Текст книги "Дивизион"

Автор книги: Вугар Асланов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Но так было до тех пор, пока коммунисты не стали ему объяснять, что можно жить совсем иначе: работать меньше, получать больше и самим оказывать давление на хозяина. Коммунисты же рассказали ему о том, что такое забастовка. Стоит устроить забастовку, хозяин понесет убытки из-за простоев и тогда согласится если не на все требования, то хотя бы на какие-то из них. Нужно только выбрать для этого подходящий момент. Он не успеет их сразу уволить и набрать новую группу рабочих, если будет срочный заказ. Они же рассказали ему о справедливом обществе, когда бедных и богатых не будет, все будет равны и всего будет предостаточно. Да, они действительно заинтересовали Эсрари, в сердце которого стала появляться какая-то искорка надежды на то, что в мире и в самом деле есть справедливость.

С одним из коммунистов Эсрари был еще раньше знаком: он был старшим сыном сапожника, который имел свою будку недалеко от их дома, и у которого их семья чинила обувь. Вот там он и видел этого человека, который был на несколько лет старше его. Эсрари слышал, что сапожник продал часть своего имущества и отдал все накопленные им деньги для того, чтобы его сын поступил в университет в Тегеране и учился там. Однако позже сапожник, говорили, отвернулся от своего сына, перестал оказывать ему денежную поддержку. Ходили слухи, будто сын этого известного в округе ремесленника связался там с непутевыми людьми. И отец даже имени сына не хотел больше произносить и слышать. Теперь на фабрике Эсрари увидел этого человека, уже ставшего взрослым мужчиной. Он также узнал его, и поэтому Эсрари начал слушать разговоры коммунистов, которые вскоре так увлекли его, что он забыл об осторожности. Хозяину донесли о встречах Эсрари с коммунистами. Тот очень разозлился, хотел даже отдать Эсрари в руки своих помощников – крепких молодых мужчин; такое наказание он применял на фабрике часто, если чей-то поступок ему не нравился. Подойдя к нему, и по его решительному виду поняв, что Эсрари его больше не боится, он остановился и позвал рабочего во двор. Там наедине он начал отеческим тоном советовать ему не связываться с такими нехорошими людьми. Иначе ему грозит увольнение. Надо подумать о семье, что с ней будет, если он останется без работы. Кто возьмет его потом, если станет известно, за что он уволен. Хозяин выразил надежду на то, что Эсрари сделает правильные выводы. Именно в этот день парень почувствовал, как сам хозяин боится коммунистов.

Надежды хозяина оказались тщетными. Интерес Эсрари к идеям, пропагандируемым коммунистами, стал расти, и он начал теперь сам к ним ходить, как только находил возможность. Коммунисты проводили собрания каждый раз в новом месте, чтобы не попасться в лапы сербазам. Эсрари уже знал, кто такие Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин, потом даже стал членом коммунистической партии. А потом ему поручили самому проводить агитацию на фабрике, на которой он работал. Вначале рабочие уговаривали его отказаться от идей коммунистов и продолжать работать как прежде. Постепенно Эсрари смог пробудить у многих из них интерес к коммунистическим идеям, он призывал их жить не как животные и требовать создания условий для этого у хозяина. Количество желающих слушать Эсрари, несмотря на опасения, постоянно росло. Хозяин и его приспешники за всем этим тихо наблюдали, пока Эсрари не стал призывать рабочих к забастовке. Больше хозяин не намерен был это терпеть и уволил Эсрари.

Несколько дней Эсрари пребывал в очень тяжелом состоянии духа: он считал, как и другие коммунисты, что хозяин не пойдет на то, чтобы уволить его. Он уже готов был идти просить прощения. Но тут к нему пришли товарищи по партии, принесли деньги и продукты и начали убеждать в том, что еще ничего не потеряно, и нужно продолжать борьбу. Еще несколько рабочих фабрики продолжали вести пропаганду, и забастовка стала уже реальной. Среди требований был и пункт о восстановлении Эсрари на работе. Он был одним из активных организаторов этого первого здесь акта протеста.

Несмотря на все трудности, забастовку начать удалось. Для нее выбрали день, когда хозяин получил большой заказ, который нужно было выполнить в короткие сроки. Немногие рабочие продолжали работать, большинство же покинули свои рабочие места и собрались во дворе. К ним пытались пройти и коммунисты, но были остановлены стражами у ворот. И им пришлось наблюдать за происходящим на фабрике с улицы. Собравшиеся громко кричали о своем намерении прекратить работу, пока не будут выполнены их требования. Через какое-то время, когда крики рабочих стали такими громкими, что их уже можно было услышать во всей округе, к ним вышел хозяин в сопровождении своих помощников. Рабочие передали ему листки бумаги, на которых были изложены их требования. Хозяин взял их и удалился на совещание с преданными ему людьми. Выйдя через несколько часов, он заявил, что согласен выполнить некоторую часть их требований, и назвал их: он согласен прибавить каждому рабочему несколько тюменов к жалованию, заплатить им за каждый рабочий день. А остальные требования он рассмотрит позже, если только рабочие немедленно приступят к выполнению сегодняшнего заказа. Коммунисты громко крикнули с улицы, чтобы рабочие не соглашались и не поддавались, что надо требовать от хозяина выполнения всех требований. Рабочие повторили свои требования. Это разозлило хозяина, и он начал угрожать им увольнением с работы, даже тюрьмой.

– Что вы их слушаете?! – кричал он в бешенстве. – Посмотрим, будут они вас защищать завтра, если я всех вас уволю и выброшу на улицу? Будут ли они кормить ваши семьи? У них только пустые слова, а когда доходит до дела, то вы их не увидите рядом с собой. Вот, заявлю на всех вас, тогда поймете. И эти подстрекатели тоже получат! В полиции с вами церемониться не будут, сразу отправят в тюрьму.

Высказавшись, хозяин опять удалился в свою контору. Рабочие продолжали стоять во дворе, хотя некоторые из них испугались и приступили к работе. Коммунисты, среди них и Эсрари, продолжали агитировать рабочих, чтобы они не боялись и не отступали. Хозяин появился во дворе вновь через час и сказал, что согласен выполнить еще одно требование рабочих – восстановить на работе Эсрари. А остальные требования он рассматривать не будет, может, когда-нибудь потом. Пока рабочие раздумывали, раздались громкие крики со стороны улицы:

– Соглашайтесь, соглашайтесь! Это уже победа!..

Хозяин, с ненавистью взглянув в сторону, откуда доносились эти крики, приблизился к рабочим вплотную:

– Зачем вы их слушаете, этих нечестных людей? Разве вы не могли поговорить со мной без их подстрекательства? Я когда-нибудь вам отказывал в чем-то? Я о вас забочусь, думаю о том, чтобы ваши семьи голодными не оставались, чтобы ваши дети не были раздеты-разуты. Зачем вы слушаете этих негодяев? Я вам как отец родной, а вы поддаетесь провокациям. Не они, а я вам плачу деньги. Останетесь без работы, думаете, они вам деньги платить будут? Думаете, я лучше вас живу? Денег дома нет, весь в долгах, сам вытаскиваю кусок хлеба изо рта своих детей, вам отдаю, о ваших детях забочусь. А вы меня так легко предаете… Идите, мои дорогие, идите, быстрее беритесь за работу, если мы не выполним заказ, я разорюсь окончательно. А тогда останемся голодными все – и я, и вы. Смотрите, сколько времени мы из-за пустяков потеряли.

Хозяину пришлось тогда и в самом деле выполнить все свои обещания, в том числе вернуть на фабрику Эсрари. Теперь он обращался с ним совсем по-другому и все время его уговаривал, чтобы он не дружил больше с коммунистами. Потом даже предложил ему работу в конторе:

– Слушай, ты же писать, читать умеешь. Мастер ты тоже неплохой. Так почему же тебе не работать в конторе? Жалованье будешь получать в два раза больше. Будешь ходить чистым, я сам куплю тебе такой же костюм, как у меня, знаешь, как дорого стоит?

Однако Эсрари не согласился работать в его конторе и, сколько хозяин его не отговаривал, продолжал агитировать рабочих. Теперь забастовки стали проходить и на других заводах и фабриках. Нынче стояла задача координировать движение всех рабочих и проводить забастовки одновременно, если это требовалось. Это стало беспокоить  местные власти. К ним стали все чаще приезжать высокие государственные и религиозные чины. Они уговаривали рабочих не поддаваться на агитацию коммунистов, что могло бы дать повод для нападения на их страну Советского Союза, который хочет во всем мире установить коммунистическую власть. Шейхи или ахунды, прибывавшие с ними, рассказывали об опасности потерять религию, если бы в Иране воцарился коммунистический режим, приводя в пример то, как «безбожные коммунисты» поступали с мусульманской и другими религиями у себя в стране.

Советские войска появились в Иране, как и английские с американскими, во время  войны с немцами и их союзниками. Советский Союз особенно интересовался положением дел у южного соседа. А сразу после окончания войны почти одновременно были установле-ны Южно-азербайджанская Социалистическая Республика со столицей в Тебризе в провинции Восточный Азербайджан и Курдская Республика Махабата в провинции Западный Азербайджан. В эти провинции вошли советские войска, чтобы поддержать в них социалистическую революцию. Все это не понравилось американцам и англичанам, которые потребовали вывода советских войск из Ирана. Когда вывели части Красной Армии, а за ними английские и американские войска, обе просоветские республики быстро пали, просуществовав всего несколько месяцев. Иранское правительство устроило жесточайшую расправу над повстанцами. В каждом городе бывших просоветских провинций были установлены виселицы, на которых качались тела бывших коммунистов. Только некоторым удалось сбежать, в том числе и Эсрари: он успел пересечь со своей женой и маленьким сыном на лодке реку Аракс, после чего оказался на территории советского Азербайджана. Дед оставался сторонником коммунизма всю жизнь, однако не скрывал своего разочарования в Советском Союзе.

– Нам говорили, что в Советском Союзе, когда открываешь кран в доме, то идет из него не только вода, но и мед с молоком. А тут даже простой воды часто не хватает, не то, что молока с медом, – жаловался ветеран коммунистического движения в Иране.

Дед считал, что освободить человека все равно не удалось, просто отняли власть у одних и передали другим. А эти своей властью вовсю пользуются. И никакого равенства не удалось достичь: одни слишком богаты, другие слишком бедны. Хотя дед признавался, что все равно этот строй несравненно лучше того, что был и есть в Иране. Эсрари, как и другим беженцам из азербайджанских провинций Ирана, предоставили политическое убежище сразу, однако гражданства не дали. Они всю жизнь так и ходили с паспортом особого цвета, чем отличались от других советских граждан. С местным населением он и его семья слились быстро: одинаковые происхождение, культура и язык помогли им быстро освоиться в новой для них среде. Эсрари хотел, что его сын обязательно учился, получил высшее образование. А сын оказался смышленым, проявлял интерес к учебе, даже научился писать и читать на фарси и арабском у отца, что и определило выбор профессии. Окончив школу, сын Эсрари поступил на факультет востоковедения университета в Баку. Он еще не успел закончить учебу, отец сыграл для него свадьбу: ему хотелось поскорее увидеть внуков. Сын женился на той девушке, которую сам выбрал. После учебы сына Эсрари сразу приняли в аспиран-туру. Прошло не так много времени, как молодой Эсрари стал признанным специалистом по персидской филологии. Арабским он владел также хорошо и уделял ему много внимания, изучал Коран. Своего сына Захида он, став уже профессором в университете, подвигнул на то, чтобы он тоже стал востоковедом и специалистом по фарси, при этом не забывал о важности арабского языка. Профессор Эсрари отдал своего сына в школу, где как иностранный преподавали персидский язык. Для изучения арабского и английского языков отец еще дополнительно нанял учителей. Захид оказался тоже одаренным мальчиком, хорошо учился, старался все освоить. Дома отец занимался с ним еще отдельно. Также хорошо начал сын профессора учебу в университете, на факультете востоковедения. Отец говорил ему, что в советском Азербайджане теперь очень мало осталось знатоков арабского и персидского языков, к тому же знающих Коран. Утере этих знаний способствовало и то, что повсеместно перешли на кириллицу. Он говорил своему сыну, что для изучения классической литературы, истории Азербайджана, вообще Востока, нужно обязательно изучать арабский и персидский языки, знать Коран и традиции. К окончанию школы Захид полностью прочитал Коран на арабском. Но отец повторял, что прочитать Коран один раз – недостаточно. Нужно возвращаться к нему часто. И поступив в университет, Захид, изучая литературные тексты, часто читал те тексты в Коране, на которые ссылались поэты, как советовал ему отец. Чтобы понять Коран нужно было знать еще Новый и Ветхий Заветы, предшествующие ему. Захид одолел Библию за короткий срок и сам после этого стал замечать, что на самом деле лучше стал понимать Коран.

Когда пришло известие о том, что Захида призывают в армию, деда в живых уже не было, а профессора Эсрари эта новость очень огорчила. Захиду ничего не оставалось, как, прервав учебу, после сдачи экзаменов летней сессии, отправиться в армию. И попал он в эту глушь среди песков, при этом сама служба оказалась очень тяжелой и строгой. Как потом выяснилось, это было подготовкой к более суровым испытаниям.

За несколько недель до наступления Нового года Захида и еще пятнадцать его сослуживцев отправили в Афганистан. Им не объясняли, куда и зачем они едут. Только в салоне самолета им сообщили, что они летят в Афганистан, на эту мятежную воюющую землю. В Кабуле они находились недолго; через несколько часов их отправили на военном грузовике в батальон, где они теперь должны были служить. По дороге им попадалось очень мало людей. Захид смотрел и удивлялся: ему казалось, что он попал в далекое прошлое. Он представлял себе, прочитав книги азербайджанских писателей, что и на его родине люди  когда-то выглядели также. Только это было давно. А афганские деревни? В каком состоянии были они? Будто время отброшено на несколько веков назад. Захид даже настроение людей в какой-то мере смог почувствовать. Видя советскую машину, люди старались быстрее спрятаться, не попадаться им на глаза. Значит, их боялись. А где же та дружба с афганским народом, о которой так много рассказывали в Советском Союзе? И этому народу действительно нужно было оказать интернациональную помощь? На деле к советским солдатам они относились как к чужакам. Таковы были первые впечатления Захида, еще до того как они подъехали к ограждению. Это был батальон, где он теперь должен был служить.

Прибывших принял сам командир батальона, рассказал, что раз они пришли в эту страну выполнять свой интернациональный долг, бояться им нечего. Нужно служить хорошо, соблюдать дисциплину, быть бдительным на посту, выполнять приказы командиров – и все будет хорошо, через полтора года все вернутся живыми и невредимыми домой, к родителям. И нужно быть смелыми, не позорить имя и честь советского воина. Весь мир смотрит теперь на них. Есть немало провокаторов, они пытаются лить грязь на советских воинов, но это не пройдет, прогрессивное человечество все видит и понимает. После того, как командир узнал о том, что Захид владеет персидским языком, очень близким к афганскому, очень обрадовался: значит, его можно было использовать иногда тоже в качестве переводчика, хотя переводчик в батальоне уже имелся.

Захид попал служить в отделение, состоящее из десяти солдат одной из мотострелковых рот. Младший сержант Хабибуллин,  высокий, широкоплечий татарин, был командиром отделения и командиром экипажа бронетранспортера. В переднем отделении бронетранспортера рядом с ним сидел механик-водитель; в их распоряжении был башенный пулемет. А позади, в другом отделении боевой машины, вместе с Захидом находились восемь солдат, вооруженных автоматами, гранатометами и ручными пулеметами.

Жизнь протекала довольно обыденно, как во время учебки. Всюду было тихо и спокойно. После нескольких недель службы Захид успел даже забыть свой страх. Солдаты батальона были дружными; никто никого особенно не обижал. Не было давления и гонений со стороны старослужащих, наоборот, те, более опытные, пытались помочь молодым, объяснить им их ошибки. Хотя попадались и другие, какие-то озлобленные. Те хотели задеть молодых, заставить что-либо делать для себя, а иногда найти повод для того, чтобы побить их. Если это замечали другие, то тут же их останавливали и упрекали за такое отношение к молодым. Бывало, конечно всякое, и за серьезный проступок могли устроить своего рода «суд». Только такое случалось очень редко.

С территории батальона Захид часто поглядывал в сторону гор: там, как рассказывали, собирались «моджахеды». И пытался представить, что же они смогут сделать, если те, в самом деле, предпримут атаку на батальон?

Поначалу Захиду приходилось много возиться с бронетранспортером: чистить его, мыть, выполнять хозяйственные работы на территории батальона. Солдаты много тренировались, как входить в машину и быстро выходить через задние люки, учили, как целиться в «моджахедов» из собственного оружия. Все это чем-то нравилось Захиду: по сравнению с учебкой служба казалась здесь куда интересней и даже веселей. Иногда до молодых солдат доходили страшные истории: о боях с «душманами», об их жестокости и о том, что как ловко они сражаются, имея при этом еще самое современное вооружение. Интересно, откуда в такой отсталой, неразвитой стране могло оказаться такое передовое оружие? Старослужащие говорили, что это им поставляют американцы. А когда рассказывали о погибших в боях с моджахедами товарищах, у некоторых даже слезы на глаза наворачивались. Рассказывая о погибших, вспоминали все лучшее о них. Судя по рассказам, нередко солдаты погибали из-за собственной неосторожности.

Пока была зима, особых боевых действий ожидать не приходилось. «Душманы», что на афганском означало «враги», сидели у себя в горах, и дожидались тепла, да и дороги должны были стать более проходимыми. В открытый бой идти с советскими солдатами они боялись и вели в основном партизанскую и диверсионную войну. При этом смерти они не боялись, верили, что после нее попадут в рай.

Представления о «душманах» у солдат были разные. Для русских  – исторических христиан – это были просто враги: ужасные, дикие, грязные, отсталые, немытые и чужие во всех смыслах. Что касалось солдат – выходцев из республик, которые имели долгую исламскую историю, то они тоже воспринимали «моджахедов» как врагов. Только им было сложнее. Они поддерживали все, что говорилось в батальоне против них, но когда речь заходила о том, что во всем виновата религия, им было неприятно. Ведь они в какой-то мере считали себя тоже мусульманами, даже если не были по-настоящему верующими. Хотя встречались солдаты из мусульманских республик, которые сохранили свою веру. И, когда при них начинали ругать и оскорблять Коран и ислам, они возмущались, но по большей части их протест оставался в душе, высказывать его было не принято. Как позже Захид услышал, в Афганистане были случаи, когда именно эти верующие солдаты переходили на сторону «моджахедов». Но это были единичные факты. Офицеры батальона об этом знали, о причинах таких поступков догадывались, только при солдатах это не обсуждали. Перешедшие на сторону «моджахедов» были просто изменниками родины и рано или поздно их должна была настигнуть кара советского закона. Большинство азербайджанцев, таджиков, узбеков, туркмен, татар и других солдат из мусульманских республик были верны отечеству и честно несли свою службу. Никому из них в голову не приходило предавать родину, переходить к «душманам» из-за того, что они мусульмане. Все ждали окончания срока службы, чтобы вернуться к себе домой, к своим родным и начать вновь мирную, гражданскую жизнь. Все представляли свое будущее в семье многочисленных народов, называемой Советским Союзом. Правда, против «душманов» воевали и сами афганцы из подразделений Демократической Республики. Но у них ситуация была другая, они должны были оставаться на этой земле и после окончания войны обустроить ее.

Еще не кончилась зима, а батальону пришлось уже дважды выезжать на боевые операции. Захида с собой не брали. Шли, чтобы разгромить отряды «моджахедов», когда разведка давала данные об их местонахождении. По рассказам солдат они разгромили «душманов» оба раза. В первый раз вернулись все, лишь один из бойцов получил легкое ранение. А во второй вылазке один из солдат погиб, еще двое были ранены. А батальон привел с собой двух пленных «душманов». Командир роты, в которой служил Захид, капитан Зотов, решил сам их допросить с его помощью, пока командир батальона был в отъезде вместе с официальным переводчиком. Если у офицера-переводчика было много работы, то для перевода с удовольствием использовали Эсрари.

– Эсрари, заходи,– сказал ему капитан, – после того как Захид доложил о своем прибытии. – Давай, иди поближе. Два месяца уже в батальоне, а ничего еще не сделал. Даже в бой тебя не берут.

Захид хотел возразить, но Зотов его остановил:

– Знаю, знаю, не торопись, скоро и воевать пойдешь и все своими глазами увидишь, – сказав это, капитан глубоко вздохнул, – и, приблизившись к Захиду, посмотрел ему в глаза. – Вот случай подвернулся послужить родине, свои способности показать.

Зотов поставил табуретку на середину комнаты, и сев на нее, позвал одного из солдат:

– Максудов, скажи, чтобы привели пленных.

Капитан казался не совсем бодрым: Захид почувствовал запах спиртного и понял, что офицер уже приложился.

Вскоре привели пленных. Один из них был совсем старый, худой, с длинной бородой, даже трудно было поверить, что такой старик может воевать. Второму было лет двадцать пять, тоже худой и изможденный. Оба были одеты в национальную афганскую одежду: широкие штаны из тонкой материи, свободная рубашка и сверху безрукавка, на головах чалма. Одежда была грязная, кое-где рваная.

– Хорошо, спроси их, где сосредоточились основные силы «моджахедов»? И сколько их человек? Какое у них вооружение?

Захид перевел вопрос командира роты на афганский язык. Пленные не торопились отвечать. Потом старик сказал, что они ничего не знают, поскольку совсем недавно, всего несколько дней назад, примкнули к «моджахедам». Захид перевел ответ старика.

– А как называется их деревня? – спросил Зотов.

Захид перевел командиру роты ответ старого «душмана».

– Врет подлец! – разозлился капитан. – Мы знаем, что все мужчины этой деревни давно воюют на стороне «душманов».

В это время в комнату вошел майор Сидельников, замполит батальона.

– Что, Зотов, допрос устроил, пока командира нет? Даже переводчика нашел, – сказал замполит с веселой иронией, показав на Захида.

– Молодец, продолжай.

Захид принял при виде замполита строевую стойку. Замполит посмотрев на него с улыбкой:

– Вольно, – сказал и обратился опять к Зотову. – Ну что, рассказывают они что-нибудь о своих дружках?

– Нет, не хотят говорить, сволочи, – сказал с досадой командир роты, вставший с табуретки.

– А что же они так? – А ты скажи им, что их обманывают, используют в своих целях американские империалисты.

Сказав это, Сидельников обошел пленных, оглядев их с ног до головы.

– Зачем ему, такому голодранцу, воевать против его же власти, власти для бедных. Он воюет с нами, а семья там, поди, с голоду пухнет.

Потом майор обратился к замершему на месте Захиду:

– Эсрари, что стоишь, переводи ему то, что я сказал.

Захид перевел слова командиром пленным. При этом выражение лица старика приняло еще более неприязненное выражение. А небритое, несчастное, испуганное лицо молодого афганца озарилось надеждой. От глаз замполита это не ускользнуло. И, вдохновившись такой переменой, он продолжил:

– И кто же им будет помогать восстановить эту разруху в стране, американцы? Эти проклятые империалисты? У них ничего кроме собственной сиюминутной выгоды и в помине в мыслях нет. Вот используют их, добьются своего и потом бросят. Их цель одна – подчинить себе народы других стран! – замполит разошелся. Потом остановился, косо посмотрел на старого афганца, на молодого и продолжил. – Зачем они этим сволочам верят, зачем, я ума не приложу? Мы ведь на стороне бедных, мы помогаем народам развиваться. Мы хотим, чтобы люди стали грамотными, получали образование. Начали понимать, где хорошее, где плохое. А американцы, якобы ратуя за сохранение народами своих традиций, стараются держать их в хаосе и в невежестве. Им это выгодно, так легче обманывать народы. Да, очнитесь вы наконец, – разозлившись, майор пошел на старика с кулаками. – Зачем тебе нужно воевать, старый ты болван!

– Их пугают, что мы у них религию отнимем, товарищ майор, – сказал Зотов. – И паранджу с их женщин снимем. Им это талдычат с утра до ночи.

– А кто талдычит, опять эти американцы, – сказал майор Сидельников разгневанно.

Майор опять подошел к пленным, вначале к старому, потом к молодому:

– Читать, писать умеешь?

Оба покачали головой, после того как Захид передал им слова майора.

– А не хочешь научиться? – спросил Сидельников заботливо молодого. – Ты ведь молодой, вся жизнь впереди. Так и проживешь свою жизнь неграмотным?

Молодой пленный молчал, виновато опустив свои темные, грустные глаза.

– Из него, может, еще что-то выйдет, а этот старик лютый негодяй, – сказал замполит Зотову, приближаясь к нему, а потом сделал Захиду знак, что это переводить не надо.

– Говорите, какие вам сказки американцы рассказывают? –продолжил допрос майор.

Захид быстро перевел вопрос замполита пленным. В ответ опять молчание.

– Есть с вами рядом американцы? Что они делают? В чем вам помогают? – спросил Зотов.

После перевода старик сказал, что никаких американцев он никогда не видел.

– За дурака держит, – сказал замполит негромко и как бы с сожалением, вытирая пот с покрасневшего лица и шеи мятым платком, который он достал из кармана. – Не знает, что наша разведка все давно сообщила, где и как с ними американские офицеры учения проводят.

Захид не понял, кому были обращены последние слова замполита, поэтому в недоумении уставился на майора.

– Переводи, переводи, – сказал майор опять нарочито спокойным тоном, который, однако, отнюдь не говорил о том, что он и в самом деле успокоился.

– Какие с вами учения проводят американские офицеры, что именно они вам поставляют из оружия? – спросил опять Зотов.

Старик опять сказал, что никаких американских офицеров и оружия никогда не видел и никогда об этом и от других не слышал.

– Все, Зотов, отправишь обоих в Кабул, когда машина туда будет. Пусть с ними там разбираются.

Замполит собрался уходить, явно огорченный молчанием пленных. Посмотрел на них еще раз и предупредил командира роты:

– Смотри только, Зотов, чтобы без глупостей. Ты взялся за допрос, сам и следи за ними как следует.

– Есть, товарищ майор, – козыряя, ответил Зотов, – при первой же оказии в Кабул доставлю их туда в целости и сохранности.

Пришел день, когда, наконец, было решено взять Захида на операцию. Вместе с другими солдатами он залез через люк в броневик, который вскоре в составе колонны взял путь в сторону предполагаемого места дислокации вражеских сил, как это сообщила разведка.

В этот же день Захид впервые принял участие в бою. Когда их колонна, состоящая из броневиков, танков, военных грузовиков, приблизилась к лесу, оттуда раздались выстрелы. В ответ солдаты батальона открыли огонь. Они старались заставить «душманов» покинуть лес, чтобы вести с ними бой на открытом месте. Те, прекрасно сознавая превосходство советских военных, старались наоборот втянуть их в глубь леса.

«Моджахеды» выпускали на батальон снаряды и стреляли из автоматов. Захид продолжал сидеть в броневике, высунув дуло своего автомата из бокового люка, и слушая гул стрельбы, становившейся все интенсивнее. Из люка броневика, развернувшегося боком в сторону леса, Захид иногда видел мелькавшие бородатые фигуры  – очень подвижные и ловкие. Солдаты рядом с ним давно стреляли по этим фигурам, если кто-то из них хоть на короткое время выглядывал из-за кустов. А Захиду было страшно: он понимал, что должен стрелять по этим темным фигурам, когда они появлялись, но никак не успевал прицелиться. Водитель броневика и командир экипажа стреляли из обоих пулеметов почти беспрерывно. Пули попадали в основном в ветки, стволы деревьев. Вдруг броневик мощно дернуло, послышался громкий гул.

– Горим!.. – крикнул Хабибуллин. – Все бегом из машины! Прочь!..

Оказалось, что «душманы» сумели попасть в броневик противотанковым снарядом. Скоро пламя охватило переднюю кабину; дым и жар заполнили машину. Все солдаты друг за другом вылезли из люков и по команде Хабибуллина легли на землю. Шел бой; мотострелковый батальон продолжал обстреливать лес. «Душманы» отвечали огнем, скрываясь за деревьями. Захид продолжал лежать, боясь поднять голову, лишь изредка пытаясь чуточку оторвать ее от земли. «Моджахеды» уже ранили несколько солдат батальона, здесь же товарищи пытались оказывать им медицинскую помощь. Захид увидел окровавленные тела некоторых из них. Кое-кого тяжело ранило осколками. На это особенно страшно было смотреть. Волей-неволей он представлял себя на месте пострадавших. Неужели и ему могло оторвать руку или ногу, выбить глаз и снести часть черепа? Ничего не предпринимая, он продолжал лежать на земле. Земля дрожала от ударов, разрывов и треска. Ему будто выворачивало все нутро. Страх, жалость к самому себе, мысли о том, что он вынужден был оставить учебу и идти служить в армию, овладели его сознанием. Как ему не повезло. Захид хотел бежать, спрятаться за какой-нибудь преградой, лишь бы пули его не  достали. Он готов был превратиться в червяка и углубиться в землю, чтобы не стать мишенью для вражеских пуль.

– Эсрари, подними голову, стреляй! – крикнул ему Хабибуллин.

Захид, стараясь не показать свой страх, чуточку поднял голову и посмотрел в сторону леса, откуда продолжали стрелять по батальону. И тут же убрал голову, как черепаха в свой домик.

– Эсрари, веди огонь! – крикнул ему опять командир экипажа.

Захид, стараясь не поднимать голову и не смотреть в сторону леса, чуточку поднял автомат и нажал на курок: предохранитель не был снят, поэтому ничего не произошло.

– Сними автомат с предохранителя, придурок!!! – крикнул ему Хабибуллин. – Что ты делаешь, боец чертов?!