Текст книги "Русская поэзия Китая: Антология"

Автор книги: Всеволод Иванов

 
Если ты уподобишься птице,
Пролетающей над океаном,
Если яркой и нежной зарницей
Загоришься над белым туманом,
Если сердца звучащие токи
В лепестках заструятся бегоний —
Ты взойдешь в золотые потоки
Круговых бесконечных гармоний.
 

 
В царстве камней и металлов
Был ты светлейшим алмазом,
Солнце тебя проникало
Своим лучезарным глазом.
 
 
Жил на земле ты цветком —
Ландышем хрупким и белым;
После пришел мотыльком
Порхающим и несмелым.
 
 
В нерукотворных сферах,
В гамме цветных композиций
Был ты соколом серым —
Тысячелетней птицей.
 
 
Стал ты потом человеком,
Гением низших творений:
Этим коротким веком
Кончится цикл воплощений.
 
 
Дальше твой путь на планеты:
Звезд золотых мириады
Примут носителя Света,
Сына предвечной Монады.
 
 
INRI в уме озаренном
Именем станет Христовым:
Перед божественным троном
Будешь ты ангелом новым.
 

Посвящается В. П.

 
От невзгод суеты и насилия
Я иду в бесконечность небес:
В небесах серебристые лилии
И мистический розовый крест.
 
 
Весь мой путь аскетизм и терпение,
А награда – твой хрупкий астрал
И таинственный сон посвящения
На вершинах сверкающих скал.
 
 
По ступеням, судьбою начертанным,
Я иду в бесконечность небес:
В небесах ты, мне данный бессмертием,
И над нами сияющий крест.
 

 
Харбинская весна… Песочными смерчами
Метет по улицам жестокий ураган,
И солнце золотит бессильными лучами
Взлетевшего шоссе коричневый туман.
 
 
Несутся встречные прохожие, как пули,
Одежды их чертят причудливый зигзаг,
В хаосе мечутся извозчики и кули,
И рвется в воздухе пятиполосный флаг.
 
 
Харбинская… весна… Гудят автомобили,
Кругом густая мгла, пирушка злобной тьмы,
Китайцы все в очках от ветра и от пыли,
Японцы с масками от гриппа и чумы.
 
 
Очки чудовищны, и лица странно жутки,
В смятенном городе зловещий маскарад.
Ни снега талого, ни робкой незабудки.
Ни звонких ручейков, ни вешних серенад.
 
 
Харбинская весна… Протяжный вой тайфуна,
Дыханье стиснуто удушливой волной,
В зубах скрипит песок, и нервы, точно струны,
Дуэт безумных дум с безумною весной.
 
 
Где запах первых трав? Разбрызганные льдинки?
Великопостных служб томящий душу звон?
На вербах розовых прелестные пушинки?
Базаров праздничных приветливый гомон?
 
 
Харбинская весна… В разгуле общей пляски
Кружится дико жизнь в бесправьи и чаду,
Кружится прошлое, напев забытой сказки,
Мучительный кошмар в горячечном бреду.
 
 
А будущее? Смерть? Возмездие? Расплата?
Печально бродит мысль на склонах прежних лет
По всем родным местам, где я была когда-то,
С любимыми людьми, которых больше нет…
 

 
Неширокая лента пляжа
И широкий простор реки.
Скоро ночь синей дремой ляжет
В остывающие пески.
 
 
И под шелест, под плеск и вздохи
На скамеечке – я и он —
Собираем святые крохи
Позабытых давно времен.
 
 
Точно надписи на могиле,
Имена дорогих нам мест,
Где мы порознь когда-то жили
И поставили вместе крест.
 
 
Запоздавших увозит катер,
Полон тайны ночной Харбин,
Тихо Сунгари волны катит
В гаолянах чужих равнин.
 
 
Ночь мечтой и загадкой манит…
Это Сунгари или нет?
Не другая ль река в тумане
Нам струит серебристый свет?
 
 
Не другие ль в сплошном сиянье
Всплыли зеленью острова?
Не тревожьте воспоминанья…
Не услышит наш зов Нева…
 

1937

 
Пятнадцать лет не получала писем
И потеряла к прошлому пути,
А ведьма-жизнь заржавленною спицей
Спускали петли… Не найти.
 
 
И вдруг восторг нежданного подарка:
В саду цвела лиловая сирень,
Открытку принесли с французской маркой
В сияющий весенний день.
 
 
Какой-то портик и листок аканта,
Венчающий красивый взлет колонн…
Париж – Харбин. Две доли эмигранта,
Часовни наших похорон.
 
 
Вновь прошлое протягивает руки,
Встают черты печально стертых лиц.
Пятнадцать лет, пятнадцать лет разлуки,
Пятнадцать вырванных страниц.
 
 
Те юноши в мундирах, в ярких формах —
Бродяги, нищие, шоферы, кучера.
Те девушки с надрывом семьи кормят,
Склонившись над иглой с утра.
 
 
Те дети выросли без света и причала,
Красавцы обратились в стариков…
И на открытку солнце осыпало
Кресты сиреневых цветков.
 

1937

 
Все пусто и голо, все пусто и голо,
Ни снега, ни льдинок, ни брызг…
Весеннее солнце с улыбкой веселой
По небу катает свой диск.
 
 
Размашистый ветер порывисто дует,
Взметает клубами песок;
Под крышей голубка любовно воркует,
Ей вторит ее голубок.
 
 
О, бедные птицы и бедные люди, —
Тоска, обреченность и гнет!
Пусть скажет хоть сердце в измученной груди,
Что это весна к нам идет.
 

 
В мелких тучках небо голубое,
Вся в лучах разбрызгалась зима.
Бросились испуганной толпою,
Забегали в фанзы и дома.
 
 
Лошади, орудья, пехотинцы,
Все смешалось… Громыхал обоз,
И ронял смертельные гостинцы
Желтый шмель – гудящий бомбовоз.
 
 
Бухали по городу снаряды,
Гул стоял шагов, колес, подков…
Розовели празднично ограды
Облачком круглившихся дымков.
 
 
И валились серые в тулупах
На дорогах, улицах, углах…
Отражалось у лежащих трупов
Солнце в застеклившихся глазах.
 
 
И валились в ярком зимнем свете,
Не померк нарядный чудный день, —
Бедные замученные дети
Нищенских китайских деревень.
 
 
Застывали мертвые, нагие
Без могил, без гроба, без имен…
А в Харбин входили уж другие,
Шелестя полотнами знамен.
 

 
Туман, туман над городом клубится,
В жемчужной дымке тонет пароход…
Серебряным крылом серебряная птица
Чертит стекло завороженных вод.
 
 
На ржавых петлях заскрипели сходни,
Качнулась пристань, двинулась назад…
И вот плывем по милости Господней,
Скользит в воде отпущенный канат.
 
 
Протяжный гонг сзывает вниз к обеду,
Забыт земли привычный старый плен.
Там, впереди, – печали ли, победы?
Там, позади, – серебряный Дайрен…
 
 
Плывем, плывем в молочные туманы,
За бортом брызг курчавится ажур,
Мелькнул вдали в час утренний и ранний
За пеленой, как призрак, Порт-Артур…
 
 
В неясной мгле заколебались тени,
Из серых бездн простерлись сотни рук…
Тяжелых лет тяжелые ступени
Замкнули жизнь в нерасторжимый круг.
 
 
И снова гонг… Не звон ли погребальный?
Вобрал туман все звуки и лучи…
Кругом мертво, пустынно и печально…
Земное сердце – замолчи.
 

 
Вокзал… Толпа… Мелькают лица, руки…
И поезд тронулся… Метнулся синий дым…
От милых мест вагон с чеканным стуком
Уносит вдаль… Туда – к чужим?
 
 
Заборы, домики, заброшенные дачи,
Фанзенки ветхие, подгнивший серый тын…
Прощай, мой друг, печальный и невзрачный,
Нескладный беженский Харбин.
 
 
Ты столько раз в годины испытаний,
В смертельный час волнений и тревог
Давал приют уставшим от скитаний
И душу русскую берег.
 
 
В суровый век разгула и наживы
Хранил, как клад, все то, чем дорожим,
Чем ценен мир и люди в мире живы…
Ну а теперь туда – к чужим!
 
 
Лежат на столике охапкой хризантемы,
Бегут в окне равнины и леса,
Все гуще дым… Конец, конец поэмы —
Твердят колес стальные голоса.
 
 
Скитальцев горестных не кончена дорога,
Так много стран, но солнце в них одно…
И путь домой один… Путей в чужбину много,
И дымом застлано окно.
 
 
Прощай, Харбин! Со всем, что сердцу мило,
Союз души навек нерасторжим.
Слепая, жуткая неведомая сила
Несет нас вдаль… Туда – к чужим!
 

 
Бирюзой и золотом пронизан,
Выткал август пышные ковры,
И цветов сверкающая риза
Сетью радуг блещет и горит.
 
 
Никогда так прочен и роскошен
Не казался летних дней наряд.
Георгин все царственнее ноша,
Табаков таинственней обряд.
 
 
И влюбленней радостная алость
Красных роз и розовых гвоздик…
Но я знаю, лето вдруг сломалось.
Этой ночью слышала я крик.
 
 
Пронеслась над зарослью садовой
Черных птиц сплошная пелена,
И зловещей, страшной и багровой
Поднялась ущербная луна.
 
 
Этой ночью бились в диком страхе
Бабочки в оконное стекло
И на клумбе, как на тайной плахе,
Белых астр созвездье расцвело.
 
 
Этой ночью в сочных ветках вяза
Первый лист поблекший изнемог,
Этой ночью лето кто-то сглазил
И на гибель черную обрек.
 
 
Утром ходя, шумен и несносен,
Мел дорожку, щурясь на зарю,
И сказал, что наступила осень
По китайскому календарю.
 

 
Не в нарядной живой позолоте,
Не в короне цветных янтарей.
Нынче осень подкралась в лохмотьях,
Грязной нищенкой ждет у дверей.
 
 
Пробиралась по тинным размывам,
Укрывалась в худых шалашах,
Ночевала по фанзам и нивам,
В сунгарийских вспененных волнах.
 
 
И голодная, в ссадинах, в ранах,
Скудный харч завязавши в мешок,
Собирала незваных и званых
По канавам размытых дорог.
 
 
Черный город замкнули потемки,
В пустырях бездомовных орда,
Громоздят на обломках обломки
Наводненье, болезнь и нужда.
 
 
Но людского страданья не выпью,
Обреченным бессильна помочь…
И кричит на развалинах выпью
Желтоглазая хмурая ночь.
 
 
На коленях у беженки хворой
Смуглый мальчик измученный спит,
По известке, отбросам и сору
Бурый лист, распластавшись, шуршит.
 
 
Почерневшие астры поникли
На подточенном прелью стебле…
И столетье ли, вечность ли, миг ли? —
Гибнут жизни в страданьях и зле.
 

 
Осень заржавленной кистью
Летние заросли мажет,
В воздухе мертвые листья
Ветер гирляндами вяжет.
 
 
Жизни стучит веретенце,
Время считает морщинки,
В алом негреющем солнце
Тихо летят паутинки.
 
 
Тучи мрачнее и ниже,
Ночь раскрывает объятья,
О, защищайся, люби же!
Ласка – от смерти заклятье.
 
 
Чувства с годами смиренней,
Солнце справляет поминки,
В томной лазури осенней
Тихо летят паутинки.
 

 
Солнце село над кольцом строений,
Зимний вечер благостен и мирен,
Тонкий дым сжигаемых курений
В окнах фанз и у камней кумирен.
 
 
В синих плошках клейкие пельмени,
Убраны дракончиками нары,
И цветы и звери в пестрой смене
Женских курм расцвечивают чары.
 
 
Но внезапно отдых благодушный
Оглушает громом канонада,
Роют снег фонтаны искр воздушных,
Ленты улиц, точно жерла ада.
 
 
Что ж не слышно жалоб или стонов?
Дружный хохот воздух оглашает.
Как созвездья дальних небосклонов,
Огоньки фонариков мелькают.
 
 
Не страшат ни свисты, ни раскаты,
Ни ракет оранжевые мушки,
И гремят с заката до заката
Частой дробью шумные хлопушки.
 
 
Добрым людям взрывы неопасны,
Их боятся только злые духи,
Шепчут глухо, быстро и бесстрастно
Заклинанья древние старухи.
 
 
И, покончив с традицьонной встречей,
Объятые праздничным туманом.
Коротают новогодний вечер
И хозяева, и гости за маджаном.
 

 
Случайный луч обводит светочем
Квартиры пыльной уголки,
Ласкает рыженькие веточки,
Где почки, точно узелки.
 
 
В голубоватой хрупкой вазочке
Я собрала из них букет…
Нет, не букет – скорее вязочку,
Кустов обиженных скелет.
 
 
Корицей пахнет он и хворостом,
Сухою мерзлою травой…
Так пахнут на полянах поросли
В сединах осени больной.
 
 
И вот когда на этих палочках,
Колючим вздыбленных пучком,
Распустится живою алостью
Цветок душистый за цветком,
 
 
Когда по стеблям дрожью светлою
Прольется радости волна,
То значит – я не верю этому, —
То значит, что пришла весна.
 
 
И в сопках, упоен победами,
Теснится всходов хоровод…
И на границе заповеданной
Багульник розовый цветет.
 

 
Вечер тих, и близка уж осень,
Желтый лист шелестит на песке,
У калитки два ходи проносят
Миниатюрный театр в коробке.
 
 
Что ж, посмотрим… И куклы скачут,
Вот на сцене – герой-полубог.
Китаяночка хрупкая плачет,
Грустно ходи гнусит говорок.
 
 
Кукла-лев куклу-мальчика тащит,
Открывая кумачную пасть,
Дети-зрители глазки таращат,
Чарам сказки отдавшись во власть.
 
 
Все, как в жизни: убийства, драки,
Куклы мечутся – горе, разбой…
Свиньи, змеи, лисицы, собаки.
Злых уродов беснуется рой,
 
 
И последняя кукла головкой
Безнадежно поникла на грудь…
Представленье закончено. Ловко
Весь театрик готовится в путь.
 
 
Ходи сжали актеров-кукол
В свой потертый цветной коробок
И ушли… Только бубен стукал,
И звенел в такт шагающих ног.
 
 
Да три пса провожали лаем
Уходящую сказку веков…
О, как мало, как мало мы знаем
Говорящих, значительных слов!
 

 
Гребни волн барашками курчавятся,
Пена брызг алмазами горит,
Сунгари, сердитая красавица,
Изменила свой обычный вид.
 
 
В знак тревоги ловко и уверенно
Подняли на пристани шары,
Жмутся лодки к берегу растерянно,
Выходя поспешно из игры.
 
 
На шаланде под квадратом паруса
Мы плывем испуганно назад,
И о мачту треплет ветер яростно
Бахрому бесчисленных заплат.
 
 
Мы плывем, то килем дно царапая,
То волне взлетая на хребет.
Чей-то пес, визжа, скребется лапами,
Обнимает спутницу сосед.
 
 
И багром скользя по борту узкому,
Кормчий наш, китаец молодой.
Напрягая бронзовые мускулы,
Пассажиров брызгает водой.
 
 
И я знаю – в час заката алого
Это он вдоль нильского русла
Плыл к той пальме, где под опахалами
Клеопатра избранных ждала.
 

 
У ресторанной золоченой стойки,
Где блещут вина в замкнутых рядах
И бегают услужливые бойки,
Стоите вы весь вечер на часах.
 
 
Так детски чист ваш завитой затылок,
И кожа рук прозрачна и нежна…
На фоне рюмок, стопок и бутылок
Так мило ваше личико, княжна.
 
 
Играли вы когда-то на гитаре
И пели песенки сантиментально в нос…
Теперь вы кельнершей во второсортном баре
И носите с закусками поднос.
 
 
Вы улыбаетесь загадочно и гордо,
Вы подаете деловито счет,
И ждете к полночи «очередного лорда»,
И с третьим мужем начали развод.
 
 
Глаза у вас по-прежнему лучисты,
И белый фартучек такой же, как тогда,
Когда влюблялись в вас толпою гимназисты
В те незабвенные далекие года…
 
 
Несутся пары в огненном фокстроте…
За женскую судьбу на ком лежит вина?
Вы пишете серьезно на блокноте
Число глотков коктейлей и вина.
 
 
Вы знаете шанхайской ночи пьяной
Бессмысленный угар и дикий чад…
Зовут шутя вас Девой Несмеяной
И щедро доллара на чай дарят.
 
 
И так же чист ваш завитой затылок,
И кожа рук прозрачна и нежна…
На фоне рюмок, стопок и бутылок
Как мило ваше личико, княжна.
 

 
Пятнадцать лет средь экзотичных зданий
В стране иероглифов, драконов и тревог
Стоит, прошедших лет храня воспоминанье,
В Шанхае Офицерское Собранье,
Былой России скромный уголок.
 
 
Тех лет, когда наш край в бесправьи не был сирым,
Когда был жив наш Царь и цел наш Отчий Дом,
Когда дух рыцарства и чести правил миром
И Русский Офицер, гордясь своим мундиром,
Гордился Родиной, Собраньем и Полком.
 
 
Все, от полковника до юного корнета,
От школьной твердо помнили скамьи,
Что доблесть воина лучом любви согрета,
И чтили высоко родной страны заветы
В кругу военной сплоченной семьи.
 
 
И были те года победоносно ярки…
В Собраньи было все, что дорого сердцам, —
Знамена, ордена и царские подарки…
И в шумных праздниках со звоном братской чарки
Тянулась молодежь к прадедовским орлам.
 
 
Гремела музыка, лилось рекой веселье,
Брал младший радостно со старшего пример,
Роднил единый дух единой общей целью,
И, как могучий клич, в час бранного похмелья
Звучало слово – Русский Офицер!
 
 
И вот пятнадцать лет средь горького изгнанья,
Бессменным часовым, хранящим грез чертог,
Нам светит Офицерское Собранье,
Как лучших дней немое обещанье,
Как возрожденья русского залог.
 
 
И стойкие борцы, соратники былые,
Находят в нем и ласку, и приют,
Их жены, сыновья, друзья их и родные,
Задорные юнцы и старики седые,
На огонек живой доверчиво идут.
 
 
И бережем, как встарь, от века и доныне,
В Собраньи мы все то, что дорого сердцам, —
Родного языка улыбку на чужбине,
И гордый русский герб, и русские святыни,
И верность Родине, преданьям и отцам!
 

Валерий Перелешин.1983 г.

 
Живешь в глуши страны чернильной,
Записок, выписок из книг
И дышишь летописью пыльной
Забытых лавров и квадриг.
 
 
Ты в этот мир бежишь от мира
Суровых стихотворных нег,
Так от прохладного зефира
Подснежник кутается в снег —
 
 
Чтоб вдруг из-под снегов латыни,
Подтаивающих весной,
Вдохнуть внезапно воздух синий,
Веселый, легкий и сквозной.
 
 
Чтоб после двух ночей бессонных
Среди тысячелетних строк —
Вдруг разглядеть вверху бездонный
Сквозной и синий потолок…
 
 
И грудь ты открываешь жадно
Ритмическим ветрам родным,
Ветрам веселым и отрадным,
Парнасским бурям ледяным.
 
 
И мнится: ямбом пятистопным
Гремит военная труба,
Анапестом нерасторопным
Вдоль окон тащится арба…
 

20 мая 1935

 
Мы заблудились в переходах.
Но, право, не о чем тужить:
Скорей забудем о свободах
И без свободы станем жить!
 
 
Все одобряют, все согласны,
Все не боятся темноты:
Ведь под землею безопасно
Живут же мудрые кроты!
 
 
Лишь несколько пустоголовых
Бродяг, не помнящих родства,
Все бредят о просторах новых,
Где солнце, блеск и синева.
 
 
Для них мы равнодушны, жалки,
Бедны, трусливы и скучны,
А им весенние фиалки,
Им розы летние нужны!
 
 
Им слаще гибель в лабиринте,
Чем жизнь такая, как у нас.
Ну что ж! ступайте и изгиньте
Хоть в добрый, хоть в недобрый час!
 
 
Но, непокорные и злые.
Поймите истину одну:
Что, мертвые или живые,
Вы все равно у нас в плену.
 
 
Дойдете вверх, к наземным людям
И позовете нас туда —
Мы не поверим и забудем
Вас, как не живших никогда.
 
 
Погибнете – мы как героев
Вас памятниками почтим
И, ваши имена присвоив,
Дадим их правнукам своим.
 

26 марта 1947

Шанхай

 
Сегодня, спать ложась, с мечтательной любовью
Букет твоих гвоздик я ставлю к изголовью:
Быть может, хоть во сне опять в саду твоем
По трепетной росе побродим мы вдвоем?
 

4 апреля 1949

Шанхай

 
Молчанье, молчанье до гроба —
Ведь если раскроешь уста,
Взметнется бесовская злоба
На голос, упавший с креста.
 
 
Спиною и к солнцу, и к свету,
И к ужасу собственных дел,
Чтоб в тайну жестокую эту
Никто никогда не глядел.
 
 
И даже когда мы рыдаем
Над каторгою естества,
Не самое дно обнажаем,
Не лучшие молвим слова.
 
 
А те, что сказать мы могли бы —
Слова совершеннее всех, —
Замкнем под могильные глыбы,
Под скучный незначащий смех.
 
 
И что нам земная отрада
И солнечный луч золотой,
Навек отлученным от стада
Горбом, слепотой, немотой?
 
 
Но только сквозь горб и томленье
Порой прорастает душа,
И золушка-жизнь на мгновенье
Сверкает – нежна, хороша.
 
 
Тогда, побеждая бессилье,
Мы больше цепей не хотим:
Раскинув незримые крылья,
Мы к нашему Богу летим.
 
 
Быть может, в Его литургии,
На небе, зачем-то нужны
Мычащие глухонемые,
Придавленные горбуны?
 

8 июля 1949

Шанхай

 
По трапу медленно всходили,
Последний завершая путь,
И горсточку заветной пыли
Украдкой прятали на грудь.
 
 
Ни пестрых бантиков в петлицах,
Ни белизны прощальных роз.
Ведь те, кто плачут на границах, —
Те плачут кровью вместо слез.
 
 
Платочки не благоухают
Провинциальным цветником,
Такиеслезы вытирают
Армейским грязным рукавом.
 
 
И, отвернувшись без оглядки
И обратясь лицом на юг,
Галлиполийской лихорадки
Дыханье ощущают вдруг.
 
 
С тех пор сердца бесславно тлеют
По всем краям чужой земли,
С тех пор униженно дряхлеют
В Бизерте наши корабли.
 
 
С тех пор натуги, и усилья,
И жалкие цветы наград,
А мы, как мельничные крылья,
Все возвращаемся назад —
 
 
К далеким дням борьбы и страха
И слышим дым пороховой,
Склонясь над горсточкою праха
Уже седою головой.
 

24 марта 1935

 
Нас миллионы – вездесущих,
Бездомных всюду и везде,
То изнывающих, то ждущих,
То приучившихся к беде.
Земные ветхие границы
Мы исподволь пересекли;
Мы прежние свои столицы
В столицу мира отнесли.
 
 
Во всех республиках и царствах,
В чужие вторгшись города,
Мы – государство в государствах,
Сплотившееся навсегда.
Разбросанные по чужбинам,
Встречаемые здесь и там,
По всем краям и украинам,
По широтам и долготам,
Все звезды повидав чужие
И этих звезд не возлюбя, —
Мы обрели тебя, Россия,
Мы обрели самих себя!
 
 
На мерзлых полюсах планеты,
Под тропиками там и тут
Какие к нам слетают светы,
Какие яблони цветут?
Не мы ли – белый мозг арийства,
За белизну и красоту
Терпели голод, и убийства,
И ненависть, и клевету?
 
 
Мы стали русскими впервые
(О если бы скостить века!),
На звезды поглядев чужие,
На неродные облака.
И вот, на древние разброды,
На все разлады несмотря,
Мы знаем – русского восхода
Лишь занимается заря.
 
 
Пусть мы бедны, и несчастливы,
И выбиваемся едва,
Но мы выносливы и живы,
И в нашем образе жива —
Пусть звезды холодны чужие —
Отрубленная голова
Неумирающей России.
 

10 февраля 1934

 
К востоку поднимаются курганы,
Как две белоголовые горы.
Похороненные под ними ханы
Во сне сраженья видят и пиры.
 
 
В твоих глазах – безоблачные дали,
Синеет жилка нежная на лбу…
Здесь юноши о девушках вздыхали
И лютни жаловались на судьбу.
 
 
Таятся в соснах шорохи столетий,
Здесь приютившиеся навсегда.
Мы ту же самую – дурные дети —
Тревогу томную несем сюда.
 
 
Рисунками, стихами, именами
Испещрена горбатая стена.
Мы высекаем острыми камнями
И наши варварские имена.
 

14 октября 1940

 
В лабиринте глухом, где мечусь я, как пойманный в сети,
Тянет гибельным ветром от стен земляных и камней,
И безвременно чахнут, как туберкулезные дети,
Слабогрудые замыслы, хилые всходы страстей.
 
 
Солнце трижды великое, царь всеблагой и преславный,
Хоть единым лучом укрепи меня против врага!
Но в назначенный день прошумит поединок неравный —
Сердце мне остановят железные бычьи рога.
 
 
Ариадна моя! Для чего у зловещего входа
Я с пути не сошел и приветом твоим пренебрег!
Ты сияла, как луч, как победа в бою, как свобода,
Прижимая ко груди спасительный пряжи клубок.
 
 
Как невеста, копье боевое ты мне подносила,
Ты, как мать, покрывала меня освященным щитом,
Но так сладко мне лгали и слава, и юность, и сила,
Так манили идти не оглядываясь, напролом…
 
 
Ты осталась вверху – безутешна, светла и крылата,
Домовитого счастья клубок покатился из рук…
Ариадна моя! Не за это ли ныне расплата
Паутиной своей оплетает меня, как паук?
 

4 декабря 1940