Текст книги "Дивизион"

Автор книги: Вугар Асланов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

– Ты хотел бы, когда прослужишь год, чтобы другие молодые тебя во всем слушались и делали то, что ты им будешь говорить?

Молодой солдат остановился и задумался. Вид у него опять был растерянный, он не знал, как себя вести дальше, как относиться к Азизову: бороться с ним или же принимать его как наставника? Азизов воспользовался его смятением и упрекнул солдата еще раз:

– Так почему же ты сам не выполняешь правила?

Молодой солдат опять молча опустил голову так, будто в чем-то провинился. И Азизов не заставил долго ждать себя: второй удар вновь пришелся по лысой голове, с которой еще не успела сойти краснота, оставленная первым ударом. Солдатик опять разозлился, и готов был вновь атаковать Азизова. Только решительности в его движениях и глазах на этот раз было меньше. Азизов продолжил беседу в том же духе, задавая вопросы молодому солдату и стараясь пристыдить его за «непристойное поведение». После каждого ответа начинающего армейскую службу солдата следовал удар Азизова по его голове. Тот каждый раз реагировал с недоумением и озлобленностью, только с каждым разом они уменьшались, а их место на лице занимало выражение покорности. Так продолжалось до тех пор, пока Азизов не решил, что на сегодня он достаточно «повоспитывал» молодого воина, и они оба возвратились в санчасть. Новобранец шел красный, смущенный, лицо его отражало одновременно и недовольство, и какое-то смирение с судьбой.

В середине февраля в санчасти неожиданно появился командир дивизиона Венков в сопровождении Доктора. Азизов решил, что это пришли забрать его из санчасти, и тут же самочувствие его резко ухудшилось. Командир дивизиона встретил Азизова на улице, сидящим в небольшой курилке, и тут же накинулся на него, тряся бумагу перед его лицом:

– Я вызову этих уволившихся солдат сюда, чтобы они сами с тобой разбирались.

Это была бумагой, написанной и переданной Азизовым недавно в санчасти офицеру, допросившему его по поводу избиений старослужащими. Он признался однажды Галие, осматривающей его раненную ногу, что другие незначительные, но многочисленные раны на ноге – следы побоев. А она передала это дальше.

Наверное, командир знал, как на него можно воздействовать. Личные упреки Венкова, как бы он ни давил на Азизова, не могли вызывать в нем ту панику и страх, какие возникли при одной мысли о встрече с бывшими «стариками», покинувшими дивизион. Ведь они бы тут же без разговоров пустили в ход свои привычные методы, еще наверняка приговаривая при этом о «недостойном мужчины поведении», за что его нужно было, как следует и надолго проучить. Было ли его поведение действительно недостойно мужчины, для него выглядело спорно. Когда Галия стала спрашивать у него о причине мелких ран и ссадин на ноге, он расслабился и рассказал о своем положении в дивизионе. Чтобы не выглядеть перед женщиной слабым и ничтожным, он оправдывал себя тем, что избивают всех, а не только его одного. Пусть думают, что действительно против сплоченной агрессии старослужащих ничего предпринимать невозможно. Те, кто не служил в армии, не знают о таких, как Марданов и Карабаш, которые даже под угрозой расправы не давали надеть на себя хомут позора и унижения. Пусть они думают, что кроме того, как подчиниться требованиям старослужащих, другого пути нет. Пусть они думают, что это самый верный и безопасный путь. Пусть они так воспитывают своих сыновей, чтобы они отступали перед злом, разрушительной силой и подчинялись ей. Так они пополнят в будущем ряды гонимых.

А кто был настоящим предателем, не те ли сержанты, вроде Таджиева, доносившие обо всем происходящем в дивизионе офицерам? Что, такое поведение можно назвать достойным? И странно, зачем им это было нужно? Им должно было быть все равно, если они не являлись сержантами, которые действительно отвечали за молодых. Но почему-то на деле всем было дело до молодых, каждый старослужащий считал себя вправе контролировать их и с особым рвением и удовольствием наказывать. Значит, от них этого требовали? Звягинцев же тогда в присутствии  молодых солдат открыто угрожал Лемченко и Касымову увольнением в последние сроки за плохое несение службы молодыми солдатами. Если с Лемченко было как-то понятно, поскольку он сержант и должен нести ответственность за своих подчиненных как молодых, так и старослужащих. Командир требовал также следить за молодыми и Касымову. Тому самому Касымову, которому за несколько недель до этого угрожали тюрьмой за издевательства над Азизовым. Нет, тут что-то не так, можно просто рассудок потерять от этих несуразиц. Неужели офицерам нужно, чтобы именно вот таким образом управлялся дивизион, на силовом подчинении молодых. А тут еще угрозы Венкова о том, что он вызовет демобилизованных солдат, чтобы они сами с ним разбирались. В тот же день Азизов узнал от командира, что один из солдат последнего призыва написал жалобу на Доктора. Он попал в больницу после избиения с его стороны и написал жалобу на своего гонителя. Меры по письму были приняты. Доктор не был больше сержантом и старшиной дивизиона, его разжаловали, и теперь он был таким же рядовым как Азизов, но служил фельдшером, как и прежде.

Сказав в адрес Азизова еще несколько грубых и оскорбительных слов, Венков вместе с Доктором вошел в санчасть. Возможно, командир хотел узнать, может ли он забрать с собой Азизова, который уже довольно долго лежал здесь? Нога у солдата была еще в плохом состоянии. Командира с Доктором в тот день он больше не видел.

Выписали его из санчасти лишь спустя месяц, в середине марта. Сразу по возвращении в дивизион его вызвал замполит. Поинтересовавшись состоянием его здоровья, он вдруг резко задал вопрос:

– Зачем написал письмо министру обороны?

Азизов замер от неожиданности и удивления. Значит, письмо почтальон все-таки отправил. Прошло уже несколько месяцев. Почему же в дивизионе узнали об этом только сейчас? Замполит повторил свой вопрос, но уже более сурово. Не дождавшись ответа от подчиненного, он заорал:

– Что это за письма Вы пишете, товарищ солдат? Министру обороны? Я двадцать лет в армии, и ничего подобного не видел.

Замполит был обозлен не на шутку:

– Если у Вас есть трудности по службе, то почему не рассказываете их мне, товарищ солдат? Рядом идет война, там воюют твои сверстники. Кому им жаловаться? А ты не можешь даже здесь, в тылу, нормально служить.

В дивизионе уже все знали, что Азизов написал письмо министру обороны. Все над ним смеялись, и молодые и «старые». Стало известно также, что Азизов заявил в полку, находясь в санчасти, об избиениях демобилизующимися старослужащими. Теперь он стал в дивизионе еще большим изгоем, да к тому же и посмешищем. С кем бы он теперь ни вступал в контакт, ему тут же напоминали об этих двух случаях: о предательстве и письме министру. Отдых в санчасти, длившийся около двух месяцев, дал ему возможность немного оправиться, но положение в дивизионе стало для него невыносимым. Теперь все понимали, что Азизов является самым последним человеком в дивизионе. Несмотря на то, что он прослужил больше полугода, его положение было хуже чем у вновь призванных. С другой стороны, его стали немного опасаться: все боялись, что Азизов может написать жалобу и на них. Особенно опасались этого Доктор и его друзья, которым оставалось служить каких-то два-три месяца. Пожалуйся кто-нибудь на них, могло бы начаться разбирательство, в результате которого можно было попасть под трибунал, и тогда все планы на ближайшие годы пошли бы насмарку. В полку уже несколько раз бывали открытые заседания трибунала. Разбирались отношения между солдатами, когда один из них наносил какое-нибудь увечье другому. Удивительно, что дело Доктора не кончилось для него военным трибуналом, и он отделался легко.

Азизов не мог вести себя как солдат, прослуживший уже полгода. Теперь его никто из солдат одного с ним призыва не поддерживал. А между собой они становились все дружнее и сплоченнее, что страшило весь дивизион. Их время уже пришло: теперь не было Садретдинова и Таджиева, хотя в дивизион прибыло еще несколько новых крепких ребят, прослуживших больше года, которые встали на сторону Доктора. Еще до того, как Азизов попал во второй раз в санчасть, между Доктором и Карабашем произошла стычка: будучи еще старшиной дивизиона Доктор сделал ему выговор, что Карабашу не понравилось. Он подошел к Доктору, стоящему на крыльце, схватил его и развернул на месте. Это произошло на глазах у всего дивизиона, за исключением, конечно же, офицеров. Доктор вынужден был отступить перед более молодым солдатом. До драки дело тогда не дошло. Вообще-то Карабаш очень редко решался кого-то бить. Он легко вскипал, заводился и яростно со свирепым видом шел на противника как танк. Вид его был устрашающим, и, обычно, все отступали.

Так и Доктор проиграл тогда Карабашу. Как дальше развивались события после того случая, Азизов не знал. А теперь, вернувшись, сразу почувствовал, насколько обострены отношения между двумя группами – Доктора и Карабаша. Обе сплотились вокруг своих вожаков. В отряд собирающихся в скором уволиться солдат входили теперь также семеро – больше половины – из прослуживших год. Таким образом, в каждой из этих групп было по двенадцать человек. Азизова никто не брал в расчет, и если не считать Кузьму, который все-таки заработал уважение среди солдат своего призыва, несмотря на то, что был еще слабее, все остальные солдаты из отряда Карабаша казались теперь сильными и мужественными. Боевого духа им добавил Карабаш, хотя начало этому явлению положил Марданов. Затем проявили себя Самохин, Жаксыбаев, хоть последний не без поддержки Карабаша. Стал более уверенным Степанов, который горел желанием досадить Доктору и его друзьям. Что касалось Доктора, и тех, кому нужно было скоро домой, то для них главное было продержаться до конца срока службы и уехать домой не опозоренными. Поэтому отряд Доктора занимал оборонительную позицию. Отряд Карабаша, наоборот, ждал момента, чтобы взять реванш. С каждым днем они чувствовали себя все увереннее.

Ситуация обострялась с каждым днем, как бы отряд Доктора ни старался избегать конфликта с людьми Карабаша. В дивизионе при этом не многое изменилось. Новым старшиной был назначен прослуживший год Александров – высокого роста сержант из отряда Доктора. Он пытался в свою очередь восстановить былую власть старшины дивизиона, хотя сам особым уважением не пользовался.

Все началось со стычки однажды после ужина между украинцем Пащенко – закадычным другом Доктора – и Степановым. Крепко поругавшись, оба решили продолжить дискуссию за казармой, между кухней и складами. Азизов был в этот день опять в кухонном наряде и увидел, как все произошло. Увидев, как Степанов удалился вместе со старослужащим, все полугодки, уже сдавшие в тот день наряд, – все пять человек отправились вслед за ними к складам. Почуяв в чем дело, туда потянулись и «старики», включая старшину дивизиона Александрова. Когда все собрались с той и этой стороны, «стариков» оказалось восемь человек. Между тем после горячих взаимных обвинений, Степанов и друг Доктора перешли к делу. Последний, после того как Степанов сказал ему что-то очень резкое, ударил его со всей силы ногой в грудь. Степанова этот удар сотряс, но он удержался и не упал, а потом сам пошел на своего обидчика, широко раскрыв руки. Подойдя к противнику, бить его не стал, а просто легко и быстро уложил на землю. Но он явно не намеревался этим ограничиться. Тут вмешались сторонники Доктора, а сразу же следом вступили сторонники Карабаша. Кабардин Салкизов ударил Александрова, когда тот пытался оттолкнуть Степанова от лежащего на земле Пащенко. Получив мощный удар по лицу, старшина дивизиона закрылся руками и сел на корточки. К Степанову рвался Доктор, чтобы выручить друга. Возможно, Степанов в этот момент вспомнил, как его самого избивал Доктор, и нанес ему мощный удар. Доктор вскрикнул от боли и упал на землю. Тут уже Карабаш, Сардаров и Самохин бросились на остальных. Самохин ударил несколько раз подряд Алимжанова, от которого, как и всем нынешним полугодкам, ему тоже немало доставалось, когда он находился у него в кухонном наряде. Алимжанову пытался помочь новый водитель командира Меретов. Тут вмешался Жаксыбаев. Только Доктор и его друг поднялись с земли, как на них напали Карабаш и Сардаров. Карабаш, не вступая в открытый бой, пытался оттащить в сторону Пащенко. А Сардаров, схватив Доктора за ворот, нанес ему подряд несколько ударов головой: он хотел отомстить Доктору за перелом носа. По лицу Доктора текла кровь, его друг бился в железных объятиях Карабаша, Самохин справлялся с поваром, а Жаксыбаев с водителем командира. Когда Александров встал и подошел, чтобы помочь Алимжанову, опять вмешался Салкизов, потом подоспел Степанов. Трое из старослужащих не вступили в бой, а пытались разнимать сражающихся. Итого получилось шесть против пяти. Старослужащие были полностью повержены и разбиты. Теперь они сами просили прекратить драку и разойтись, что и пришлось вскоре сделать. В крови, с разбитыми носами и лицами вернулись старослужащие в тот вечер в казарму. Вечернюю прогулку пропустили, на что решил не реагировать дежуривший молодой лейтенант, догадавшийся, что произошло между солдатами. Когда все собрались в казарме на вечернее построение, друг Доктора умудрился вновь напасть на Степанова. Молодой лейтенант пытался остановить его криком, а когда это не подействовало, он достал свой пистолет и начал стрелять холостыми патронами в воздух.

Этот случай, как ни удивительно, не имел никакого отголоска у командования. Никто из офицеров об этом не упоминал, будто ничего не случилось.

А полугодки с этого дня стали дальше рваться к господству в дивизионе. Те, которые прослужили год и при этом не входили в отряд Доктора, не были им помехой – между собой они даже дружили. Нужно было теперь разобраться с только что призванными молодыми солдатами. В дивизионе должен был восстановиться прежний порядок подчинения, только во главе с полугодками, которые теперь являлись в дивизионе самыми сильными. Скоро настала очередь и молодых. Выведя их за кухню, полугодки, опять во главе с Карабашем, Сардаровым, Степановым и Самохиным, устроили настоящее побоище. Новые «шнурки», которых в тот момент оказалось даже больше, пытались вначале оказать сопротивление, что было, однако очень быстро сломлено. В тот день солдат последнего призыва избили очень жестоко. После этого все стало вроде бы на свои места. Полугодки, дружа с большей частью прослуживших год, стали править дивизионом и держать его в подчинении. Были ли офицеры в курсе происходящего или нет, но они вскоре назначили одного из полугодок – кабардинца Салкизова – старшиной дивизиона. Так было официально закреплено господство полугодок, и таким образом в дивизионе опять воцарился прежний порядок. Полугодки старались теперь держать солдат последнего призыва в жесточайшем подчинении, как это делали недавно уволившиеся старослужащие с ними. Отряд Доктора они превратили в изгоев, хотя особенно на них не давили.

Все происходящее в дивизионе как бы ничуть не коснулось Азизова. Его положение не улучшилось: он продолжал оставаться последним человеком в дивизионе. Его очень сильно тяготило то, что солдаты его призыва, добившись господства в дивизионе, не давали ему никакой поддержки даже после этого. Азизов оказался среди солдат своего призыва единственным изгоем, как хотел этого Карабаш. Так дальше служить было невозможно. Каждая сдача наряда превращалась для него в трагедию, кто бы ни принимал его. Азизов при этом будто проглатывал язык, у него парализовались руки и ноги. И он выполнял все, что ему говорили. Нет, так не могло больше продолжаться, надо было попытаться что-то изменить. Даже его письмо министру обороны не помогло, раз его никто не собирался вернуть в полк или переводить в другой дивизион. Однажды к нему приехал из самого округа один подполковник, и провел с ним беседу по поводу письма министру обороны. Поговорили и разошлись без какого-либо результата. Только после этого все заглохло, никому опять не было дела ни до него, ни до его невыносимого положения в дивизионе.

В комнате для просмотра телевизора и отдыха солдат, которая называлась «Красным уголком», висел планшет, на котором разъяснялось, в каких случаях солдат может нести наказание, а в каких нет. Внимание Азизова привлекло положение о самовольном оставлении воинской части. Здесь говорилось о том, что если это длится более трех суток, то солдата могут привлечь к ответственности и отдать под трибунал, который мог бы лишить его на несколько месяцев свободы. А если покинувший свою часть солдат вернулся обратно до истечения трех суток, то в этом случае ему ничего не грозило. Тут в голову Азизова пришла дерзкая мысль: оставить дивизион и до истечения третьих суток самому сдаться военному патрулю, только не возвращаться обратно в дивизион. Значит, надо было убежать в город, где находился полк.

Азизов начал обдумывать свой план, искать возможность оставить дивизион. Возле свинарника солдаты сделали большое и удобное отверстие в колючей проволоке, чтобы ходить за виноградом. Это место и дорогу к винограднику Азизов знал хорошо: он немало бегал за виноградом туда – и для себя и для «стариков». Эта же дорога, лежащая через виноградник, вела в небольшое село, которое расположилось приблизительно в двух километрах от дивизиона. В этом селе жили бывшие кочевники, перешедшие на оседлую жизнь, но во многом сохранившие свои обычаи. Чтобы сбежать, можно было в вечернее время пролезть через это отверстие и отправиться к селу. А там нужно было бы постучаться к кому-нибудь и попросить ночлега, поскольку ночевать на улице было еще холодно. Переночевав у одного из сельчан, он мог бы на следующий день с утра двигаться в направлении города. О том, как и где собирался он ночевать в городе, Азизов пока не думал. Вернувшись из санчасти, он получил зарплату сразу за три месяца и еще одну в последний день апреля, так что теперь у него были деньги, и их никто у него больше не отбирал. Так у него теперь скопилось около двадцати рублей.

Побег

На осуществление своего плана Азизов решился в последний день апреля. Он заступил в наряд по кухне и никак не мог сдать его. От него требовали, чтобы он как можно тщательнее везде убрал. Где-то около восьми вечера, так и не сдав наряд, он вышел из посудомойки, в которой заново должен был навести идеальный порядок по требованию вновь поступающих в наряд, и направился в сторону позиции. Стемнело, и никто не увидел, куда он ушел. По территории дивизии Азизов старался двигаться осторожно, чтобы его не заметил часовой. Он уже заготовил фразу, которую собирался сказать часовому, если тот остановил бы его.

– Иду в свинарник, проведать свиней.

Однако никакого часового он даже не встретил, повезло. Так Азизов дошел до свинарника, двинулся дальше до колючей проволоки и пролез через отверстие наружу. Теперь он двигался по дороге, ведущей к селу. Миновав виноградники, он оказался на пустом участке, лежащем между ними и селом. Стоял прохладный апрельский вечер, повсюду разносился аромат свежей весенней зелени, соловьи распевали свои песни о любви, в арыке вдоль дороги журчала вода. Красота! Хорошо бы уйти отсюда навсегда, от этих людей, от этого зла, творимого ими. И жить где-нибудь в лесу в ладу с самим собой и природой. Построить себе маленькую избушку из бревен и жить одному. Много-много людей делали это прежде и достигали величайшей духовности, высот мудрости и доброты.

Через полчаса, Азизов добрался до села. Уже взошла луна и осветила село. В какую же дверь постучаться, кто пустит его ночевать в своем доме? Положиться на свою интуицию и выбрать дом, на который укажет внутренний голос? Вообще-то люди здесь добрые и хорошо относятся к солдатам. Решиться было сложно. Вдруг Азизов увидел в одном из дворов  мальчика и окликнул его:

– Хей, подойди сюда, мальчик!

Мальчик отозвался сразу, подошел к калитке, открыл ее и вопросительно посмотрел на солдата.

– Что надо? – спросил ребенок на местном языке.

Этот язык Азизов уже немного выучил и без труда объяснил ребенку, что хотел бы поговорить с его отцом. Мальчик велел подождать и вошел в небольшой домик.

Через несколько минут вышел хозяин и подошел к Азизову. Это был простой селянин, явно во многом соблюдавший старые традиции. Он был одет в длинную мантию, напоминающую халат, и широкие штаны, на голове тюбетейка. Хозяин радушно, тоже в соответствии с местными обычаями поприветствовал Азизова и сразу пригласил его в дом. На полу комнаты, куда вслед за хозяином вошел Азизов, был постелен небольшой коврик, на котором лежали несколько мягких красивых, расшитых узорами подушек. Хозяин показал ему место на этом коврике и предложил сесть. Азизов сел прямо на ковер и попытался удобно облокотиться на подушки, как это делал хозяин. С непривычки ему эта поза не показалась удобной, но он был очень благодарен этому человеку за отзывчивость, приветливость и доброе отношение.  Не успели мужчины приступить к разговору, как в комнату вошла немолодая женщина, по-видимому, хозяйка, принесла чайник с заваренным чаем и такие же красивые узорчатые пиалы, поставила все это на коврик перед Азизовым, налила душистый напиток и, приложив руку к сердцу, подала его гостю. Такого аромата Азизов не чувствовал давно. Хозяйка была одета в длинное цветное платье, в котором ходили в здешних селах все простые женщины. Голова ее была покрыта таким же цветным платком. С  грустной понимающей улыбкой поглядывала она на солдата.

Хозяин, узнав, что Азизов немного говорит на их языке, обрадовался, хотя сам владел, хоть и не очень хорошо, русским. Но стали говорить все равно на русском.

– Как давно ты служит? – спросил хозяин дома.

– Полтора года уже, – солгал Азизов.

– Значит, скора дома? – радость озарила лицо хозяина.

– Да, наступающей осенью, – ответил Азизов, сам немного смущенный своей ложью и постарался быстро сменить тему. – Мне нравится в ваших краях. Буду скучать по ним, когда уеду отсюда.

– А сам ты аткуда? – спросил хозяин с интересом, появившимся в его узковатых глазах.

– С Кавказа я, вернее из Закавказья, – ответил Азизов не без гордости.

– Шдо, у вас тоже хорошо. Я в Нальчиг был, свой армейский друг туда поехал. Я гора там видел – красивы, очень красивы.

– Да, правильно, у нас – горы. И мы как бы зажаты между ними. А здесь просторы бесконечные, степь, – здесь чувствуешь себя более свободным, – хотелось немного пофилософствовать Азизову.

Тут вновь зашла хозяйка и принесла на красивом цветастом подносе огромную кесу, наполненную едой, похожей на суп, с крупными кусками мяса, и поставила перед Азизовым на коврик. Потом, забрав его пустую пиалу, вновь покинула комнату. Все происходящее в этом доме казалось Азизову сказкой: так давно не находился он в обстановке вне военной жизни. Даже жены офицеров и Галия, в которую он был влюблен, были все равно частью этой военной действительности. А тут совсем недалеко от дивизиона шла другая, нормальная, жизнь. Так хорошо, так уютно он себя чувствовал здесь. Вкусный чай, вкусная еда, теплые, сердечные, гостеприимные люди. До сих пор хозяин не спросил Азизова, зачем же он пожаловал к ним. И он решил наконец рассказать об этом, но конечно, придуманную версию:

– Мы возвращались с работы и остановились тут неподалеку, чтобы попить воды и наполнить наши фляги, так как вода у нас кончилась. Я немножко задержался, а они про меня забыли и уехали. Тут смотрю, вечер уже наступает, и идти некуда. Все равно меня уже никто не заберет, а по ночам бывает холодно, я знаю. Поэтому решил постучаться к Вам и попросить о ночлеге на одну ночь.

Хозяин задумался. Что-то ему явно не понравилось в рассказе Азизова. А не лжет ли он? Так можно было расценить теперь выражение на его широком лице.

– Ты ни из это часта, каторы издес? – спросил хозяин недоверчиво.

– Нет, что Вы! – опять солгал Азизов. – Я из полка, который находится в городе.

– С полка? В сам городе ты служит? – беспокойно и осторожно посмотрел на него хозяин.

– Да в самом городе, – ответил Азизов, стараясь всячески скрыть собственное волнение.

Хорошо, что комната была плохо освещена – в ней горела только одна керосиновая лампа – и хозяин не видел лицо Азизова, страдающее и подрагивающее каждый раз, когда он лгал.

– А как ты думает опять полк итти? – спросил хозяин, кажется, немного успокоившись и поверив словам Азизова.

– Встану с утра и пойду пешком. Отсюда же ведь не очень далеко.

– Да, двадсыт киламетир. Читири-пят час тебе надо дорога.

– Пойду пешком, что такое для солдата двадцать километров? – пытался как можно увереннее высказать свое мнение на этот счет Азизов.

– Харош, спат здесь, я завтра показат тебе, куда ты итти. – Сказав это, хозяин встал. –Пей ишшо один пияла чай. Потом я сказат, мой жена постел тибя здес делает.

Хозяин пошел отдать распоряжение жене и через несколько минут вернулся. Пока Азизов пил чай, он рассказал ему, что прежде бывали случаи, когда солдаты из близлежащей части бежали и хотели спрятаться в селе. Он сам нет, но его односельчане прятали у себя иногда беглых солдат. Случалось, об этом узнавали офицеры и устраивали местным большой скандал. Поэтому теперь все с осторожностью относятся, если в селе появляются солдаты. А так здесь солдат любят, только ссориться с офицерами тоже никто не хочет. Ведь они тоже родине служат. Зачем их обижать? Хотя душой больше болеют за солдат. Потом хозяин рассказал о том, как он сам служил в Сибири, охранял заключенных. Какие там морозы были – руки, ноги чуть не отваливались. Здесь нет таких морозов, хотя климат тоже суровый. Хозяин позвал Азизова во двор, закончив свой рассказ, до того как его жена начала стелить ему постель в той же комнате, на полу.

Покинув дивизион и попав в мир этих простых и добрых людей, Азизов как будто забыл о том, что в дивизионе могли начать его искать. А ведь уже наверняка спохватились и ищут. А если они догадаются, что он должен быть где-то недалеко, начнут искать и доберутся до этого села? Но не будут же они ночью поднимать всех сельчан и спрашивать, не у них ли пропавший солдат? Значит, не ему одному пришла в голову эта идея, уже бывали такие случаи. Ему с трудом в это верилось. Он знал, что офицеры тоже очень осторожны в обращении с местным населением. При нем были случаи, когда солдаты самовольно оставляли дивизион. Через несколько часов они появлялись, а если попадались, что происходило очень редко, несли за это, конечно, наказание: как правило, несколько суток гауптвахты. Если это случалось с кем-то из их батареи, Звягинцев наказывал и других солдат – не давал им отдыхать, заставляя ходить по несколько часов строевым шагом и петь песни, пока кто-нибудь отсутствовал. И теперь, когда обнаружат, что Азизов самовольно оставил дивизион, может начаться суматоха. Звягинцев, наверное, опять заставит всех маршировать по плацу и не даст никому отдыха. Тут Азизову стало страшно: а не будут ли все солдаты на него злы из-за того, что он их подставил. И когда он вернется в дивизион, может опять оказаться объектом для всеобщего бойкота или чего-нибудь еще похуже. Больше всех Азизов боялся Карабаша и судорожно думал, чем же в случае чего объяснить причину своей самоволки. Вообще-то обычно такая  ситуация становится проблемой офицеров и не должна касаться солдат. Только на деле все делается так, чтобы провинившийся был наказан как можно сильнее, «комплексно», поэтому командиры наказывают за это и других солдат, а те в свою очередь – провинившегося. Может, весь дивизион теперь его ищет, ходит строевым шагом и поет песни? А где они его ищут сейчас, интересно – во дворе, на позиции, за пределами дивизиона?

Нет, вряд ли они будут искать его ночью в этом селе. Возможно, завтра они доберутся и сюда.

Когда хозяйка вышла из той комнаты, где они сидели до сих пор, хозяин опять пригласил его туда. Постель была приготовлена на полу, на том же коврике, где они с хозяином ели. Подушка и одеяло были заправлены в цветные наволочку и пододеяльник. Хозяин сказал, что разбудит его рано утром, чтобы Азизов отправился в свой полк и, пожелав ему хорошего отдыха, ушел. Азизов, быстро раздевшись, как привык это делать за время службы, лег в постель. Все было очень по-домашнему уютно, чисто, запах свежего белья действовал успокаивающе. Давно его тело не испытывало такого наслаждения. Уснул он очень быстро.

– Хей, салдат, давай, давай, падйом, – так рано утром разбудил его хозяин. – Войин так долга не спат. Если ты привыкат, патом тйажало.

Азизов встал, оделся и хотел уже уйти, как хозяин остановил его:

– Ты шдо, куда ты идйош? Ни завтрак, ни чай? Нет, у нас гост так не отпустит.

Не успел он закончить, как в комнату вошла его жена. Улыбнувшись и слегка кивнув в сторону гостя, она опять поставила на пол принесенный ею поднос с чаем, лепешкой, сахаром, сыром домашнего изготовления, маслом и вареным яйцом. Азизов опять с жадностью набросился на еду, быстро и с удовольствием все съел.

– Ни торопит, ни торопит, – пытался успокоить солдата хозяин. – Время у тиба йишшо йест. Куда таропит? Солдат спит – служба идет. Ха-ха-ха…

Хорошенько позавтракав, Азизов встал, поблагодарил хозяина и покинул дом. Перед этим хозяин успел передать ему сверток с лепешкой, двумя яйцами и сыром.

На улице никого не было, кроме детей, играющих в войну. Немножко постояв на улице и понаблюдав за ними, Азизов вновь отправился в путь. В том направлении, где, как объяснил ему приветливый хозяин дома, должен был находиться город, в котором он когда-то начинал свою солдатскую службу. Вскоре и последний дом этой гостеприимной полукочевой деревни остался позади; впереди лежала только степь. Но эта грунтовая дорога должна была привести его в город, из которого он когда-то был изгнан и в который очень хотел бы вернуться. Азизов часто оглядывался, чтобы проверить, нет ли за ним погони. Нет, никого видно не было, они искали его, наверное, где-то в другом направлении. Он еще различал вдали виноградники и какие-то точки рядом с ними –  это были помещения дивизиона. Через какое-то время все исчезло из виду: ни впереди, ни позади ничего больше видно не было, исчезла и деревня бывших кочевников. Так Азизов оказался совершенно один в кажущейся бесконечной степи, в которой кроме одной единственной дороги не было ничего. Как хозяин дома успел ему рассказать, она давно уже не служила дорогой. Когда-то по ней двигались кочевники из одной местности в другую. Потом дорогу стали использовать все, стали ездить даже машины. Но позже чуть в стороне построили другую асфальтиро-ванную дорогу, ведущую в город. По ней-то и приехал Азизов из полка в дивизион. А по словам мужчины, приютившего его на одну ночь, эту грунтовую дорогу ныне использовали только для того, чтобы перегонять стадо с одного пастбища на другое. А так, наверное, в город больше никто на арбе не ездит, как в прежние времена, поэтому дорога эта пустует.