Текст книги "Луна и солнце"

Автор книги: Вонда Макинтайр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)

Внезапно Люсьен подался вперед с резким, гневным жестом. Он замер, устремив взгляд на папу, а когда к нему вернулось самообладание, у него побелели даже губы. Мари-Жозеф испугалась, что он лишится чувств.

– Если вы верите в своего бога, – произнес Люсьен, с трудом сдерживая ярость, – то должны признать, что он сотворил Мари-Жозеф де ла Круа смелой и решительной.

– Вы… – Иннокентия затрясло. – Вы и то создание, которое вы пытаетесь защитить, противоестественны и богопротивны!

Солнечный диск на западе уже стал опускаться за горизонт. Свет, льющийся сквозь окна, приобрел алый оттенок, заплясал в зеркалах, словно пламя, залил галерею, словно кровь.

Глава 28

Под усиленным конвоем прибыл испанский клад с затонувшего галеона. Примостившись на ступеньках русалочьей темницы, Мари-Жозеф, сама пленница, наблюдала, как мимо, поскрипывая, катит одна тяжело груженная золотом повозка за другой. Стража застыла на пороге шатра; стража застыла на пороге ее чердачной комнаты. Если раньше, когда она приходила навестить Шерзад, мушкетеры расслаблялись, то теперь удваивали бдительность.

Она могла бы спастись, выбравшись ночью через окно, по крышам, как показал ей Люсьен, но бежать было некуда. К тому же она не могла бросить Шерзад. Не могла покинуть Люсьена.

Русалка лежала, опустив голову на колени Мари-Жозеф. Язва у нее на плече увеличилась в размерах и загноилась. Раны от укусов на лодыжке не заживали. Она отказывалась есть и говорить.

– Пожалуйста, послушай, Шерзад. Если ты найдешь его величеству еще сокровища, он может смилостивиться…

Она умолкла, не в силах убедить даже себя саму в том, что король освободит ее подругу, и тем более не могла уверить в этом Шерзад.

– Мадемуазель де ла Круа!

Как только к Мари-Жозеф подошел мушкетер, Шерзад соскользнула в бассейн и ушла под воду. Она замерла на дне вверх лицом, невидящим взором уставившись перед собой и ожидая смерти.

– Пойдемте со мной.

Стражник отпер клетку, выпустив Мари-Жозеф, и тотчас снова запер за ней дверь.

К удивлению Мари-Жозеф, возле шатра ее поджидала Заши. Кобыла ткнулась в нее мордой, прося, чтобы ее погладили.

«Мне-то уж казалось, что все у меня отнято, – подумала Мари-Жозеф, – даже Заши: и жизнь Шерзад, и расположение брата, и общество сестры. И Люсьен».

Она ни разу не видела Люсьена после окончания пира, который, несмотря на отсутствие зажаренной русалки, произвел истинный фурор. Он длился и после заката, когда слуги убрали цветы и заменили их канделябрами, и после полуночи, когда слуги заменили оплывшие свечи и внесли новую перемену блюд. Впрочем, Мари-Жозеф не смогла проглотить ни кусочка.

Под конец пиршества его величество вручил шевалье де Лоррену кошель с тысячей золотых луидоров. Выполняя обязанности Люсьена, шевалье от имени монарха вознаградил месье Бурсена.

Одновременно стражники, учтиво поклонившись Люсьену, проворно и тихо его увели.

– Не беспокойтесь, – попросил он.

Но она с тех пор только и делала, что беспокоилась.

Она села в седло, и Заши загарцевала, норовя полететь стрелой и с легкостью обойти тяжелых коней королевской стражи. Мари-Жозеф успокоила ее, погладив по шее. Даже если Заши унесет ее отсюда, перелетев через дворцовые крыши, бежать ей все равно некуда.

Мушкетеры отконвоировали ее на холм, во дворец.

Вступив в зал заседаний совета, она невольно ахнула. Перед королем возвышались груды серебряных и золотых слитков, сундуки, полные золотых монет, горы золотых украшений и драгоценных камней.

Король задумчиво поигрывал тяжелой золотой чашей. Мари-Жозеф, сделав реверанс, преклонила перед монархом колени.

– Что говорит ваша морская тварь?

– Ничего, сир. Она не поет и отказывается от пищи. Если вы ее не отпустите, ее смерть будет на вашей совести.

– На моей совести множество смертей, мадемуазель де ла Круа.

– Но вы же не хотите совершить умышленное убийство? Мы – Люсьен, Ив и я – уже однажды избавили вас от греха. Мы спасли вашу душу.

– Почему вы не хотите оставить эту навязчивую идею? – вскричал король.

– Потому что моя подруга Шерзад в отчаянии, она умирает.

– Тварям неведомо отчаяние. Если русалка не угодит мне, я могу передать ее в руки святой инквизиции моего кузена.

Он поставил чашу на стол. Сегодня он был облачен в темно-коричневые и черные тона, лишь слегка смягченные золотым кружевом.

Он протянул Мари-Жозеф руку. Она сомкнула пальцы на его ладони, и он помог ей подняться на ноги, словно они вернулись на плавучий помост Большого канала и вот-вот сделают первые танцевальные па.

– А лучше съем ее – так будет милосерднее.

Мари-Жозеф хотелось расплакаться: «Вы же обещали! Вы великий король – и нарушаете свое слово! Как вы можете обмануть меня и Шерзад и разбить сердце Люсьену?»

– Ваше величество, – как можно спокойнее произнесла она, – в вашей власти уничтожить ее. В вашей власти погубить меня, и моего брата, и Люсьена, а он любит вас.

– Вы хотите сказать, что не любите меня, мадемуазель де ла Круа?

– Люблю, ваше величество, но не так, как Люсьен.

– Он любит вас больше, чем меня.

– Знаю, ваше величество, но это не означает, что он любит вас меньше. Что с ним, ваше величество?

– Он жив.

– Вы не?..

– Я всего лишь выгнал его агентов из числа своей стражи. Его тело причиняет ему такие страдания, что мне совершенно ни к чему его пытать.

– Я могу его увидеть?

– Я подумаю об этом.

– Сир, в вашей власти помиловать нас всех.

– Вы даже упрямее вашей матери!

Мари-Жозеф не выдержала и взорвалась:

– Она… Вы… Моя мать всецело предалась вам!

– Она отвергла…

Мари-Жозеф с безграничным удивлением увидела, как он погрустнел, а глаза его наполнились слезами.

– Она отвергла все, что я жаждал ей дать.

Он отвернулся и, овладев собой, принял свой обычный бесстрастный облик.

– Пойдемте со мною. Убедите ее исполнить мою волю.

На какое-то безумное мгновение Мари-Жозеф показалось, будто он говорит о ее матери.

Его святейшество остановился возле клетки, через прутья окропил русалку святой водой и произнес по-латыни молитву об изгнании дьявола.

– Отринь языческие обычаи, – возгласил папа, – прими учение Церкви и узришь жизнь вечную.

Шерзад зарычала.

– Если ты воспротивишься мне, на душу твою никогда не снизойдет мир.

Мари-Жозеф бросилась к клетке:

– Впустите меня!

Встревоженная, пугливая, Шерзад плавала туда-сюда по бассейну. Людовик с трудом встал с кресла-каталки. Мушкетеры отперли клетку. Мари-Жозеф кинулась к русалке, не дожидаясь короля, забыв не только о придворном этикете, но и об элементарных правилах приличия.

– Шерзад, милая моя, успокойся, пожалуйста!..

– Не вмешивайтесь, синьорина де ла Круа! – повелел Иннокентий. – Вы пренебрегаете моим советами себе же на погибель!

Мари-Жозеф сбежала на помост, а его величество остался на верхней ступеньке.

Шерзад увидела его и вскрикнула.

– Шерзад, не надо!

Русалка ринулась к Мари-Жозеф. Стремительно набрав скорость, она полетела к земным людям и, рыча, растопырив когти, бросилась прямо на короля. Мари-Жозеф кинулась к Шерзад и, обхватив ее, с грохотом обрушилась вниз. Ударившись о край лестницы, Мари-Жозеф задохнулась от боли. Шерзад лежала у нее в объятиях. При падении Шерзад разбила о ступеньки лоб, и теперь из глубокой царапины струилась кровь. Мари-Жозеф попыталась остановить кровотечение. Ее руки и платье немедля окрасились алым.

– Самоубийство – смертный грех! – наставительно изрек папа. – Перед смертью ей надлежит явить смирение и раскаяться, а не то я и вправду уверюсь, что она демоница.

Мари-Жозеф снизу вверх смотрела на властителей мира: на понтифика, полагавшего, что Шерзад хотела покончить с собой, и на короля, считавшего, что она пыталась его убить. Возможно, оба они были правы.

Шерзад приподнялась и запела гневную, яростную песнь. По лицу ее сбегали струйки крови. Она действительно походила сейчас на чудовище и могла испугать кого угодно.

– Что она сказала?

Мари-Жозеф замялась.

– Ну же, говорите!

– Она сказала… Простите, ваше величество, она сказала: «Беззубые акулы меня смешат». Она сказала: «А целая флотилия затонувших кораблей выкупит мою свободу?»

– И где же они покоятся?

– Она скажет мне после того, как вы ее отпустите.

– А кто поручится за нее?

– Я, ваше величество.

Она подумала, что сейчас он прогонит ее, выбранит злодейкой, обвинит во лжи.

– И вы не станете молить меня о снисхождении? К вам, к вашему брату, к вашему возлюбленному?

Мари-Жозеф помедлила, но потом покачала головой:

– Нет, ваше величество.

Шерзад неистово извивалась в ванне, опутанная сетью; сквозь ячейки летели брызги. Она кричала и билась, чувствуя близость моря и стремясь вернуться в родную стихию, чего бы это ни стоило.

– Шерзад, милая, осторожно, не поранься! – Мари-Жозеф с трудом просунула руку сквозь грубую петлю, пытаясь дотронуться до русалки, погладить, утешить.

Мари-Жозеф примостилась возле ванны Шерзад, под парусиновым навесом, на главной палубе флагманского корабля его величества. На верхней палубе в бархатном кресле сидел король, защищенный от солнечных лучей гобеленовой тканью. Он сказал одно слово капитану, и тот что-то крикнул команде. Матросы тотчас кинулись по местам, готовясь к отплытию.

Тут от причала отошла шлюпка флагмана и направилась к ним; гребцы налегали на весла. Мари-Жозеф уговаривала и успокаивала Шерзад, повторяя: «Все будет хорошо, вот увидишь…» Распутав сеть, она освободила застрявшую руку русалки. Тем временем шлюпка пристала к борту флагмана. Элегантный, в белом атласе и золотых кружевах, Люсьен, с трудом дотянувшись, передал свою шпагу-трость матросу и по веревочной лестнице забрался на борт. Мари-Жозеф кинулась к нему и взяла его за руки, сквозь замшу перчаток ощущая их изящество и силу. Никто и не подумал бы, что его доставили сюда прямо из тюрьмы.

– Люсьен, любовь моя…

– Простите.

Пошатываясь, он прошел к подветренному лееру, наклонился над бортом, и его вырвало.

– Корабль еще не снялся с якоря! – сказала Мари-Жозеф и принесла ему воды.

Пить он не стал, только умылся.

Заскрежетали якорные канаты, наматываемые на кабестан. Паруса раскрылись и тотчас надулись ветром.

– Уже снялся! – обреченно прошептал Люсьен и снова склонился над бортом.

– Бедняжка, – попыталась утешить его Мари-Жозеф, – вам скоро станет лучше, вы привыкнете…

– Нет, не привыкну, – возразил он.

Корабль едва заметно накренился, и Люсьен простонал:

– Уж лучше оказаться на поле брани… Под дождем… Уж лучше бы меня сбросила лошадь… Пусть я бы даже потерял шпагу… Уж лучше бы его величество оставил меня в Бастилии.

– Как вы можете так говорить!

– Окажите мне услугу, – взмолился он, – оставьте меня одного!

Во время плавания с Мартиники корабль сильно качало, и многих спутников Мари-Жозеф тошнило, но никто из них не испытывал и тысячной доли тех страданий, что стали уделом Люсьена. Галеон медленно шел в тихих прибрежных водах, однако Люсьену делалось все хуже и хуже. Мари-Жозеф не знала, кто внушал ей большие опасения, Шерзад или он. Король не выказывал к ним сочувствия. Даже когда шлюпка вышла на поиски русалочьих утесов, а корабль стоял на якоре, бросаемый то вверх, то вниз, Людовик терпеливо ждал. Мари-Жозеф уверилась, что он испытывал коварное наслаждение, лишив Люсьена высокого поста и синего жюстокора, ввергнув в опалу и заставив страдать.

Она тщетно уговаривала Шерзад съесть хоть рыбку; она тщетно уговаривала Люсьена выпить хоть чашку бульона.

Под навес ступил капитан. Он поклонился ей и объявил:

– Мое почтение, мамзель, его величество требует вас к себе.

Оказавшись в роскошной королевской каюте, Мари-Жозеф сделала реверанс.

– Ну и где же клад, который вы мне пообещали?

Она решила, что королю нездоровится из-за медленной изматывающей качки, и втайне порадовалась: так ему и надо!

– Ваше величество, Шерзад не может разглядеть океан с палубы. Пожалуйста, освободите ее. Если она расслышит в шуме волн нужные звуки, то покажет мне путь в пещеру.

– Я подумаю, – промолвил его величество.

Говоря так, он иногда действительно обещал поразмыслить, но чаще всего отказывал, не желая формулировать отказ прямо. Переубеждать его было бессмысленно. Мари-Жозеф снова присела в реверансе. Король отвернулся, тем самым давая понять, что аудиенция окончена.

– Ваше величество, – взмолилась она, остановившись у двери, – месье де Кретьен вам здесь совершенно не пригодится! Высадите его на берег, отправьте его в Версаль…

– Где у него столько друзей! – воскликнул его величество. – Он останется здесь, у меня на глазах, пока вы не найдете сокровища.

Мари-Жозеф удалились. Она осознала, что его величество держит мучимого морской болезнью Люсьена в заложниках на корабле, а Ива – в заложниках во дворце, пока ей не удастся обнаружить сокровища и его величество не вернется невредимым в Версаль.

На палубе она отерла Люсьену лицо влажным полотенцем.

– Не хочу, чтобы вы видели меня таким, – признался он.

– Вы видели меня после того, как хирург пустил мне кровь, – возразила Мари-Жозеф. – Если бы я делила с вами только радость и веселье, каким же я тогда была бы другом?

Он попытался улыбнуться:

– Вы – друг, преданный безраздельно.

– И безгранично.

С этими словами она взяла его за руку. Никакими иными ласками они до сих пор не обменивались. «Каково же, – размышляла она, – будет решиться на большее? Мне кажется, мое сердце просто не может биться быстрее», – подумала она.

– А в остальном вам не лучше? – спросила она. – Ваши нестерпимые муки утихли?

– У морской болезни есть одно преимущество.

– И какое же?

– Она позволяет забыть о других страданиях.

К ванне Шерзад подошли стражники, один вооруженный мушкетом, другой – дубиной. За ними следовали матросы, таща сеть и свернутую веревку.

Мари-Жозеф в ужасе вскочила:

– Что вы делаете?! Она находится под защитой его величества!

– Мы и выполняем приказ его величества, мамзель, – пояснил лейтенант. – Прошу вас, отойдите.

– Вы пришли ее освободить?! – воскликнула пораженная Мари-Жозеф, не веря своим глазам. – Только не пугайте ее!

Обращаясь к Шерзад, она запела простенькую, веселую детскую песенку: «Не сопротивляйся, Шерзад, вспомни, как тебя переносили в Большой канал! Король тебя отпускает, он сдержал слово!»

Шерзад повиновалась, хотя и не переставая извиваться. Двое матросов распустили сеть, подняв ее как люльку. Волосы у Шерзад потускнели и сбились колтунами, глаза ввалились, припухлости на лице опали и покрылись выступившими венами. Ее кожа, некогда оттенка красного дерева, побледнела и сделалась серой, раны по-прежнему были воспалены.

Мари-Жозеф двинулась следом за Шерзад. Матросы перенесли ее на нос корабля. Шерзад тихонько жаловалась и напевала, не в силах унять дрожь.

– Прощай!

«Прощай», – пела она, и голос ее то и дело прерывался.

Но вместо того чтобы освободить Шерзад, матросы стянули сеть, обездвижив русалку, связав ей руки, опутав когтистые ступни, не давая пошевелиться. Шерзад пронзительно закричала. Мари-Жозеф, издав протестующий вопль, повисла на сети. Грубые веревочные ячейки ссадили ей кожу.

Мушкетер схватил ее и оттащил, как она ни упиралась и ни билась. В полуобмороке от морской болезни и вынужденного голода, Люсьен, шатаясь, поднялся на ноги и вытащил шпагу из ножен. Он поставил подножку одному из стражников, подбив его тростью, и, нетвердо держась на ногах, зашагал к Мари-Жозеф.

Лейтенант выхватил пистолет и почти приставил к голове Мари-Жозеф.

– Сдавайтесь! – приказал он Люсьену.

Люсьен замер, а потом положил бесполезную шпагу и поднял руки. Матрос швырнул его на палубу. Не в силах поверить, что с ним так обходятся, Люсьен попытался было встать, но тут почувствовал у себя на горле острый клинок абордажной сабли. Мари-Жозеф что есть мочи лягнула лейтенанта по колену. Он с проклятием отбросил ее, и она, отлетев в сторону, ползком двинулась к Шерзад, оглушенная падением.

Тут прямо в руки Мари-Жозеф, подскакивая на досках, покатилась шпага-трость Люсьена. Схватив ее, Мари-Жозеф с усилием поднялась и, стараясь никого не подпускать к себе, стала размахивать шпагой. Мушкетеры отступили со смехом, ведь она даже не заметила наведенного на нее пистолета.

– Сложите оружие или я убью его! – крикнул лейтенант.

По шее Люсьена сбежала капля крови, запятнав белую рубашку.

Мари-Жозеф и Люсьен оказались в меньшинстве, их сопротивление было сломлено, и каждого из них сделали заложником, угрожая жизни другого.

Мари-Жозеф опустила шпагу, обманутая и побежденная. В ярости она отшатнулась, когда мушкетер попытался было взять ее за руку. Ей оставалось лишь бессильно глядеть, как матросы спускают Шерзад меж руками золоченой резной фигуры на носу корабля и подвешивают под бушпритом. Стражники отвели мушкеты и сабли и позволили Люсьену подняться на ноги.

– Вот теперь она сможет увидеть и услышать океан.

С этими словами его величество отобрал у Мари-Жозеф шпагу Люсьена.

– А ведь вы давали мне слово чести, месье де Кретьен.

Король опустил острие шпаги на доски палубы и наступил сапогом на клинок дамасской стали. Клинок запружинил, лезвие оставило на дереве глубокую царапину. Король снова наступил на клинок. С мрачным видом он атаковал его в третий раз. Наконец шпага переломилась. Все это время Люсьен не дрогнув наблюдал за казнью.

Его величество отбросил рукоять на палубу и швырнул сломанный клинок за борт.

Шерзад висела под бушпритом в сети. Веревки глубоко врезались ей в бока и в бедра; грудь резной фигуры впивалась в спину, не давая лишний раз пошевелиться. Однако соленые брызги омыли и взбодрили ее. Открыв рот, она смаковала их на языке, наслаждаясь вкусом и запахом дома.

Она умирала, но решила бороться до конца.

Весь вечер она хранила молчание, отказываясь отвечать Мари-Жозеф и прокладывать маршрут кораблю. Но с приближением ночи она запела голосом хриплым и грубым.

– Она согласна! Она укажет нам путь в пещеру! – перевела глупенькая, доверчивая Мари-Жозеф.

Солнце уже опускалось за горизонт. Шерзад пела, прислушиваясь как могла к очертанию морского дна. В сумерках, во время затишья между днем и ночью, ветер стих, а с наступлением темноты переменился. Капитан отказывался безрассудно подходить столь близко к незнакомому берегу, но беззубая акула, король, приказал ему повиноваться.

Корабль двинулся вперед, и Шерзад выводила трели с волнением и страхом.

Остроконечная зазубренная подводная скала, точно гигантский хищник, впилась в тело корабля. Киль заскрежетал по камню, скала сокрушила его, вдребезги разбивая шпангоут. Шерзад бросилась вперед, натянув сеть и раня себя врезающимися в плечи и бедра грубыми веревками.

Однако сеть выдержала, и русалка не сумела освободиться. Корабль сел на мель, капитан зашелся яростным криком, Мари-Жозеф завизжала в ужасе. Шерзад рассмеялась безудержным, страшным смехом, готовясь умереть, ибо замысел ее не удался.

Солнце опустилось в море, за ним последовала ущербная луна, а русалка по-прежнему висела между руками золоченой резной фигуры на носу корабля.

Глава 29

Мари-Жозеф, закутавшись в одеяло, съежилась в комочек на палубе; на душе у нее скребли кошки. Она попыталась было убедить Людовика, что Шерзад случайно посадила корабль на мель, но, поскольку и сама в это не верила, не сумела это доказать и лишь поневоле убедила его, что была посвящена в коварные планы русалки.

«Неужели он не понимает, – думала она, – что Шерзад лишь отвечает обманом на обман и предательством на предательство?»

Несчастный случай имел одно приятное последствие. Когда начался отлив и флагман сел на камни, безумная качка сменилась стоном и скрежетом поврежденного шпангоута, и Люсьен заснул впервые с начала плавания. Его белокурые волосы мерцали в свете звезд. К великому облегчению Мари-Жозеф, сабельная рана у него на шее оказалась царапиной, неглубокой и недлинной.

Все осталось по-прежнему. Корабль не получил серьезных пробоин. Капитан сказал, что с началом прилива они возобновят плавание.

«А что потом? – задавала себе вопрос Мари-Жозеф. – Они больше не доверят Шерзад выбирать маршрут и не станут меня слушать. Неужели они подвергнут ее пыткам, или убьют, или, вернувшись в Версаль, отдадут папе Иннокентию?»

Внезапно ночь огласилась негромкой мелодией. Это Шерзад запела колыбельную, которой морские люди убаюкивают своих младенцев.

Мари-Жозеф стала вторить русалке. Капли росы покрыли одеяло у нее на плечах, ее волосы, сияющую корабельную краску и позолоту.

Мари-Жозеф почти заснула и тут же встрепенулась. Окончательно проснувшись, она подняла голову и тихонько запела.

Стражник на носу корабля задремал было, уронив голову на грудь, снова вскинул голову, обводя вокруг изумленным взглядом, взвел курок. Он получил приказ при попытке к бегству застрелить Шерзад. Снова уронил голову и захрапел.

Мари-Жозеф выскользнула из-под одеяла, украдкой подобрала валявшуюся на палубе шпагу-трость Люсьена и повернула рукоять. Раздавшийся лязг показался Мари-Жозеф громче скрежета, с которым киль протаранили подводные камни. Однако никто не проснулся.

Она вытащила из ножен сломанный клинок. От него остался обломок длиною примерно в ладонь, с явно не утратившим остроты лезвием. Сняв туфли, Мари-Жозеф осторожно пробиралась по палубе. Она тихонько прокралась мимо стражника, вползла на бушприт и стала пробираться по нему, трепеща от шелеста собственных юбок, боясь хотя бы одним неверным, неловким движением разбудить стражника. Но песнь Шерзад наслала на него очарованный сон и словно невидимыми крылами объяла Мари-Жозеф.

Глаза у Шерзад горели алым огнем.

– Не забывай, теперь моя жизнь – в твоих руках, храни меня в своем сердце.

Мари-Жозеф просунула обломок клинка под веревку сети. Под стальным лезвием та распалась на отдельные волокна. Потом Мари-Жозеф перерезала еще одну веревку и еще. Грубые веревки быстро затупили клинок. Она стала перепиливать стропы, сильнее налегая на обломок шпаги. Шерзад встрепенулась, заволновалась, забилась, там просунув ступню сквозь дыру в сети, здесь прорвав веревки когтями. Голос у нее пресекся, и колыбельная растворилась в стонах. За спиной у них мушкетер всхрапнул и проснулся.

– Нет! – вскрикнул он.

Шерзад издала торжествующий, пронзительный вопль. Она вырвалась из сети и кубарем полетела в море. Возле уха Мари-Жозеф просвистела пуля и с шипением упала в воду. Мари-Жозеф в ужасе затаила дыхание, сжимая одной рукой обломок шпаги, а другой – бушприт. Она стала в отчаянии вглядываться во тьму, надеясь, что Шерзад не ранена.

И тут лицо Мари-Жозеф обдал целый фонтан прохладных соленых брызг. Шерзад рассмеялась, крикнула преследователям что-то насмешливое, словно бросая вызов, и исчезла.

Корабль застонал и снялся с мели. Мари-Жозеф схватилась за бушприт, потрясенная, вне себя от счастья.

– Спускайтесь на палубу, мадемуазель де ла Круа.

Она повиновалась его величеству и сползла на палубу, стыдясь, что король и свита увидят ее ноги, открытые до колен. Как только она слезла на палубу и обернулась, двое мушкетеров навели на нее пистолеты, а трое матросов угрожающе подняли пики.

– Пожалуйста, верните его величеству мою шпагу.

Люсьен стоял без шляпы; он казался невозмутимым и бодрым, словно и не спал.

– Передайте шпагу эфесом вперед.

Ее жизнь, а может быть, и жизнь Люсьена зависела от того, сумеет ли она сдаться, не подвергая хотя бы тени опасности короля, даже с обломком шпаги. Она сделала, как сказал Люсьен. Людовик принял ее капитуляцию.

Матросы увели Мари-Жозеф и втолкнули в трюмный отсек, где хранились скользкие, покрытые водорослями якорные канаты.

Сидя в душном маленьком помещении, она потеряла счет времени. То ей казалось, что уже начался день, то мнилось, будто уже наступила ночь; но когда у нее под ногами застонал и сдвинулся киль, она поняла, что только-только рассвело.

«А вдруг они направили корабль на рифы и бросили, а меня оставили здесь одну взаперти? – размышляла она. – Только бы взяли с собой Люсьена. Того, кто так ненавидит море, нельзя топить!»

Тяжело вздохнули помпы, забирая воду. Корабль снялся с мели. Когда он вошел в воду, откуда-то издалека, из морских просторов, донесся голос Шерзад и гулко, словно в барабан, ударил в корабельную обшивку. Не помня себя от удивления и восторга, Мари-Жозеф откликнулась на ее зов. Видимо не расслышав ее, Шерзад снова заговорила, умоляя ответить. «Ну же, скорее, – взмолилась она, – не молчи, я больше не в силах выносить безмолвие!»

В отчаянии Мари-Жозеф заколотила кулаками в переборку, пока не набила на исцарапанных руках синяки.

Открылся люк, Мари-Жозеф ослепил поток хлынувшего света.

– Довольно, хватит шуметь! – Перед нею стоял король. – Вы уже третий раз на дню исчерпали мое терпение.

– Неужели вы ее не слышите? Я освободила ее, и она сдержала слово, она покажет мне ту самую пещеру.

– Я ничего не слышу. Она исчезла.

– Тише! Послушайте.

Король прислушался, храня скептическое молчание. Ему удавалось различить только покачивание корабля, жалобные стенания снастей и переборок, грохот помп. Но где-то в глубине, под бременем всего этого шума, раздался голос Шерзад, пропевший несколько низких мелодичных нот.

– Она наделит вас сокровищами. Она говорит, что весь песок на дне усыпан золотом и драгоценными камнями. Она укажет их вам ради моего спасения, невзирая на то что вы обманывали ее и не выполняли обещания. А потом… она объявит войну земным людям.

– Я все время думаю, – произнес Людовик, – уж не объявила ли она войну вам.

Король никогда не дарует ей прощения, даже если она найдет клад. Король никогда не вернет Люсьену своего прежнего расположения. Мари-Жозеф гадала, простит ли Люсьен ее когда-нибудь…

На палубе Люсьен пристально вглядывался в рассветное мерцание моря, надеясь заметить Шерзад. Спрятав свою сломанную и затупленную шпагу в ножны, он опирался на нее и одновременно держался за леер, готовясь к очередному приступу морской болезни.

К нему подошла Мари-Жозеф.

Люсьен поднял на нее глаза:

– Вы совершенно, абсолютно великолепны.

Она встала рядом с ним на колени и взяла его за руку.

Капитан поклонился королю:

– Корабль готов вернуться в Гавр, ваше величество, но я не могу гарантировать спокойное море.

Мари-Жозеф поискала русалку на горизонте, в серебряных бликах рассвета. Она позвала ее, но не дождалась ответа. «Она где-то там, – подумала Мари-Жозеф, – но в открытом море так трудно обнаружить крохотную точку…»

– Хорошо, – откликнулся его величество, – возвращайтесь в Гавр.

И тут где-то вдалеке совершенную гладь моря нарушил едва заметный всплеск.

– Смотрите! – воскликнула Мари-Жозеф. – Вон там! Она там!

– Это всего-навсего рыба, – проворчал капитан, однако, если над его страхами не могла возобладать жажда сокровищ, это оказалось под силу велению короля. Капитан взял курс на Шерзад, но выставил на носу матроса с лотлинем и наотрез отказался ввести корабль в пещеру, которую укажет Шерзад.

– Вдруг она задумала нас погубить, ваше величество? – с опаской произнес он. – Взгляните на карту, учтите ветер. В пещеру-то мы войдем, а вот сможем ли выйти?

Мари-Жозеф изнывала от беспокойства, пока матросы спускали на воду шлюпку. Они не хотели брать с собой ни ее, ни даже Люсьена, но король, забравшись в шлюпку, потребовал, чтобы Мари-Жозеф сопровождала его, и ни словом не выразил своего неудовольствия, когда по веревочной лестнице к ним спустился Люсьен.

«Он надеется, что в маленькой лодке моему другу станет еще хуже», – осуждающе подумала Мари-Жозеф. Однако, к ее облегчению, Люсьен стал лучше переносить качку.

Матросы налегли на весла, следуя за Шерзад, но не скрывали своих опасений. Как только им казалось, что пассажиры их не слышат, они начинали взволнованно перешептываться. Они боялись Шерзад, боялись каких-то новых ее уловок, боялись засады. Мари-Жозеф не могла винить их за это. Более того, она не могла бы винить Шерзад, если бы худшие опасения матросов оправдались.

Русалку она замечала только изредка. Шерзад тоже боялась сетей и ружей, взрывов и залпов, боялась, что ее оглушат и, бесчувственную, вновь возьмут в плен. Она замерла в нерешительности у входа в пещеру, готовая в любой миг броситься в бегство.

Мари-Жозеф остановила шлюпку в опасных водах, едва скрывавших острые, словно когти, утесы. У входа в пещеру Шерзад взвилась над водой, взмахнула раздвоенным хвостом в воздухе, нырнула и была такова.

– Это здесь, – сказала Мари-Жозеф.

Матросы разделись до пояса и, подняв брызги, один за другим попрыгали за борт.

– Отправьте на поиски всех ваших людей, – повелел король.

– Ваше величество, – возразил капитан, – остальные не умеют плавать. Они должны сохранить силы, да и жизнь, – ведь кому-то надлежит отвезти нас обратно.

– Что ж, хорошо, – неохотно согласился король.

Ныряльщики погружались в воду, всплывали и снова исчезали. Вскоре их уже била дрожь. Один всплыл, заходясь в приступе кашля, полумертвый от изнеможения. Людовик позволил ему пять минут отдохнуть.

– Русалка коварно обманула вас, мадемуазель де ла Круа, – сказал король.

– Корабли с сокровищами прямо под нами, – пролепетала Мари-Жозеф.

– Ныряйте! – приказал король измученному матросу.

Мари-Жозеф запела, прося у Шерзад более определенных указаний, но не получила ответа.

– Она уплыла. Возможно, я больше ее не увижу.

Она заплакала, и только прикосновение руки Люсьена хоть немного смогло ее утешить.

Далеко-далеко морскую гладь нарушил едва заметный всплеск, потом другой, потом третий, и еще, и еще… Внезапно испугавшись, Мари-Жозеф задрожала.

В фонтане брызг на поверхность всплыл тот самый смертельно усталый матрос: он бился, брыкался и выкрикивал что-то бессвязное. Его товарищи всплыли вслед за ним. Гребцы схватились за пики и весла, опасаясь появления акул.

– Во славу его величества!

Ныряльщики воздели руки. Золото и драгоценности, которые они сжимали в ладонях, снова увлекли их под воду. Они с усилием доплыли до шлюпки и стали высыпать сокровища к ногам короля.

Мари-Жозеф и Люсьен возвращались в Версаль в закрытом экипаже, в самом конце длинного каравана, груженного сокровищами. Его величество ехал в открытой коляске. Ацтекское золото покрывало его словно доспехи, украшало конскую упряжь и даже спицы колес. Повозки с сокровищами сопровождала сотня мушкетеров. Подданные выстраивались вдоль дороги, кричали «ура!» своему монарху и с удивлением рассматривали караван.

Мари-Жозеф выглянула из-за тяжелых занавесок. Сквозь щель немедля проникла дорожная пыль, донеслись крики толпы.

– Он должен признать, что был не прав, – сказала Мари-Жозеф, – это мы были правы!

– Нет, – возразил Люсьен. – Ему не важно, кто был прав, а кто нет. Важно лишь, что мы ему не повиновались.

– Но это какой-то абсурд.

– Он никогда не позволит себе простить нас, – с театральным вздохом произнес Люсьен. – Я смиренно приму всю тяжесть монаршего гнева… Коль скоро он не пошлет нас на галеры и не отправит в море до конца наших дней.