Текст книги "Русская поэзия Китая: Антология"

Автор книги: Всеволод Иванов

 
Лучами блещущий апрель.
Восторженная детвора,
Кружась, задорно пьет с утра
Весенний карусельный хмель
На скопленные пятаки…
Но мне не выветрить тоски,
И отложить свирель пора.
Вот потный фат – жужжащий шмель
Завел иную карусель:
«Лишь потемнеет… Бросьте страх», —
Скулит, глядит в ее зрачки,
Прося пожатия руки,
И, злобно грезя наяву,
Я вижу это rendez-vous.
 
 
Насупленная темнота
Охватывает карусель.
Провинциальный «Бо Брюммель»,
Презрительно кривя уста,
Сам превзойти себя готов,
Скрывая в блестках пустяков
Давно намеченную цель…
Завязка мелочно проста,
Глупа, обыденна, пуста.
Но свет на девичьем лице
Чуть запрокинутом, таков,
Что даже отблеск облаков,
Замкнувших месяц в легкий круг,
В сравненьи с ним тяжел и груб.
Так завертись же, карусель, —
Как смерч,
                   как смерть,
                                            как жизнь сама!
Пусть девушка сойдет с ума
В твоем взбешенном колесе,
Не зная злобы площадной,
Не зная подлости земной,
Пройдет мечтою синема
Сквозь эту пыль, сквозь эту цвель
Такой же легкой, как досель,
Не заблудившейся впотьмах:
Пусть жизнь закончится весной,
Хотя бы только для одной;
Пусть хоть одну безумный лёт
На небо прямо вознесет.
 

 
Из детских снов…
                              Открытый люк,
Охваченный огнем и дымом,
И птицы Рок огромный клюв,
Пылающий неутомимо,
 
 
Меня – в зев огненный. И крик…
Сердитый голос сонный няни:
«Чур-чур тебя! Не присмотри,
Так снова бес к нему пристанет!»
 
 
Из жизни…
                    Острый клюв и люк,
Огонь и рок – увы, не птица —
В твоем коротком «не люблю»,
В надменно вскинутых ресницах.
 
 
Разлуки мне известен чин…
«В любви никто не волен. Что же?»
Попытка сердце залечить,
А может быть, и уничтожить.
 
 
Ведь не уйти ему от чар,
И ты не будешь позабыта,
Пока земля – летящий шар —
Не изменит своей орбиты.
 

 
Третий том Александра Блока
И подчеркнутый памятный стих,
То не голос ли твой издалека
Тихой жалобой слуха достиг?
 
 
Валентина! Густые пряди
Развевающихся волос,
Миг, который был мной украден,
Здесь припомнить опять пришлось.
 
 
И смотри: разгорясь пожаром,
Чары прежние – вихрь и гроза,
А тогда туманилась даром
В темно-карих глазах слеза.
 
 
Так уходят от счастья люди,
Чтоб потом тосковать о нем…
Точно мирру в святом сосуде,
Мы лишь прошлое бережем.
 
 
Нарастают воспоминанья
Нерожденной большой любви:
Валентина, звезда, мечтанье,
Как поют твои соловьи!
 

 
Каждый день над телом новый опыт…
Что же жизнь не блещет, как Аи.
Я курю из длинных трубок опий,
Нюхаю блестящий кокаин.
 
 
И когда над маленькой спиртовкой
С опием вращается игла,
Чувствую – соседка по циновке
Не спускает подведенных глаз
 
 
С глаз моих… Возможность приключений
Не сбивает сердца четкий ритм —
От души моей давно ключей нет,
Страстью трудно тело покорить…
 
 
Верен я покинувшей подруге,
Чтоб нетронутым мне пронести
Сквозь разврат и портовую ругань
Целомудренно звенящий стих…
 
 
Ариадну видеть в балерине —
Не смешно ли? Что я в ней нашел?
Но ее японской пелерины
Не забуду ласковый я шелк…
 
 
Память в сердце все былое копит,
Вызывает в призраках из мглы…
Я над трубкой поправляю опий
Плавными вращеньями иглы.
 

1932

 
У багдадских менял, крикливых и вздорных,
Отыщи для меня перстень узорный
С прихотливой резьбой, с двумя ободками…
И достань голубой маленький камень.
Исцарапан резцом – мельчайшая капля —
Он в резное кольцо мастером вкраплен.
Дымный, мутной воды, совсем непригляден,
Был он богом воды послан наяде.
Камень выжег ладонь посланца Тритона:
Страшен влажный огонь бездны бездонной,
Грозен в гневе своем, мятежный и мрачный,
Но владеет огнем камень невзрачный.
Лучше всякой брони, вернее молитвы,
Этот камень хранит в яростной битве.
Как спасение он средь бури взметенной,
В нем недаром пленен дух Посейдона.
 

 
Глаза задумчивы и сиротливы
От созерцанья горней красоты,
Но, выбирая раковину, ты
Проверь на солнце света переливы.
 
 
Лучи изменчивы, нежны, пугливы,
Без них резцу не воплотить мечты.
Они игрою оживят черты
Богини, ждавшей ночью у оливы.
 
 
Любовь Дианы – олимпийский яд.
Трепещет дух, блаженствовать не смея,
Лобзания по-прежнему горят…
 
 
Молчат уста, от страстных слов немея, —
А пристальный, почти стеклянный взгляд
Наметил профиль – создана камея!
 

 
Бледной, но властной рукой богиня неяркий светильник,
Город едва осветив, над облаками взнесла.
То-то отрада влюбленным. Молись про себя Афродите,
Пальцы любимой сжимай в жарких ладонях своих.
Эту любовь не суди. В затуманенных взорах любовниц
Отблеск бессмертья горит. В песни недаром Гомер
Множество мифов игривых включил о богах и богинях.
Прав «Илиады» творец, тайны скрывая от нас.
Но не завидует мудрый – влюбленным. В светильник спокойный
Масло густое налей. И богоравный Платон
Тихо беседовать будет с тобою об истинах жизни,
Око твое приучать к блеску нетленных идей.
Дивный светильник ума! Даже мысленно не оторваться
От золотых его уст к жадному женскому рту.
Может ли отблеск пленять тех, кто видит священное пламя?
Только не слушаешь ты. К женщине рвешься, глупец!
Хватит надолго ли масла в горящем светильнике сердца?
 

 
Море – синей пустыней кругом.
На волнах словно корочка инея.
Только мысли мои о другом
И, увы, совершенно иные.
 
 
Безразлично пустыне морской
Все, чем гордое сердце изранено.
С морем не поделиться тоской.
Я ответ его знаю заранее.
 
 
Стоит разве – природе назло —
Ждать, мечтая над бездною зыбкою,
Чтобы счастье ко мне подплыло
Золотой говорящей рыбкою?
 

27 апреля 1944

 
Что ушло – то ушло,
Только память никак не уймется.
Только памяти нравится кроткая жизнь.
Сквозь цветное стекло
Осужденных рассудком эмоций
Смотришь в прошлое и говоришь: «Откажись
От того, что тепло,
От того, что интимно нелепо,
От того, что – лирически – счастьем зовут…»
Сквозь цветное стекло
Изменяется внутренность склепа,
И черты мертвеца хоть на миг оживут.
Что ушло – то ушло.
Сердце серым комочком сожмется.
Мы с тобой – не друзья и, увы, не враги.
Это ветром смело Розоватую дымку эмоций.
Это – губы свело,
Это – накипь из слов:
«Ничего. Перемелется. Переживется.
Подожди. Потерпи.
                               Память также уймется.
Сквозь цветное стекло Не увидишь ни зги».
 

9 июня 1944

 
Блуждая по лесу, с тобой найдем
Пустой, заброшенный и темный дом.
Ты, распахнув открытое окно,
Откинешься: «Как пусто и темно! —
От ужаса подымутся ресницы.
Потом добавишь, говоря с трудом, —
Почудилось: кого-то вместе ждем
Мы в этом доме, темном и пустом.
Когда? Не помню, но давным-давно…
Кого? Не помню – это все равно…»
Вдруг, распахнув прикрытое окно,
Запрыгнул в дом бродяга краснолицый…
На белом платье кровь красней, чем мак,
Зрачки залил багрово-сизый мрак.
Все тело зябко охватила дрожь:
«Я знала, кто направил этот нож,
И ненависть мешала мне молиться. —
Ты смолкнешь вдруг в отчаяньи немом,
Чтоб заключить с досадой и стыдом:
А впрочем, вздор – мне может все присниться!»
Я усмехнусь, не заглянув в окно:
Ведь в бездне глаз твоих отражено
Все то, что есть, и то, что быть должно
И что смогло в событьях проявиться
 
 
И даже этот странный темный дом
Я разглядел во взгляде ледяном.
 

 
Мы плетем кружева… Нам сначала казался забавой
Горький труд обреченных – плести и плести без конца
Эти тонкие нити, пропитанные отравой,
И стараться понять выраженье сухого лица.
 
 
Мы плетем кружева, хоть нелепа смешная затея
С древней амфоры перенести на прозрачный узор
Облик твой, опаленная ненавистью Медея,
На Язона смотрящая гневно и гордо в упор.
 
 
Петля к петле… То скорбное сердце мое, холодея,
Оплетается сетью волшебной, сквозной, кружевной.
Внучка Гелиоса, как сжигающая идея,
Ты вонзаешься в мозг, чтобы властвовать и надо мной!
 
 
Все понятнее мне отдаленного грома раскаты,
Вспышки черного пламени в темном камине моем.
Даже днем мы с тобою, служительница Гекаты,
Нескончаемую и хмельную беседу ведем.
 
 
И порою мне кажется – именно с яростной жрицей
Мы плетем кружева – так лишь ненависть можно плести,
Час настанет, и вот – изумительно разгорится
Это облако кружев костром у врага на груди.
 

 
Яд ностальгии вновь, как много лет назад,
Овладевает мной: я зол и резок в споре,
Насмешлив, суховат, язвителен в укоре,
И в мыслях у меня сомненье и разлад.
 
 
Встают сквозь мутный бред властней во много крат
Россия Белого – пылающее море,
Россия Тютчева – смирение и горе,
Россия Гоголя – смятение и ад.
 
 
Кто перечислит мне все эти отраженья?
Напрасно силится найти воображенье
В мельканьи призраков свет вечного лица.
 
 
Но отгоняю прочь приниженное чувство.
Неоценимый дар – вглядеться до конца
В лик Родины своей через ее искусство.
 

 
Прозрачный колокол из крепкого стекла,
Во тьму опущенный – холодную, морскую…
Над ним заботливо пучина залегла:
Я в нем живу, работаю, тоскую —
И келья мне подводная мила.
 
 
В луче прожектора резвятся вереницы
Рыб экзотических, а водорослей сеть
Легла решеткою загадочной темницы
На стекла, прочно вправленные в медь,
Узорной тенью пала на страницы…
 
 
Знак обреченности? Но я ведь не беглец,
И одиночеству не угрожают звезды, —
Что им бездонная тоска пустых сердец?
Но кто-то медленно выкачивает воздух
Из колокола – близок мой конец…
Погибнет мир, который мною создан.
 

 
Бледен был солнца восход.
Холоден мертвый рот.
И волны ласкали прохладное тело.
 
 
Сирена из пены смотрела и пела
О розовых лунах в прозрачной воде,
О плясках веселых чешуйчатых дев,
О черных килях горделивых фрегатов,
О смуглых, задумчивых, мертвых пиратах,
Лежащих на дне среди веток коралла…
 
 
Волна прибегала, волна убегала,
Целуя хвостатого тела извивы.
И плачет сирена: как люди красивы,
Зачем же всегда они так молчаливы?
 
 
Но бледен был солнца восход,
Холодным был мертвый рот.
 

 
В желтом пламени песков,
В голубых зыбях морей
Скрыто в темноте веков
Сердце памяти моей.
 
 
Ненависть родней любви,
Чаще роз растут шипы.
Ночи в пытках, дни в крови,
И огонь костров шипит.
 
 
Пламя лижет мрамор тел,
Дымом вьется в волосах.
Чей-то голос сладко пел,
В чьих-то радостных глазах
Засверкавшая слеза.
Чей-то вздох, что улетел
В облачные небеса.
 
 
Призраки забытых снов
Крыльями шуршат над Ней,
В желтом пламени песков,
В голубых зыбях морей.
 

 
Скала, поднявшаяся над простором
Тайги зеленой, сумрачных долин,
Коней небесных голубых равнин
За гривы облаков в движеньи скором —
 
 
Не удержать влюбленным в солнце взором.
Лишь кедр – угрюмый старый исполин,
Откинув пряди вековых седин,
Любуется их сумасшедшим хором.
 
 
И нежатся на скалах теплых тигры,
В свои таежные играя игры,
Изюбри настороженные бродят,
 
 
Девичьими глазами смотрят козы.
Но иногда здесь пули цель находят,
И кровь в траве цветет роскошной розой.
 

 
Клубятся космами седыми,
Лохматой сизой бахромой
Безгласые, глухие дымы
За исчезающей кормой.
 
 
За облаком закатно-алым
Изгибами драконьих лап
Ползет движением усталым
Просвечивающая мгла.
 
 
Слабеет, исчезает в небе,
Лишь облака и волн раскат…
И кажется, вся жизнь, как небыль,
Как дым, растаявший в закат.
 

4 апреля 1945

 
Ноет шарманка и дети визжат
В воздух взмывают роскошные кони.
У балагана подпорки дрожат,
Цепи скрипят от веселой погони.
 
 
Взрослые тоже несут пятаки
В круг увлекающих пестрых качелей,
И, разгоняясь, летят седоки
За полосатый брезент карусели.
 
 
Шумной, хохочущей, шалой гурьбой
Носятся – только не долго гулянка!
«Крутится, вертится шар голубой», —
Смехом сквозь слезы взывает шарманка.
 

 
Ничего не осталось. Но в дали,
В неизвестность и тьму, но вперед
Темный ангел последней печали
Устремляет свой острый полет.
 
 
И над временем в сумрак лиловый —
Пусть венчают страданье венцом —
Поднимается тенью суровой
Человек с полумертвым лицом.
 

 
Сад в цвете яблонь, в белой пене,
И дверь раскрыта на балкон.
«Сойди», – зовут меня ступени…
Сад в цвете яблонь, в белой пене,
Восторг душистых снов сирени
И первый царственный пион.
Сад в цвете яблонь, в белой пене,
И дверь раскрыта на балкон.
 

* * *

 
О чаша солнечной эмали,
Ты до краев полна хмельным.
Судьбой начертаны скрижали…
О чаша солнечной эмали,
Я разобью тебя сама ли,
Прильну ль к тебе, отдам другим.
О чаша солнечной эмали,
Ты до краев полна хмельным.
 

* * *

 
Смотреть на буйный сад весенний
И медлить, медлить, не входить…
Боится сердце совершений.
Смотреть на буйный сад весенний
Пить гамму красок, ощущений.
Сплетать в одно двойную нить.
Смотреть на буйный сад весенний
И медлить, медлить, не входить.
 

 
Дыханье жгучее обманных снов пустыни,
Но путник сладостной надеждою влеком:
Спасение дает издревле и доныне
Из камня сложенный прохладный водоем.
 
 
Для всех прозрачных струй доступна благостыня.
Создавший спит давно в песках глубоким сном,
Но дело рук его, живой любви святыня,
Горит сквозь мрак веков немеркнущим огнем.
 
 
Сверкающей игрой волшебного обмана
В скитаниях земных встает фата-моргана,
Но лишь безумные ее приемлют власть:
 
 
Неисчерпаемо, таинственно-глубоко;
Колодезь мудрости, учение пророка,
И смертным всем дано к воде его припасть.
 

 
В вечерних сумерках, когда закат погас,
Я долго шла пустынною дорогой.
Безмерный вид полей, как будто в первый раз,
Мне душу поразил своей печалью строгой.
 
 
Как странно обнажен, как скуден их простор,
Как, распростершись ниц, земля нага и сира…
Не в них ли в этот час, как жалобный укор,
Вселяется душа тоскующего мира?
 

Харбин

 
Жизнь мнится мне неверной и случайной,
От тени тенью, отраженьем снов,
Пустой мечтой, игрой необычайной,
Насмешкою неведомых богов.
 
 
Все ж смутно жду минуты откровенья.
О, дай ответ, единственный, простой!
Дозволь постигнуть тайное значенье
И тайный смысл судьбы моей земной!
 
 
Но дни идут – и тяготит молчанье.
Все строже взгляд, печальнее лицо.
Ненужное, мучительное знанье,
Бессильное разъять зловещее кольцо!
 

 
В лицо нам ветер бьет упругий и порывный,
Рожденный нынче югом на заре…
Мне внятен глас его, тревожный и призывный,
Будящий Май в железном Ноябре.
 
 
Какая острота!.. На грани увяданья,
В преддверьи дней томления и мук
Вдруг уловить весны нежнейшее дыханье,
Начала и концы в один сомкнувши круг.
 

 
В закатный час все линии так четки
В моем окне… в закатный тихий час…
День ноября, тоскливый и короткий,
Безрадостный для равнодушных глаз.
 
 
Но мы с тобой, мы – чудаки-фантасты,
И музыка нам слышится во всем,
Милы нам осени капризы и контрасты,
И глубже дум прозрачный водоем.
 
 
Смотри, смотри, как дали потемнели,
Стремителен последних листьев лет,
Запели грустные осенние свирели,
Забвенья снег на все, на все падет…
 
 
В моем окне мутнеют очертанья,
Разлучница, в него вползает тьма…
О, не грусти, в иное верь свиданье…
Снег повалил… метель поет… зима!
 

 
Поднимемся еще… Вон камень, крытый мохом,
На выступе скалы… Мы сядем там вдвоем
И будем радость пить одним блаженным вздохом
С зеленой чащею… Забудем обо всем.
 
 
Взгляни, как высоко забрались мы с тобою:
Стальной полоскою внизу чуть блещет Ял,
А дальше, там, где синь слилась с земной чертою,
Он в грудь зеленых гор вонзился, как кинжал.
 
 
Как горячи лучи! Как крепок запах хвои
И терпкий аромат багульника и трав!
Какая полнота в сияющем покое.
Топазов, бирюзы и хризолитов сплав!
 
 
Потом, когда, насквозь пронизанные солнцем,
Мы спустимся с тобой к прохладе горных струй,
И светлый водоем лазоревым оконцем
Блеснет и утолит, как первый поцелуй, —
 
 
Быть может, мы спугнем неловкими шагами,
Паденьем из-под ног сорвавшихся камней
Косулю с кроткими и нежными глазами,
И, золотом сверкнув, нагорных струй вольней,
 
 
Она взнесет туда, к отвесным горным кручам,
Свой трепетный испуг и бег – почти полет…
И снова тишина… Бежит родник певучий,
И день сияющий над сопками плывет.
 

 
Китая бедный сын, оборванный и грязный,
Едва прикрыта бронза, нагота…
На голове лоскут, убор своеобразный.
Его удел работа, нищета…
 
 
Полудикарь и я… О, как во всем мы разны,
Но сблизила нас странно красота:
Едва раскрывшийся, восторг мечты экстазной,
Цветок священный, лотос, чистота.
 
 
Ладонью защитив, он нес его так нежно.
«Эй!» – и монет соблазна полный звон.
Как удивленно оглянулся он!
 
 
Жест отрицания был царственно небрежен!
Раздумье… Узких глаз мгновенный блеск и жар,
И лотос он, бедняк, мне протянул, как дар!
 

 
Звонкие капли, как ритм монотонный…
Тает… на солнце… весна…
Светлой печалью неутоленной,
Звуками… нежность полна.
 
 
Капают, капают… Шорох хрустальный…
Хрупкий, звенящий апрель…
Утром все прибрано, лужи зеркальны,
В полдень… на солнце капель.
 
 
Капля по капле и силы уходят…
Жизни как будто не жаль!
Чудится в окнах, в синеющем своде,
Новая, светлая даль.
 
 
Счастье… Бессмертье… Звукам нездешним
Душу я отдал свою.
Смерть наклонилась с улыбкою нежной,
«Баюшки, – шепчет, – баю».
 
 
Все-то вы, капли, звените, звените,
Или мне чудится звон?
…………………………………………….
Счастье и жизнь оборвались в зените…
Что это? Смерть или сон?
 
 
Капли, вы звуки земные, последние,
Тих мой могильный приют…
Слышны мне хоры небесной обедни…
Ангелы… капли… поют…
 

 
Да, помню, я видела розы во сне…
        В бутонах, охапки душистые…
        Шла ночь. Догорали в закатном огне,
        Туманились дали росистые.
 
 
В зеленый мой сад собралися друзья,
        Всем розы дарила я белые.
        Прозрачный родник… Ледяная струя…
        Кувшинов края запотелые.
 
 
И медлила ночь. И зажгла наконец
        Созвездий узоры огнистые.
        Дрожал Вероники алмазный венец
        И звезды сияли лучистые.
 
 
Когда же безмолвно Царица прошла,
        И краски затеплились нежные,
        В кувшины я снова цветы собрала,
        Что бросили руки небрежные…
 

 
На все тона, на все лады и звоны
Поет, кипит, звенит со всех сторон вода.
Порожки, родники, нежданные уклоны,
Стремление и бег… скорей, вперед, всегда.
 
 
И холод, и хрусталь прозрачный струй нагорных.
Покорность длинных трав, томящихся на дне…
И трепет мотыльков, их рой иссиня-черный,
И сопок хризолит в лазури и огне.
 
 
А на заре обман и призрачность тумана,
И острый холодок лугов в обильи рос.
И влажность на лице, когда, поднявшись рано,
С хозяином спешишь на дальний сенокос.
 
 
И древнее ярмо волов, арбы влекущих
С медвяно-пахнущей цветочною травой.
И вздохов глубина, прозрачный воздух пьющих,
Купанье, светлый Ял и холод огневой.
 
 
И розоватый крап на серебре форели.
И сладкий сон без грез под тенью дубняка.
Прогулки… все б идти, идти без дум, без цели
Куда спешит, влечет волшебная река,
 
 
Туда, где кажутся еще свежей долины.
Где нити темных скал, куда стремится Ял,
Где профиль царственный, где бюст Екатерины
Художник неземной над бездной изваял.
 

 
Заря раскинула свой хвост прозрачно-алый.
Меж сопок пеленами тянется туман,
И ветер, распахнув широко опахало.
Овеял мне лицо дыханьем дальних стран.
 
 
Душа моя звенит… Земля, приют неверный,
Мой бедный, скудный дом, мой вдохновенный храм,
Как я люблю тебя вот в этот час безмерный,
Когда ты вся как гимн высоким небесам!
 
 
Настал и для меня веселый час прощанья!
Мой путь лежит туда, на рдеющий восход,
Где в расцветающей улыбке обещанья
К земле проснувшейся склонился небосвод.
 
 
Перекрещусь, вздохну перед дорогой дальней,
Все оставляю здесь, весь груз угасших лет.
И имя пусть мое забудет друг печальный,
И ветер занесет мой легкий, быстрый след!
 
 
Пылают облака, просторы все безмерней,
Мелькают, уходя, знакомые межи…
Все сердцу радостней: ведь это счастьем, верно,
Сияют мне вдали родные рубежи.
 
 
Так вот она, судьба! Так вот в мечтаньях тайных
Куда привел меня мой трудный путь земной!
И жизнь оправданна! И встреча не случайна!
О Русь, о Родина, прими, утешь, укрой!
 

 
Глубок и влажен теплый мрак,
Молчим, дрожа и холодея.
Над нами огненный свой знак
Уже зажгла Кассиопея.
 
 
Живые искры, светляки,
Немые сполохи зарницы…
Как нереальны, далеки
Нас окружающие лица.
 
 
Мы, только мы! Замкнулся круг,
Нам никого уже не надо…
В мерцаньи глаз, в касаньи рук
Такая горькая услада…
 
 
Молчим, дыханье затаив,
Стук сердца слушаем, бледнея…
И чертит свой иероглиф,
Как знак судьбы, Кассиопея!
 

 
Вы эмигрант. В чужой стране
Я тоже эмигранткой стала,
И я была на этом дне,
Где поэтичного так мало…
Но, жизнь начавши жить сначала,
Я не жалею прежних лет
И не грущу о них нимало…
            Ведь счастья не было и нет!
 
 
Я здесь не по своей вине,
Но тем острее жизни жало!
Я лишь стараюсь, чтоб извне
Ничто мой мир не нарушало,
И дней пустых пустое зало
Мертво, как выцветший портрет.
Давно умолкли звуки бала,
            А счастья не было и нет!
 
 
И все ж к одной, к одной весне
Мечта моя летит устало…
Тогда весь мир пылал в огне,
Но я, я верила, я знала,
Есть чувства верного закала,
Их не притупит горечь лет…
Теперь сказать пора настала,
            Что счастья не было и нет!
 
 
Не будем пить до дна бокала,
На дне всегда один ответ:
Все это уж не раз бывало,
            Но… счастья не было и нет!
 

 
Стою в немой тоске пред каменной твердыней.
Несокрушим, как сталь, безжалостный гранит.
Стеной грехов моих, безумья и гордыни
Воздвигнут предо мной железный монолит.
 
 
Где веры взять тепло и благодать молитвы?
Как холод растопить росой горячих слез,
Когда в душе лишь пыл неукротимой битвы,
И ненависти яд, и ярости хаос?
 
 
Открой, открой, молю, мне покаянья двери,
Дай мне простить врагам, как Ты прощал долги,
И чудо мне яви, чтоб я сказала: «Верю,
Неверью моему, Спаситель, помоги!»
 
 
О Боже, снизойди к рабе Твоей лукавой!
Кровоточит душа, а сердце, словно лед…
Мне застит солнца свет туман вражды кровавой
И мрак, зловещий мрак со всех сторон ползет.
 
 
Вот я в слезах, в тоске перед Твоей святыней,
Но нет, несокрушим безжалостный гранит,
Стена грехов моих, безумья и гордыни,
Преграда тяжкая, железный монолит!