Текст книги "Русская поэзия Китая: Антология"

Автор книги: Всеволод Иванов

 
Ржавчиной разъедена листва,
Рыже-красная легла трава.
 
 
Пожелтевший плющ, как кружева,
Обнял домик у сырого рва.
 
 
В этом домике всегда темно —
Зелень занавесила окно…
 
 
У крыльца костры из георгин —
Ярко-красные, один в один…
 
 
По ночам грохочут поезда
И отстукивают: «Да, да, да…»
 
 
Говорят колеса: «Навсегда».
Повторяют: «Вдаль… туда, туда…»
 
 
А утрами – стаи журавлей
Над верхушками высоких тополей.
 
 
Это осень, это дым костров,
Пахнущих и пряно, и остро,
 
 
Это грусть о лете, о цветах,
В Лету канувших минутах и часах.
 
 
Это первые сединки в волосах,
Паутинки клейкие в кустах.
 

1937

 
Занесенная метелями,
Снится мне страна моя…
Небо над седыми елями
Сеет снег, тоску тая.
 
 
О, как больно мне, потерянной,
Как до слез чего-то жаль!..
Там, в стране далекой северной
Ослепительная даль.
 
 
Посеребренный сединами,
Там высокий дремлет лес,
И, закованные льдинами,
Реки спят синей небес.
 
 
О, страна моя тревожная,
Необъятность вся и ширь,
Как надежда невозможная
Манишь ты меня, Сибирь.
 

 
Мне тогда было девять лет,
Я носила длинные косы,
Ярко-красный набок берет.
Целый день задавала вопросы:
 
 
Почему у мамы глаза
Зеленеют, когда смеются?
Почему только летом гроза?
Почему ивы плачут и гнутся?
 
 
Слепо верила: принц живет
За высоким лесом дремучим
И, как вырасту, он найдет
Замок роз – по шипам колючим.
 
 
А пока – была влюблена
В черноглазого мальчика – Борю…
Как была хороша весна
И как остро первое горе!
 
 
Он со мною бывал жесток,
Изводил и дразнил часами,
Но порой приносил цветок
И дарил – словно рыцарь даме.
 
 
За цветок, за небрежный взор
Полюбила его невольно
И всегда люблю с этих пор
Только тех, кто делает больно.
 

1938

 
Я разучилась ревновать,
Я больше не живу мечтами,
Я бросила стихи читать
И ждать чего-то вечерами…
 
 
Да, можно безмятежно жить.
Презрительно и молчаливо, —
И только втайне нежной быть,
И верность бережно хранить,
И не искать любви счастливой!
 

1937

 
Есть в музыке далекой в синий час
Неповторимая, волнующая прелесть,
И в переливах музыкальных фраз
Вся сладость звонкого и теплого апреля.
 
 
Есть сладость в боли и в разлуке, друг,
Когда ты знаешь, что любовь сильнее
И всех сомнений, и врагов вокруг,
Сильнее даже нас самих – нежнее…
 
 
И в этом мире страшном счастье есть,
Бояться лишь страдания не надо.
И помнить, что у каждого свой крест,
Своя дорога вглубь земного сада…
 
 
Отмеренные кем-то наши дни
Полны тревоги, но в них привкус счастья.
Во мраке ярче светятся огни,
Нас согревая в холод и ненастье.
 

 
Пожелтела в саду трава,
Вечера над рекой тихи…
Пересказаны все слова.
Перечитаны все стихи…
 
 
И седеет твоя голова.
 
 
Это было уже не раз.
Это будет опять, опять…
Осень, свет твоих синих глаз
И тоска, что нельзя понять,
 
 
Для чего надо всем умирать?
 

 
 За окном снеговая мистерия —
Снег на землю упал и не тает.
Это ангелы свои перья
Уронили на нас, улетая.
 
 
В небо ангелы улетели
Белокрылой воздушной ратью.
Улетая, сладостно пели…
В первом снеге, в алом закате
И в стихах лишь звучат их трели.
 

1936

 
Не высказать, не выразить тоски,
Что неустанно точит мою душу…
Чуть шелестят густые тростники,
И сердце бьется тише, тише, глуше…
 
 
Теперь зловещим кажется мне все —
Закат сквозь нависающие тучи,
И этот ветер, что грозу несет,
И сизых гор нахмуренные кручи.
 
 
Во всем я знаки смерти нахожу,
Повсюду вижу злобу и угрозы…
По вздыбленной земле одна брожу,
Предчувствуя отчаянье и слезы.
 
 
И только свет любви моей земной
И вера в чудо, чудо воскресенья,
Мне помогает жить совсем простой
И не страшиться близкого крушенья.
 
 
Пусть гибель ждет людей – тебя, меня…
Я одного лишь попрошу у Бога,
Чтоб в вихре разрушенья и огня
Была у нас с тобой одна дорога.
 

1936

 
Довольно клятв, не надо слов любви,
Давно утрачено благоуханье
Произносимых прежде при свиданьи
Нелепых слов о пламени в крови.
 
 
Умей смирять желания свои.
Прячь и храни и радость, и страданье,
Настойчив будь в минуту испытанья,
Но только плащ иллюзий не сорви.
 
 
О, вечные, неясные мечты…
Под дымкой их любимые черты,
Преображенные, сияют ярко…
 
 
И пусть обман скрывает томность глаз,
Благословишь лукавство ты не раз
За нежность губ, целующих так жарко.
 

1937

 
Случайный взгляд, короткий разговор,
Случайно спутавшиеся дороги
И на мгновенье темный, теплый взор,
Всегда такой волнующий и строгий.
 
 
И будущего нет у нас… без слов
Столкнулись мы во тьме земных скитаний,
Но в нашей встрече привкус прежних снов
И неизбежность близкого прощанья.
 
 
Вы мне чужой, но ближе всех родных…
С охапкой роз я вас уже встречала
В лучах Леванта ярко-золотых
И пламень ваших поцелуев знала…
 
 
Но это сны, а здесь в тоске моей
Вы – только передышка от страданий.
И оттого любовь еще острей,
И оттого слова – как заклинанья.
 
 
Не надо сожалеть, что завтра нет.
Не надо сожалеть, что все случайно.
Как сумерки, как голубой рассвет,
Прекрасно то, что охраняем втайне.
 

1937

 
Вся жизнь – мучительный и страшный сон.
Проснемся, чтоб увидеть неземное,
Услышать музыки небесный звон,
Увидеть утром небо золотое.
 
 
И эта боль моя… она – мираж.
Мечта – любовь, тоска и состраданье,
И даже тонкий смуглый профиль ваш —
Одно обманчивое очертанье…
 
 
Пусть это все фантазия, обман —
Я сберегу мечту мою земную,
Короткий час, что был подарен нам,
Тот, что слезами после искуплю я…
 
 
Все тот же сон я буду видеть там:
Я подхожу и вас в глаза целую,
В глаза, подобные пылающим кострам,
Что светят, время, ночь и смерть минуя.
 

1937

 
Я скучаю в счастливые тихие дни,
(Их у нас не бывает с тобой).
Ты зажег в моем сердце тревоги огни
И с тех пор стал моею судьбой.
 
 
О тебе об одном я мечтаю до слез,
(Хоть и знаю – напрасны мечты):
Там в России у белых и легких берез
Белый домик, вдвоем – я и ты.
 
 
Но Россия, как сон, – недоступна она,
Не построить нам беленький дом.
И я плачу тихонько ночами одна
О тебе и о нем… обо всем.
 

1938

 
Цветет черемуха, и от нее прохлада;
Цветет черемуха – пришла весна.
В веснушках от дождя дорожки сада,
И неба и листвы легки тона.
 
 
Черемуха цветет, и будто звезды
Рассыпаны средь молодой листвы,
И пахнут сладостно свисающие гроздья,
И так нежны душистые цветы.
 
 
Черемуха цветет, и вдруг я забываю,
Что не в Сибири я, что дом далеко мой,
Что в куклы я давно, давно уж не играю,
Что стала взрослой, строгой, непростой…
 
 
Черемуха цветет, и так же, как бывало,
Лицо я прячу в белые цветы,
Их жадно рву, но мне все мало, мало…
…А вечер близится, и близок ты…
 

1938

 
Нет, слов не надо, слов так много,
         А правда лишь одна.
Меня ты встретишь у порога,
         И будет ночь темна,
И месяц будет – пьяный кубок,
         И будет петь душа…
 
 
Горячие, сухие губы
         Целуешь, не дыша.
Одно короткое мгновенье,
         Во мраке яркий свет,
Весны волшебное цветенье,
         Самозабвенье, бред.
 

1938

 
Я скоро задохнусь от муки:
         Ждать больше нету сил.
Ты сокращаешь дни разлуки,
         Опять ты победил!
О, ты не первую измучил.
         Быть может, и смешны
Упреки, грозовые тучи
         Стремительной весны.
Как не поймешь, что после бури
         Поломаны цветы?
Что в примирении, в лазури
         Все дальше ты.
 

 
В квартире темной тишина,
И в окнах зимних звезд мерцанье.
Ты жадно ждешь его одна,
Ты знаешь страсть и испытанья.
 
 
Шаги… Или опять не он?
Не можешь больше ждать, не веря…
И всех колоколов трезвон
В душе, когда откроешь двери.
 
 
Он входит. Он такой, как все,
Не узнаешь его в испуге.
В своей тоске о божестве
Ты тосковала не о друге.
 
 
Он не заметит ничего,
Тебя обнимет он небрежно…
И вдруг поймешь, что не его
Ты любишь трепетно и нежно.
 
 
Свою любовь ты любишь в нем
И тщетную мечту о счастье.
Иным палимая огнем,
Ты не найдешь покоя в страсти.
 
 
Не для того ты рождена,
Чтоб быть счастливой и беспечной,
За темную любовь должна
Платить всю жизнь тоской и песней.
 

 
Золотые кораблики в синей дали,
Как святые лампады от грешного мира,
Развернув паруса горделивые, шли
Прямо в небо по трепетным волнам эфира.
 
 
Золоченые мачты в резных облаках
И на солнце рубиновом – легкие снасти
Зарождали в душе жгучий, сладостный страх
От щемящего сердце огромного счастья.
 
 
Этот вечер был прост, как девичий дневник,
Но когда, как давно, не во сне ль это было?
Или детство далекое прежние дни
В золотую легенду, смеясь, превратило?
 
 
Но идут, чередуясь бездушно, года
И в бреду бусы будней ненужные нижут,
Вечера так же чисты, но я никогда
Золотые кораблики больше не вижу!
 
 
Только в детстве бывают крылатые сны,
Только в тихих стихах эти сказки порхают,
Только в строчках певучих, чисты и ясны,
Золотые кораблики вновь проплывают!
 
 
Но минута минует. Звериной тоской
Вновь завоет житейское, злое ненастье,
Снова буря бушует, крутя предо мной
Золотые обломки небывшего счастья!
 

 
Ночь крадется в шорохах чуть слышных,
В тараканьих шелестах-шагах,
Беспокойно и пугливо дышит
Тьма слепая в комнатных углах.
 
 
Ночь идет минутами, часами,
Кажется – конца не будет ей!
И во мраке тихо шепчет память,
Щедрый дар бессонницы моей…
 
 
Снова я под блеклым небосводом
(Никогда забыть его не мог!)
Зазвенел веселым ледоходом
На Фонтанке голубой ледок…
 
 
По торцам так мягко бьют копыта,
Влажный воздух так прозрачно-чист,
Что сегодня мною позабыты
Класс, урок и старый латинист…
 
 
Невский говорит, бурлит, клокочет,
Мчит поток прохожих без конца.
Как прекрасен величавый очерк
Красной массы Зимнего Дворца!
 
 
Тихо-тихо в залах Эрмитажа,
В библиотеке, средь старых книг,
О былом мне тишина расскажет,
Красотой ушедшей приманит…
 
 
Помню, помню! В облачном тумане
Промелькнувших бестолковых лет
Город мой передо мной предстанет,
Город, изумлявший целый свет!
 
 
Мощность Петропавловской твердыни,
Шпиль Адмиралтейства в облаках
И у Елисеева в витрине
Пара неуклюжих черепах!
 
 
Гордый замок Инженерный, площадь
С медным, буйно скачущим конем
И уснувший старенький извозчик.
Летний Сад и крик ребячий в нем —
 
 
Все равно! Мне каждый камень дорог,
Мил мне каждый долетевший звук
Этих дней, когда я был так молод,
А вокруг был старый Петербург!
 
 
Город мой! Какой святой любовью
Я тебя навеки полюбил
Белой ночью, льнущей к изголовью,
Как больной без стона и без сил.
 
 
Всей душою верю я и знаю,
Что увижу снова город мой…
Шелестит бессонница ночная
Бархатной безглазой темнотой…
 

 
Мне так страстно хочется в Россию,
В западные нищие поля,
Где озера сине-голубые
Васильками смотрят из жнивья,
 
 
Где дороги в комьях желтой глины
С косогора убегают в лес
И болотистые низкие равнины
Спят под блеклым пологом небес,
 
 
Где под осень золотые нити
Паутинки в воздухе дрожат —
В Режицу, в забытый тихий Витебск,
В царственно-холодный Петроград!
 
 
Дорогая! Я, наверно, болен:
С каждым днем и часом меньше сил,
Все слабее бьются крылья воли,
Сердце словно обруч мне сдавил.
 
 
Каждый день встречаю я тоскою,
Давит слабость, как огромный груз.
Ничего-то больше я не стою,
Ни за что с охотой не возьмусь!
 
 
И когда мне бархатным молчаньем
Входит в душу злая ночь без сна,
Вижу я, что это – умиранье,
Что и жизнь мне больше не нужна.
 
 
И тогда волна тоски огромной
Заливает тихо душу мне:
Умереть хотелось бы мне дома,
Чем-то послужив родной стране!
 
 
Хоть бы раз один еще услышать
Запах яблонь рано поутру,
Увидать соломенные крыши,
Старый дом над садом, на юру,
 
 
Вновь взглянуть на русские просторы,
У колодца старого опять
Услыхать простые разговоры,
О России песню написать!
 

 
Воздух недвижный пропитан тяжелою влагой,
Словно чуть терпким, но приторно-сладким вином,
Хоры лягушек, с заката начавшие квакать,
Вертят гигантской трещоткой маньчжурскую ночь.
 
 
Сверху и снизу трепещут набрякшие звезды —
Капли густого, застывшего в небе огня;
Древней шаланды во тьме обрисованный остов
Мачту бескрылую к черному небу поднял.
 
 
Там, в отдаленьи, – опущены стрелами в воду,
Переливаются береговые огни,
Синий неон на веранде яхт-клуба поодаль
Пестрой циновкой на воду отсвет уронил.
 
 
Там, вдалеке – говорливый и суетный город,
С криками радио, с блеском реклам и витрин,
С жаждой сенсаций и скукой пустых разговоров,
С мерным жужжаньем тяжелых и мертвых машин.
 
 
Это все там, за горящим во тьме ожерельем
Странной тоской овевающих зыбких огней, —
Здесь же мы только вдвоем, как в неведомой келье,
В мраке и в звездах, как в призрачном царстве теней.
 
 
Мерно шуршат, опускаясь в тяжелую воду,
Легкие весла, чуть шепчет струя за кормой…
О, как легко бы навеки я сердце Вам отдал,
Если б остаться за этой хрустальной стеной!
 
 
Если бы мы никогда, никогда не пристали
К сходням непрочным у этих далеких огней,
Как бы любил я тогда без тяжелой печали,
Вечных сомнений, тревог и грошовых страстей!
 
 
Берег все ближе… И хватит наивных мечтаний:
В тридцать пять лет и поэты не прыгают в рай!
Сходни скрипят… Я сегодня скажу: «До свиданья»,
Чтоб не пугать Вас правдивым, холодным: «Прощай!»
 

Харбинскому кафедральному Св. Николаевскому собору

 
Как корабль в житейском бурном море,
Верное прибежище средь бурь,
С окружающим бетоном споря,
Ты вознес свои шатры в лазурь!
 
 
Утром – словно девушка, румяный,
В кубовом затейливом платке;
Ночью – царь, короною венчанный,
В бармах и с державою в руке.
 
 
Летним днем, одетый пышным златом
Драгоценной солнечной парчи,
Ты – летящий, легкий и крылатый,
Внемля Богу, благостно молчишь.
 
 
Иль, купаясь в проливной лазури,
Умываясь пеной облаков,
Будишь ты дремоту тихих улиц
Золотым дождем колоколов!
 
 
Но промчится вихрь осенней бури,
И слетится туч седая рать —
Ты восстанешь, грозен и нахмурен,
Чтоб судить, вязать и разрешать.
…………………………………………………
Радостно, легко работал плотник,
Русый вологодский паренек;
Пели под его ногою сходни,
Лился стружек золотой поток.
 
 
А вверху шатра в рубахе белой,
Да в онучах, с лыком у колен,
С бородой от лет заиндевелой
Мастер строго резал орнамент.
 
 
Песней освящались эти стены,
Обливались золотой смолой,
Словно потом – символом священным
Всей крестьянской жизни трудовой.
 
 
Весело работать на стропилах!
С шуткой шла работа ясным днем,
Поутру же с верою и силой
Плотник осенял себя крестом.
 
 
Ясные глаза смотрели строго,
Балагуру бросит невзначай:
«Строишь церкву, строишь дом для Бога,
Так с молитвой, парень, приступай!»
 
 
Топоры покрякивали густо,
Да рубанки бегали, шурша…
В этом чуде русского искусства
Воплощалась русская душа!
 
 
И теперь, средь холода изгнанья,
Ты вознесся в плеске голубей,
Как священное обетованье
Воскресенья родины моей!
 

А. Ф. Лаврентьевой

 
Равнодушно брожу по чужим городам,
Вечный странник без дома и связей,
Но в изгнанье запомнится слово – Аньда —
Этот русский пустынный оазис.
 
 
Поезд мчится в степи. Здесь куста не сыскать,
В этих желтых маньчжурских равнинах.
Тихой грустью внезапно пахнула опять
На перроне родная картина:
 
 
Русский стрелочник с выцветшим серым флажком,
Русский смазчик, бредущий с развальцей,
И с околышем красным, с блестящим жезлом
Вышел к поезду русский начальник.
 
 
На вокзале встречает нас русская речь,
Улыбаются русские лица,
Белокурый парнишка с лозою стеречь
Гонит в травы послушную птицу.
 
 
Точно в русской деревне, коровы бредут,
У ворот их хозяйки встречают,
И в любом из домов здесь пришельца зовут
К бесконечному русскому чаю.
 
 
В деревенской церковке к вечерне звонят,
Тихой грустью на улицах веет.
Да откуда-то отзвуки песни летят,
Растревожить молчанье не смея…
 
 
Ночь. В окошках мелькают вдали огоньки,
Жаркий ветер по улицам рыщет,
Из маньчжурской пустыни наносит пески
Он к могилам на русском кладбище.
 
 
Заметает с шуршанием желтый песок
Зелень, улицы, рельсы стальные;
В жарком саване пыльном заснул уголок
Прежней, грустной любимой России.
 

 
Силуэты сиреневых гор,
Словно туч грозовых очертанья
Стерегут бесконечность молчанья,
Замыкая собою простор.
 
 
Изумрудная зелень болот
Да обрывистый берег речушки,
Чьим-то годам подводят кукушки
Бесконечный, бессмысленный счет.
 
 
За вокзалом – прозрачный родник,
Как единая бедная гордость
Дачных станций последнего сорта,
Чуть течет между листьев гнилых.
 
 
Бродят утки и свиньи. Индюк
Гордо ходит пугливым султаном,
Пчелы смехом звенят неустанным,
Небо, зелень и скука вокруг…
 
 
Переулок и лестница. В ней
Перегнив, провалились ступени;
Купы вязов причудливой тенью
Укрывают жилища людей.
 
 
У начальника вечером чай.
Тихий дождик пустых разговоров:
– Вот и дачники съедутся скоро…
Ван-то наш: перевелся в Китай!
 
 
Рельсы скупо блестят за окном,
Опустилась рука семафора,
Мчится поезд… О, Боже! Как скоро!
Сколько света, блистания в нем!
 
 
Бьется в окнах экспресса судьба,
Улыбаются женские лица,
Машинист на лету, словно птица,
Круг путевки схватил со столба.
 
 
Затихает ритмический стук,
Наступает опаловый вечер,
Вспомнить день догорающий нечем:
Небо, зелень и скука вокруг…
 
 
Не желай, не люби, не страдай,
Так проходят и весны, и зимы:
Жизнь, как поезд, проносится мимо…
У начальника вечером чай.
 

 
Ночь набросила ризы спокойной печали
На усталые дали земли.
Рассыпною росой в небесах засверкали
Дальних звезд золотые огни…
 
 
В руслах улиц шуршит, говорит и хохочет
Жизнь, безумно летящая прочь,
Но смежают дома утомленные очи,
Чтобы слушать бездонную ночь.
 
 
В темных улицах плавится страшно и гулко
Пьяный крик, гоготанье и визг.
А в пустынном провале над тьмой переулка
Тонкий месяц серьгою повис.
 
 
И идут облака… Серебристой вуалью
Острый серп, точно дымкой, повит;
Дуновение ветра весенней печалью,
Свежей далью ночною пьянит…
 
 
Засыпает усталый, измученный город,
Бредит пьяным рычаньем во сне,
Закрываются двери, как тяжкие створы,
Бедной жизни, прожитой вполне.
 
 
С осторожным шуршаньем проносится мимо,
Бросив пригоршни света, авто;
Из далекого сада, едва уловимый,
Льется запах кленовых листов.
 
 
И становится улица радостно-свежей,
Точно счастье у всех впереди…
Ночь баюкает город усталый и грешный
На своей материнской груди.
 

Фаине Дмитриевой

 
Я жил всегда чужим среди людей,
Я тщательно и долго, как ученый,
Повсюду собирал коллекцию страстей,
Чувств человеческих и злобных, и влюбленных.
 
 
Теперь полна коллекция моя:
Есть экземпляры дружбы и участья,
Печали, злобы – и имею я
Такую редкость: грамм чужого счастья!
 
 
По вечерам, когда немая мгла
Мой кабинет от мира отделяет,
Классифицирую я мысли и слова
И трупы прежних чувств перебираю…
 
 
Бегут часы, проходят дни, года
И время, – страж у двери кабинета, —
Готово скоро пропустить сюда
С аллегорической косой скелета.
 
 
Зачем же сердце вздрогнуло больней?
Пересыхает горло, как от крика:
О, Боже! Я всегда лишь изучал людей,
Своею жизнью не жил я ни мига!
 

Н. К. Завадской

 
В ореоле тишайшего, чуткого вечера
Слышен шелест шуршащих шагов,
И встают в тишине белоснежные глетчеры
Осиянных зарей облаков.
 
 
Город дышит спокойнее грудью усталою,
Стали тихими улиц ряды,
Между дымных домов, за глухими кварталами,
В чахлой зелени дремлют сады…
 
 
В этих темных и низких домах замурованный,
Слышу будней медлительный шаг.
И, как узник, в тяжелые цепи закованный,
Беспричинно томится душа…
 
 
И когда ароматные, чистые, нежные
Посещают меня вечера,
А в бескрайней небесной дали белоснежная
Облаков возрастает гора,
 
 
Сердце полнится тихой, певучей печалию.
Рвется дух мой усталый туда.
Где плывет бесконечными вечными далями
Ледяная немая гряда.
 
 
Только цепи тревог, суета ежечасная,
Держат душу в пределах земли…
А вершины прекрасные, ясно-бесстрастные
Проплывают в бескрайней дали…
 

 
Дивный цветок есть в роскошных долинах Китая,
Юный и нежный, чудесный дар светлого рая.
Благоухая тончайшим святым ароматом,
Радует глаз он своей неземной красотою.
 
 
Люди цветок тот чудесный назвали Ван-Хао…
Радуйся, смертный, на чудо земное любуясь,
Воздух, цветком опьяненный, восторженной грудью вдыхая!
Радуйся, смертный!..На быстрых фантазии крыльях
 
 
В светлую высь далеко улетаешь ты в грезах прекрасных,
В волнах эфира качаясь, баюкаясь музыкой неба.
Смертный!.. Но только коснись дерзновенной рукою,
Только сломи стебель нежный бутона Ван-Хао, —
 
 
Диво чудесней увидишь ты, ужасом вдруг пораженный:
Жизни и сил, красоты неземной, счастья светлого полный,
Сладость дающий, таящий могучие чары,
Вмиг умирает цветок… Лепестки, загибаясь, сереют…
 
 
Молодость, прелесть, волшебные силы и чары —
Все покидает Ван-Хао… И вот он уже бездыханный
Серый бесцветный комок, смерти и тления символ…
«Страсти подобны Ван-Хао» – так некогда молвил Конфуций,
 
 
Древний китайский мудрец, седовласый почтенный философ.
Страсти красивы, пьянящие сладостью мига;
Страсти могучи, манящие взор истомленный;
Непоборимы – в своей чудодейственной власти.
 
 
Но безобразны, бесцветны, мертвы и сухи
Кажутся вдруг они нам, лишь блаженством их сладким упьешься…
Будто с небесных высот вновь слетишь в царство зла и порока.
Да, наши страсти земные подобны расцветам Ван-Хао!
 

 
Ночь морозная, крутая…
Завтра – Новый год Китая!
Трррам-там-там!.. Таррам-там-там! —
Раздается здесь и там.
Это лихо в барабаны
От вина и шума пьяный
Бьет китайский весь народ,
Провожая старый год.
Звуки скрипок, труб и гонга
Отбивают такты звонко,
И растет, растет экстаз,
Увлекая в дикий пляс.
В небе, точно громы пушек,
Сотни рвущихся хлопушек,
Трах!., тах-тах!.. Tax!.. Тах!.. Тах-тах!
Так что звон идет в ушах…
Это духов злых и вредных
От своих фанзёшек бедных
Гонит прочь китайский люд,
Чтобы в доме был уют,
Чтобы светлых духов сила
Торговать им пособила,
Чтобы всем чертям назло
Им во всем бы повезло.
И, живя в столь сладких грезах,
Ходят все в блаженных позах,
Говоря (как на Руси!)
Встречным всем: «Синь-нянь! Синь-си!»