355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Всеволод Кочетов » Избрание сочинения в трех томах. Том второй » Текст книги (страница 33)
Избрание сочинения в трех томах. Том второй
  • Текст добавлен: 15 мая 2017, 16:30

Текст книги "Избрание сочинения в трех томах. Том второй"


Автор книги: Всеволод Кочетов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 38 страниц)

Однажды домой к Жукову пришел Александр Александрович – вскоре после того, как расстался с Ильей Матвеевичем. Семья Жуковых сидела за столом. Был вечер, пили чай. Поставили стакан и перед Александром Александровичем. Но тот от чая отказался, спросил:

– Время у вас, товарищ Жуков, есть?

– Есть.

– Выйдем со мной на улицу – что покажу.

Они вышли. На улице, у подъезда, стояла сверкающая лаком и стальными частями серая «победа», вокруг которой толпились ребятишки.

– Вот, товарищ Жуков! – торжественно заговорил Александр Александрович. – Приобрел! Старый стал, может и жить уже недолго. Побалуюсь. Как смотрите?

– Замечательная машина, товарищ Басманов! Поздравляю.

– А если прокатимся, а? – Александр Александрович отомкнул ключом дверцу. – Вы вроде почетный пассажир. Первый!

– Почетным быть не хочу, а первым – с удовольствием. В канаву не влетим?

– Этого не бойтесь.

Поехали по гравийной плотной дороге вдоль залива, вдоль дюн, меж соснами. Александр Александрович умело вел машину, сидел за рулем сосредоточенный, серьезный, никак и ничем не проявляя своей радости. Он упорно откладывал на сберегательную книжку деньги и давно в мыслях гонялся по этим дорогам. Сбылось, свершилось!

Покупка машины ускорилась размолвкой с Ильей Матвеевичем. Обидел Илья Матвеевич своей заносчивостью: ты, мол, валяй на ремонт, а я еще в тираж выходить не собираюсь. Тебе, мол, вроде и дела всего, что старые галоши ремонтировать, а только ему одному всюду главенствовать. Все может, все одолеет! Назло Илье Матвеевичу, может быть и на зависть, поспешил обзавестись машиной. Пусть видит, живу – не тужу.

Жуков с интересом рассматривал новые для него места, в которых ни разу еще не бывал за год работы на заводе. Попросил остановиться возле ручья. Ручей бежал через лесные мхи к заливу, размывая песчаный берег; на дне его оголились круглые гранитные валуны. Жуков прыгнул на один из них. Ветер с моря был свежий, прохладный и, как всякий морской ветер, не простудный.

– Ну и воздух! – сказал Жуков. – Понимаю теперь, почему рыбаки такие здоровые.

– Воздух хороший, – согласился Александр Александрович и закурил.

– Зачем же курить, товарищ Басманов? Лучше подышать. – Жуков развел руки, вдохнул всей грудью. – Вы, мне кажется, курите слишком много. Уговаривать бросить не собираюсь. Я не врач, который сам курит, а требует, чтобы другие не курили. Но и так много курить тоже нельзя. Сколько вам лет?

– Десятков шесть с половиной.

– Удивительно, как в такие годы можно ссориться по–мальчишески, из–за пустяка, без серьезных причин!

– Это вы про нас с Ильей? Дело внутреннее, – уклончиво ответил Александр Александрович. – И не ссора вовсе, а несогласие.

– А я в него и не намерен вмешиваться, в это дело. Просто удивлен. Взрослые люди, большие мастера, коммунисты… Весь завод смеется.

– То есть как смеется? – Александр Александрович навострил подбородок на Жукова.

– Да говорит народ: Журбин с Басмановым игрушки не поделили.

– Что значит – игрушки! Не игрушки. По–разному на дело смотрим. Я что говорю? Я говорю: мы, Илья, старые, на заводе по–новому дело пойдет, отодвинемся, друг, в сторонку, дадим дорогу молодым. Не то мешать им будем, болтаться у них под ногами со своим гонором. Неправильно разве?

– Неправильно, товарищ Басманов. А как считает Журбин?

– Он считает, что дороги не уступит, что он – кровь из носу – главным будет и на потоке.

– Молодец Журбин! Помиритесь–ка с ним, пожалуйста, и оба держитесь главными.

– Пусть сам идет мириться. Я постарше его.

Жуков спорить не стал. Поехали дальше; повернули вскоре обратно.

– Довольны машиной? – спросил Жуков.

– Вы на спидометр взгляните, – сказал Александр Александрович. – Восемьдесят километров легко берет. Могу и сто и сто двадцать выжать.

– Избави от лукавого! Не надо. – Жуков засмеялся, вспомнив чьи–то слава насчет игрушек, какими увлекается человек в зависимости от возраста. В пятнадцать лет он мечтает о перочинном ноже, который, если его раскрыть, ощетинится шильями, консервными ключами, вилками, ложками, отвертками – четырьмя десятками в высшей степени практически бесполезных предметов. Мечта двадцатилетнего – фотоаппарат «лейка», патефон, велосипед. Тридцатилетний стремится к мотоциклу и телевизору. В сорок лет наступает очередь автомобилей.

– Все–таки постарайтесь помириться с Журбиным, – сказал на прощанье Жуков, когда Александр Александрович довез его до дому.

– Пусть сам, пусть сам! – упрямо повторил Александр Александрович.

К Жукову решил сходить и Скобелев, хотя как раз Скобелев и принадлежал к тем, кто Жукова побаивался. Он уже побывал у Ивана Степановича, подал ему свое категорическое заявление. Но Иван Степанович не очень поверил Скобелеву, не очень вник в суть его просьбы: для Ивана Степановича Скобелев не был значительным явлением в судостроительной промышленности.

– Оставьте, – сказал он, – подумаем, – и положил заявление под толстую папку на столе.

В кабинет Жукова Скобелев постарался войти с видом скромным, но мужественным. Иван Степанович, у которого он был два дня назад, о происшествии на вокзале еще не знал, но два дня прошли, на завод о Скобелеве сообщили, и Жуков сразу же спросил:

– С кем вы там подрались? Что это за выходки, товарищ инженер?

Скобелев рассказал подробно все, что знал о Вениамине Семеновиче, о Кате, об Алексее Журбине. Он никому об этом не рассказывал, храня Катину тайну. Парторгу ЦК рассказать, конечно, было можно.

– Знаете что, – сказал Жуков, когда выслушал длинную речь Скобелева, – я вас по–человечески понимаю. Такие люди заслуживают оплеухи. – Он помолчал, подумал и неожиданно добавил: – Хорошие были времена, товарищ Скобелев, – каменный век. Берет человек дубину и шагает к соседу выяснять отношения.

Скобелев покраснел.

– Ну так, – продолжал Жуков, – отношения выяснены. Что еще?

– Еще у меня просьба. Не подумайте, что я пришел жаловаться. Я не жалуюсь, я прошу у вас совета, а если можно, то и помощи. Не могу, товарищ Жуков, больше работать в информации! Не могу!

– Почему же?

– Не подходит эта работа для меня. Пустое дело. Никаких результатов.

– Неправда, очень важная работа, и результаты есть.

– В общем, не могу. Вы, например, стали бы делать то, что вам отвратительно и неинтересно?

– Меня в пример брать не стоит, товарищ Скобелев. Далеко не всегда я делал в своей жизни только то, что было интересно лично для меня. Правда, отвратительного, как вы сказали, партия мне никогда ничего не поручала. Где же вы хотите работать?

– В БРИЗе. Мне это нравится. Вот, понимаете, говорят: «Вкус к работе»… К работе с заводскими рационализаторами у меня и есть вкус.

– Ну что же, я не директор, такие вопросы решает директор, но помочь вам обещаю:

Скобелев все не уходил. Ему было приятно сидеть тут с парторгом Центрального Комитета партии на заводе, разговаривать с ним, чувствовать, что парторг его понимает, готов поддержать. Внезапно к Скобелеву пришла мысль – а что было бы, как бы с ним стал разговаривать Жуков, если бы знал о его, Скобелева, похождениях во время прошлогодней командировки на юг?

Ему показалось, что Жуков начинает догадываться, о чем он думает. Он снова покраснел, встал, наскоро попрощался и вышел.

Проводив Скобелева, Жуков тоже вышел на завод. День был теплый, но ветреный; над Морским проспектом, как всегда, летали чайки, ветер бросал их то вверх, то вниз; пахло морем, оно шумело где–то далеко, за дюнами.

Жуков, как и Антон, любил иногда подниматься в будочку стапельного крана. Кран в эти дни стоял на ремонте – перед большой работой, элеватор не действовал, пришлось взбираться по железным маршам узкой лестницы. Натальи Васильевны в будке не было; Жуков сел на ее высокий винтовой стул и загляделся на знакомую картину. Она заметно изменилась с прошлого года. В полтора раза длиннее стала корпусообрабатывающая мастерская, соединенная с огромнейшим цехом секционной сборки. Исчезла шлюпочная мастерская, придвинувшаяся было к самым стапелям. Между цехом секционной сборки и стапельными участками лежало открытое пространство. Через него вели рельсовые пути, по которым, подавая секции на стапель, будут ходить специальные катучие площадки и краны.

Вдали тоже видны были свежая кирпичная кладка, новые пути, новые строения. Экскаватор с длинной стрелой и землесос рыли котлован, отгороженный от реки. Когда он будет готов, перестанут собирать корабли на стапеле, их не надо будет сталкивать в воду, не надо будет судостроителям не спать ночей перед спуском, волноваться. Под корабль, собранный в этом котловане, который превратится в док, пустят воду, корабль всплывет и спокойно выйдет на простор Лады.

Жуков смотрел на кровли цехов, на крыши Старого поселка и городских кварталов, подступивших к заводу, но видел не кровли, не крыши, а людей, которые под ними трудились и обитали. За год он узнал многих из них, но сколько тут ему еще и неизвестных. Они изобретают, они любят, они бьются над тем, чтобы облегчить труд, увеличить его производительность. Они рожают новых людей – себе на помощь, на смену, они разводят огороды, ходят на рыбалку, они учатся, они затевают ссоры и даже вот дерутся. Все разные, самобытные, со своим норовом, со своими характерами, мыслями, стремлениями. Но вместе они составляют коллектив, могучую силу, которая строит не просто корабли – нечто более значительное и великое.

На тысячи километров к югу и к северу, на тысячи километров к востоку и к западу, на реках, на берегах морей, в лесных далях, в горных теснинах, среди степей, пустынь и болот лежат многие тысячи таких старых и новых поселков, старых и новых деревень, старых и новых городов, – всюду в них трудятся и обитают люди, разные, самобытные, со своими нравами, характерами и стремлениями. Вместе они составляют народ – могущественный, богатырский. Не беда, что люди разные, это хорошо, что они не одинаковые: больше самобытных натур, больше своеобразных характеров – значит, больше творчества, значит, оно разносторонней, шире, ярче. Пусть люди различны в своих индивидуальных чертах. Их сплачивают общие идеи, идеи партии, идеи, которыми освещена, пронизана жизнь всего народа и каждого отдельного человека. Не всегда, не сразу заметишь, как глубоко вошли в человеческую плоть и кровь идеи нового общества, но они вошли, укоренились, они развиваются, растут.

Могучая партия – когда–то горстка людей, объединенных вокруг Ленина, – прошла огромный путь. Она разрушила старое общество, старый строй, создала новый строй, новое общество, и великие идеи, подобно океану, разлились по стране, далеко переплескивая через ее рубежи. Какая же огромная проделана работа! Уже не горстка несет эти идеи, а несут их миллионы людей, несут, взаимно воспитывая, обновляя друг друга. Партия ведет и ведет их за собой, ведет все дальше, вперед, пробивая этому потоку русло в будущее.

Перед Жуковым, внизу, мчался, шумел один из небольших рукавов великого потока.



ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

1

Стены квартиры Алексея были завешаны множеством рисунков и чертежей. Он вырезывал их из журналов, перерисовывал из книг, из альбомов; он проводил над ними почти все то вечернее время, какое оставалось после занятий в школе рабочей молодежи и приготовления уроков.

Тоня говорила ему иной раз: «Шел бы ты, Алеша, гулять. Ты так захвораешь». Отрываясь от чертежной доски, на которой был приколот кнопками лист бумаги для очередного рисунка, Алексей только насвистывал в ответ мотив марша французских докеров. Тоня не выдерживала, тоже начинала напевать: «Мы легионы труда…» Она подходила к Алексею, становилась за его спиной и смотрела на то, как его рука – сначала из карандашных штрихов, затем из туши и акварельных красок – строила на ватмане то ли барк с тремя, с четырьмя мачтами, то ли семимачтовую шхуну, то ли смешной иол, у которого, кроме грот–мачты, торчит на корме, позади головы руля, еще и маленькая бизанька.

Тоня спросила однажды:

– Алеша, зачем тебе эти парусники? На них корсары когда–то плавали. Бриги, бригантины, тендеры! Где ты их теперь увидишь? Кто их строит?

– Во–первых, – заговорил Алексей, – если ты не видала морских парусников, это еще ничего не значит. До сих пор некоторые заграничные торговые компании возят с Цейлона в Европу чай только на парусниках. Считают, что за время долгого пути во влажном морском воздухе чай становится лучше. Во–вторых, в условиях капитализма парусный флот кое–где изо всех сил конкурирует с паровым и дизельным. Дешевле берет за перевозки. Вот видишь ту семимачтовку, да? Шхуна, пять тысяч двести регистровых тонн. Этих шхун сколько угодно. Спросишь – где? В Америке, сестренка, в Соединенных Штатах, о которых думают, что у них давным–давно нет парусного флота. А в-третьих, парусники – азы кораблестроения, его таблица умножения. Не зная азбуки, не зная, что получится, если два умножить на два, далеко не уедешь.

Он «строил» свои иолы и шхуны, за ними – лесовозы, танкеры, товаро–пассажирские корабли, лайнеры. На стенах появлялись поперечные и продольные разрезы новых и новых судов. Под ними было столько всяческих пояснительных подписей, что Тоня, которая раньше слышала только названия самых основных частей корабля – днище, борт, палуба, форштевень, ахтерштевень, трюм, – теперь уже различала и таранную переборку – первую от форштевня водонепроницаемую поперечную стену, и коффердам – узкий отсек, устраиваемый для того, чтобы нефтепродукты не попадали в соседнее помещение; различала форпик – крайний носовой отсек судна, ахтерпик – крайний кормовой отсек; могла объяснить, что такое «длина между перпендикулярами», считаемая по грузовой ватерлинии от задней кромки форштевня до передней кромки ахтерштевня. Тоня удивлялась упорству, с каким учился Алексей. У нее шли экзамены, решающие экзамены, после которых школа останется позади и откроется дорога в институт. Казалось бы, в такие дни нельзя терять ни минуты. Однако она теряла не только минуты – целые часы. И в кино сбегает, и просто с девочками погуляет, и с Игорем поспорит о чем–нибудь. А этот Алеша… будто он из камня – с места его не стронешь.

Если бы Тоня задумала отыскать в жизни брата тот день, с которого все это началось, она с удивлением увидела бы, что началось это, когда Алексей принес домой под мышкой Костины книги по электросварке, когда он прочел о Бенардосе, о Славянове, об их удивительных открытиях, об их труде, о том, как совершенствовалась электросварка, как сварные конструкции пришли на смену клепаным, литым, кованым, как ученые разрабатывают всё более совершенные сварочные аппараты.

Так были прочитаны первые технические книги. Еще больше пришлось Алексею прочесть за время занятий с ребятами. Занятия длились недели две–три, после чего ребята перешли в стахановские школы тех цехов, куда их назначили работать, но чтение технической и научной литературы стало для Алексея потребностью. И странное дело, Алексей заметил, что в эту пору начали меняться его отношения с Антоном. Прежде он как–то стеснялся оставаться с Антоном наедине, не о чем было говорить со старшим братом, – Алексей любил его, уважал, но робел перед ним. Теперь эта робость прошла, для разговоров с Антоном у Алексея отныне была неисчерпаемая тема: кораблестроение. Алексей решил, что он пойдет той же дорогой, которой шел и Антон, – он будет инженером–судостроителем. Он уже легко находил общий язык с Антоном в разговорах о судостроении. Однажды решился порасспросить его о принципах реконструкции завода, о перспективах на будущее.

Антон привел его к себе, в тесную комнатушку возле конструкторского бюро, разложил на столе чертежи и стал подробно объяснять. Он понимал, что не праздное любопытство толкает Алексея на эти расспросы, он видел, с каким интересом Алексей всегда слушает каждое его слово.

– Понимаешь, Алеша, – говорил, перелистывая чертежи, Антон, – корабль будет строиться, что называется, заводским, фабричным способом. На наших заводах уже давно предварительно собирают целые переборки, секции днищевого, бортового и палубного наборов, секции носовой и кормовой оконечностей, шахты, дымоходы, секции надстроек. Но вот ты видишь, как мы переставляем на сборочных площадках крановое оборудование, какие изготовили сборочно–сварочные станды, поворотные столы, кантовальные площадки, какие кондукторы для сборки. Для чего? Для того чтобы собирать не мелкие, а большие, крупные секции. Я тебе скажу так: корабли запроектированных для нас типов будут разбиты примерно на сто двадцать, на сто сорок отдельных, в большинстве своем объемных, секций. Например: двойное дно – десять секций, переборки до нижней палубы – тоже десять секций, туннель гребного вала – четыре, и так далее. Все эти сто двадцать частей, из которых состоит корабль, будут собираться предварительно. И как, где собираться? В цехе, под крышей. Ни мороз, ни солнце не повлияют там на качество электросварки. Я тебе говорю об электросварке, потому что в ней ты понимаешь.

– А вот про позиционный метод я слышал – он что такое? – спросил Алексей.

– Позиционный? Поточно–позиционный. Вот для того у нас и организуется большой поток. Секция как будет собираться? В максимальной степени готовности, так, чтобы на стапеле оставалось соединить секции – и корабль готов. Например, секции трюмных и палубных помещений будем собирать со всеми трубопроводами и арматурой, с выгородками, фундаментами и вспомогательными механизмами. Секция палубной надстройки получит в цехе полное наружное и внутреннее оборудование: вентиляторные раструбы, световые люки, двери, трапы, местную мебель. Я же тебе говорю – готовый кусок корабля! И вот что такое поточно–позиционный метод. На одном станде над секцией работает бригада сборщиков и сварщиков. Закончили. Секция подается на другой станд. За нее принимается бригада, скажем, арматурщиков, трубопроводчиков. На третьем – орудуют монтажники механизмов. Понял?

– Понял.

– Это и есть сборка по отдельным позициям. Поток! Одна секция сошла со станда, с позиции, на ее месте уже другая. Один корабль собирается на стапеле, а в цехе, частями, готов уже второй, готовятся третий, четвертый. Стапель не будет гулять ни одного дня. Вот мощь какая! Кораблей пятнадцать – двадцать начнем выпускать в год, а не четыре или шесть, как теперь.

Воодушевление Антона передавалось Алексею. Алексей по–новому смотрел на свой завод. Романтика трудностей, обожествления мастеров–умельцев, их «секретов» сменялась в представлении Алексея романтикой индустрии, размаха, гигантских масштабов.

– И ты это все сам–один придумал? – спросил он Антона.

– Как один? – Антон даже засмеялся. – Весь Советский Союз это придумал, все наши судостроители. Чудак! В одиночку можно было только каменный топор придумать. Уронил наш лохматый предок обломок нефрита на орех, орех раскололся: молоток, значит. Попробовал этим обломком сук перешибить – легче, чем голыми руками: топор, значит. И то до деревянной рукоятки додумался уже другой предок, а шлифовкой топора занялся третий. В одиночку! Ну и скажешь! Весь институт работал. Да еще и другие институты помогали.

Еще шире развернулись перед Алексеем горизонты будущего. Какие огромные там, впереди, предстоят ему дела! В каких величественных деяниях суждено ему участвовать! Катюша, почему не захотела ты идти туда, в будущее, вместе с ним? Он не забыл тебя, он о тебе очень тоскует. Ведь вот и ты мечтала учиться. А получилось что? Говорят, что–то скверное произошло в твоей жизни. Говорят, что ты осталась одна, что тебе тяжело и горько.

Алексею, после того как он услышал о том, что Катя осталась одна, очень захотелось повидать ее, поговорить с ней. Но Катя, оказалось, с завода ушла, работает где–то в другом месте, а где – никто не знает; говорят даже, что и в городе она уже не живет. Да, вот тебе и университет, вот тебе и история!

Задумав повидать Катю, он решил отыскать ее во что бы то ни стало. Идти к ее матери, к Маргарите Степановне, казалось ему почему–то неудобным. Он нашел на лесном складе бракеровщицу, которая жила на одной лестничной площадке с Травниковыми. Может быть, она знает что–нибудь о Катюше?

– Как не знать! Знаю. Все знаю, – ответила Катина соседка. – Ушла Катька из дому тихо, без ссоры. Взяла и ушла. Работает в подсобном хозяйстве. Кем – точно не скажу, будто бы табельщицей. И живет вроде бы там же, при подсобном. Гордая девушка.

Алексей поехал в подсобное хозяйство завода. Четыре километра автобус вез его по шоссе, затем остановился возле деревянной арки с надписью: «Приморье».

Вечерело. В воздухе, предвещая хорошую погоду на завтра, толклась мошкара. Где–то далеко в поле слышалась песня; пели складно и грустно, как поют такими вечерами в деревнях.

Алексей зашел в контору. Застал там старичка, который длинным сухим пальцем гонял костяшки на счетах.

– Травникову? – переспросил старичок. – Новенькую–то? Она там, все там. – Он указал в сторону плаката на стене, объяснявшего, как бороться с проволочным червем. – На поле. Брюкву сажают. Полная мобилизация.

Алексей зашагал по утоптанной шинами грузовиков полевой дороге. Песня была для него ориентиром. Он уже видел телегу с бочкой, в которой подвозили воду для поливки брюквы, видел женщин, мужчин, ребятишек. Они ходили вдоль борозд, нагибались, что–то быстро делали, вновь разгибались. Алексей остановился, – он искал взором среди этих людей Катю. Он увидел ее. Катя стояла возле телеги, груженной корзинками и ящиками. Алексей смотрел на Катю и не мог двинуться дальше. Он ехал, шел сюда с твердым намерением поговорить с Катей; намерение утратило твердость, стало совершенно невыполнимым. Ну что он ей скажет, о чем? О любви? Зачем Кате его любовь? Выскажет сожаление? Кто его об этом просит?

Но увидеть Катю хотелось неотвратимо. Алексей свернул с дороги в кусты и подкрался так близко к телеге, что Катя была теперь от него в каких–нибудь пятнадцати шагах. Женщины подходили к ней, подхватывали на плечи корзины с рассадой и уходили. Катины пальцы быстро перебирали зеленые ростки, глаза были опущены к ним. Алексей не видел глаз, но видел лицо – не такое румяное, как прежде, – похудевшее, привычной улыбки на нем не было. И все же она оставалась для Алексея все той же милой Катюшей, без которой не будет у него счастья на земле.

Алексей простоял в кустах не меньше часа. Солнце совсем опустилось к горизонту, стало сумеречно. Огородницы собирали тяпки, лопаты, лейки, складывали их возле дороги. Возчик выпряг лошадь из телеги с бочкой, вскочил верхом и зарысил к усадьбе. Катя сбросила серый халат, в котором работала, свернула в узел, осталась в знакомом Алексею стареньком полосатом платьице. Оно ей было узко…

Алексей почувствовал, как у него замерло сердце, как захватило дыхание и по спине прошел холод. Он давным–давно уже не думал, можно или нет исправить что–нибудь в его отношениях с Катей, – конечно же, нет. И шел сюда он совсем не для каких–то исправлений, просто повидать ее, и больше ничего. Но почему же стало теперь так тоскливо, так черно, так безнадежно на душе, как никогда не бывало? Неужели в нем еще жили до сих пор тайные мечты, и только в эту минуту, когда Катя сняла свой просторный халатик, мечты его были окончательно похоронены?

Катя пошла тоже к усадьбе, поле опустело, остались на нем бочка с водой, тяпки и лейки и телега с остатками рассады, накрытая брезентом. Алексей подошел к телеге, стал на то место, где только что стояла Катя, поднял брезент, потрогал ростки, которые трогала Катя, и устало опустился на грязный ящик, сброшенный на землю.

Он просидел на ящике до темноты и только тогда ушел с поля. Проходя через усадьбу, он всматривался в освещенные, задернутые занавесками окна. За которым из них живет Катя, что она сейчас делает?

Дома он застал Тоню, как всегда, над книгами. Тоже взял в руки книгу, прилег с нею на диван, но не читал, смотрел на сестру и думал: вот единственный, кроме матери, человек, который его по–настоящему любит. А он не ценит этой любви, даже чурается ее.

– Сестренка, – спросил он грустно, – как ты думаешь, что со мной будет?

– Какой–то ты, Алеша, странный сегодня, – с удивлением ответила Тоня. – И вопросы задаешь странные. Почему с тобой должно что–то быть?

– Потому, сестренка, потому…

Он рассказал Тоне все, что увидел в подсобном хозяйстве, что думал по этому поводу, – обо всем.

– Я знала, давно знала. Только не хотела тебе говорить. – Тоня присела поближе к Алексею, на диван. – А разве тебя это еще волнует, Алеша?

– Как ты думаешь?

– Думаю, что да, если ты переживаешь. Не надо, Алеша. Зачем?

– Смешная девчонка – «зачем?»

2

Скобелев страдал напрасно; напрасно он хранил тайну Катюши Травниковой. Тайны никакой не было, и вообще все было совсем не так, как он полагал.

Случайно встретив Вениамина Семеновича с Лидой в городском саду, Катя и не подозревала тогда, что когда–нибудь станет его женой. Но уже в тот день он удивил ее, заинтересовал, Катю восхитили его знакомства, его намерения, вся его необыкновенная жизнь. Влюбленная в историю, Катя всегда жила в несколько романтическом, ею же самою и созданном мире. Когда она училась в школе, ее кумирами были люди, сыгравшие в истории выдающуюся роль, – такие, как пламенный Рылеев или Чернышевский – человек стоической жизни. Она искала вокруг себя похожих на них, и тогда ей очень нравился учитель физики, который, как однажды писали в газете, во время ледохода спас из воды женщину с семилетней девочкой. Это был Катин герой детских лет. Человек разносторонний, человек больших убеждений, человек воли, упорно идущий вперед, – вот кого увидела она в Вениамине Семеновиче с первого раза. И ее потянуло к нему, точнее – к тому миру, в котором он жил, к тем интересам, которые были его интересами. Воспользовавшись тем, что Вениамин Семенович пригласил ее в клуб, Катя вскоре туда зашла. Открыть дверь в его кабинет она, пожалуй бы, и не решилась – ее характер был совсем не такой, как у тех людей, которых она избирала себе в кумиры, – но открывать дверь и не понадобилось – Вениамин Семенович сам увидел ее в коридоре. Через несколько минут она уже рассматривала книгу знаменитого историка с дарственной надписью: «Дорогому другу на добрую память». Надпись, правда, была безыменная. Но подпись, подпись!.. Кто мог сомневаться в подлинности этой подписи! Она читала затем письмо какой–то артистки, которая очень хвалила режиссерские способности Вениамина Семеновича и восклицала в конце: «Только от зависти они обвиняют тебя в формализме. Держись, не сдавайся. Это всё интриги».

Началась какая–то ослепительная жизнь. Вениамин Семенович не давал Кате опомниться, он водил ее в театр, он приносил ей книги, он непрестанно говорил, все рассказывал, рассказывал, на каждом шагу, каждым словом демонстрируя благородство мыслей и стремлений. У Кати захватывало дыхание. Катя уже не сомневалась в том, что Вениамин Семенович – ее герой.

Откуда ей было знать, что книгу с надписью знаменитого историка Вениамин Семенович стащил у другого известного человека, когда, будучи корреспондентом одной из газет, приходил к нему брать интервью; что автор хвалебного письма – та самая артистка, с которой Вениамин Семенович ушел от матери Тайгины; что все его обширнейшие знакомства выдуманы. Книга существовала, письмо существовало, людей, о которых он рассказывал, Катя знала по книгам, по газетам, и все это поражало Катино воображение. Вениамин Семенович к тому же не скупился на обещания, он говорил, что со всеми этими людьми он познакомит и ее, надо только поехать в Москву, в Ленинград, в Киев. Он преподнес ей однажды стихотворение. Откуда было знать Кате, что оно много лет назад, когда Катя еще не родилась, преподносилось матери Тайгины и теперь только заново переписано, на другой бумаге, другими чернилами; стихотворение существовало, оно было посвящено ей. Вениамин Семенович показывал Кате брошюры, книжки, выходившие когда–то из–под его пера, свои вырезанные из газет и журналов статьи.

У Кати не оставалось времени думать об Алексее. Блеск талантов Вениамина Семеновича ослепил Катю, как в свое время этот блеск ослепил мать Тайгины.

Не мог Вениамин Семенович ослепить только Катину мать, Маргариту Степановну. Маргарите Степановне заведующий клубом не нравился с первого же дня его появления в их доме. «Что это за знакомство? – спрашивала она Катю. – Где Алеша? Почему ты ему солгала?» А когда Маргарита Степановна поняла, что это за знакомство, она запротестовала против него открыто и откровенно: «Катя, я тебе не позволю! Катерина, прекрати свои безумства!» Она готова была бежать к Алексею, к его родителям, просить их вмешаться, но события надвигались с неотвратимой последовательностью, и Маргарита Степановна оказалась перед ними бессильной. Вениамин Семенович вошел в ее дом уже не как гость, а как зять. Тайком она часто плакала.

Став женой Вениамина Семеновича, Катя принялась мечтать о поездках по стране – на Кавказ, в Среднюю Азию, в таинственные древние города, на пароходе по Волге, – там она увидит начала великих плотин; мечтала об университете, где она непременно будет учиться, когда они переселятся в Москву или в Ленинград. Вениамин Семенович продолжал всячески поддерживать ее мечтания, говорил, что они вот–вот сбудутся, он ждет приглашения на очень интересную работу.

Катя возмутилась, когда его освободили от заведования клубом, она негодовала, требовала: «Давай немедленно отсюда уедем. Немедленно!»

Но Вениамин Семенович никуда ехать не спешил. Ему нравилось у Травниковых. Мамаша, правда, смотрит косо, но что из того! Мало ли кто на него смотрел косо. Всякое бывало. Зато уже много–много лет не жил он так уютно, в атмосфере такого обожания, каким окружила его Катюша.

«Не надо спешить, не надо», – отвечал он Кате и уверял, что один из московских журналов заказал ему большую литературоведческую статью. Он вырядился в старый халат Катиного отца, в его войлочные, расшитые линялым сутажом туфли и с утра до вечера читал – до полудня в постели, с полудня на диване или за Катиным письменным столиком, загораживая книгу рукой. Рядом с книгой лежали блокнот и карандаш, но пометок в блокноте Вениамин Семенович никаких не делал.

Книги у него были толстые, многотомные. Вениамин Семенович прятал их в свой чемодан, под замок: библиографическая редкость! Но как бы он их ни загораживал, как бы ни прятал, Маргарита Степановна с глубоким огорчением отмечала в уме появление каждой очередной книги. «Агасфер», «Граф Монте – Кристо», «Жиль Блаз» прошли перед нею за какой–нибудь месяц. Вениамин Семенович воистину отдыхал от бурной своей жизни. Никаких планов на дальнейшее у него, как видно, не было.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю