Текст книги "Русская поэзия Китая: Антология"

Автор книги: Всеволод Иванов

 
В душном мраке усталые люди
Напряженно и жадно молили
О покое, о мире, о чуде…
А сирены стонали и выли.
 
 
Воздух рвался от залпов орудий,
И дрожали, коробились крыши,
И кричали испуганно люди,
И никто этих криков не слышал…
 
 
Мать плясала над трупом ребенка,
И металися косы, как грива.
Дикий смех, исступленный и звонкий,
Был страшнее, чем залпов взрывы.
 
 
Пастор рылся в дымящейся груде
Обгорелых обломков строений,
Посылая и Богу, и людям
И проклятия, и обвиненья…
 
 
Забирались под землю глубоко…
Пес подстреленный жалобно лаял.
…………………………………………………
А над миром на небе далеком
Распускалась звезда голубая.
 

 
Ты знаешь, мне страшно бывает порою,
Что я не смогу до конца сохранить
В душе, поражённой тревогою злою,
Непорванной тонкую светлую нить.
 
 
Я замкнутой стала, суровей, черствее;
Все реже мечтаю, все больше молчу,
Но тот уголок, от которого веет
Дыханьем весенним, я помнить хочу.
 
 
То небо глубокое, радостным взором
Сиявшее в ясном покое святом:
Тот сад, расцветавший так буйно, в котором
С достоинством старился чистенький дом;
 
 
Те комнаты низкие; на половицах
Отсветом луны нарисованный клин;
На старых портретах знакомые лица
И лестница узкая – на мезонин.
 
 
И жить-то, быть может, осталось недолго.
Пусть! Лишь бы звучала в бессонной тиши
Та песня, что вольно взвивалась над Волгой,
Та песня, в которой и горечь, и ширь.
 
 
Пусть не было счастья, покоя не будет,
Пусть, лишь бы не рвалась чудесная связь,
Чтоб помнить всегда, как о ласковом чуде,
О месте далеком, где я родилась.
 

 
Нечасто, но с тоскою неизбывной
Я вспоминаю Волги ширь, простор.
Хор рыбаков тоскливо-заунывный…
Нечеткий контур Жигулевских гор.
 
 
Темнеет. Вечер шествует победно.
На пристани зажегся желтый свет.
И наполняет воздух песней медной
Уютных храмов ласковый привет.
 
 
Величественно в высоте сияя,
Луна на Волгу свет спокойный льет.
Бурлит вода, под колесом вскипая, —
Как лебедь, проплывает «Самолет»…
 
 
И веет в душу тихою отрадой.
Встает одна картина за другой.
Мой дом родной за низкою оградой
И старый сад, уснувший над рекой…
 

 
Окончен дня томительный обман…
Морозной ночи сумрачный предтеча —
На землю грустную закутанный в туман
Спустился медленно холодный синий вечер.
 
 
Чуть видны звезды в трепетных венцах.
Ты у окна. Задумалась глубоко —
О счастьи тишины, о раненых сердцах,
О грусти пламенной в стихах хрустальных Блока.
 

 
Пред облаком, спокойно тающим
На фоне темно-голубом,
Пред небом, звездами сверкающим,
Я осеню себя крестом.
 
 
И верю – будет откровение,
Когда, бесплотен, невидим, —
Меня коснется на мгновение
Дух чистый – светлый серафим.
 
 
И я пойму душой измученной,
Что жизни тягостная жуть,
Что тусклые ее излучины —
Лишь к Вечному недолгий путь.
 

 
Поддаваясь раздумью тихому,
Закрываю глаза усталые.
Никогда не была трусихою,
А теперь почему-то стала ей.
 
 
Это жизнь своей лапой каменной,
Дрессировкой своей упорною
Из девчонки – бунтарки пламенной
Превратила меня в покорную.
 
 
Научила терпеть и каяться,
Серебром надо лбом посыпала…
Хорошо еще, что состариться
Не одной мне на долю выпало.
 

 
Всему навсегда стать покорной,
Без ропота крест свой нести,
Иль голову ветошью черной
Покрыть и от жизни уйти.
 
 
Уйти, чтоб смиренно молиться,
Терпением жертву возжечь,
Спокойною темною птицей
Без дум Неизбежность стеречь.
 
 
Не знать, что проносятся годы,
Бьет время шершавым крылом,
Не знать, что шумят непогоды
И копят в лесах бурелом.
 
 
Лишь чувствовать: временной гостьей
По этим дорогам бреду…
И ждать лишь креста на погосте,
В безмолвном зеленом саду.
 

 
Много в душе отметила
Темных обидных дат,
Много прохожих встретила,
Лишних свершила трат,
 
 
Думала в белой рощице
Прочный построить дом,
Там, где полынь полощется
По ветру, тишь кругом.
 
 
Верила, грудь не выстынет,
Беды не заклюют,
Если добру и истине
Дать у себя приют.
 
 
Верила жадной верою,
Пряча седую прядь;
Горькую накипь серую
Думала с жизни снять.
 
 
Слышала зовы тихие,
Зовы, а шла опять
Злыми тропами дикими
Вечно искать и ждать…
 

А. Ф. Недельскому

 
Рыщет ветер, хищный ветер,
Злобно ломится в окно.
Хорошо, что дом мой светел,
Двери заперты давно.
 
 
Хорошо, что мы с тобою
Вместе, мой любимый друг.
Под лампадой голубою —
Голубой заветный круг.
 
 
Ничего, что мир наш тесен,
Чувства тихи, мало слов,
Что не слышим громких песен
И не видим ярких снов.
 
 
Но зато средь ночи мглистой
Наше счастье – огонек,
И благословлен Пречистой
Этот мирный уголок.
 

 
Далекий летний день. Изгиб тропинки узкой.
Кусты шиповника. Обрыв. Река.
Взметнувшийся отрывок песни русской.
Пасущиеся в небе облака.
 
 
Святая тишина. Ряды избушек серых,
Взбежавших на зеленый косогор.
И белый храм, как символ чистой веры…
Синеющий вдали сосновый бор…
 
 
В полете вихревом забвению навстречу
Мелькают чувства, даты, имена.
Под тяжестью забот согнулись плечи
И надо лбом, как иней, – седина.
 
 
Но сердце сберегло и пронесло сквозь годы
Наперекор усталости своей
Улыбку светлую родной природы,
Мечту о воздухе родных полей.
 

 
Мрак спустился темной птицей. Окна – черные провалы,
Ночь над спящею землею расстелила покрывало
И по бархатному фону бриллианты разбросала.
 
 
Средь кустов пророчит вёдро одинокая цикада.
Глухо слышен рокот моря. Льется в комнату прохлада.
Тихий свет воспоминаний – словно кроткая лампада.
 
 
Замирает сладко сердце в чувстве нежном и знакомом…
Был когда-то ветхий домик, чем-то схожий с крошкой гномом…
На диване кот пушистый спал, свернувшись теплым комом…
 
 
По ночам скреблися мыши! По углам грустили тени.
От балкона в палисадник шли широкие ступени.
Соловей о счастье грезил в буйных зарослях сирени…
 
 
Было детство, ясность сердца – жизни чистые истоки.
Были красны эти губы, были пухлы эти щеки…
Неужели это было?! Сон чудесный, сон далекий!
 

 
Как хорошо в борьбе с судьбою многоликой,
Разыскивая счастья бледный след,
Почувствовать, что льется в душу тихо
Воспоминаний золотистый свет…
 
 
Любимый уголок под липой шелестящей.
Скамейка. Запах меда и травы.
Весенний полдень празднично звенящий.
Разноголосье птичье средь листвы.
 
 
В час предвечерний – стол, накрытый на балконе,
Уют родной, незыблемый, простой…
В небесном розовеющем хитоне
Последний луч заката золотой.
 
 
И мамино лицо над Книгой небольшою,
Слова о Том, Кто умер на кресте,
И девочка с взволнованной душою,
И радость слез, и звезды в высоте…
 

 
Предвечерняя прохлада.
Легкий бег минут.
Засыпающего сада
Ласковый уют…
 
 
Сквозь туман воспоминаний
Улетевших лет —
Исполнявшихся желаний
Золотистый свет.
 
 
Отсверкавшие зарницы
Отгремевших гроз…
Пожелтевшие страницы,
Капли чистых слез…
 
 
Купол неба темно-синий.
Ветер. Облака.
Отцветающих глициний
Нежная тоска.
 

 
Провода… Суетливые стайки
Воробьев облепили их.
Мимо быстро бегут лужайки…
Не лужайки – яркий цветник!
 
 
Мне ковер их нетронуто пестрый
Оставлять за собою жаль,
Две березки, сиротки-сестры,
Обнимаясь, делят печаль.
 
 
В синь густую, к небесному своду
Дым стремится из труб лачуг.
Сопки кружатся в хороводе,
Тесно ставши плечом к плечу.
 
 
Рельсы вдаль торопливо уходят.
Солнце на небе – птица-Жар.
Под корзинами гнется ходя —
Тащит овощи на базар…
 

 
Солнце только для декорации
Распустилось в эмали синей;
Лег на ветви голой акации,
Словно облако, легкий иней.
 
 
Мы сегодня с тобою молоды,
Очень дружны и очень нежны.
Дышим острым бодрящим холодом.
День прищурился в смехе снежном.
 
 
Как бела, как нарядна улица.
Как блестят тротуары, крыши!
Нет, сегодня не надо хмуриться —
Радость песню слагает. Слышишь?
 
 
Дышим ясным звенящим холодом…
В неизвестность бежит дорога…
Мы с тобою еще так молоды.
Жизнь должна нам еще так много!..
 

 
Ветер, взметнувшись стремительной птицей,
Зноем полуденным дышит.
Тополи чисто метут черепицы —
Бьются ветвями о крыши.
 
 
Белое облако плавает в небе —
В аквамариновой краске.
Яркою стрелкою тянется стебель
К жизни и к солнечной ласке.
 
 
В воздухе туго натянуты струны,
Радости в песне их много…
Кто-то прекрасный, веселый и юный
Бродит, смеясь, по дорогам.
 

 
Ясно сердце, ясен ум.
Это утро, солнце это
Разогнали ярким светом
Хмару темных, трудных дум.
 
 
Воздух счастьем напоен,
Небо сине, а оттуда
(Это чудо, это чудо!)
Льется тихий перезвон.
 
 
Нежность, радость, счастье, взлет,
Как мы веселы и смелы!
Вверх взгляни – кораблик белый, —
Плавно облако плывет.
 
 
А от первого листа
Пахнет… чем же? Память, память!
Пахнет горько… над домами
Даль прозрачна и чиста.
 
 
Чертит утро светлый круг…
Жизнь – стремительное скерцо.
Ясны мысли, ясно сердце,
Улыбнись мне, милый друг!
 

 
Ни о вражде, ни о тревожных снах,
Ни о борьбе, ни о глазах усталых
Не думать. Позабыть… Ночь так ясна.
Сверкают звезд холодные кристаллы.
 
 
Идти в морозной острой тишине;
Душой свободной, чувствами простыми
Приветствовать огонь в чужом окне,
Чужую жизнь за стеклами двойными.
 
 
Обиды ветру зимнему отдать
Иль схоронить их под порошей белой.
Минувший день без гнева вспоминать,
Грядущий – ожидать с улыбкой смелой.
 

Арсений Несмелов

 
Узкие окна. Фонарика
Продолговатый лимон,
Выжженный в мреющем паре – как
Вызолоченное клеймо.
 
 
Думаешь: тщательно вырисуй
Загнутых кровель углы,
Звезд лиловатые ирисы,
Синее марево мглы.
 
 
Небо… Не медными грудами
Над перевалом веков —
Храм с девятнадцатью буддами
Медленных облаков.
 

 
Щетина зеленого лука
На серой иссохшей гряде.
Степные просторы, да скука,
Да пыльная скука везде…
 
 
Вращает колеса колодца
Слепой и покорный ишак,
И влага о борозду бьется,
Сухою землею шурша.
 
 
И льется по грядам ленивой
Струей ледяная вода —
Не даст ни растения нива
Без каторжного труда.
 
 
Китаец, до пояса голый.
Из бронзы загара литой,
Не дружит с усмешкой веселой.
Не любит беседы пустой.
 
 
Уронит гортанное слово
И вновь молчалив и согбен —
Работы, заботы суровой
Влекущий, магический плен.
 
 
Гряда, частокол да мотыга,
Всю душу в родную гряду!
Влекущее, сладкое иго.
Которого я не найду!
 

I

 
Ворота. Пес. Прочавкали подковы,
И замер скрип смыкающихся створ…
Какой глухой, какой средневековый
Китайский этот постоялый двор.
 
 
За ним – поля. Кумирня, кукуруза…
А в стороне от глинобитных стен,
На тонкой жерди, точно для антенн,
Отрубленная голова хунхуза.
 

II

 
Я проснулся в третьем часу,
Ночь была глубока, как яма.
Выли псы. И, внимая псу,
Той звериной тоске упрямой, —
 
 
Сжалось сердце. Ему невмочь,
Не под силу ни сон, ни бденье!..
И плескалась о стекла ночь
Небывалого наводненья.
 

III

 
Кожа черная с синевой.
Лоб и щеки до глянца сухи.
На открытых глазах его
Копошились желтые мухи…
 
 
Но угроза была у губ,
В их извилистой нитке серой,
И шептал любопытным труп:
«Берегитесь!.. Пришла холера».
 

 
Свою страну, страну судьбы лихой,
Я вспоминаю лишь литературно:
Какой-то Райский и какой-то Хорь;
Саводников кладбищенские урны!
 
 
И Вера – восхитительный «Обрыв»,
Бескрылая, утратившая силу.
И может быть, ребенком полюбив.
Еще я вспомню дьякона Ахиллу.
 
 
Конечно, список может быть длинней,
Но суть не в нем: я думаю, робея, —
В живой стране, в России этих дней,
Нету меня родного, как в Бомбее!
 
 
Не получить мне с родины письма
С простым, коротким: «Возвращайся, милый!»
Разрублена последняя тесьма.
Ее концы разъединили – мили.
 
 
Не удивительно ли: страна —
В песках пустыни, что легли за нами, —
Как скользкая игла обронена,
Потеряна, как драгоценный камень!
 
 
Уже печаль и та едва живет,
Отчалил в синь ее безмолвный облак,
И от страны, меня отвергшей, вот —
Один пустой литературный облик.
 

 
Пусть дней немало вместе пройдено,
Но вот – не нужен я и чужд,
Ведь вы же женщина – о, Родина! —
И следовательно, к чему ж.
 
 
Все то, что сердцем в злобе брошено,
Что высказано сгоряча:
Мы расстаемся по-хорошему,
Чтоб никогда не докучать
 
 
Друг другу больше. Все, что нажито,
Оставлю вам, долги простив, —
Вам эти пастбища и пажити,
А мне просторы и пути,
 
 
Да ваш язык. Не знаю лучшего
Для сквернословий и молитв,
Он, изумительный, – от Тютчева
До Маяковского велик.
 
 
Но комплименты здесь уместны ли,
Лишь вежливость, лишь холодок
Усмешки, – выдержка чудесная
Вот этих выверенных строк.
 
 
Иду. Над порослью – вечернее
Пустое небо цвета льда.
И вот со вздохом облегчения:
«Прощайте, знаю: навсегда!»
 

 
Я сегодня молодость оплакал,
Спутнику ночному говоря:
«Если и становится на якорь
Юность, так непрочны якоря
 
 
У нее: не брать с собой посуду
И детей, завернутых в ватин…
Молодость уходит отовсюду,
Ничего с собой не захватив.
 
 
Верности насиженному месту,
Жалости к нажитому добру —
Нет у юных. Глупую невесту
Позабудут и слезу утрут
 
 
Поутру. И выглянут в окошко.
Станция. Решительный гудок.
Хобот водокачки. Будка. Кошка.
И сигнал прощания – платок.
 
 
Не тебе! Тебя никто не кличет.
Слез тебе вослед – еще не льют:
Молодость уходит за добычей,
Покидая родину свою!..»
 
 
Спутник слушал, возражать готовый.
Рассветало. Колокол заныл.
И китайский ветер непутевый
По пустому городу бродил.
 

 
Была похожа на тяжелый гроб
Большая лодка, и китаец греб,
И весла мерно погружались в воду…
 
 
И ночь висела, и была она,
Беззвездная, безвыходно черна
И обещала дождь и непогоду.
 
 
Слепой фонарь качался на корме —
Живая точка в безысходной тьме,
Дрожащий свет, беспомощный и нищий…
 
 
Крутились волны, и неслась река,
И слышал я, как мчались облака,
Как медленно поскрипывало днище.
 
 
И показалось мне, что не меня
В мерцании бессильного огня
На берег, на неведомую сушу —
 
 
Влечет гребец безмолвный, что уже
По этой шаткой водяной меже
Не человека он несет, а душу.
 
 
И, позабыв о злобе и борьбе,
Я нежно помнил только о тебе,
Оставленной, живущей в мире светлом.
 
 
И глаз касалась узкая ладонь,
И вспыхивал и вздрагивал огонь,
И пену с волн на борт бросало ветром…
 
 
Клинком звенящим сердце обнажив,
Я, вздрагивая, понял, что я жив,
И мига в жизни не было чудесней.
 
 
Фонарь кидал, шатаясь, в волны – медь…
Я взял весло, мне захотелось петь,
И я запел… И ветер вторил песне.
 

 
Ты пришел ко мне проститься. Обнял.
Заглянул в глаза, сказал: «Пора!»
В наше время в возрасте подобном
Ехали кадеты в юнкера.
 
 
Но не в Константиновское, милый,
Едешь ты. Великий океан
Тысячами простирает мили
До лесов Канады, до полян
 
 
В тех лесах, до города большого,
Где – окончен университет! —
Потеряем мальчика родного
В иностранце двадцати трех лет.
 
 
Кто осудит? Вологдам и Бийскам
Верность сердца стоит ли хранить?..
Даже думать станешь по-английски,
По-чужому плакать и любить.
 
 
Мы – не то! Куда б ни выгружала
Буря волчью костромскую рать,
Все же нас и Дурову, пожалуй,
В англичан не выдрессировать.
 
 
Пять рукопожатий за неделю,
Разлетится столько юных стай!..
…Мы – умрем, а молодняк поделят
Франция, Америка, Китай.
 

 
Ленька Ещин… Лишь под стихами
Громогласное – Леонид,
Под газетными пустяками,
От которых душа болит.
 
 
Да еще на кресте надгробном,
Да еще в тех строках кривых
На письме, от родной, должно быть,
Не заставшей тебя в живых.
 
 
Был ты голым и был ты нищим,
Никогда не берег себя,
И о самое жизни днище
Колотила тобой судьба.
 
 
«Тында-рында!» – не трын-трава ли
Сердца, ведающего, что вот
Отгуляли, отгоревали,
Отшумел Ледяной поход!
 
 
Позабыли Татарск и Ачинск, —
Городишки одной межи, —
Как от взятия и до сдачи
Проползала сквозь сутки жизнь.
 
 
Их домишкам – играть в молчанку.
Не расскажут уже они,
Как скакал генерала Молчанова
Мимо них адъютант Леонид.
 
 
Как был шумен постой квартирный,
Как шутили, смеялись как,
Если сводку оперативную
Получал командарм в стихах.
 
 
«Ай да Леня!» – И вот по глыбе
Безнадежности побежит
Легкой трещиной – улыбка,
И раскалывается гранит!
 
 
Так лучами цветок обрызган,
Так туманом шевелит луна…
«Тында-рында!» – И карта риска
В диспозиции вновь сдана.
 
 
Докатились. Верней – докапали
Единицами: рота, взвод…
И разбилась фаланга Каппеля
О бетон крепостных высот.
 
 
Нет, не так! В тыловые топи
Увязили такую сталь!
Проиграли, продали, пропили,
У винтовок молчат уста.
 
 
День осенний – глухую хмару —
Вспоминаю: в порту пустом,
Где последний японский «мару»,
Леонид с вещевым мешком.
 
 
Оглянул голубые горы
Взором влажным, как водоем:
«Тында-рында! И этот город —
Удивительный – отдаем…»
 
 
Спи спокойно, кротчайший Ленька,
Чья-то очередь за тобой!..
Пусть же снится тебе макленка,
Утро, цепи и легкий бой.
 

 
Ловкий ты, и хитрый ты,
Остроглазый черт.
Архалук твой вытертый
О коня истерт.
 
 
На плечах от споротых
Полосы погон.
Не осилил спора ты
Лишь на перегон.
 
 
И дичал все более,
И несли враги
До степей Монголии,
До слепой Урги.
 
 
Гор песчаных рыжики,
Зноя каминок.
О колено ижевский
Поломал клинок.
 
 
Но его не выбили
Из беспутных рук.
По дорогам гибели
Мы гуляли, друг!
 
 
Раскаленный добела,
Отзвенел песок,
Видно, время пробило
Раздробить висок.
 
 
Вольный ветер клонится
Замести тропу…
Отгуляла конница
В золотом степу!
 

 
Уезжающий в Африку или
Улетающий на Целебес
Позабудет беззлобно бессилье
Оставляемых бледных небес.
 
 
Для любви, для борьбы, для сражений
Берегущий запасы души,
Вас обходит он без раздраженья,
Пресмыкающиеся ужи!
 
 
И когда загудевший пропеллер
Распылит расставания час,
Он, к высоким стремящийся целям,
Не оглянется даже на вас.
 
 
Я же не путешественник-янки,
Нахлобучивший пробковый шлем, —
На китайском моем полустанке
Даже ветер бессилен и нем!
 
 
Ни крыла, ни руля, ни кабины,
Ни солдатского даже коня,
И в простор лучезарно-глубинный
Только мужество взносит меня.
 

I

 
Под асфальт, сухой и гладкий,
Наледь наших лет,
Изыскательской палатки
Канул давний след…
 
 
Флаг Российский. Коновязи.
Говор казаков.
Нет с былым и робкой связи —
Русский рок таков.
 
 
Инженер. Расстегнут ворот.
Фляга. Карабин.
«Здесь построим русский город,
Назовем – Харбин».
 
 
Без тропы и без дороги
Шел, работе рад.
Ковылял за ним трехногий
Нивелир-снаряд.
 
 
Перед днем Российской встряски,
Через двести лет,
Не петровской ли закваски
Запоздалый след?
 
 
Не державное ли слово
Сквозь века: приказ.
Новый город зачат снова,
Но в последний раз.
 

II

 
Как чума, тревога бродит —
Гул лихих годин…
Рок черту свою проводит
Близ тебя, Харбин.
 
 
Взрывы дальние, глухие,
Алый взлет огня —
Вот и нет тебя, Россия,
Государыня!
 
 
Мало воздуха и света,
Думаем, молчим.
На осколке мы планеты
В будущее мчим!
 
 
Скоро ль канут иль не скоро,
Сумрак наш рассей…
Про запас ты, видно, город
Выстроила сей.
 
 
Сколько ждать десятилетий,
Что, кому беречь?
Позабудут скоро дети
Отческую речь.
 

III

 
Милый город, горд и строен,
Будет день такой,
Что не вспомнят, что построен
Русской ты рукой.
 
 
Пусть удел подобный горек,
Не опустим глаз:
Вспомяни, старик историк,
Вспомяни о нас.
 
 
Ты забытое отыщешь,
Впишешь в скорбный лист,
Да на русское кладбище
Забежит турист.
 
 
Он возьмет с собой словарик
Надписи читать…
Так погаснет наш фонарик,
Утомясь мерцать!
 

 
О жене и матери забыл,
Маузер прикладистый добыл
И, тугие плечи оголя,
Вышел за околицу, в поля.
 
 
Те же джунгли этот гаолян,
Только без озер и без полян.
Здесь на свист хунхуза – за версту
Свистом отзывается хунхуз.
 
 
Было много пищи и добра,
Были добрые маузера,
Но под осень, кочки оголя,
Сняли косы пышный гаолян.
 
 
Далеко до сопок и тайги,
Наседали сильные враги,
И горнист с серебряной трубой
Правильно развертывает бой.
 
 
И хунхуза, сдавшегося в плен,
Чьи-то руки подняли с колен,
Связанного, бросили в тюрьму,
Отрубили голову ему.
 
 
И на длинной жерди голова
Не жива была и не мертва,
И над ней кружилось воронье:
Птицы ссорились из-за нее.
 

 
По дороге, с ее горба,
Ковыляя, скрипит арба.
Под ярмом опустил кадык
До земли белолобый бык.
 
 
А за ним ускоряет шаг
И погонщик, по пояс наг.
От загара его плечо
Так коричнево-горячо.
 
 
Степь закатом озарена.
Облака, как янтарь зерна,
Как зерна золотистый град,
Что струился в арбу с лопат.
 
 
Торопливо погружено,
Ляжет в красный вагон оно,
И закружит железный вихрь,
Закачает до стран чужих.
 
 
До чудесных далеких стран,
Где и угольщик – капитан,
Где не знают, как черный бык
Опускает к земле кадык,
 
 
Как со склона, с его горба,
Подгоняет быка арба.
 
 
Так и тысячу лет назад
Шли они, опустив глаза,
Наклонив над дорогой лбы,
Человек и тяжелый бык.
 

 
Нынче ветер с востока на запад,
И по мерзлой маньчжурской земле
Начинает поземка царапать
И бежит, исчезая во мгле.
 
 
С этим ветром, холодным и колким,
Что в окно начинает стучать,
К зауральским серебряным елкам
Хорошо бы сегодня умчать.
 
 
Над российским простором промчаться,
Рассекая метельную высь,
Над какой-нибудь Вяткой иль Гжатском,
Над родною Москвой пронестись.
 
 
И в рождественский вечер послушать
Трепетание сердца страны,
Заглянуть в непокорную душу,
В роковые ее глубины.
 
 
Родников ее недруг не выскреб:
Не в глуши ли болот и лесов
Загораются первые искры
Затаенных до срока скитов?
 
 
Как в татарщину, в годы глухие,
Как в те темные годы, когда
В дыме битв зачиналась Россия,
Собирала свои города.
 
 
Нелюдима она, невидима,
Темный бор замыкает кольцо.
Закрывает бесстрастная схима
Молодое худое лицо.
 
 
Но и ныне, как прежде когда-то,
Не осилить Россию беде,
И запавшие очи подняты
К золотой Вифлеемской звезде.
 

 
У губ твоих, у рук твоих… У глаз,
В их погребах, в решетчатом их вырезе
Сияние, молчание и мгла,
И эту мглу – о, светочи! – не выразить.
 
 
У глаз твоих, у рук твоих… У губ,
Как императорское нетерпение,
На пурпуре, сияющем в снегу —
Закристаллизовавшееся пение!
 
 
У губ твоих, у глаз твоих… У рук —
Они не шевельнулись и осилили
И вылились в согласную игру:
О лебеди, о Лидии и лилии!
 
 
На лыжах звука, но без языка,
Но шепотом, горя, и в смертный час почти
Рыдает сумасшедший музыкант
О Лидии, о лилии и ласточке!
 
 
И только медно-красный барабан
В скольжении согласных не участвует,
И им аккомпанирует судьба:
         – У рук твоих!
         – У губ твоих!
         – У глаз твоих!