Текст книги "Избрание сочинения в трех томах. Том второй"
Автор книги: Всеволод Кочетов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 38 страниц)
И сегодня, приехав на завод, дед Матвей заговорил о неполадках на строительстве:
– Понимаешь, Иван Степанович, гравий не моют. Морозно, объясняют, – корка получается. А гравий тот грязный, пыльный. Как его в бетон пускать! Надо мыть, в тепляке мыть.
– Смотрю я на тебя, Матвей Дорофеевич, – сказал Иван Степанович, – а не мог бы ты директора заменить? Как думаешь?
– Старый, старый я для этого дела. Силенок не хватит, Иван Степанович. Да и неученый. Это, конечно, – неученый – не главное. Главное – старый. Был бы помоложе – на ученье мог бы и поднажать.
– Образование, силенки, они, считаешь, нужны? А вот мне один товарищ говорил… На заводе, говорит, где все налажено, где крепкий рабочий коллектив, где хороший инженерно–технический персонал, там, дескать, и директор ни к чему, без него обойдутся.
– Загнул твой товарищ, – подумав, ответил дед Матвей. – Это он соображает так: вроде духового оркестра. Планы, графики, нормы есть, – они заместо нот. Катай по ним – и вся музыка? А и оркестр без этого самого, как его…
– Капельмейстер? Дирижер?
– Во–во! Без капельмейстера–то и оркестр с толку собьется. Тебе один товарищ говорил, а мне другой рассказывал. Про оркестр рассказывал. Без руководителя, если оркестр большой, что получится? То они, музыканты, равняясь друг на друга, всё быстрей да быстрей играть начнут, под конец понесутся вроде взбесившегося жеребца, а то всё медленней да медленней, на заупокойную съедут. Капельмейстер следит вроде бы за каждым в отдельности, а получается – за всю музыку враз он болеет. В нотах, конечно, все написано, да ведь ноты – они бумага. Если только в бумагу глядеть, неважно получится. Человеку человеческое руководство надобно, человеческое объяснение.
– И проверка.
– И проверка, как же! Кто как действует. Наша партия, Иван Степанович, раздумываюсь бывает, она что? Она тоже решение на бумаге напишет. Хорошее решение, всякому понятное. Распечатай на машинке его, это решение, раздай каждому: действуйте, мол, по написанному, все тут сказано. Ан нет, не так получается. Собрание будет партийное, обсудят всё, обдумают, каждому особое дело определят. Партийный комитет – на ноги, к народу пойдут, объясняют. Парторг рукава засучивает. Опять соберутся, кто как выполняет партийное решение посмотрят. Хорошо человек выполняет – еще лучше попросят. Худо выполняет – поднажмут на него или помогут… смотря, что там и отчего. Не верно говорю?
– Верно, верно, Матвей Дорофеевич:
Не первый раз дед Матвей заставлял задумываться Ивана Степановича. Дедовы слова о том, что даже в самых, казалось бы, мелких поступках надо брать пример с великих людей, сказанные осенью, прозвучали тогда для Ивана Степановича укоризной. Иван Степанович отдавал заводу все силы, все свое время, ничто иное, кроме завода, для него не существовало. Он не ездил в театр, почти не бывал в кино, читал только техническую литературу. От семьи оторвался, домой приезжал пообедать да переночевать. Он думал, что так и надо. Но дед Матвей наговорил таких слов, что Иван Степанович не мог их забыть.
Кто такой дед Матвей? Представитель народа, частица народа! И во многом–многом прав был старик. Ведь и на партийной конференции говорилось о том, что Иван Степанович иной раз либеральничает по отношению к лентяям, к тем, кто не слишком–то добросовестно выполняет свой долг. Часто в таких случаях ограничивается только «личным внушением». Да, пожалуй, это так. Сам рабочий, сам инженер, Иван Степанович считал своей обязанностью «входить в положение» каждого рабочего и каждого инженера и понимал эту обязанность в непомерно широком смысле.
Ему казалось, что дед Матвей, старейший производственник, должен был одобрить, поддержать действия директора, которые касаются защиты рабочих интересов. Но дед, как выяснилось тогда, в подобной защите нисколько не нуждался. Он говорил, что защищать рабочего – это прежде всего защищать свое Советское государство.
И вот снова Иван Степанович задумался – над тем, как же прав дед Матвей в его рассуждениях о жизни, о роли руководителя, о партии. Он ничего не сказал деду на прощанье, только крепко пожал руку.
Телефоны в эту ночь молчали. Дед Матвей посидел за столом над книгами, да и задремал в кресле. Его разбудил звонок. Снял трубку с аппарата – гудок станции. Что такое? Снял со второго аппарата, с городского. Тоже гудок. А звонки звонят. И вдруг дед Матвей понял, что зовет его к себе московский телефон, на отдельном круглом столике, всегда таинственно тихий, загадочный. Брать или не брать? Дед растерялся. Может, Ивану Степановичу брякнуть, пусть сам едет, разговаривает? Но аппарат звал настойчиво, нетерпеливо; надо было браться за трубку.
– Алё! – сказал дед Матвей осипшим голосом. – Алё!
– Завод? Кто у телефона? – спросил его далекий, но отчетливо ясный голос.
– Матвей Журбин, – ответил он. – Дежурный.
– Сейчас будете разговаривать с Николаем Васильевичем.
Кто такой Николай Васильевич – дед Матвей не знал, но оттого, что названо было самое простое, обыкновенное имя, страх и замешательство его стали проходить.
– Ну давай, давай! – сказал он значительно бодрее. – Слушаю.
– Товарищ Журбин? – заговорил в трубке другой голос. – А директор где?
– Отдыхает директор, товарищ Николай Васильевич. За день–то накрутился, набегался. Поспать человеку положено. Что надо, сам скажу. Про строительство, что ли?
– Как с траулерами дело? В каком состоянии? Сегодня Совет Министров предложил нам сдать их к Первому мая.
– Все шесть? – осведомился дед Матвей. – Значит, что – не на плаву достраивать? На плаву ведь не выйдет. Лада наша поздно вскрывается. Полную отделку на стапелях давать?
– Да, на стапелях.
– Это можно. Дело такое. Суда мелкие. Постараемся, Николай Васильевич. Так министрам и скажите: постараемся. Народ на заводе крутой. Бывали у нас? Нет еще? Милости просим. Да я, как его… Ребята вот смеются: ночной директор. А в общем–то старый рабочий, Матвей Журбин. Все передам, в точности. Утром приедет – и передам. Здоров, здоров! И вы бывайте здоровы.
В трубке умолкло, но дед Матвей долго еще держал ее в руке, рассматривал. Разговор с Москвой ему понравился, Обходительный парень этот Николай Васильевич. Здоровьем поинтересовался, директора будить не велел. А разбудить хотелось, тут же сказать о траулерах, которых ждет Совет Министров.
Дед заходил по кабинету, по огромному ковру, волоча простреленную ногу и досадливо притопывая валенком на поворотах.
Утром он узнал от Ивана Степановича о том, что «обходительный парень» Николай Васильевич уже и к директору на квартиру позвонил и есть он не кто иной, как министр.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
В конторку Ильи Матвеевича принесли из заводоуправления толстый пакет со множеством разноцветных марок, почтовых штемпелей, туго перетянутый прочной бечевкой.
Илья Матвеевич прикинул его на ладони: граммов пятьсот – шестьсот; надев очки, прочел адрес отправителя. Скажите пожалуйста! – Москва, какая–то Потылиха, М. В. Белов! Вспомнил, как Антонов начальник приходил к ним на огород, как поспорили и ни до чего не доспорились. Вскрывать пакет не спешил, раздумывал над ним, потому что это только кажется: ни до чего не доспорились, – заронил профессор сомнение в душу Ильи Матвеевича. Уж так ли прочно он, Илья Матвеевич, стоит на стапелях со своим опытом? Никогда он не держался за старое. Все новшества кораблестроения – новшества, касающиеся сборки корпусов, – прежде всего испытывались и применялись на его участке. Но какие новшества? Те, которые не выходили за пределы десятилетиями и даже столетиями вырабатывавшейся технологии. А эта технология твердила: корабль в основном строится на стапеле. Именно здесь, здесь, на стапеле, собирают, склепывают, оснащают его в возможных пределах и затем сталкивают на воду. Что с течением лет менялось на глазах у Ильи Матвеевича? Все больше механизировалась подача материалов сборщикам, совершеннее становилось крановое хозяйство; ручную клепку заменили пневматической; в последние годы почти все механизмы на корабле монтировались в стапельный период его жизни, чем значительно сокращался срок достройки корабля на плаву.
В пределах этой технологии Илья Матвеевич был тем «мастером доброй пропорции», о каких говорилось так еще во времена Петра. Он был не просто мастером, но еще и отличным хозяином. Его участок не знал случая, когда бы не хватило материалов или заготовок. Илья Матвеевич умел создавать запасы – небольшие, не бросающиеся в глаза, но вполне надежные.
– Как дела? – спросит его директор при встрече.
– Плохи, Иван Степанович.
– А что такое?
– Материалов дня на два осталось. Не дальше как в пятницу хоть садись да закуривай. Корпусная мастерская задерживает.
Материалов было, конечно, не на два дня, а на неделю или на несколько недель, но Илья Матвеевич считал своим долгом «подвинтить» директора: пусть тот, в свою очередь, подвинчивает начальников цехов. Начальники цехов знали, что не выполнить в срок заказы для Журбина – значит навлечь на себя уйму неприятностей. Такой тарарам подымется – беги с завода. Да и как не выполнить, когда еще задолго до срока Илья Матвеевич с кем–нибудь из своих мастеров или бригадиров появляется в цехе. Идет, посматривает, все до мелочи замечает: как дисциплина, как труд организован, а главное – не запустил ли начальник цеха чужой заказ вне очереди. И чуть что не так – откуда еще возьмутся журбинские помощнички! – такое объясненьице затеют, свету невзвидишь.
Александр Александрович не раз говаривал Илье Матвеевичу:
– Рабочий ты человек, Илья… А погляжу, бывает, – кулак кулаком. Всё бы только тебе да тебе.
– Надо разницу понимать, Саня. Кулак себе тащит, я – для дела. Каждый должен драться за дело, на которое поставлен. Иначе он шляпа. Я шляпой быть не желаю.
И за электросварку наружной обшивки Илья Матвеевич ратовал как хозяин. Его представление о судосборке она не меняла. Что ж, не будет клепки – будет сварка, срок пребывания корабля на стапеле сократится. Остальное как было, так и останется.
Но вот подуло таким ветром, что кораблю отныне строиться в цехе, по кускам. На стапеле куски эти только сметывай, соединяй – да в воду, да в воду! Сузилась, сжалась, маленькой стала задача стапельного участка, а вместе с ней и роль Ильи Матвеевича.
Натура Ильи Матвеевича не позволяла ему ходить ни в последних, ни даже в середнячках. Место ему только в первом ряду. А для этого, получается, надо учиться, – так, что ли? Смешно сказать – человеку чуть ли не под шестьдесят – и учиться! Нет, это уж пусть они, другие, которые помоложе.
Снова подкинул на ладони пакет: что еще он, этот профессор, придумал? – и решительно надорвал оберточную бумагу.
В пакете была книга. По синему коленкору ее переплета шла надпись: «Академик А. Н. Крылов. Воспоминания и очерки».
Крылов! Кто не знает Крылова! Алексея Николаевича, академика! Илья Матвеевич читал его статьи в журналах, в сборниках, о нем самом читал, лекции о его жизни и трудах слушал. И об этой книге слыхивал, да руки до нее не доходили. В библиотеке пять экземпляров, – всегда кто–нибудь читает. И вообще – ну что там разные воспоминания и очерки? Много ли от них пользы в практической работе?.. Развлекательство.
Илья Матвеевич раскрыл книгу. Тут, на внутренней стороне обложки, на белом листе было написано мелким, но очень четким – будто напечатано – почерком Белова:
«Уважаемый Илья Матвеевич! При нашем последнем разговоре Вы ссылались на П. А. Титова. Да, это был выдающийся инженер–практик. Но только ли практик? Прочтите страницы 106–113. Если они Вам уже известны, прошу извинить. С уважением Ваш М. Б.».
Хотел отложить чтение до вечера, – не выдержал, отыскал страницу сто шестую. Ну и что же. Правильно… С двенадцати лет подручный у своего отца – машиниста на пароходах Петрозаводской линии; шестнадцати лет пошел в корабельную мастерскую Невского завода в Петербурге, – так, всё так. А вот уже чертежник, дальше – плазовый мастер, помощник корабельного мастера… И, наконец, пожалуйте, – корабельный инженер, у которого в кармане не то что инженерского диплома, даже свидетельства сельской школы – и того не было!
Илья Матвеевич с увлечением, с азартом читал о новшествах, какие ввел в кораблестроение «подручный пароходного машиниста». Было их немало, этих новшеств. Они касались разметочных, сверловочных, сборочных работ, клепки, чеканки, изготовления чертежей, проектирования. Петр Акиндинович умел охватить своим умом весь огромный и сложный процесс кораблестроения.
Весело усмехнулся Илья Матвеевич над тем, как Н. Е. Кутейников, в те времена самый образованный русский корабельный инженер, пытался проверять правильность тех или иных размеров, которые Титов назначал на глаз… Поймать Титова никогда не удавалось. Расчеты, произведенные по всем правилам науки, только подтверждали точность титовского глаза. Вот ведь каков был человек! Вот что значит опыт, практика!
Но что такое, что пишет академик Крылов?! Возможно ли, чтобы Титов мог сказать: «Обучи ты меня этой цифири, сколько ее для моего дела нужно»?.. Да сказал бы – еще ладно. Возвратясь с завода, он садился за задачник и до поздней ночи решал задачу за задачей. «Так, – читал Илья Матвеевич дальше, – мы в два года прошли элементарную алгебру, тригонометрию, начало аналитической геометрии, начало дифференциального и интегрального исчисления, основания статики, основания учения о сопротивлении материалов и начало теории корабля. Титову было тогда 48–49 лет».
Рабочий день давно кончился, в конторке стояла тишина, тикали ходики, под полом плескалось. Можно было без помех пораздумывать о человеке, по возрасту немногим моложе его, Ильи Матвеевича, – всего несколькими годами, – но который сел за учебник. Неужели вот так все в этот учебник и упрется? Учиться! А где учиться? И как? И чему? По десять лет люди в школе сидят, по пять, по шесть в институтах… Это что же, если начинать все с начала, – до могилы доучишься, а полную науку так и не осилишь. С кем бы поговорить об этом, с кем посоветоваться? Антон? Антон сказать полезное слово может, но в семье надо авторитет держать и виду не показывать, что зашатался. К директору, сходить, к парторгу? Еще не так поймут, скажут – слабнуть стал, к старости дело, не подыскать ли ему работенку полегче да попроще? Кого–нибудь из старых инженеров пригласить на рюмку водки да порасспрашивать? Получится ли как надо? Старые инженеры – Илья Матвеевич не раз в этом убеждался – давно позабыли все школьные науки. А без тех наук – куда же двинешься! Ведь вот и Титов элементарную алгебру да геометрию проходил.
Нет, старые инженеры ему в таком деле не советчики. Кто же тогда?
Разик да другой в мыслях, когда перебирал всех инженеров, мелькнула Зина Иванова – Тонина приятельница. Не придал этому особого значения – вроде перелистывает книжку с картинками, и вот разные физиономии попадаются. Молоденькая инженерша снова мелькнула в мыслях. Припомнилось ее первое появление на стапеле, разговор с ней… Второй разговор вспомнился, ночью, в конторке, перед пуском корабля. Как просила, как настаивала, рвалась на производство, на сборку. Правильно сказал тогда Александр Александрович: ценить такое рвение надо. Оно города берет. И Виктор одобрительно о ней отзывался: толковая, мол. А Виктор зря слова не обронит.
В конце концов Илья Матвеевич остановился на том, что он пойдет и побеседует с девушкой. Так, между делом, конечно, не раскрывая секретов и намерений. Просто выпытает, чему и как положено учиться, чтобы корабельная наука тебя не переросла.
Долго тянул Илья Матвеевич с осуществлением своего намерения. Однажды собрался и пошел. Вечером пошел, в потемках. Чтобы на Алешку часом не нарваться. Зине дали квартирку в том же доме, где и Алешке, только по другой лестнице. Вот и нарвешься. Подумает еще, балбес, что–нибудь не то, что следует.
Зина даже дара слова лишилась, увидев у себя такого гостя. Уж кого–кого она могла ожидать, только не Илью Матвеевича, знаменитого Журбина, перед которым готова была благоговеть.
Хозяйка усадила Илью Матвеевича на крохотную – не детскую ли? – кушеточку. Вся мебель у Зины была скромная, простенькая – дирекция помогла приобрести в рассрочку. Илья Матвеевич огляделся – чистота в комнате, что в музее, увидел на полу мокрое пятно: таял снег, налипший на его ботинки; почувствовал, что недоволен собой.
– Набезобразничал, – сказал он с виноватой ухмылкой.
– Что вы, что вы, Илья Матвеевич! Пожалуйста! – поспешила успокоить его Зина, накрывая стол к чаю. – Пустяки!
– Зачем чай? Я на минутку. Вот зашел… взглянуть, как молодежь живет.
С каждым его словом Зина все больше смущалась. Она не могла понять, почему зашел Илья Матвеевич. Конечно, не за тем, чтобы посмотреть, как живет молодежь.
У Зины была библиотека; книги размещались на небольшой этажерке, на которой нашлось место еще и зеркалу, и флаконам с духами, и школьному альбомчику в потертом бархате. Илья Матвеевич подошел к этажерке, взял самую толстую книгу – «Технология кораблестроения», раскрыл на середине, полистал – все тут было знакомо, понятно, в какую страницу ни укажи пальцем. Подготовка стапеля, пробивка базовых линий, сборка, сверловочные работы, клепальные, чеканные, сварочные…
Но вот он наткнулся на страницу, испещренную цифрами и различными значками. Речь шла о разметке корпусной стали без применения шаблонов, по расчетам, с помощью начертательной геометрии. Илья Матвеевич прочел объяснение. Будь оно неладно! Тут как раз то, над чем они бились, когда ставили дополнительную обшивку. Вот эти формулы… Наверно, они. Какие же еще?
Зина тоже заглянула в книгу.
– Способ инженера Челнокова? – заговорила она, вытирая полотенцем чашки. – Этот способ, я думаю, уже немножко устарел. А вы как думаете, Илья Матвеевич?
Практически Илья Матвеевич разметку знал, сам на ней когда–то работал с отцом – дедом Матвеем, по шаблонам, конечно; о способе инженера Челнокова слышал краем уха.
– Чего же ему стареть? Книга новая. Сорок шестого года.
– Ну, с сорок шестого мы далеко ушли! Смотрите, как много надо считать. Теперь проще делается и точнее.
– А ну–ка посчитайте, посчитайте, Зинаида Павловна! – оживился Илья Матвеевич. – С чаем успеется. Потом чай. Давно разметкой не занимался, мое дело сборка, позабыл все.
Зине показалось, что он ее хочет проверить, проэкзаменовать. Она взяла тетрадку, карандаш и стала объяснять так, будто отвечала профессору, громко, по–институтски отчетливо, со всеми подробностями.
– На среднем шпангоуте данного листа, – она провела кривую линию, – берем точку О в середине его дуги. Вот!.. Эта точка принимается за среднюю точку строевой линии АВ.
– Правильно, строевой, – подтвердил Илья Матвеевич.
– Которая, – продолжала ободренная его замечанием Зина, – проводится по способу средних нормалей к шпангоутам. Параллельно строевой АВ, на расстоянии примерно в триста миллиметров вверх и вниз от нее, проводятся… тут не хватит бумаги, Илья Матвеевич.
– Ничего. Главное – теоретически.
– Ну вот, вверх и вниз от нее проводятся две вспомогательные строевые: А-прим, В-прим и А-второе, В-второе.
Зина в конце концов написала такую длинную и страшную формулу, что Илья Матвеевич не выдержал, засмеялся:
– Здόрово! Ну и здόрово!
– А правильно?
Он ничего не понял, но сказал уверенно:
– Точка в точку! Еще какую–нибудь задачку, может, решим?
– Какую же? – с готовностью спросила Зина.
– Допустим, про то, как два купца шли навстречу и где они сойдутся.
– Это школьная задача, и не про купцов, а про пешеходов. Купцы каким–то сукном торговали, у них что–то такое вышло, забыла что.
– А вот школьную и решайте, Зинаида Павловна. Или не вспомните?
– Постараться – вспомню. Я по математике хорошо училась.
– А других бы вы, например, могли учить?
– Не пробовала, не знаю, Я очень нетерпеливая. Кричать буду на учеников.
– А если ученики смирные, выносливые?
– Не знаю, Илья Матвеевич, не знаю. Почему вы это спрашиваете? Может быть, меня хотят в ремесленное училище отправить, учительницей?
– Да нет, просто так, любопытствую. А это вот и есть начертательная геометрия? – Илья Матвеевич раскрыл другую книгу. – Сколько всего разных наук–то пришлось пройти?
– Технологию, теорию сопротивления материалов, механику, эту самую начерталку, черчение…
Зина говорила и упорно раздумывала: зачем пришел начальник стапельного участка? Может быть, они там с директором переменили свое решение держать ее на задворках, может быть, хотят взять на сборку и Илья Матвеевич задумал проверить ее знания? Какое было бы счастье!
Илья Матвеевич слушал и тоже раздумывал, хмурился. Вот ее бы теорию да его опыт – какой инженер мог получиться! Но вся и беда в том – у одного опыта много, теории не хватает, у другого теории на пятерых, опыта мало. Поглядеть на Антона. Повезло Антону. Оттого и в гору идет быстро – опытишко получил еще мальчишкой, науки проходил в зрелом возрасте, без гульбы, без пустозвонства, серьезно. Упорством взял. У него, у Ильи Матвеевича, упорства, пожалуй, побольше, чем у Антона. Что бы пораньше–то спохватиться, лет на пятнадцать! Теперь поздновато, поздновато. Антонина говорит – ее знания в двух десятках книг. А на эти книги, чтобы пройти их, десять лет человек тратит. Вот тебе и два десятка, стопочка невеликая!..
– Да-а… – он покрутил бровь.
В Зининых глазах возникло выражение тревоги: неужели недоволен, неужели провалила экзамен? Не зря ли столько наболтала, построже бы держаться надо, посолидней. Не получалось солидней, – Илья Матвеевич подавлял ее своим авторитетом. Она знала, что у него нет инженерского диплома, что он практик, самородок. Но самородок – это же давно известно – всегда большой талант. Само слово – «самородок» – притягивает. О золоте, когда говорят: брусок, слиток, – никак его не представляешь; нечто ровное, гладкое, с правильными гранями. Скажут: самородок, – видишь угловатое, неотделанное, но яркое, сверкающее, поистине драгоценное. А что она? «Рядовой инженер!» – сказала Зина о себе мысленно, и ей стало грустно.
Чаю Илье Матвеевичу не хотелось, он не любил чай, любил кофе, который варила Агафья Карповна; отпил полчашки и распрощался, ушел убежденный в том, что науку ему во веки веков не осилить. Путь его лежал мимо фирменной пивной завода «Белый медведь», на углу Барочной и Канатной. Дверь пивной распахнулась, когда Илья Матвеевич поравнялся с нею; на улицу вышел здоровенный парень – шапка на затылке, ворот расстегнут; во весь рот он гаркнул в морозном воздухе, словно желая очистить легкие от табачного дыма:
– Не нужен мне бе–ррег турецкий, вся Африка мне не нужна!
– А что тебе нужно? – спросил Илья Матвеевич. – Ты чей?
– Чей? Женкин казначей.
– Казна–то поди пустая?
– Зато жизнь густая. Вот, батя, держи пять! Брови у тебя красивые, что у филина, торчком. Люблю филинов, шикарно поют. Мой батька в клетке держал, мать со страху к стрелочнику на железную дорогу сбежала. Я от него и родился.
– От кого? От филина, от отца или от стрелочника?
– От филина? Ты что! – Парень постоял, покачался на нетвердых ногах и повернулся к двери.
– Эй, послушай! – окликнул его Илья Матвеевич, удерживая за рукав. – Тебе бы, дураку, над задачником сейчас сидеть, а не здесь. Люди в пятьдесят лет учатся, не чета тебе люди, пообразованней… А ты горланишь без всякого соображения. Рабочий или кто?
Парень ответил довольно миролюбиво: лохматые брови Ильи Матвеевича, суровый взгляд действовали на него отрезвляюще.
– Токарь, – сказал он.
– Откуда?
– С этого… с механического…
– Видишь, токарь, рабочий, ведущий класс, а держишь себя будто нэпман. Разложился.
– Я, батя, не разложился, ты извини меня. Шестой разряд сегодня получил… Понимаешь, комиссию прошел. Ребят угощаю. Гуляем. Завтра, вот тебе слово, вкалывать начну по шестому. Это же знаешь – шестой! Вроде как токарный институт кончаю, а? Седьмой дадут – полный профессор!
– Дурак ты, а не профессор! – Илья Матвеевич плюнул с досады.
Придя домой, он выпил стопочку водки и четыре стакана кофе, разгулялся, позвал Костю.
– Костька, по пивным шляешься?
– Чего я там забыл?
– А берег турецкий?
– Какой берег? Привязываешься!
– Отец не привязывается, отец учит. Берег турецкий и вся Африка – они нам не нужны, объяснил мне один певец. А ты как считаешь?
– Мне тоже.
– Тоже! И что мелет! Кто живет в Африке и на турецком берегу? Угнетенные народы! Желаем мы им добра? Желаем. Желаем, чтобы стали они свободными и с нами в дружбе жили? А ты что поешь?
– А берег, папочка, кажется, не турецкий, а тунисский, – сказала Тоня, отрываясь от книг. Она готовила уроки. – Когда поют, не разобрать.
– И ты эту песню знаешь?
– Знаю. Очень хорошая песня. Хочешь послушать? Я сейчас к Вале сбегаю, пластинку принесу.
– Да ну тебя… – Илья Матвеевич продолжал смотреть на Костю. – Я тебя не за тем позвал, – заговорил он зло. – Ты что там с грот–мачтой моей затеял?
– Алешку учу, – безразличным тоном ответил Костя.
– Ты на чем другом учи. Она еще сгодится, эта мачта.
– Да мы ее уже сожгли.
– Как сожгли? Вещь денег стоит! Под суд отдать за такое безобразие! – Илья Матвеевич так ткнул вилкой в стол, что она впилась в дерево и обратно не вытаскивалась.
Костя, пока отец бушевал, не смотрел на него, прятал глаза, едва сдерживая смех.
– Чего там – под суд! – заговорил он в тон Илье Матвеевичу, зло и громко. – Получай свою мачту! – Выхватил из кармана акт технического контроля и бросил его через чашки и сахарницы.
Илья Матвеевич надел очки, прочел акт, сложил его аккуратно и опустил в свой карман. Посмотрел на Костю искоса, хмыкнул, еще раз хмыкнул.
– Ну и что? Хвалить, думаешь, буду, лобызать?.. За уши – вот хочешь? – отдеру!
В глазах Ильи Матвеевича вспыхивали горячие огни, но он напускал на себя суровость. Агафья Карповна огней этих не увидела.
– Что ж ты, Илья, так строго, – сказала она. – Костенька старался…
– Поздно расстарался. Раз мог это сделать, должен был сделать раньше.
– Никто не просил, – вставил Костя.
– Ага, тебя просить, значит, надо, в пояс кланяться! Осчастливьте, Константин Ильич, облагодетельствуйте! Сам должен прийти, если видишь, что нужен! Так у нас рассуждают, а не «просили»!
– Я и пошел.
– А как ее… стоять–то она будет? – помолчав, спросил Илья Матвеевич.
– Акт у тебя в кармане.
– Мне не акт на корабль ставить – мачту.
– Постоит.
– Считай, приятель, кружка пива за мной.
– За мачту – кружка! Ну и размахнулся, батя! Да ты же и не велишь пить.
– С отцом можно.
2
Дед Матвей шел домой с Василием Матвеевичем пешком. Стояла хорошая морозная погода, ехать на машине не захотел.
С тех пор как он превратился в «ночного директора», его отношения с сыновьями изменились. Другими стали и темы разговоров. Реже дед рассказывал бесчисленные свои истории, – больше всего говорилось о заводских делах. Теперь не только Василий Матвеевич, но и сам дед Матвей «вращался в кругах» и тоже кое–что ему было видно «с горы». Первым в семье он узнавал содержание приказов министра, был осведомлен о переменах в производственной программе. Казалось, возраст его пошел на попятный. Совсем еще недавно, когда его корили в ошибках на разметке, к нему подкрадывалось прежде неведомое чувство: непонятно почему, он начинал смотреть на сыновей и даже на внуков снизу вверх, будто его укоротили наполовину. Теперь к деду Матвею вернулся его прежний богатырский рост. Он снова загудел уверенным басом, не заботясь о том, как воспримут его слова, не страшась того, что над ним посмеются. Он прямил согнутую спину, показывал боевые и трудовые ордена, которые вынул из заветного своего сундучка и привинтил к пиджаку. Он сходил с Тоней в универмаг, купил две зефировые сорочки и черный с белыми горошинами галстук. Были еще куплены роскошная пыжиковая шапка и фетровые валенки с галошами. «Не годится мне в подшитых ходить, не годится, Тонюшка, – рассуждал дед. – Не то что валенки, бурки бы надо, как у Ивана Степановича, белые с кожей. Да в бурках скользко, брякнусь еще где, кости поломаю».
Шуба у деда была хорошая, старинного, но прочного сукна, подбитая хорьком. Он разоделся в новые покупки, распахнул шубу.
– Ну, как? – спросил. – Силен дедка?
– Или профессор, или артист! – воскликнула восторженно Тоня.
– Поп! – ответил дед Матвей, рассматривая себя в магазинном зеркале. – Служитель культа. Гряди, гряди, голубица!
К Василию Матвеевичу он приходил важный, спрашивал: «Провертываешь, Вася, мероприятия? Тебя народ хвалит. Старайся. Ужо соберусь к тебе на постановку. Ложа чтоб была». С Марьей Гавриловной заигрывал: «Добреешь, Марья? Директорский–то харч послаще клепальщицкого? Чем же ты недовольна? Мужик в гору идет. Может, он начальником ансамбля станет. Как вдарют в сорок липовых ложек да в тридцать глиняных соловьев засвистят – дух замрет».
В этот вечер, осторожно ступая на тротуары – хотя они и были посыпаны песком, – дед рассуждал:
– Ну так, значит, Вася, тральщики сдадим, стапеля–то и освободятся. Антоха говорит: поток к началу лета пойдет. Работка у нас начнется! Пароходов наплодим на все океаны. Я, знаешь, про что думаю? Соединят Волгу с Доном, получится путь с Балтийского и с Черного морей на Каспий, оттуда на Арал, да по дороге новых морей сколько будет… Кораблики–то особенные понадобятся, такие, чтоб и для речного и для морского плавания годились. Вот и думаю: нам бы заказ такой взять. Лестно. В Сормове, говоришь, строят? Одно Сормово не управится, ты что! Ты, Вася, как–то легко смотришь.
Василий Матвеевич шел вместе с дедом Матвеем на Якорную – провожать Антона. С главным инженером завода и с главным инженером отдела капитального строительства Антон уезжал ночным поездом в Москву. Их вызывали в министерство на доклад о ходе реконструкции.
В доме была суматоха.
– Верочку за нас поцелуй, сынок, – говорила свое Агафья Карповна. – Бедная, она там одна, без родных. Бросил жену, как не совестно?
– Совестно, мама, очень совестно. Так вот и получается: то мать бросишь, то жену бросишь. Но ведь как в песне поется? «Жена найдет себе другого, а мать сыночка – никогда».
– Не греши о ней, нехорошо.
– А что – не греши? – заговорил Илья Матвеевич. – Жизнь, мать, жизнь! Одно потеряешь, другое найдешь. Не терял бы старого, и нового бы не находил. Вот диалектика.
– Диалектика! Слова–то пошли! До чего заработался, лысый.
Был тут при этих сборах и Алексей. Он пришел попрощаться с Антоном. Он видел, с какой радостью едет тот в Москву, – его ждет там Вера Игнатьевна. Антон шутит, разговаривает, а самого уже здесь и нету, там он, в Москве, с женой. Разве не видно, что только она у него сейчас в мыслях? Разве не позавидуешь ему?
