Текст книги "Русская поэзия Китая: Антология"

Автор книги: Всеволод Иванов

 
Чуть видно струится над степью нагретой
Серебряно-тонкая мгла;
Плывет в тишине синеглазое небо,
В степные глядясь зеркала.
 
 
А воздух над травами легкий и пряный,
Ковыль разостлался ковром.
Над дальней дорогой, под старым курганом
Сапфирное небо шатром…
 
 
Сбегают к болотам по влажному скату
Цветные коронки цветов…
Синеющим вечером выйду к закату —
У насыпи ждать поездов.
 
 
Ковыль отражается в глади зеленой,
Над степью бегут провода…
Я все вспоминаю тот день озаренный…
Как больно мне было тогда!
 
 
Горел семафор в полутьме изумрудом,
И сталью блестели пути
И, в даль убегая заманчивым чудом,
Манили куда-то уйти…
 
 
Но гасло на западе алое пламя,
Нахмурясь, темнел небосвод:
Таинственно вечер звенел голосами
Степных отдаленных болот…
 
 
А звуки дневные все тише и глуше.
Наш день отгорел и затих.
Больной безнадежностью веяло в душу
От темных просторов степных.
 
 
Томилося сердце… Но губы молчали…
Сигнальный фонарик сверкнул.
И ветер донес из нахмуренной дали
Колес нарастающий гул.
 
 
Глазами прожекторов ночь осветилась,
Зажглись позолотой пути…
И что-то живое в душе надломилось
И умерло с горьким «прости»…
 
 
И степь поглотила гудки и сигналы,
Разбег равномерный колес…
Но не было в сердце безумно усталом
Ни горя, ни мыслей, ни слез…
 
 
Мерещился только над темной равниной
Последний тоскующий взор…
А рельсы блестели… Зловещим рубином
Зажегся вверху семафор.
………………………………………….
И все же я выйду на алом закате
Сегодня… и завтра опять…
Грустить на песчаном желтеющем скате
И вдаль поезда провожать.
 
 
На старом кургане, травою одетом,
Где вниз оборвалась скала,
Взгляну, как плывет синеглазое лето,
В степные смотрясь зеркала…
 

 
Город стынет в морозном флере,
В электрических ярких огнях,
А над городом в звездном узоре
Рождество развернуло свой стяг.
 
 
Уронило морозные стрелы,
Блеском вспыхнуло в каждом стекле,
Голосами зимы прозвенело
В серебристой рождественской мгле…
 
 
И пришел позабытою тенью
Вместе с запахом хвойных ветвей,
Вместе с тихой тоской сожалений
Облик прошлых пронесшихся дней.
 
 
Заплелося причудливой аркой
Детство… юность… далекая рань…
И пригрезилась близко и ярко
Убеленная снегом Рязань…
 
 
Захотелось до муки, до боли
Отряхнуть налетевшие сны…
Подойти к многозвучной виктроле,
Чьи напевы забвенья полны.
 
 
И под звуки мотива иного,
Что не вызовет старых картин,
Перепутать прошедшее с новым,
Перепутать с Рязанью Харбин…
 
 
Эти нити никто не развяжет!..
За окном – шум обычной езды…
…Никому ничего не расскажет
Яркий свет Вифлеемской звезды…
 
 
В эту ночь всюду было бело…
Рождество, прикоснувшись ко мне,
Голосами зимы прозвенело
О далеком, далеком сне…
 

 
Умирает любовь… умирает…
Я прочла это в милых глазах.
В мертвых листьях, что землю скрывают,
И в прощальных осенних цветах…
 
 
Наши тихие, тихие встречи
Вы не будете больше любить
И в прозрачный опаловый вечер
Не придете со мною грустить
 
 
Над осенним больным листопадом…
И на дружеский светлый привет
Не ответите любящим взглядом,
Не уроните ласку в ответ…
 
 
Вы ко мне не войдете, как прежде,
И, смущаясь, не скажете «ты»…
Ах, в какой драгоценной одежде
Хороню я любовь и мечты!
 
 
В блеклом золоте… в ярком багрянце…
В серебре паутин кружевных…
Все забыто. В медлительном танце
Кроют листья прощальный мой стих…
 
 
Больше вам ничего не отвечу,
Больше вам ничего не скажу…
В этот тихий опаловый вечер
Я спокойно от вас ухожу.
 
 
Не вернутся волшебные зори,
Что когда-то над нами цвели…
На мое затаенное горе
Небо осени льет хрустали.
 
 
Я смотрю, как бассейн отражает
Разноцветные листья осин,
И усталость мне душу пронзает
Ледяным серебром паутин.
 

 
Каждый день несет свои заботы.
Стоит ли об этом помнить нам?..
На экране – огненные взлеты
Световых сверкающих реклам…
 
 
Далеко, за синим океаном,
Ночь сошла на дальний материк.
Чуждый город развернулся станом…
Чуждый город сказочно велик.
 
 
Жизнь разлита в световом тумане, —
Тьма не в силах света превозмочь…
Ах, каким волшебством на экране
Стынет электрическая ночь!..
 
 
Арки, башни, звездные букеты.
Белые фонтаны в глубь небес,
Поезда, как яркие кометы, —
Целый мир сверкающих чудес!..
 
 
И плывут громады Нью-Йорка
К облакам – железо и бетон…
Только звезды сверху смотрят зорко
На земной необычайный сон.
 
 
А у нас все серо и обычно,
Нет у нас сверкающих поэм.
Ночью звезды смотрят безразлично,
Как наш город спит спокойно-нем.
 
 
Но когда в душе поют сонеты,
А любовь, как крылья звонких птиц,
Для чего нам сказочные светы
Всех шумящих мировых столиц?!
 
 
И не тянет к берегам безвестным —
Все равно в толпе – лишь ты один!..
И с тобой мне кажется чудесным
Наш уютный маленький Харбин…
 
 
Где-то под волшебною луною
Плещет океанская волна…
Для меня лишь там, где ты со мною, —
Самая чудесная страна…
 
 
И под пенье киноаппарата
Уносясь на чуждый материк,
Мы познаем, что любовь крылата,
Как страницы чародейских книг.
 

 
Разбилось солнце о цветные листья парка
И о холодную немую синь воды.
Осенний день горит спокойно и неярко,
Осенний день – из голубой слюды.
 
 
Поля поблекшие под синим небосклоном
Грустят о ласке уходящего тепла.
Курорт пустеет, и ломается со звоном
В заливе стынущем прощальный плеск весла.
 
 
А на изрезанных колонках у беседки,
За серебром повисших с листьев паутин,
Имен любимых стерлися заметки,
И старый парк теперь совсем один…
 
 
Увядший первый лист мою печалит душу…
А дали все безгранней и светлей.
По вечерам медлительней и глуше
Меланхолическая песнь аллей.
 
 
Они поют о том, что лето умирает, —
Их гимн печальный трогательно прост;
Ночами небо ярко прорезают
Пути куда-то падающих звезд…
 
 
Ах, осень грустная с холодным синим взглядом —
Твоим дыханием туманится земля!..
Зовущий день наполнен сладким ядом
Напитка осени – из звезд и хрусталя.
 
 
Прозрачный день… Светло раскрывшиеся дали
Сквозь шорох листьев и ветвей зовут уйти…
В родных степях, где краски лета отсверкали, —
Просторы… ясность… и бескрайние пути…
 
 
Уйти б туда, где под прохладою ночною
Певучей жалобой наполнены поля,
И вместе с ветром пить тоскующей душою
Напиток осени – из звезд и хрусталя.
 

 
Когда возвратится от северных льдов
Зима белоснежной поэмой,
Я как-то невольно в тиши вечеров
Тянусь за любимою темой.
 
 
И хочется мне, когда сумеркам вслед
Идет по снегам былое,
Смотреться в него через кружево лет
И грезить о льдистом покое…
 
 
Над розовым снегом в закатной тени
Низать вдохновенные строки…
Ах, эта влюбленность в алмазные дни
Из детства берет истоки.
 
 
Лазурные сумерки смотрят в стекло,
Как прежде когда-то бывало…
И я позабуду, что детство прошло,
Что детство мое отсверкало…
 
 
Зимой хорошо при огне, в вечера
Отдать своей ласковой музе
И слезы о счастье, и звоны пера,
И ломкую радость иллюзий.
 
 
И все, что рождалось в ночной тишине
При взгляде на звезды ночные,
И все, что зимою навеяли мне
За окнами льды голубые…
 
 
Идут вечера в тихой смене часов,
И счастье проходит мимо…
Но светлая радость моих стихов
Со мной в эти белые зимы!..
 
 
Придет Новый год в снежном беге дней,
За ним – Рождество голубое,
Со звездами в свете бенгальских огней,
В чудесном запахе хвои.
 
 
Придет и уйдет… и опять я одна
Останусь с печалью желаний
Смотреть на кристаллы в квадрате окна,
На воск от крещенских гаданий.
 
 
И грусть моя – к прошлому ласковый мост,
А радость – для всех незрима…
Вот так и проходят под знаком звезд
Неслышные белые зимы…
 
 
За окнами – снег… Мой далекий привет
Рассыпался в звонкой поэме…
Зима… И невольно сквозь кружево лет
Тянусь я к любимой теме.
 

 
Весь мир заполнен звездной мглой…
Под небом сумрак голубой
                  Плетет таинственную сагу.
Печаль в душе звучит струной,
Я перед белою стеной
                  Сегодня буду жечь бумагу,
Смотреть, как из истлевших груд
На белом фоне возникают
                  Венцов и замков очертанья…
Свеча тускнеет, как опал,
И смотрят тени из зеркал
                  На немудреное гаданье.
Гаданьем счастье суждено!..
Да только я уже давно
                  Звенящих снов разбила стаю…
Забыв любимые черты,
Ни радости, ни красоты
                  Я в жизни больше не встречаю.
И юность горькая сквозит
Постройкой из хрустальных плит,
                  Такой надломленной и шаткой…
Случайный вихрь ее сметет…
Ах, что мне даст рожденный год.
                  Слетев волнующей загадкой?..
Какой мятеж апрельских дум,
Какой сжигающий самум?..
                  Какой июль?.. Какую осень?..
Жизнь – неразгаданный каприз…
Но примиренно смотрит вниз,
                  Вся в звездах, ласковая просинь…
Мир все же чуден и велик!
И мне пригрезилась на миг
                  Вся жизнь – таким же небосводом…
Хоть счастья я уже не жду,
Но все же в сладостном бреду
                  Склонилась перед Новым годом.
А сердце полнится тоской…
И так печально под ногой
                  Звенят любви моей осколки!..
Но, приближаясь к рубежу,
Я никому на расскажу,
                  Как мысли горестны и колки…
Нет, мир – холодный и чужой!..
И жизнь мне кажется порой
                  В волнах качающейся шлюпкой…
А юность горькая сквозит
Постройкой из хрустальных плит,
                  Такой надломленной и хрупкой.
 

 
Вот опять знакомая кабинка,
Вниз ступеньки, весла и помост,
Золотые по воде тропинки
В синий край ведут воды и звезд,
И вода певучая не молкнет,
Все поет, поет о чем-то мне…
И плывут оранжевые окна
Маяка, как люки, в глубине.
 
 
Волны все далекое уносят…
Плыть бы, плыть и думать о своем,
Знать, что близко на цветном откосе
Ждет нас милый терпеливый дом.
Там качает ветер занавески,
И влетают в сумрак голубой
Водяные шелковые всплески,
Тонких склянок отдаленный бой.
 
 
И, полна покоя и уюта,
Примет нас в рассветной полумгле
Комната, как тихая каюта
На спокойном старом корабле.
 

 
Над старым омутом, на ветхих сваях,
Как в сказке, мельница в глухом лесу;
Вода дремотная поет, сверкает.
И льется, льется по колесу.
 
 
Луна в опаловом встает пожаре,
А чащи сумрака полны.
Какая сказочность, какие чары
В пейзаже этом заключены?
 
 
Вот так и чудится: на ветхий мостик
Сойдет, зевая, седой колдун,
И под рукой погнутся ветки,
Вода качнется… и в глубину
 
 
Луна уронит свой диск блестящий,
Замрет все в сказочном полусне;
И князь Серебряный из темной чащи
Неслышно выедет на коне.
 
 
Явь или сон? Тихо меркнут краски.
И мостик стар, и вода темна…
И дремлет мельница во мхах и сказках,
И леса старого стоит стена.
 

 
Дикий край неоглядный
Без пути и дороги,
Где уходят в туманы
Голубые отроги!
Где в ложбинах зеленых
Сон полдневный недвижен,
И цветут анемоны
У разрушенных хижин;
Где колдуют напевы
Перламутровых речек,
Словно Божьи посевы —
Огнецвет у крылечек.
Вечера синеоки,
Даль близка, как ограда,
Слышны в пенье потоков
Серебро и прохлада…
 
 
И когда в поющий этот час
Лес оденет алую корону,
Я слежу, не опуская глаз,
Силуэт идущего по склону.
На одежде – листья и смола,
На него медведь смотрел из чащи;
Прятала угрюмая скала
Ствол настороженный и грозящий;
Под ногой качалась синева, —
След таят коварные болота, —
Выпрямляясь, шелестит трава:
«Здесь пробрался очень смелый кто-то…»
 
 
Он дойдет… В вечерней тишине
Заскрипят замшелые ступени,
И, усталый, подойдя ко мне,
Голову уронит на колени.
Это ты, шумящая тайга,
Встречи миг, простой и благодатный,
Охранив от смерти и врага,
Отдаешь мне вечером обратно!
 

 
Уж по утрам сквозь лед звенит вода,
И звон ее последний и усталый…
Ночами звезды – как осколки льда,
И по степи гуляют часто палы:
Бегут, бегут и кружатся огни,
Путает птиц далекий дым пожаров…
 
 
…Но хорошо в синеющие дни
В цветном лесу дорогой ехать старой.
Прощальной грустью воздух напоен,
Здесь алый лист и красный цвет брусники,
Не грея, солнце в этот легкий сон
Роняет сверху трепетные блики.
 
 
Деревья жжет невидимый огонь,
И все вокруг так хрупко и тревожно,
Так грез полно, что даже чуткий конь
На лист сухой ступает осторожно.
 
 
Таясь в корнях, родник еще поет —
В последнем сне – о мире и забвеньи,
И шепчут листья: «Все пройдет, пройдет,
Так пей же чашу тихого терпенья.
Мы даже боль былую не вернем!..»
 
 
Дорога вниз…
Пора коню на отдых.
Над падью, опаленною огнем,
Стоит спокойный горьковатый воздух.
 

Хинган

 
В жизни всюду встречи и дороги,
Всюду – путевые огоньки…
Что-то мнится, как сигнал тревоги,
Радости нежданной иль тоски.
 
 
Вспыхнет небо звездными огнями,
А луна над степью, как опал.
Хорошо такими вечерами
Выйти на темнеющий вокзал
 
 
И стоять подолгу на перроне,
Слушать, как рокочут провода,
И следить, как в грохоте и звоне
Пролетают мимо поезда.
 
 
В дали… в неизвестность… к новым странам,
К песням моря, к шуму городов,
К золоту пустынь и к их обманам,
К белым снам заснеженных хребтов,
 
 
К островам, где женщины – сирены,
К тишине задумчивых лагун,
Где внимают мраморные стены
Всплескам весел и звучанью струн.
 
 
Божий мир далек и неизвестен…
Поезда летят в ночную синь.
Я одна… И нет ни слов, ни песен,
Ни сирен, ни замков, ни пустынь.
 
 
Хорошо и грустно на перроне —
Жалуются миру провода…
А вверху горит на звездном фоне
Все приветней яркая звезда.
 

В альбом Лариссы

 
Вокруг пруда густеют тени,
А в глубине его светло,
И сходят белые ступени
В его спокойное стекло.
 
 
Там облака неслышно тают,
Стоит вечерняя звезда;
Там птицы тихо пролетают,
И их баюкает вода.
 
 
Вот сонный ветер еле-еле,
Подкравшись, небо покачнул,
И в той подводной колыбели
Сад опрокинутый уснул.
 
 
Лишь неба смутные отсветы
Глядят в немые зеркала,
Где без движенья, без ответа
Спит до утра ночная мгла.
 

Июнь 1951

Шанхай

Василий Логинов

 
Покой. Река. Лень. Церковь. Баня.
По вечерам здесь тютчевский закат.
Днем плачет дождь, по крышам барабаня.
 
 
Свистят ветра. Шаланды пенит скат
Волн желтизну. Шипит песок прибрежный.
Эпическая мирная тоска
 
 
Охватывает нас и бережно, и нежно
И, как корабль, несет к прекрасным берегам,
Где Одиссеев парус полон ветром свежим.
 
 
Как бурность – городу, здесь ясность дорога.
Здесь созерцание гласит закон негромкий.
Здесь молишься душою всем богам.
 
 
Здесь так отрадно встретить незнакомку,
Растрепанную, в ярком кимоно.
Увидеть старца – посох и котомку,
 
 
Джангуйду, высохшего, как лимон,
Торгующего кипятком и ханжей,
Китайца с рыбой – щука и налим.
 
 
И, обойдя кругом заборчик рыжий,
Домой вернуться. В свете тусклых свеч
Поужинать, мечтая о Париже.
 
 
И ты, Гомера кованая речь,
За Сунгари звучишь не очень странно.
И обаяние сумел сберечь
Любимый томик Пьера Мак-Орлана.
 

 
О, сунгарийская столица!
До гроба не забуду я
Твои мистические лица
И желтые твои поля,
Бегущего рысцою рикшу,
Твоих изысканных «купез»,
Шелк платья, ко всему привыкший,
Твоих шаланд мачтовый лес,
И звонкой улицы Китайской
Движенья, шумы и огни,
И тяжкий скрип арбы китайской,
И солнечные в зимах дни,
И Фудзядяна смрадный запах
От опия и от бобов,
И страшных нищих в цепких лапах
Нужды и тягостных годов.
 

 
Реки незаконная дочка,
Племянница жаркого лета,
Скользит по воде оморочка,
Вся – точно из яркого света.
 
 
Пропеллером мерно сверкает
Весло сероглазой девчонки.
Сейчас тишина-то какая!
Как мысли изящны и тонки!..
 
 
Ты – бронзовая богиня,
Диана с веслом и в косынке,
И синего неба пустыня —
Как фон акварельной картинки.
 
 
А с берега тихие ивы
Развесили сонно листочки,
И желтые воды лениво
Заласкивают оморочку.
 

 
На крутом берегу, на скалистых каменьях
Одиноко стоит мой таинственный дом,
Голубое мое, неземное томленье…
Неземное томленье об одном, об одном.
 
 
По утрам прибегают пугливые лани
Влажных глаз показать глубину и хрусталь.
Простирают над ними могучие длани
Многолиственный дуб, тишина и печаль.
 
 
И прозрачное небо – цветистей сирени…
А под вечер над речкой клубится туман,
И встают, и плывут, и рождаются тени,
Удаляются тени в провал и обман.
 
 
Мир – огромной короной забвенья увенчан,
Жду, когда над рекою возникнет луна,
И плывут вереницы измученных женщин.
И душа в этот миг и пьяна, и больна…
 
 
Одиночество машет ветвями деревьев,
Одиночество – месяц двурогий меж туч,
И так радостны дум золотые кочевья
По полянам мечты, меж утесов и круч…
 
 
Высоко, высоко, на скалистых каменьях
Одиноко стоит мой таинственный дом —
Голубое, немое, святое томленье…
Неземное томленье – об одном, об одном…
 

 
Халат и трубка. И Четьи-минеи
In folio в дубовых толстых корках,
В медлительности ровных, плавных дней
От Византии мысль простерлась до Нью-Йорка.
 
 
Пергамент книг и кипарис икон,
На позлащенных досках угли ликов
И солнечных непостоянных бликов
На документах радостный закон…
 
 
Он сед как лунь. Но узкие глаза
Горят и мыслью, и нежданным чувством,
Монгольская на пальце бирюза —
Творение юаньского искусства.
 
 
Россия – сфинкс. И от ее очей,
От каменных очей, так сердце пьяно!
Торжественные орды Чингисхана…
Китай… Монголия… и желтизна степей…
 

 
Как мандарин, торжественно-спокойно,
Сжимая трубку в теплой рукавице,
Купец-китаец едет на ослице.
За ним с кнутом бежит погонщик стройный,
Держась за хвост ослицы утомленной,
Напев твердит сонливо-монотонный.
В его косе вплетен шнурочек белый —
Знак траура по близком человеке:
Покинул близкий кто-то мир навеки.
Крадутся тени сумерек несмело.
Осенний ветер в травах наклоненных
Творит сухой напев шуршаньем сонным.
Вот фанзы Фудзядяна видны взору.
Спешат седок, погонщик и ослица:
Седок – к жене, погонщик – накуриться,
Ослица – повалиться у забора…
 

Венедикт Март

 
Ку-юн-сун седой, горбатый
В фанзе закоптелой
Занят малым делом:
На тряпье кладет заплаты.
 
 
У него сегодня радость:
Смастерил сыночек
В праздничный денечек
Ему гроб от всех украдкой [35]35
  Китайцы не боятся смерти. В смерти они видят начало нового, более светлого существования. Между прочим, если старику перед смертью сын смастерит гроб, растроганный отец будет благодарить богов за то, что они ему дали столь почтительного сына.


[Закрыть].
 
 
Вся семья с утра в работе —
Старику покойно.
В старости пристойно
Знойный день забыть в дремоте.
 
 
На циновках в нарах грязных
Ку-юн-сун забылся…
И от будней отдалился
К снам, как небо в зное, ясным.
 
 
…В зеленеющей долине,
В гуще гаоляна,
На земле прорыта рана —
Там начало от кончины.
 

Посв. К. И. Ваниной

 
У дверей харчевни
Стол гадальщика стоит.
Старец чужеземный
«Завтра» каждого таит.
 
 
Три монетки медных,
Тушь и кисть на тростнике.
Книги строгие отметок
Ожидают в уголке.
 
 
Изредка прохожий
Остановится гадать,
И старик находит,
Что судьба готова дать.
 
 
Мудро и спокойно
Отмечает всякий знак,
И медлительной рукою
Тайны сдвинута стена.
 
 
Длинными ногтями
Придавил морщинки лба
И сонливо тянет
Напряженные слова.
 
 
Тайны покупатель
Отсчитал на стол гроши,
И опять гадатель
Тайну «завтра» сторожит.
 
 
Три монетки медных,
Тушь и кисть на тростнике,
Книги строгие отметок
Ожидают в уголке.
 

 
Мизинцы выставив крючками,
Скрестись мизинцами, бредут
Неразлучимыми друзьями
Два желтоликие в саду.
 
 
В толпе нарядной европейцев
На фоне светлой пестроты
Фигуры синие – виднее
В одеждах чуждых и простых.
 
 
Бредут, раскачивая руки,
Фальцетом тощим выводя
Тягуче сдавленные звуки
Беспечной песенки бродяг.
 
 
Сегодня праздничным блужданьем
Досуг друзей соединен…
В сонливых буднях выжидали
Они сегодняшний денек.
 
 
Из Фудзядяна, Модягоу —
Один в харчевне половой,
Другой прислужник у портного —
Друзьям свидаться довелось!
 
 
И вот без слов и уговора
Их путь медлительный решен:
На сан-де-ге к жестяному забору —
В опьекурительный притон.
 
 
И только в судорогах ожога
Трещащий масляный фитиль
Мизинцы выпрямит… и оба
Прильнут на скомканный настил!
 
 
В игле проворной и вертлявой
Кусочек черный запестрит,
Горящий опиум-отрава
Взволнует пьяный аппетит.
 

 
Там, где отшельник-поэт
В уединеньи живет, —
Ты – изнебесный привет —
Свой остановишь полет.
Только не стаишься ты,
О, одинокий журавль!..
Не распугает мечты
Твой молчаливый привал.
Гость прилетелый-святой,
Ветра товарищ и друг,
Посланец ты неземной
Сферы эфира в мой круг!
Если ты крикнешь порой,
Небо услышит твой крик!
Разве сравнится с тобой
Кто из пернатой родни?!.
Особняком среди них
Ты несравнимый стоишь!..
Что с высоты запленил,
В глыбах молчанья стоишь.
Только отшельник-певец
С дружбой стремится к тебе,
И разделяет поэт
Твой одиночья удел.
Кормит и поит тебя…
В высь отпускает… и вот
Взоры с восторгом следят
Твой одичалый полет!
И восхищает мечту
Радость подъятия вмиг!
Точно поэтовый Дух
В образе ярком возник.
Тихая лютня… Журавль!
Вот обстановка: мое!
Вот что приемлет в горах
Уединенья жилье…
 

 
Осенний день багровый на исходе.
На ветвях бьются сохлые листы
И быстрый ветер переходит
В буграх прибрежные кусты.
 
 
С косичкой тонкой на макушке
Поет бродяга-китайчонок.
И в лад под песню колотуши
Дрожат в озябнувших ручонках.
 
 
Поет привычно-монотонно,
И сам подпрыгивает в лад…
Обводит сонными глазами
Толпу собравшихся ребят.
 
 
В цветных нарядах корейчата,
Детишки – беженцы – евреи —
Собрались грязные галчата
Толпой крикливою на берег.
 
 
Шампунки бьются стертыми бортами…
Старик китаец у руля
Любовно голову мотает,
Прищурясь косо на ребят…
 
 
И как разбитое крыло,
О берег бьется рваная волна.
 

 
«Юлит» веслом китаец желтолицый
Легко скользит широкая шаланда
По тихой глади синих вод залива.
 
 
Пред ним Востока Дальнего столица:
Владивосток за дымкою тумана,
На склонах гор застыл он горделиво.
 
 
Как всплески под кормою, монотонно,
Поет тягуче за веслом китаец
Про Хай-шин-вей – «трепангов град великий».
 
 
Над ним в далях небес светло-зеленых
Полоски алые в томленьи тают
И звезды робко открывают лики.