теперь ему захотелось снова увидеть город, увольнительных не давали, поэтому решил уйти в самоволку. Что было дальше, он тоже не рассказал. За время службы Азизов понял одно: ни в коем случае нельзя людям показывать свою слабость. Ему врезалась глубоко в память одна история.

Так получилось, что Азизов попал в свою первую колонну из полка с одним из своих студенческих друзей. В той прежней жизни они очень много времени проводили вместе, вместе выпивали, мечтали, часами разговаривали о дружбе, любви, красоте и женщинах. Часто они ходили друг к другу в гости, были знакомы с семьей каждого. Когда они оказались вместе в одной колонне, Азизов был на седьмом небе от радости. Еще бы, служить рядом с лучшим другом! В первые дни все было хорошо. Но потом их отношения стали ухудшаться. Азизов стал замечать в своем друге массу новых черт, о которых раньше даже не подозревал. А главное, тот все меньше и меньше поддерживал его, наоборот все чаще выступал на стороне других. Это очень разочаровывало и обижало Азизова. Однажды в одном споре и Азизов выступил против своего бывшего друга. Тот почувствовал себя сильно уязвленным и, вызвав Азизова на улицу, оскорбил его, его мать и сестру. Азизов был поражен – причем тут его родные, ведь речь идет об их личных разногласиях. Он попытался напомнить другу об их прошлом, призвал к рассудку, но тот нисколько не пожалел о сказанном, добавив, что Азизов лучшего обращения и не заслуживает. После этого их отношения окончательно испортились. Азизова больше всего поражало то, что человек мог так измениться в новых обстоятельствах. Раньше бы, если бы ему сказали, что близкий друг в гражданской жизни может стать ему ярым врагом в армии, просто не поверил бы. А ведь этот человек знал и его слабые стороны, и его тайны, некоторые сокровенные мысли. После этого Азизов и пришел к выводу, что показывать людям свою слабость, раскрывать душу полностью нельзя. Позже это подтвердили и отношения с Сардаровым, Кузьмой и Самохиным. Они вместе пережили трудные дни, так или иначе поддерживая друг друга. Когда же Азизов с появлением Карабаша не смог дать ему отпор и начал опускаться, никто из них его не поддержал. Это предательство очень обидело его. Прежние отношения, несмотря на развитие событий и изменение ситуации, так и не восстановились. Бывшие друзья захватили власть в дивизионе, а он продолжал оставаться гонимым и унижаемым. С тех пор Азизов твердо решил, что доверять никому не будет. А когда не доверяешь другим, не ждешь от них многого, то бывает не так больно, и удары легче переносятся.

К вечеру привели еще двоих солдат, один из которых был воздушным десантником, и вел себя вызывающе и надменно. Другой был тоже с голубыми погонами, только служил он в авиационной части; хилый и маленького роста. Десантник оставался таким гордым недолго и вскоре начал рассказывать смешные истории об армейской службе. Самое интересное произошло потом, когда к ним в камеру привели одного курсанта. Дежуривших солдат заменили утром курсанты офицерского училища и они упекли одного из своих товарищей в камеру с солдатами. Для курсанта это означало страшное унижение – вот так сидеть в камере вместе с солдатами. Он – будущий офицер, которого уже за это ненавидели солдаты, оказался вдруг на одних нарах вместе с ними. К нему тут же начал приставать десантник, бросал все время какие-то колючие реплики в его адрес. Но все-таки немного осторожничал – курсант был здоров, как бык, и вряд ли дал бы себя в обиду, если бы десантник полез в драку. Курсант краснел и смущался, чувствуя эту нелюбовь солдат и не зная, как себя вести. Тут вдруг десантник попросил у него сигарет; у курсанта их, естественно, не оказалось, поскольку их отбирали перед отправлением в камеру. Но курсант схватился за это как утопающий за соломинку, так увидел возможность наладить отношения с сокамерниками. Он окликнул одного из своих товарищей, стоящего в это время в карауле неподалеку, и попросил у него сигарету как бы для себя. У того сигарет тоже не оказалось, но обещал достать. И через несколько минут он уже бросил через проем три сигареты. Это было целым достоянием для арестантов. Десантник взял одну сигарету себе, а две другие передал дальше. Договорились, кто с кем будет вместе курить. Азизов в «напарники» достался белорус. После этого десантник действительно перестал доставать курсанта, и будущий офицер как бы стал тоже своим в солдатской камере. Курсант даже не был курящим, но пошел на это нарушение ради того, чтобы временно сблизиться с солдатами. Хотя он рисковал при этом нешуточно: за одно нарушение его уже посадили к солдатам, и если узнали бы о его новом нарушении, то его ждало бы более строгое наказание.

С прибытием новых арестованных обстановка в камере ужесточилась. Ночью завели группу из пяти человек, которая сама несла службу в городе и что-то нарушила. Среди них было несколько сержантов. Так в камере стало одиннадцать человек. Пришлось здорово потесниться, чтобы на нарах всем хватало места. Вновь прибывшие арестанты сразу начали более жесткий диалог с сидевшими в камере. На их выходки отвечал один десантник, иногда получая поддержку от старых сокамерников. Особенно один младший сержант все искал повод, чтобы к кому-нибудь прикопаться. Его даже пытались успокаивать прибывшие с ним солдаты. Вдруг он как бы только сейчас заметил хилого солдата из авиационных войск. И весь свой гнев и ненависть обрушил на него:

– Достань сигарету, быстро!!!

Солдат ответил, что у него сигарет нет. Сержант крикнул еще громче:

– Ищи, мне все равно, выроди, если хочешь, но найди сигарету.

Несчастный солдат стал искать сигарету на полу, естественно, ничего не нашел. А сержант не позволял ему подняться, требуя не прекращать поиск. Лишь когда сержант, сидя на нарах, дремал, авиационщик прекращал поиски и тоже валился на нары. Но как только сержант открывал глаза и видел его сидящим, начинал орать:

– Почему не ищешь! Ну-ка ищи сигарету!

Авиационщику приходилось опять продолжать свои тщетные поиски. Главное, за него никто не заступался. Никто даже не пытался уговорить сержанта прекратить это издевательство. Азизов теперь боялся за себя. Его вид после неумелой стрижки тоже не добавлял уважения у солдат, и особенно, у недавно прибывшего сержанта, который прослужил год. Только кавказская внешность Азизова сдерживала сокамерников, которые были наслышаны разных небылиц о кавказцах. Поэтому его никто не трогал.

Так прошел еще один день в камере. Спать теперь было очень неудобно, но тем не менее все засыпали очень быстро, так как уставали, недоедали и не досыпали. На третий день один из курсантов, заменивших вчерашних, открывая дверь камеры, построил арестантов и увел с собой авиационщика и Азизова. Азизов думал, что за ним приехали, но нет, всего-навсего получил швабру, тряпку и ведро для уборки камеры и коридора. Только к полудню закончил он работу. Потом им в той же комнате дали немного поесть: опять что– то легкое, и всего один раз за день.

Когда он выходил из комнаты, вдруг лицом к лицу столкнулся со своим командиром Венковым. Венков опять был ужасно зол, еле сдерживал свой гнев и даже на ходу успел бросить в адрес Азизова что-то оскорбительное. Солдат понял, что Венков приехал за ним. Ничего хорошего это не сулило.

Когда Азизов, получив обратно свои вещи, вышел в сопровождении одного из курсантов на улицу, Венков посадил его в свой «УАЗ». Военный билет Азизова ему самому не вернули, а отдали командиру дивизиона. Всю дорогу Венков ругался, материл Азизова с ног до головы. И угрожал ему трибуналом и дисциплинарным батальоном.

Приехали они в полк, чему Азизов очень обрадовался. Вместе с Венковым он поднялся в кабинет командира полка, у которого оказался еще его заместитель по политической части. Увидев Венкова с Азизовым, они тоже очень разозлились, только не на Азизова, а на его командира и выгнали его. Каким могущественным казался Венков в дивизионе, а здесь его как собаку выставили из комнаты. С Азизовым высшие чины полка были не так грубы, только казались разочарованными.

– Вы написали это письмо? – спросил Азизова начальник политотдела полка, подняв распечатанный конверт с листом бумаги и вытянув его вперед: лист бумаги был прикреплен к конверту скрепкой.

Это было его письмо министру. Азизов узнал его даже на расстоянии.

– Зачем Вы написали это письмо, товарищ солдат? – спросил вновь начальник политотдела, тряся конвертом.

Азизов опустил голову, не зная, что ответить.

– Я хочу поменять место своей службы, – вдруг, осмелев, сказал он.

– Я помню, Вы ко мне уже обращались однажды. Сколько Вы прослужили уже? – спросил командир полка.

– Около года, – ответил Азизов тихо.

– А устав Вы изучали? – спросил опять командир полка.

– Да, изучал, – ответил Азизов еле слышно.

– Что там написано о том, к кому Вы можете обращаться в случае возникновения у Вас трудностей?

Азизов мешкал. Ответ он хорошо знал, не раз читал об этом, но пытался понять, к чему клонят офицеры.

– Мы ждем Вашего ответа, товарищ солдат! – вмешался начальник политического отдела полка. – Если не можете ответить, значит, будем считать, что Вы устав не изучали.

– Я должен обращаться к сержанту, к командиру отделения.

– Отлично, устав Вы знаете, мы теперь убедились, – сказал опять начальник политотдела.

– И зная это, Вы тем не менее решили обратиться к самому министру обороны? Вы опозорили не только свой дивизион, но и целиком наш полк на весь округ. Мы являемся тылом воюющей в Афганистане Сороковой Армии, – мы в ответе за всю нашу страну, – сказав это, командир помолчал какое-то время. – Считаете ли Вы свой поступок нарушением воинской дисциплины или нет? – продолжил он.

Азизов, ничего не ответив, вновь опустил голову.

– Отвечайте на вопрос, товарищ солдат, когда Вас спрашивает старший по званию, – сухо и громко потребовал начальник политотдела.

– Так точно, товарищ полковник! – сказал Азизов, пытаясь придать немного бодрости своему голосу, чуть не сорванному подавленным плачем.

– А почему Вы самовольно оставили место своей службы? – спросил командир, повышая голос. – Сколько Вы еще бродили бы, не поймай Вас патрульная служба?

Тут начальник политотдела, наклонившись к командиру, стал что-то шептать ему на ухо. Азизов, однако, разобрал, что речь идет о его добровольной сдаче патрулю в городе по истечении третьих суток.

– Ах, вот оно что, – сказал командир негромко, повернув голову в сторону своего заместителя. – Этого я не знал.

Какое-то время оба офицера молчали. Потом к солдату вновь обратился начальник политотдела:

– Выйдите, Азизов, и ждите за дверью. Мы Вас еще позовем.

Азизов вышел. Ему показалось, что разговор с командирами полка прошел не так плохо. И главное, они не стали его сильно ругать за содеянное. Только командир будто опять не помнил, что он сам назвал его когда-то «интеллигентом» и поручил использовать его знания на политзанятиях. Может, теперь его вернут обратно в полк? Сейчас они, может быть, будут опасаться его, стараться обращаться с ним осторожнее? А вдруг он опять напишет? Интересно, дошло ли его письмо до самого министра обороны? И почему оно вернулось обратно в полк? Может, письмо распечатали раньше, еще в пути, и, узнав о чем оно, решили вернуть его обратно, к командованию полка? По словам командира полка теперь весь военный округ знал об этом письме. Азизов не знал, кем он теперь должен был себя считать. Героем, за то, что написал такое письмо и стал известен на весь округ? А теперь вот еще осмелился покинуть дивизион в знак протеста против собственного положения в нем. Солдаты – нет, они к героям его никогда не причислят. Азизов это знал. Скорее всего, наоборот, будут считать его полным ничтожеством. А вдруг его вернут опять в дивизион? Что тогда? Они же его мнение спрашивать не будут, а сделают все так, как сами считают нужным. Про то, что он должен оставаться там, где до этого служил, командир не сказал ни слова. Нет, обратно после всего произошедшего они его вряд ли вернут. Сами понимают, что он опять может что-нибудь натворить, лучше перевести его куда-нибудь. А почему не обратно в полк? Столько солдат служат в полку, что для него одного там местечка не найдется? Только захотят ли? Они теперь все на него злые: этим письмом он выставил весь полк в невыгодном свете. Скорее бы узнать об их решении. Только не обратно в дивизион.

Азизов так и не дождался повторного вызова командиров. Капитан с красной повязкой на руке – он был дежурным офицером в тот день по полку – поднявшись наверх, велел ему идти с ним. Сколько ни пытался Азизов объяснить, что ждет вызова командира полка, у которого он только что был, офицер не обращал на его слова никакого внимания; приведя Азизова в караулку, он сдал его старшему лейтенанту – начальнику караула. Опять повторение ритуала: сдача частей одежды, заполнение анкеты. После всего этого молодой лейтенант пихнул его в камеру, хорошо уже знакомую Азизову.

Значит, пока это и есть решение командиров – посадить его на гауптвахту сначала в наказание за то, что он оставил дивизион. А где он должен будет служить дальше, они, скорее всего, решат позже.

Опять нары, опять голые доски. К тому же казалось, что доски с того времени, когда он здесь был, немного раздвинулись, образовав большие щели между собой. С едой здесь стало получше, в смысле того, что его вызывали есть каждый раз после того, как караул сам заканчивал прием пищи. А кормили лучше, чем где-либо: на завтрак хлеб с маслом и кашей, чай, на обед суп и крупу с мясом, на ужин опять кашу с рыбой или кусками жареного мяса. Еды было хоть отбавляй. Караулу приносили ее из столовой полка и всегда больше, чем нужно было. Спать он мог, когда хотел. Никто не интересовался тем, что он делает в камере днем. Никто не требовал, чтобы он двигался только бегом. Редко выводили работать. Жизнь была здесь куда легче, чем на гарнизонной гауптвахте.

Ровно десять суток провел Азизов на гауптвахте полка, получилось, что всего он просидел в заключении тринадцать суток. Пока он находился на гауптвахте полка, однажды его вызвали к строю. И командир полка рассказал на разводе о том, что Азизов написал письмо министру обороны.

Это вызвало громкий смех у солдат и офицеров. Теперь, наверно, на него стали бы все пальцем показывать, начни Азизов служить в полку. Может, командир сделал это для того, чтобы выбить у него охоту вернуться в полк?

За все это время, пока Азизов сидел на гауптвахте полка, ничего существенного с ним не произошло. Солдаты, несущие караульную службу, не были грубы, тем более, если узнавали, что он прослужил уже почти год. А иногда попадались среди них земляки, которые всячески старались ублажить его: давали больше еды, отдавали шинель, чтобы он мог укрываться на нарах и спать уютнее. Иногда даже давали две шинели; одну он стелил под себя на нары, а другой укрывался. Что касается поведения сокамерников, то особых проблем с ними тоже не возникало.

За эти десять суток, что он провел здесь, к нему сажали множество  солдат. Многих из них освобождали всего через день или два, некоторые задерживались дольше. Как-то к нему в камеру попал один узбек, которому оставалось служить всего несколько недель. У Азизова сложились с ним неплохие отношения, можно сказать, они даже подружились. Целыми днями они рассказывали друг другу о прелестях гражданской жизни и о том, что будут делать после демобилизации из армии. Вскоре у них появился новый соседом по камере – таджик, прослуживший меньше шести месяцев. На них, солдат последнего призыва, Азизов был зол. И увидев этого солдата, ему захотелось немного погонять его, как бы в отместку за то, что он натерпелся от солдат его призыва в дивизионе. Вначале узбек не сопротивлялся этому, даже одобрял идею Азизова воспитать молодежь. Но когда этот таджик рассказал, что он сын какого-то высокопоставленного чиновника, узбек резко изменил к нему свое отношение. Азизову было все равно, чьим сыном этот парнишка был, и он не прочь был погонять его и дальше: чтобы тот вел себя получше, пропускал вперед старших, убирал за всех со стола и мыл посуду. А если выводили работать, то молодой солдат должен был брать на себя основную нагрузку. Все так и шло, пока через пару дней молодой солдат не заявил о своем происхождении. Вряд ли он лгал: то что он был из высоких кругов, было видно по его манерам. Услышав это, узбек резко поменял свое отношение к сокамерникам. Он больше не позволял Азизову  эксплуатировать новенького. Он подружился с таджиком, оставив Азизова без внимания. Парнишка начал рассказывать о своей роскошной жизни до армии, о том, где его отец работает, как они богаты. Узбек заинтересовался его рассказами, смотрел на него с завистью и начал всячески опекать молодого солдата. И, главное, сколько надежды увидел Азизов в глазах «старика», которого должны были вот-вот уволить. Может, он рассчитывал на то, что после увольнения может поехать к отцу этого парнишки, и тот поможет ему устроиться на работу. Может, он сам хотел вырваться из своего круга, построить карьеру, разбогатеть. Узбек был парень простой, необразованный, до армии работал рабочим на одном заводе. Теперь он увидел в этом юноше свой шанс на лучшую жизнь. Наверно, он уже видит себя в мечтах гостем высокопоставленного отца парнишки, общается с людьми его круга, получает хорошую работу, встречает красивых женщин, которые проявляют внимание и интерес к недавнему солдату, прошедшему школу мужества в рядах Советской Армии, просят его рассказать о подвигах. И он рассказывает о своих армейских приключениях, потом успокаивает родителей юноши, что все не так плохо, что скоро и он вернется. Мать юноши вытирает слезы, сестра его смотрит на бывшего солдата влюбленными глазами. А он в парадной форме, с полным набором знаков отличия на груди дальше рассказывает об армейской жизни. Его принимают и слушают как героя. Все от него в восторге. Отец юноши обещает всяческую поддержку и помощь, и не только с устройством на работу. Отныне он может считать себя членом их семьи. Может приходить к ним, когда хочет, уходить, когда хочет. И даже ночевать у них может, когда хочет. Он скромно сопротивляется, говорит, что дома его ждет мать, но они его не отпускают. Гостеприимный хозяин предлагает ему помощь в поступлении в институт; для него нет никаких проблем, позвонит один раз ректору, и бывшего солдата примут, может, даже без вступительных экзаменов. А институт находится прямо в этом же городе, где живет эта семья. А жить он будет у них. Армейский друг сына, который защитил его от свирепого кавказца, для них самый дорогой человек на свете, и он может пользоваться всеми благами, какие они имеют. Служанка приносит ему по утрам тапочки, по вечерам моет ему ноги. Вскоре он уже студент, ему подарили машину, чтобы он ездил на ней в институт. А дома каждый день банкеты, накрываются такие столы, что прежде ему и не снились: самое изысканное, самое дорогое, самые дорогие заграничные напитки. И к нему, бывшему солдату-сослуживцу единственного сына семьи, все относятся с почтением. Многие женщины, жены больших чиновников, хотят с ним сблизиться, строят ему глазки, приглашают на свидание. И он меняет их как перчатки. Узнав о его любовных похождениях, мать и сестра юноши на него обижаются. Потом он узнает, что они сами имеют на него виды. И вот он уже встречается с матерью юноши, когда нет дома ни мужа, ни дочери, и с сестрой, когда родителей нет дома. Вот такие картины, думал Азизов, наверное, рисовал в своем воображении молодой узбек, которому «посчастливилось» попасть в одну камеру гауптвахты с парнем не своего круга. И ради этого знакомства он так легко предал зародившуюся дружбу с Азизовым.