Текст книги "Дивизион"

Автор книги: Вугар Асланов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Азизов шел и шел, погода стояла хорошая, душе хотелось петь. Это путешествие через степь нравилось ему все больше и больше, и вскоре он даже забыл о том, куда и зачем направляется, впервые за все последние месяцы забыл о своих переживаниях, о своем положении в дивизионе, о желании верховодить над молодыми солдатами. По дороге шел свободный человек, с чистой совестью и душой. Эта дорога стала для него своеобразным символом очищения. И чем дальше он шел, тем лучше себя ощущал, тем большее облегчение испытывал. Постепенно ему даже стало казаться, что он в этом мире совершенно один.

Вот она – свобода. Скоро Азизов ощутил, что ему в жизни больше ничего не нужно. Хочется начать новую жизнь, может прямо сейчас, в этой степи? Жить прямо в степи, кормиться охотой на птиц и животных, устроить себе маленькую хижину и жить в ней. А зачем вообще нужны ему люди? От них ведь только беда – теперь Азизов был в этом уверен. И зачем он должен был жить с ними и выполнять то, что они считали обязательным. Азизов начинал все больше и больше ощущать свое тело; будто владение им возвращалось ему вновь. У него было такое ощущение, будто он заново рождается, обретает то, что прежде было отнято другими.

Какое это превосходное чувство, когда ты делаешь что хочешь, живешь в согласии с собой, и главное имеешь внутреннее спокойствие. Можно получить сколько угодно удовольствий от жизни, исполнять собственные желания и капризы и при этом оставаться несчастнейшим из людей. А если ты поступаешь согласно собственным представлениям о жизни, не ломаешь себя, сохраняешь чувство собственного достоинства, ты видишь жизнь совсем другими глазами. Что движет человеком, который постоянно, подавляя в себе собственные чувства, действует так, как требует общество, кем-то придуманные правила и законы? Пересиливая себя, убеждая себя, что иначе нельзя, приходится заглушать голос сердца и поступать вопреки собственным представлениям о жизни, лукавить и подчиняться обстоятельствам. Только вознаграждения приходится ждать долго, а потом приходит разочарование. Зачем нужно было тогда так стараться, идти против себя? Не страх ли является в этом случае движущей силой? От страха стараешься заслужить одобрение окружающих, думая, что так будет безопаснее. А когда условия жизни ужесточились, никому больше не нужны были твои заискивания и те, сдерживаемые дотоле, разрушительные силы души раздавливают тебя. Безусловно, человек, как и его чувства, могут развиваться лучше, если пытаются помешать ему осуществить желаемое. В этом смысле общество человеку необходимо, чтобы развиваться. Только так же естественно, если через определенное время человек хочет вырваться из цепей, на которые посадила его группа людей, придерживающихся определенных ценностей. С другой стороны то, что мы называем свободой, возможно, нужно не всем, ведь для очень и очень многих людей важнее быть вместе со стадом, не выделяться и не высовываться – так надежнее и безопаснее. Дает ли это основание для того, чтобы полагать, что одни люди лучше чем другие? Люди, предпочитающие жить в стаде, создают своим трудом все – и материальные, и духовные основы для определенной общественной группы. Реже встречаются индивидуумы, которые пытаются сами понять и другим объяснить законы и принципы построения мира и общества. Кто из них лучше, а кто хуже – невозможно определить, просто они разные.

Гумилев, рассказывая о сути человеческих групп, пришел к такому выводу, что человек не может выйти за пределы собственного этноса, куда бы он ни уехал, как бы далеко от него ни находился. Он считает, что существуютт какие-то этнические ритмы и этническое поле, которые оказывают воздействие на человека. При этом Гумилев рассказывает об отдельно взятом этносе, как о чем-то таком, что не имеет никакого отношения к другим этносам, кроме вражды. Взаимодействие этносов и  культур, что составляет основу истории, упрощается при этом Гумилевым до предела. Человек у него – только явление природы, как и сам этнос – народ. Социальное базируется только на этом природном, при этом забывается, что от той же самой природы человек ушел уже давно. Человек ведь не только животное. Очень многое он приобрел вне природы, развивая созданные им социальные и духовные структуры, развиваясь также внутренне. Гумилев отказывает человеку в самом главном и значительном для него – в выборе, значит свободе. Человек для него только член толпы, что он называет красивым словом «этнос». При этом Гумилев игнорирует то, что человек тысячелетиями боролся за свободу. Каждому нужно принадлежать только определенному этносу, бороться за торжество его воззрений и господства над соседними народами. Какая удивительно благотворная почва для крайнего национализма, который очень легко может принять воинствующую форму. Назвать, как Гумилев, и сегодня человека винтиком этноса, очень похоже на то, что, говорят о первобытных обществах: там человек был в зависимости от вождей и духов своих предков. Сколько после этого боролся человек для того, чтобы освободиться! И не это ли главная движущая сила всей истории, рвение человека к свободе? Также говорят о победе человека над своим родом еще в древние времена. А Гумилев отрицает это. Он готов отрицать эту борьбу человека за то, что быть свободным, стать индивидуумом. Есть только этнос, народ, нация и борьба этого образования за выживание. И будто этому образованию все на этом пути дозволено. Все остальное, даже развитие культуры говорит о том, что данное образование близится к своей гибели. При этом им крайне идеализируется и романтизируется кочевая культура. Больше, на наш взгляд, правы те, кто считает, что есть общий человеческий дух. Среди европейской интеллигенции встречаются и такие, которые также понимают, что культура человеческая начинается намного раньше, чем думают в Европе. И начало это не связано с греко-римской культурой, как бы опять в Европе не пытались это преподнести. Культура Египта и Месопотамии, их мифы, религии, искусства и науки стоят в основе той культуры, которую принято считать европейской, и в первую очередь древней греко-римской культуры. Европейская позиция здесь проста: назвать все лучшее своим, все, что кажется не таким уж хорошим, отбросить, предать забвению, сделать непопулярной ту культуру, которую своей назвать нельзя. В случае с древней греко-римской культурой ссылаются на единство континента. Когда речь идет о новых американцах, то важнее здесь становятся якобы европейские корни и христианская религия этой заокеанской нации. Еще одно объединение для них – это христианство, христианский мир. Как люди издревле, еще до возникновения авраамических религий верили в то, что зло можно победить только добром, так и против лжи можно бороться только максимальным стремлением к тому, чтобы установить правду. А национализм можно победить интернационализмом. Как является ошибкой то, что победить зло можно злом, так же является ошибкой то, что против лжи чужих можно бороться собственной ложью, против национализма сильных мира сего собственным национализмом. Для поверивших в возможность такой борьбы и такой победы над злом и ложью, наступает трагедия: сколько бы они ни старались бороться против лжи ложью, против национализма других собственным национализмом, это вводит их в еще более тяжелое состояние. Тот, который сильнее и имеет огромную власть и средства воздействия на людей, от такого заблуждения угнетаемых может только еще больше выиграть: теперь он может легко разоблачить их во лжи, используя мощь машины воздействия и убеждения людей, созданной им. Подобной машины пропаганды, разумеется, у слабого и угнетаемого, выбравшего путь лжи и национализма как ответ лжи и национализму угнетателей, нет. Тут он оказывается в двойном капкане: с одной стороны, против него продолжают распространять чудовищную ложь и легко разоблачают придуманную им ложь как ответ. С другой стороны, он погружается все больше в болото национализма, что в его случае также означает изолированность от остального мира. Тут приходят еще восторг от собственного прошлого, начинается романтизация и идеализация его. Все упрощается до предела. Человеку или слабосильной, отставшей от своих врагов упадочной, регрессивной нации кажется, что вроде крайний национализм и есть возможность для спасения и процветания, что является, безусловно, иллюзией. Сильные, управляющие другими, используя национализм, могут к тому же защищаться от влияния на них бремени прошлого, потому что есть у них еще много другого. А отсталый, слабый, управляемый народ может потеряться в болоте иллюзий собственного нацио-нализма на очень долгое время. Очень часто ему бывает просто не за что ухватиться, чтобы вылезти из него. Он не только больше не развивается, но и теряет достигнутое  им же прежде. И можно ли понять и простить то, что если одна империя ради своих корыстных целей устраивает эксперимент над чужой религией, историей и культурой, отчего рано или поздно страдает она сама? Хорошо было бы некоторым силам понять, что этот мир не принадлежит им, и любое превосходство над другими только временно.

Азизов шел в сторону города, о возвращении в который он больше всего мечтал все последние месяцы. Только сейчас, казалось бы, он даже забыл о нем. Состояние чудесной легкости проникало все глубже в его существо, мир начал казаться ему неописуемо интересным, таинственным, красивым и очень привлекательным. А самого его начали заполнять чувства, которые будто были ему прежде незнакомы. К этому времени он уже шел не по дороге, чтобы не быть замеченным, если его уже ищут. Представьте себе одинокого солдата в степи, вокруг пустота – ни людей, ни домов, разве, что изредка попадаются животные или птицы. Он только хотел уйти подальше от людской агрессии, ненависти и злобы. И оказывается, можно так радоваться воле, безлюдью, возможности свободно идти вперед, ни у кого не спрашивая на это разрешения. Главное, подальше от людей, подальше.

Азизов постепенно приближался к городу. Уже видны верхушки высоких зданий. Он шел уже несколько часов, два раза останавливался, чтобы поесть прямо в степи. Он будто даже  забыл, что за ним могут гнаться. Кажется, это его больше не беспокоило. Азизов шел и шел, чувствуя себя все увереннее и все больше убеждаясь в том, что оставить дивизион было правильное решение. Все равно бегство его временное, это не дезертирство, ведь он намеревался сдаться патрулю в городе.

Город был уже совсем близко. Пройдя мимо нескольких маленьких деревенек, Азизов наконец достиг его. У него не было плана, куда идти дальше. Какая разница, лишь бы был город, лишь бы прикоснуться к другой жизни, напоминающей прежнюю, хоть ненадолго ощутить ее. Близился вечер. Недалеко был какой-то парк. Солдат решил держать путь туда – там, наверное, можно было купить что-нибудь съестное. Парк оказался огромным и шумным. Люди гуляли, громко разговаривали и веселились. Была слышна громкая ритмичная музыка. Скоро Азизов смог установить, откуда она доносилась. Это была закрытая танцевальная площадка, на которой люди интенсивно двигались в такт музыки. В основном это была молодежь его возраста и чуть старше. Азизов не осмеливался подойти ближе. Боялся, что над ним начнут смеяться. Остановившись в нескольких шагах от танцплощадки, он стал наблюдать за танцующими. Среди них было много молодых девочек, приблизительно его ровесниц или еще моложе.

Глядя на парней, он спрашивал себя: интересно, знают ли они, что такое служить в дивизионе? Представляют ли, что их ждет, когда завтра придет повестка из военкомата? Тут можно перед подругой героя играть, а там, когда начнется служба, стыдно будет и за себя, и за девочку. Азизов еще раз обрадовался, что у него девушки не было. Ни один из сослуживцев его призыва, вспомнил Азизов, никогда не рассказывал о переписке с какой-нибудь девушкой. Стыдно было, наверно, в этом признаваться. Ведь никто не будет признаваться в позоре и унижениях. Вот только чего Азизов не понимал, это то, что любовь может делать мужчину безрассудно смелым и толкать его на подвиг.

Ему очень захотелось потанцевать: музыка захватила его. Ему хотелось подойти и пригласить одну из девочек на танец. Свободных девочек, было достаточно, как ему показалось. Только как он подойдет к ним, что скажет? Появление солдата в парке в повседневной одежде имело только одно объяснение: он покинул часть, и по всей вероятности без разрешения. На час ли, на два, на полдня, но оставил. В повседневной солдатской одежде уходили только в самовольную отлучку. Если это было короткое увольнение – на день, на несколько часов, то солдату выдавали парадный костюм. В полку увольнительное давали часто: как поощрение за хорошую службу. Что касалось дивизиона, то в нем, кажется, забыли о том, что такое увольнительная. За все время службы Азизов не видел, что кто-нибудь из солдат получал выходной. Солдаты там могли только мечтать о том, чтобы попасть в такой парк, познакомиться с девочками, потанцевать. А тут Азизов стоял так близко к исполнению солдатской мечты. Еще несколько шагов, он очутился бы на танцевальной площадке и мог подойти к одной из девчонок, стоящих в углу и ждущих приглашения кавалеров. Нет, Азизов все-таки не мог себе представить, как он мог бы это осуществить. Казалось бы, все так легко, но одновременно так трудно. Робость не позволяла ему приблизиться к девушкам.

Так и не решившись выйти на площадку, он постоял еще немного, понаблюдал и отправился дальше вглубь парка. Здесь было много аттракционов. Азизов остановился возле карусели и качелей. Тут к тому же продавали манты  величиной с ладонь. Он купил вначале две штуки, однако, не наелся и купил еще: манты были очень вкусные. Наевшись, он решил покататься на карусели. Он купил билет и устроился на одном из сидений. Пока карусель крутилась, Азизов вспоминал свою беззаботную жизнь до армии, когда он вот так позволял себе развлекаться и даже представить не мог, что в жизни могут быть такие трудности; что она настолько жестока и грязна. Он всегда ожидал от жизни тепла, света, красоты, помощи и поддержки со стороны людей, верил в то, что они все до единого хорошие, добры и желают добра другим. Азизову нравилось, что за него очень многое делали родители или же кто– нибудь из братьев или сестер. Он любил отдых, развлечения, чтение на диванчике, особенно, если рядом мать поставила что-нибудь вкусненькое. Будущая жизнь казалась ему светлой и беззаботной. А отношения с людьми  – только возвышенными и красивыми. Бывали, конечно, и в той жизни кое-какие неприятности, например, иногда мальчишки пытались его задеть, вызвать на ссору. Он удивлялся, почему им родители не объясняют, что так вести себя нехорошо? Хотя сам Азизов тоже обижал, будучи маленьким, более слабых, повзрослев, он понял, что это нехорошо и перестал это делать. Так он утешал себя тем, что, и эти мальчики скоро поймут, насколько они были не правы, и им будет стыдно за прошлое. А он будет им все прощать и дружить с ними. И помогать им, во что бы то ни стало решать их проблемы, если они обратятся к нему за помощью. И потом они будут говорить о нем тоже только хорошее: какой он добрый, замечательный человек. Только попав в дивизион, Азизов оказался вновь в среде тех «плохих мальчиков», и они совершенно не намеревались исправляться и вести себя иначе. Совсем наоборот: они диктовали здесь свои правила. И в детстве он был неспособен дать им должный отпор, хотя обида в душе оставалась надолго, ранила ее. Он тогда надеялся, что все это пройдет незаметно, и об этих обидах детства он никогда больше вспоминать не будет. Уже в полку то состояние детского недоумения от несправедливости будто вернулось обратно. Он и здесь постоянно сталкивался с непониманием, не мог ответить на обиды и оказался самым последним еще в маленькой колонне в полку, над ним чаще всех смеялись. Самым последним оказался Азизов и в дивизионе, здесь он больше других подвергался унижениям. А, едва получив возможность отомстить за собственные обиды, он и сам стал беспричинно избивать трусливых молодых солдат в санчасти.

Азизов долго катался на качелях. Делал перерыв, опять покупал манты, с жадностью пожирал их. На него никто не обращал особого внимания, никто не вступал с ним в разговор. Уже близилась ночь, надо было подумать о том, где бы переночевать. Карусель уже закрыли, а он еще не накатался, продавщица мантов ушла, а он еще не наелся. Смирившись с этим, Азизов решил отправиться на поиски ночлега. Кончились и танцы, поскольку народ валом валил через парк. Азизову хотелось немного за ними понаблюдать, прежде чем покинуть парк, и он сел на скамейку. Все проходящие мимо были веселы, смеялись, громко разговаривали и шутили. Вдруг к нему подошла одна девушка, которая была явно старше него. Она села рядом, а потом попросила спички. Для Азизова это было полной неожиданностью. Стараясь подавить волнение, он смог все-таки достать спички, сам же зажег одну и поднес ее к сигарете девушки. Огонь спички осветил ее лицо: красавицей она не была, и похоже строгостью поведения тоже не отличалась. У таких женщин рано проявляются морщины на лице и следы усталости от жизни. Они бывают согласны спать с кем угодно и где угодно, ничего не требуя взамен, даже соглашаются на унижения, порой и на избиения со стороны партнера, лишь бы не остаться одной. Видимо, когда-то с кем-то не получились постоянные отношения, разочарованность в людях жгла душу. И лекарством они стали считать вот такое гулянье. Такое поведение чаще встречалось именно среди русских женщин – так считали во всяком случае представители других народов Советского Союза, которые старались не давать столько свободы своим женщинам. А с другой стороны, русские женщины, воспользовавшись свободой, данной им советской властью, выполнили очень важную миссию на огромнейшем пространстве. Это освобождение женщины совершенно другого рода. Русские женщины нередко выходили замуж за представителей всех национальностей. И их роль, влияние на мужчин других национальностей, для которых они часто бывали хорошими женами, неоценимы. А представителям других национальностей бывшего Советского Союза, считающих своих женщин более скромными, следовало бы напомнить, что их же женщины очень часто становились содержанками богатых и власть имущих из их же собственной среды.

И эта молодая женщина, скорее всего, была не прочь познакомиться и даже провести время с Азизовым. Только он не знал, как себя с ней вести, не будучи опытным кавалером. К тому же его сдерживало собственное положение беглеца. Он не чувствовал себя уверенным и сторонился людей из-за своего внешнего вида, не знал, что им отвечать, если его станут спрашивать, что он в такое позднее время делает в парке. Женщина, так и не дождавшись от него инициативы, немного посидела и ушла. Азизов тоже вскоре встал, перед выходом из парка ему захотелось выпить газированной воды из автомата. Вдруг кто-то сзади снял с него шляпу. Азизов был уверен, что с ним шутят, что это мог бы быть кто-то из ищущих его, даже в голову не пришла. Обернувшись, он увидел перед собой худощавого, среднего роста мужчину лет тридцати, с большими усами. Азизов не сомневался, что у этого человека добрые намерения, ведь он никогда агрессивных действий со стороны невоенных людей по отношению к солдатам не замечал. Все обычно пытались чем-то помочь им, сочувствовали, зная нелегкую участь солдата, тяготы и лишения службы. Молодой мужчина казался подвыпившим, выражение его лица ничего хорошего не предвещало, и шляпу он возвращать не собирался. Азизов стал настойчивее просить его вернуть шляпу. К мужчине подошел знакомый, они поговорили и вместе двинулись к выходу. Азизов догнал его и схватил свою шляпу, но мужик опять вырвал ее из его рук и неожиданно очень сильно ударил Азизова кулаком по губе. Азизов потерял равновесие и повалился прямо на асфальт. Обидчик бросил на него шляпу. Люди проходили мимо, никто не выразил сочувствия, даже не хотел помочь подняться. Азизов встал, вяло поднял свою шляпу и покинул парк. Из рассеченной губы шла кровь, вытереть ее было нечем. Так выплевывая кровавую слюну и держась рукой за рану, Азизов начал блуждать по окраине города в поисках ночлега. Время было уже за полночь. Во многих домах был уже потушен свет, вокруг стояла тишина. Азизову пришла в голову мысль, что он мог бы ночевать в одном из государственных учреждений, ведь ночью здания пустовали. Он набрел на один казенный дом, огражденный каменным забором, который показался ему подходящим. «Что ж, придется, перелезть», – подумал Азизов. Забор был высокий, и пока он делал попытки его одолеть, из глубины двора залаяла собака, которая, как можно было догадаться, стремительно приближалась к забору. И пока испуганный солдат решал, что делать дальше, дверь дома открылась, и во двор выбежал бородатый пожилой мужчина с ружьем в руках. Увидев это и решив отказаться от мысли переночевать внутри этого небольшого здания, Азизов отпустил руки и вновь оказался на земле по ту сторону забора. Придя в себя, он пустился бежать туда, где заканчивался город. Может, старик и не застрелил бы его, если бы в последний момент узнал в нем солдата, но кто знает. В любом случае, Азизов считал, что ему повезло. Уже заметно похолодало, и провести ночь на улице представлялось ему невозможным. Оказавшись теперь почти за пределами города, он заметил небольшую станцию для грузовых поездов, на которой стояло несколько «теплушек» – деревянных вагонов. Дверь одного из них, заполненного цементом, была открытой. Азизов, быстро поднялся в «теплушку», осмотрел ее, подыскивая удобное местечко. Устроившись, он закрыл дверь вагона и попытался уснуть. Внутри вагона было не очень тепло, но лучше чем на улице. Помучившись какое-то время, он все-таки заснул и проснулся довольно поздно. Азизов открыл люк вагона на крыше, взобрался по горе цемента и вылез наружу. Никого вокруг станции не было. Но пока он ходил по крыше вагона, чтобы спуститься вниз, его заметил один русский старик-алкоголик. С сочувствием посмотрев на его испачканную цементом солдатскую одежду, он спросил:

– Ты спал, что ли в вагоне?

Азизов ничего не ответил и, спустившись вниз, вновь отправился в сторону парка.

С утра народу в парке было мало. Даже продавщицы мантов нигде не было видно. А есть очень хотелось. Выйдя из парка, Азизов начал спрашивать проходящих мимо него людей о том, где он мог бы купить съестное. Ему показали, как идти в ближайший продуктовый магазин. Азизов купил там маленькую лепешку и кусочек колбасы, а затем вновь направился в парк.

И этот день он целиком провел в парке, гуляя и развлекаясь, поедая пирожки, манты и прочее, и радуясь такой жизни как ребенок. Он все забыл: и про дивизион, и про свое бегство, и то, что его могли бы теперь искать всюду. На одинокого странного солдата никто в парке особого внимания не обращал. Целый день Азизов радовался свободе. Опять он катался на карусели, смотрел на танцующих на танцплощадке, вздыхал, наблюдая за девушками. Только в этот день Азизов старался держаться осторожнее, помня случившееся с ним в прошлую ночь. Губа так и не зажила и даже продолжала саднить. Азизов смотрел, нет ли вновь среди толпы того вчерашнего мужчины, который мог бы опять напасть на него.

Когда наступила ночь, Азизов вновь, как и вчера, отправился на поиски ночлега. Только ни за что больше не хотел ночевать в вагоне. Нужно было найти какое-нибудь пустое помещение. Только бы охранника там не было, как вчера. Он знал, что не все учреждения ночью охраняются. И нужно было найти одно из них. Он отправился в центр города. На улице было безлюдно. Азизов шел медленно, разглядывал дома по обеим сторонам улицы. Среди них не было ни одного жилого, все это были какие-то учреждения, причем в большинстве своем небольшие. Несколько домов он пропустил, что-то в них показалось ему ненадежным, потом все-таки у одного остановился. Это был одноэтажный домик, с множеством окон. Внутри еще горел свет, а может, его просто забыли выключить. Азизов подошел вплотную и стал вглядываться внутрь – вроде никого не было. Почему-то ему приглянулся именно этот домик, и он решил попробовать войти в него. Он начал искать какое-нибудь незакрытое окно.

Проверил одно, второе, третье – все оказались запертыми. Вот, наконец, четвертое удалось приоткрыть. Азизов начал толкать его. Кажется, где-то заедало. Азизов стал толкать еще сильнее, и оно открылось с сильным грохотом. Азизов уже собирался пролезть через окно, как из внутренней комнаты с криком выбежала средних лет женщина в белом халате со шваброй в руке. Азизов спустился вниз и побежал. Женщина что-то кричала ему вслед, слов он не разобрал, но было ясно, что это были угрозы.

У одного из следующих домов, показавшихся ему подходящим, он решил опять попытать удачу. Азизов вошел в маленький дворик, обрадовался, что его не видят с улицы и стал искать окно. Было темно. Азизов толкнул большое окно, и оно, к счастью, оказалось открытым. Не долго думая, он быстро пролез через него и оказался внутри домика. Тут было что-то похожее на кухню. Пройдясь по домику, он нашел раскладушку и даже небольшие матрац и одеяло. «Вот удача», – обрадовался Азизов и быстро улегся на раскладушку, не думая даже осматривать другие комнаты. Укрывшись тонким одеялом, он быстро и сладко уснул и проснулся только утром, когда прямо над своей головой услышал голоса двух молодых женщин. Они разговаривали не так уж громко, но он мог различить их слова. Притворившись спящим, но чуть приоткрыв глаза, Азизов начал наблюдать за ними. Они были полны сострадания к бедному солдату, нашедшему здесь ночлег. И вроде они даже не хотели его будить, чтобы не помешать его сну. В этом их тихом разговоре Азизов почувствовал любовь, даже интерес к себе как к мужчине. Но сострадания было больше. Молодые женщины вскоре ушли. А Азизов даже вставать пока не хотел. Он будто чего-то ожидал от этих женщин. Может, кто-то из них вернется и захочет разделить с ним ложе? Да вряд ли. А вдруг? А вдруг она одинока и тоскует по мужчине? Вдруг он ей понравился? Вдруг она вернется к нему, когда подруга уйдет домой. Где-то через полчаса в комнату зашел мужчина и начал гнать его из комнаты.

– Ты что, земляк, – разлегся здесь? А ну, давай, быстренько, проваливай!

Теперь Азизов пожалел, что задержался, и его выгоняют теперь как собаку. Мужчина вроде не  был на него зол, только говорил грубовато. А так отнесся к нему с пониманием, ведь мог бы и милицию вызвать. А та в свою очередь могла бы сдать его в руки военным. Это никак не входило в планы Азизова. У него еще было время, чтобы безнаказанно погулять на свободе, а потом он собирался сам сдаться.

Солнце светило вовсю – значит, он спал довольно долго. Усталость прошла, он чувствовал себя бодрым и свежим. Оставалось еще часов десять, чтобы наслаждаться свободой. Пяти с лишним рублей, которые он насчитал по карманам, было достаточно, чтобы провести день сытым и веселым. Знакомым маршрутом он опять отправился в парк, где решил провести время до сумерек, а потом отправиться на вокзал, где все время бывал военный патруль, и сдаться там. Немного погуляв по парку, Азизов вдруг наткнулся на того человека, который ударил его позавчера. Мужчина тоже его заметил.

– Ты обиделся, наверно, да? – спросил его мужчина чуть ли не дружеским тоном.

Он держал в руке бутылку портвейна, от которой шел противный резкий запах. Сегодня он разговаривал с Азизовым более приветливо, временами делая глоток из своей бутылки. Азизов, говоря с ним, заново переживал обиду: за что этот человек так поступил с ним, унизил и ударил его без всякой причины. Что он ему сделал? Возможно, он сам был когда-то кем-то обижен и теперь, видя слабого, беззащитного, таким образом вымещал свою обиду? Найдя оправдание этому человеку, он уже готов был все простить и забыть. Мужчина начал рассказывать о своих армейских подвигах. Каким он был сильным, непобедимым, как у него по струнке ходили и молодые, и «старики», как все его боялись. Потом он перешел к своим подвигам уже здесь, на гражданке.

– У меня такой удар, что если я кого-то стукну, запомнится надолго, – сказал мужчина, делая еще один глоток из своей бутылки. – Вот там – показал он рукой в сторону кустов, – я ударил однажды парня так, что он окочурился.

Азизов слушал своего собеседника молча, последние слова сильно обеспокоили его. Неужели от удара рукой человек может умереть? Понятно, когда от ножа, от ружья, а так? Азизов, привыкший поддакивать собеседникам, считая, что это самый правильный путь построения отношений с окружающими в расчете на их взаимное расположение, был сейчас несколько обескуражен. Да и в былые времена такое поведение нередко оборачивалось для него плачевно. И тем не менее он продолжал придерживаться прежней линии, думая, что так выгоднее и безопаснее. Верил ли он в это действительно или заставлял себя в это верить? Что-то изнутри протестовало, не соглашалось. Но найти другие методы общения он не умел, к тому же это шло вразрез с тем, чему его учили родители, учителя, любимые писатели. Он обижался, когда видел, что непослушные мальчики жили лучше, страдали меньше, чем он. С тем же столкнулся он и в армии. Так было в истории с Мардановым, решившим оказать сопротивление старослужащим. Азизову тоже хотелось быть героем; но ему для этого многого не доставало: в первую очередь физической подготовки, а кроме того, нужного характера, самоуважения, достаточного развитого чувства собственного достоинства. Он не понимал, как можно сопротивляться давно заведенным порядкам. Армейские неписаные законы переходят из поколения в поколение и, за редким исключением, соблюдаются всеми. И, казалось бы, это послушание должно было повлечь за собой какое-то вознаграждение. Однако ничего подобного не было. Те, кто нарушал порядок и оказывал сопротивление «старикам», завоевывали больше уважения, их по меньшей мере остерегались в дивизионе,  с ними были осторожны, с ними вольно или невольно считались. Но не всем это дано. Сейчас Азизов сидел с человеком, избившим его при первой же встрече, и готов был даже подружиться с ним. Азизову по-прежнему хотелось уверить себя, что люди по сути своей добры. Он был уверен, что таким образом он также огораживает себя от зла. Это есть непротивление злу, о котором он так много пишут писатели. Но временами он видел себя в мечтах таким же смелым, как Марданов и Карабаш, умеющим постоять за себя. Потом опять возвращался к мнению, что все это бессмысленно. Потратить жизнь на то, чтобы бороться со злом, было неинтересно. Это противоречило его представлениям о мире. Тогда он должен был отказаться от всего, о чем мечтал раньше. Мир – он, наверное, другой. Только стоит подняться над всем этим, и можно жить с ощущением прекрасного. Этому учили его книги, которые он любил в жизни больше всего. Ему казалось, что настоящая жизнь там, в них. И люди там, в этих книгах, настоящие, более совершенные. А совершенный человек знает, что зло не надо совершать и творит только добро. Азизов принимал героев романов как настоящих подлинных людей, живущих где-то рядом. Он с ними дружил, беседовал, спорил. Для Азизова они жили и сейчас, в его душе. Он мог говорить о них часами. Лучшие из них служили для него примером для подражания. Добро в книгах, как правило, побеждало зло. Он же предпочитал побеждать зло иначе – непротивлением. Если уступать, не связываться с дурным, зло само отступит. О том, что он сам избивал в санчасти молодых солдат, он старался теперь не думать.