Текст книги "Луна и солнце"
Автор книги: Вонда Макинтайр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)
Глава 24
Золотые солнечные диски, позолоченные канделябры, утопающие в свежих цветах, благоухание апельсиновых деревцев и сильных духов, гобелены тонкой работы и прекрасные картины угнетали Мари-Жозеф. Следуя за мадам и Лоттой, она задержалась на пороге Салона Аполлона. Сзади напирали придворные, и, войдя, она поневоле замерла, не в силах пошевелиться.
Церемониймейстер ударил жезлом оземь:
– Его величество король.
Все мужчины разом сорвали шляпы с пышными перьями. Придворные расступились, пропуская монарха. Мари-Жозеф осталась в свите мадам и Лотты, чуть ли не в первом ряду, слишком хорошо различимая в толпе, и потому не могла незаметно выскользнуть и броситься к Шерзад. Голос Шерзад что-то нашептывал ей, но она не могла понять, наяву ли его слышит или только воображает в давке, шуме, в хаосе запахов и в жаре.
«По-моему, мне впервые стало жарко в Версале», – подумала она.
Она заглянула Лотте через плечо. Повсюду вид заслоняли высокие причудливые фонтанжи дам и высокие, напоминающие львиные гривы парики мужчин.
Все склонились в поклоне. Еще не присев в реверансе, Мари-Жозеф успела разглядеть короля. Он сменил медно-рыжий парик на белокурый. Блестящие локоны изящно подчеркивали темно-голубые глаза его величества. Пышные белые перья ниспадали со шляпы. Огненно-алый бархат платья покрывали золотое шитье и рубины. Он явился в старомодных широких штанах ренграв, напоминающих женскую юбку, и в башмаках с бриллиантовыми пряжками и высокими алыми каблуками.
– Он словно помолодел, – прошептала мадам на ухо Лотте. – Именно таков он был в юности!
Голос ее задрожал.
– Блистательный… прекрасный…
Глаза ее наполнились слезами.
Мадам, которая не уставала потешаться над придворными дамами, стремившимися казаться моложе своих лет, и над собой, даже не пытавшейся скрыть свой истинный возраст и признаки старения, чуть было не расплакалась. Дородная герцогиня оперлась на руку Лотты, и та взглядом подозвала Мари-Жозеф, подхватившую герцогиню под другой локоть и поддержавшую ее.
– Позвольте отвести вас в ваши покои, мама, – предложила Лотта.
– Нет, – прошептала в ответ мадам. – Его величеству не понравится наш уход.
С этими словами она выпрямилась, дрожа, но пытаясь овладеть собой и скрыть волнение.
Его величество взошел на трон. Его сыновья и внуки заняли полагающиеся места.
– Его святейшество папа римский Иннокентий.
Сопровождаемый свитой кардиналов, облаченный в белоснежные одеяния, в зал вступил Иннокентий. За ним следовал Ив, держа серебряную, отделанную хрусталем дароносицу, которая под покровом литых серебряных звезд хранила Святой Дар – тело Христово. Ив поставил ее перед троном Людовика. Хрустальные окна-проемы, словно линза, увеличили гостию.
– Мы приветствуем вступление в силу нашего договора, – произнес Иннокентий.
– Мы тоже, кузен, – откликнулся Людовик.
Церемониймейстер вновь ударил жезлом оземь:
– Его величество Яков Английский и ее величество королева Мария.
В зал вступил Яков, ведя под руку Марию Моденскую. Они были облачены в наряды из белого бархата, сплошь расшитого жемчугом, – дары его величества. Мари-Жозеф судорожно прижала ладонь ко рту, опасаясь расхохотаться над безумным фонтанжем королевы. Она безошибочно различила руку Халиды и подумала: «Надо срочно решить, как отправить сестру домой, иначе королева Мария похитит ее и увезет к себе, на холодные Британские острова!»
– Кузен, – почти не пришепетывая, объявил Яков, – я приготовил вам подарок.
Тотчас вбежали полуголодные маленькие ирландские рабы королевы, пошатываясь под тяжестью огромной картины в золотой резной раме, скрытой белым шелковым покровом. Людовик стремительно подался вперед, спохватился и непринужденно откинулся на спинку трона, притворившись, будто просто поменял положение. Он ценил полотна великих мастеров; среди любимейших экспонатов его коллекции были картины Тициана, дары итальянских правителей. Если Яков преподнесет ему еще одну, то только купив на собственные деньги Людовика, но это было не столь важно.
Яков отдернул белую ткань, и взорам собравшихся предстал большой портрет, на котором, выше человеческого роста, был весьма лестно запечатлен сам Яков, в горностаевой мантии и при королевских регалиях.
– Чтобы мы никогда не расставались, – заключил Яков.
– И вместе возглавили поход против еретиков, – добавила Мария.
Его величество одобрительно кивнул Якову и Марии. Маленькие рабы с трудом отнесли портрет в сторону и прислонили его к стене, дабы представленный на нем монарх мог следить за происходящим, а Яков встал так, чтобы видеть портрет.
– Его величество шах Персии.
«Вот уж, наверное, поломал голову церемониймейстер, провозглашающий прибытие высоких гостей! – подумала Мари-Жозеф. – Откуда ему знать, каким правилам следовать, кого объявлять первым, а кого – потом? Может быть, его величество ввел новые правила для этого собрания царствующих особ?»
В тронный зал вступил шах в великолепном золотом восточном одеянии и золотой тиаре из нескольких венцов. Он прижал руку к челу, а затем к сердцу. Людовик учтиво кивнул. За шахом последовали его визири и свита, в шелковых кафтанах и белых тюрбанах, и служители, сгибающиеся под тяжестью длинных змеев – прекрасных персидских ковров. Их они раскинули на полу перед его величеством – один за другим, один поверх другого, все пятьдесят, каждый следующий более изысканный, более яркий, чем предыдущий, – пока стопа ковров не достигла половины человеческого роста. Верхний ковер скрыл все остальные, спустившись до полу, словно паря, пытаясь оторваться от земли и взлететь, как ковер-самолет из сказок Шахерезады.
Шах произнес речь; визирь перевел.
– Примите этот скромный дар в знак нашего уважения и любви, о наш союзник, Людовик Великий, властитель христианского мира.
Церемониймейстер вновь ударил жезлом оземь:
– Принц земли Ниппон!
Принц был невысок ростом и изящен, с прямыми черными блестящими волосами, уложенными в замысловатый узел. Его сопровождала свита из десятка воинов в красных лакированных доспехах. Принц был облачен в несколько кимоно осенних цветов и узоров, очень широкие белые штаны и вооружен двумя изогнутыми мечами. Если одеяния французских придворных подчеркивали и увеличивали их рост, облачение принца подчеркивало и увеличивало плечи и ширину грудной клетки.
– По велению сёгуна Цунаёси от имени императора Хигасиямы, величайшего монарха Востока, приветствую вас, величайший монарх Запада.
Его свита внесла сундуки черного и красного лака, расписанные золотыми драконами. В них покоились пятьдесят свернутых рулонов узорчатого шелка и пятьдесят нефритовых фигурок на шелковых шнурах, выточенных столь искусно, что казалось, щенок вот-вот спрыгнет с ладони принца и примется бегать по залу, а лягушка заквакает и ускачет в ближайший пруд, своим прыжком нарушив его зеркальную гладь. Изгибы нефрита соединялись и переплетались столь изощренно, что нельзя было постичь, как их смогла вырезать человеческая рука.
Наконец из складок своей верхней одежды принц извлек длинный узкий ларчик красного лака, совсем простой.
– Это величайшее сокровище работы нашего прославленного художника.
Встав на колени, он поставил ларчик на маленький лакированный столик, внесенный двумя его служителями, благоговейно поднял крышку, достал из ларчика свиток и развернул его. Изнанка и кайма свитка были из тонкого шелка с изысканным узором, но сам свиток оказался всего лишь листом белой бумаги с тремя каракулями, выведенными черными чернилами. Принц держал свиток с таким почтением, словно это были мощи святого или оригинал Евангелия. Придворные начали перешептываться. «Подумать только, даже сиамские послы привозили подарки получше!» – шепнула мадам на ухо Лотте.
Его величество кивнул принцу, ничем не обнаружив своего разочарования или недовольства.
– Наши союзники, военные вожди гуронов!
В зал вступили плечом к плечу двое американских дикарей, постарше и помоложе, в расшитых бусами одеяниях из оленьих шкур, вооруженные массивными стальными ножами и щеголяющие шляпами парижской выделки. Входя в зал, они не сняли шляп, и никто не указал им на нарушение этикета. Они ни разу не поклонились; они ни разу не улыбнулась, хотя Мари-Жозеф показалось, что губы младшего едва заметно дрогнули. На лице гурона постарше залегли глубокие морщины скорби и тяжкого опыта, ибо он пережил разрушение своего селения, гибель своей семьи и своих близких. Выжившие представители его племени были союзниками французов ровно настолько, насколько был им Яков Английский и его двор в изгнании.
Двое слуг внесли в зал каноэ из бересты и положили к ногам короля. Молодой гурон развернул рубаху белой оленьей кожи; она была отделана бахромой и расшита иглами дикобраза, образовавшими сложные геометрические узоры.
Его величество улыбнулся:
– Вы присылали мне свивальники с бусами, когда я был младенцем. А теперь мне, старику, куда как пристал ваш дар – узорная рубаха, ни дать ни взять саван.
Старший гурон раскрыл небольшой кожаный сверток и извлек из него трубку, украшенную золотисто-коричневыми, с белыми кончиками перьями.
– Мы привезли вам трубку мира, – сказал молодой вождь на безупречном французском, – в ознаменование нашего союза.
Они сложили дары к ногам его величества.
– Ее величество царица Нубии!
Царица Нубии, с эбеновой кожей, волосами и глазами, была красавицей, равной которой Мари-Жозеф видеть не доводилось. Ее диадема состояла из множества крошечных золотых и лазуритовых бусинок, издававших мелодичный звон при каждом ее движении. Она была облачена в подобие льняной, тонкой, словно шелк, прозрачной туники, подчеркивающей очертания ее тела и нисколько не скрывающей его изгибы. Лишь широкое золотое ожерелье и золотой пояс таили от нескромных взглядов ее грудь и бедра. В тронный зал ее внесли на ложе восемь темнокожих служителей, за нею следовали четыре девы с опахалами, почти столь же пленительные, сколь и она. Еще четверо из ее свиты привели в тронный зал ее дары. Заметив их, придворные удивленно зашептались, ведь им не случалось видеть, чтобы лошади взбирались по дворцовым лестницам, и даже само появление этих необычайных полосатых лошадей, запряженных четверкой в охотничью колесницу, производило сильное впечатление. На золотых бортах колесницы были выгравированы сцены охоты на антилоп с гепардами. Целые пригоршни сердоликов, бирюзы и лазурита пришлось растолочь, чтобы придать цветам сверхъестественную насыщенность.
В зале раздался гулкий раскатистый рык. Мари-Жозеф испуганно затаила дыхание, решив, что это громко вскрикнула Шерзад и что все ее услышали, но тут придворные, стоявшие у входа, удивленно ахнули и попятились.
В тронный зал, стуча и скребя когтями по паркету, вступили шесть гепардов с пятнистой золотистой шкурой, сияющей ярче любого металла. На каждом красовался ошейник, усеянный драгоценными камнями, у каждого своими, а к ошейнику были прикреплены сразу два поводка, ведь каждого гепарда вели по двое охотников.
Все невольно отшатнулись, кроме мадам, а значит, и Лотты с Мари-Жозеф, ибо мадам гепарды совершенно очаровали.
– Вы прославились как доблестный охотник, – произнесла царица. – Я приношу вам в дар охотничью колесницу и созданий, способных догнать любую дичь, – гепардов, выросших на равнинах моей страны.
– Ваши дары столь же несравненны, сколь и ваша красота, великая царица, – учтиво поблагодарил его величество.
Мари-Жозеф опустила глаза: на место рядом с нею проскользнул граф Люсьен.
– Корабль отплыл, – тихо сказал он. – Но пожалуйста, не слишком тешьте себя надеждами.
– Мне остается только надеяться, – так же тихо возразила Мари-Жозеф.
Воспользовавшись тем, что глашатай стал зачитывать договор о сотрудничестве и взаимопомощи между Людовиком и папой и в зале надолго воцарился мерный гул латыни, Мари-Жозеф прошептала:
– Граф Люсьен, почему вы стали меня защищать? Почему вы стали защищать Шерзад?
– Потому что осознал вашу правоту. Если его величество прикажет зарезать русалку, то ничего не выиграет. Если сохранит жизнь морской женщине, получит огромный выкуп.
– Это единственная причина?
Не отвечая, Люсьен отвернулся и стал смотреть, как его монарх уступает часть своей власти Римско-католической церкви.
Мари-Жозеф ехала верхом на Заши по дорожке, проложенной вдоль Зеленого ковра. Посетители там и сям рассаживались на траве, устраивая пикники. Придворные его величества оставили сады, чтобы подготовиться к Карусели. То и дело слышалась камерная музыка, исполняемая скрытыми за подстриженными деревьями и кустарниками квартетами. Фоном для веселых мелодий и лепета фонтанов служил неумолчный скрип и стон насосов.
Неожиданно гармонию прелестного пейзажа и благозвучных мелодий нарушило появление тяжелой повозки: она неуклюже подкатила к самому фонтану Аполлона. Из нее выпрыгнули человек десять, вооруженных баграми и стрекалами. С крупного жеребца соскочил шевалье де Лоррен и возглавил шествие незваных гостей к шатру.
Мари-Жозеф пустила Заши галопом. У шатра она бросила наземь ящик для живописных принадлежностей, одним духом спешилась и, не привязывая Заши, бросилась внутрь:
– Сударь! Остановитесь, именем короля!
Лоррен отвернулся от лабораторного стола Ива:
– Пожалуйте ключ от клетки, мадемуазель де ла Круа!
– Время еще не пришло! Еще только полдень! Его величество обещал…
– Успокойтесь! Его величество приказывает морской твари исполнять акробатические трюки перед его гостями.
Он потряс прутья клетки:
– А ну, прыгни, морская тварь!
– Нет!
Шерзад высоко взвилась над водой и с шумом и брызгами низверглась, чуть было не разбившись о бордюр фонтана.
– Она не может прыгать, там совсем тесно, вы же сами видите, не надо тыкать в нее стрекалами!
Мари-Жозеф встала у двери, загораживая клетку и лихорадочно пытаясь придумать, как же им помешать.
– Его величество повелевает ей показать акробатические трюки в Большом канале.
Хотя Шерзад пришлась бы по вкусу смена обстановки, Мари-Жозеф не могла до конца унять свои подозрения.
– А почему за ее переводом в Большой канал надзираете вы, а не граф Люсьен?
– Потому что месье де Кретьен выполняет более важные обязанности или, быть может, потому, что он утратил расположение его величества.
– А почему его величество… почему вы не вызвали меня и не велели объяснить все Шерзад? – Она махнула рукой в сторону вооруженных людей. – Вам не стоило…
– Разумеется, я предлагал, – возразил Лоррен, – стремясь сделать вам любезность. А не вызвал вас потому, что, когда я хочу с вами поговорить, вы норовите ускакать от меня на самой быстроногой лошади в королевстве!
– У меня были на то причины!
– Так что же, мне передать его величеству, что его морская тварь отказывается ему подчиняться?
– Нет, – сказала Мари-Жозеф. – Но прошу вас, уберите багры и стрекала. Если вы не будете ее пугать, она, возможно, согласится перебраться в парусиновую люльку, и вы без помех перевезете ее в Большой канал.
Она отворила клетку и кинулась к Шерзад, замершей неподалеку, посвистывающей и мурлычущей: так она забрасывала Мари-Жозеф вопросами. Мари-Жозеф объяснила ей, что ее ждет.
Слуги спустили в воду люльку, и Шерзад нервно, испуганно несколько раз проплыла вокруг нее. У нее до сих пор не прошли синяки, оставленные сетью во время пленения.
– Шерзад, милая, верь мне, пожалуйста! – взмолилась Мари-Жозеф. – Большой канал намного шире и чище фонтана, тебе там будет лучше!
Шерзад прикоснулась к люльке. Когда она нерешительно заплыла внутрь, Мари-Жозеф подумала: «Она доверяет мне, но насколько я могу доверять месье де Лоррену? Вдруг это всего-навсего уловка, чтобы передать ее месье Бурсену? Но если бы они хотели убить ее, то могли бы поразить ее копьем или выстрелить в нее еще издали», – мысленно возразила она самой себе.
У Мари-Жозеф не оставалось выбора. Она уговорила Шерзад спокойно сидеть в люльке, чтобы слугам не пришлось бить ее или опутывать сетью.
С бешено бьющимся сердцем, мучимая опасениями, Мари-Жозеф сопровождала Шерзад, держа ее за руку. Вырвавшись из фонтана, Шерзад вертелась, егозила и пела, предвкушая свободу. Если Лоррен обманет ее, ничто не помешает ей защищаться.
И тут со склона Зеленого ковра к ним неуклюже сбежал месье Бурсен.
– Ах, какое счастье, что я вас застал! – воскликнул он. – Можно зарезать ее прямо сейчас? Пожалуйста, следуйте за мной, скорее…
– Нет! – крикнула Мари-Жозеф. – Его величество даровал ей жизнь до полуночи!
Она в ярости обернулась к Лоррену. Шерзад пронзительно закричала. Ударив когтями, она со свистом рассекла парусину люльки, оставив длинную прорезь.
– Вы солгали!
– Нет, успокойтесь, мадемуазель! – Лоррен предостерегающим жестом остановил Бурсена. – Подождите, сударь.
– Не волнуйся, Шерзад, все будет хорошо!
Морская женщина, не переставая дрожать, затихла, почувствовав прикосновение подруги. Мари-Жозеф упрекнула себя в излишней подозрительности.
Бурсен, вознегодовав, бросился за ними следом:
– Вы собираетесь ее уморить? В вас что, бес вселился?
– Его величество, – произнесла Мари-Жозеф, – соблаговолил сохранить Шерзад жизнь. Приготовьте что-нибудь другое.
– Но его величество обещал мне тысячу луидоров, – задохнулся от негодования месье Бурсен, – если я приготовлю и подам русалку эффектнее, чем на пиру Карла Великого!
– За свою свободу Шерзад обещала ему куда больший выкуп.
– А что, если его величество намерен получить и то и другое: и сокровища, и мясо?
Испуганные криками и стонами Шерзад, слуги почти бегом преодолели маленькое расстояние, отделявшее фонтан Аполлона от Большого канала, и наклонили люльку над его краем. Шерзад вскрикнула, забилась и, подняв брызги, неловко сорвалась в воду канала.
– Она похудеет, – застонал Бурсен, – она отощает, мясо будет жилистое, а если блюдо не окажется безупречным, право, я покончу с собой!
– А ну, прыгай, русалка! – крикнул Лоррен.
Русалка всплеснула раздвоенным хвостом, забрызгав Лоррену начищенные сапоги, нырнула и была такова.
– Только бы она не набила себе синяков, – выразил опасение Бурсен.
– Уходите! – велел Лоррен. – Пусть наставит себе синяков сколько душе угодно, лишь бы не вылезла из канала.
– Ей некуда идти, – вмешалась Мари-Жозеф. – И потом, она же не ходит, она умеет только плавать.
Мари-Жозеф склонилась над набережной канала, высматривая Шерзад. Месье Бурсен попытался к ней присоединиться, однако, встретив злобный взгляд Лоррена, поспешил ретироваться.
– Что ж, до полуночи, – напомнил он. – В полночь я явлюсь, и вы должны будете передать мне эту тварь.
– После полуночи!
– В одну минуту первого!
Бурсен тяжело забрался в повозку, усевшись рядом с рабочими на груду парусиновых люлек, сетей и багров, и уехал. Мари-Жозеф осталась наедине с Лорреном.
– Вас это утешает? – осведомился Лоррен, улыбаясь своей очаровательной улыбкой. – Неужели вы не испытываете ко мне благодарности за то, что я дал вашей питомице в последний раз почувствовать вкус свободы?
Мари-Жозеф в ярости вырвала у него руку:
– Вы не заслуживаете даже презрения! Моя подруга в смертельной опасности, а вы… вы…
Он беззаботно рассмеялся, глядя на ее вспышку:
– Не стоит оскорблять меня, мадемуазель. Может статься, когда-нибудь у вас не найдется иного защитника и покровителя, кроме меня.
Он вскочил на коня и небыстрым галопом ускакал. Поверхность Большого канала замерла, словно ничто никогда не нарушало водной глади.
Шерзад наслаждалась холодным чистым течением в своем новом обиталище. После стольких дней, проведенных в грязи и мути фонтана, ее не раздражала даже безвкусная пресная вода. Она напевала и посвистывала, прислушиваясь к контурам своего жилища, обнаруживая длинные острые края и правильные изгибы, отсутствие растений, кроме жалких водорослей: их спутанные стебли тянулись к поверхности, но их неумолимо срезали или выдергивали с корнем. Сверху в царство Шерзад вторгались кили небольших лодок.
Она вошла в слабое неясное течение, надеясь отыскать питающую его подводную реку.
Заши тихонько заржала.
Зели галопом подскакала к Мари-Жозеф. Кобыла остановилась, из-под копыт у нее полетел гравий; граф Люсьен соскользнул с седла. Когда он спешил, как сейчас, то казался неуклюжим. Неудивительно, что он предпочитал ездить верхом, неудивительно, что он не танцевал при дворе «короля-солнце», столь высоко ценившего изящество.
– Мадемуазель де ла Круа! – Он показал ей крохотную серебряную капсулу с посланием. – Это доставил почтовый голубь.
– Нашли корабль с сокровищами?
– Пока только место, которое описывала русалка, корабль еще нет.
– Не говорите Шерзад! – взмолилась Мари-Жозеф.
– Не буду.
Шерзад что-то прошептала ей.
– Почему ее выпустили из клетки?
– Его величество… По словам Лоррена, его величество повелел перевезти ее в Большой канал, чтобы она могла развлечь его гостей своими прыжками и трюками.
Граф Люсьен промолчал. Мари-Жозеф промолчала. Граф Люсьен отошел, уже не спеша, сильнее, чем обычно, как показалось Мари-Жозеф, опираясь на трость-шпагу. Она хотела позвать его, попросить вернуться и уверить в том, что это всего лишь минутный каприз его величества и что Лоррен просто оказался рядом и потому смог его выполнить.
Однако ей не пристало обнаруживать такую фамильярность и вторгаться в его мир, ведь она уже отвергла его условия.
Она встала на колени на берегу канала и притворилась радостной и безмятежной. Когда Шерзад вынырнула перед нею, Мари-Жозеф наклонилась и поцеловала ее в лоб.
Кожа у Шерзад стала какой-то странной, прохладнее и грубее на ощупь, чем обычно. Один коготь у нее был сломан, а плечо уродовала безобразная язва. Волосы ее казались спутанными и тусклыми, но глаза сияли диким, безудержным огнем.
– Шерзад, милая, что случилось, что не так?
Шерзад пропела ей, как пробралась сквозь железные решетки, выплыла из канала, отдалась на волю подводного течения, и оно вынесло ее на свободу, в океан.
– Дорогая моя, неужели ты думала, что Большой канал – это река? Нет, он всего-навсего соединен с акведуком. Не отчаивайся. Корабль найдет сокровища. Его величество сдержит обещание.
Мари-Жозеф дотронулась до воспаленной кожи у Шерзад на плече:
– Где ты поранилась?
Шерзад вздрогнула от боли и зарычала, жалуясь на грязь в фонтане.
– Граф Люсьен! – позвала она, надеясь остановить его прежде, чем он уедет.
Однако он не сел верхом на Зели. Обе лошади, без узды, пощипывали подстриженную траву возле Королевского бульвара. Граф Люсьен вышел из-за их спины, неся переметные сумы и свернутый ковер.
– Шерзад просит вас одолжить ей целебной мази, – молвила Мари-Жозеф. – Она поранилась.
Шерзад зарычала, отвергая мазь месье де Баатца.
– Эта мазь спасла мне жизнь! Только не лижи рану – так ты еще хуже сделаешь.
– Мазь кончилась, – сказал граф Люсьен. – Я послал в Бретань, к отцу, за очередной ее порцией.
Он разложил на траве красный персидский ковер.
– Морская женщина, я могу осмотреть твою рану?
Шерзад выскользнула из рук Мари-Жозеф и замерла совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки.
– Мои чары на нее не действуют, – посетовал Люсьен.
– Она испугана. Она в отчаянии. Она искушала их, граф Люсьен, она убеждала их выпустить ее в Большой канал, чтобы спастись. Как жаль, что это невозможно!
– Уверяю вас, если она сбежит, гнев его величества будет неописуем.
– Мне безразлично!
– А напрасно.
Люсьен сел на ковер, вытянув перед собой ноги. Он снял перчатки и пошевелил пальцами, радуясь свободе. Ногти у него были безупречно ухоженные. Он открыл седельную суму и извлек из нее бутылку вина и два серебряных кубка.
– Мари-Жозеф, – с глубокой серьезностью произнес он, – его величество обладает абсолютной властью. Он способен сокрушить любое препятствие на пути к выполнению его замысла.
– А что он может сделать? – полюбопытствовала Мари-Жозеф.
Люсьен вонзил штопор в пробку и сильно потянул.
– Например, снова пустить вам кровь. Обвинить вас в колдовстве. Достаточно одного слова месье Бонтану, и вы окажетесь в Бастилии.
Люсьен вытащил пробку и наполнил кубки.
– Он может отдать вас в руки инквизиции.
– Он не пойдет на это…
– Он может заточить вас в монастыре…
– Нет, только не это!
– Так он изгонял бывших фавориток.
Он передал ей кубок.
– Вы пытаетесь меня запугать?
– Да.
– Ради моего же блага, подобно тому как мой брат запрещает мне все, что можно, доктор Фагон пускает мне кровь, а Лоррен преследует меня!
– Вы говорили, что превыше всего цените правду, а правда заключается в том, что, противясь воле его величества, вы подвергаете себя огромному риску. Неужели вы хотите, чтобы я вам солгал?
Мари-Жозеф отпила глоток, слишком расстроенная, чтобы наслаждаться букетом. Все, кому она, как ей казалось, могла доверять, обманывали ее, кроме графа Люсьена.
– Я бы не пережила, если бы вы мне солгали.
– Я поклялся, что никогда не навлеку на вас опасность, – сказал граф Люсьен, – а ложь весьма опасна. – Он достал из седельной сумы хлеб, сыр, пирожки с мясом и фрукты. – Но хватит неуютных истин. Давайте поиграем в беззаботных пейзан. Без интриг, без придворного этикета, без…
– Без денег, без еды, без крыши над головой… – добавила Мари-Жозеф.
– Еще одна неуютная истина, – согласился Люсьен. – Что ж, тогда поиграем в придворных, выехавших на пикник.
Он сделал большой глоток, снова наполнил кубки, а потом достал из кармана толстый сложенный лист пергамента и протянул его Мари-Жозеф. Она развернула его, прочла и с благодарностью взглянула на него:
– Сударь, не могу выразить свою признательность…
– Мне это почти ничего не стоило, – заверил он. – Но помните, вольная вашей сестры не будет иметь силы, пока ее не подпишет ваш брат.
– Он поставит свою подпись, – сказала Мари-Жозеф.
Решив, что опасность подвергнуться лечению мазью месье де Баатца ей уже не грозит, Шерзад, подгоняемая любопытством, подплыла ближе и засыпала их вопросами.
– Хочешь попробовать? – Мари-Жозеф протянула ей ломтик хлеба.
Шерзад попробовала и выплюнула, объявив, что такой гадостью только рыб кормить. Сыр ей понравился еще меньше: она провозгласила, что такое и рыбы есть не будут. Мари-Жозеф предложила ей попробовать вина.
Шерзад обнюхала кубок, запрокинула его так, чтобы в его раструб вошли ее рот и подбородок, и принялась лакать алое вино, выплескивающееся, словно кровь, ей на шею и грудь.
– Покажите ей, как пьют, мадемуазель де ла Круа, – попросил граф Люсьен. – Вино превосходное. Пусть вылакает, сколько пожелает, но не стоит его расплескивать.
Со второй попытки у Шерзад получилось лучше: она осушила кубок и потребовала еще.
– Нет, ты же никогда раньше не пила, – возразила Мари-Жозеф. – Если выпьешь слишком много, начнешь делать всякие глупости… Ну хорошо, чуть-чуть.
Они с Шерзад разделили кубок вина. Шерзад запела, сравнивая воздействие вина с эффектом употребления некоего люминесцирующего существа из морских глубин.
Шерзад облокотилась на каменное обрамление канала, тихонько напевая и посвистывая. Взяв руку Мари-Жозеф, она прижала ее к щеке, к губам, а потом подняла рукав Мари-Жозеф, обнажая следы, оставленные ланцетом. Надрез почти зажил, воспаление прошло.
– Видишь? Граф Люсьен исцелил меня.
Шерзад фыркнула, соскользнула в воду и уплыла, золотистая в солнечном свете.
Слегка захмелев от вина, Мари-Жозеф откинулась на ковер, опираясь на локти.
Над фонтаном Аполлона возвышался шатер, в его боковые проемы под поднятым пологом задувал легкий ветерок. В клетке, совсем недавно служившей темницей Шерзад, Аполлон пустил своих коней против солнца. Мари-Жозеф нахмурилась, разглядывая статую.
– Почему вы помрачнели? – мягко упрекнул ее Люсьен. – Я надеялся хотя бы на мгновение развеять вашу грусть.
– Аполлон движется в неверном направлении. – Она сделала жест, словно очерчивая путь по небу, от восхода к закату. – Он должен следовать по солнцу, а не против.
– Он обращен лицом к королю, – возразил граф Люсьен.
– Мир подчиняется правилам, которые устанавливают не короли.
Мари-Жозеф взяла яблоко и уронила на ковер, снова подняла и вновь уронила.
– Законы движения, законы оптики, ход планет – все они подвластны силе тяготения. Это доказал месье Ньютон. Его величество может приказать яблоку, бросая вызов природе: «Не смей падать!» Он может приказать все что угодно, но тем не менее яблоко упадет.
Граф Люсьен задумчиво взирал на нее.
– Я изучала природу всемирного тяготения, – надменно продолжала Мари-Жозеф, – подобно месье Ньютону.
Она откусила от яблока, сочного и кисловатого, и громко захрустела.
– Если Ньютон уже достаточно исследовал гравитацию, – предложил Люсьен, – может быть, вам предоставить ему эти опасные вопросы?
Мари-Жозеф нетерпеливо подалась к нему:
– Месье Ньютон установил, какое воздействие оказывает гравитация. Однако он сам признает, что ему неизвестна ее природа. Разве постичь ее будет не чудесно? Это сила природы? Или это длань Божия? – Она как можно шире развела руками. – Месье Ньютон совершал открытия, исследуя планеты, самые большие тела, которые мы знаем. Но может быть, стоит посмотреть и на самые малые?! – Она сжала ладони. – Что-то вызывает притяжение. Если удаление его ослабляет, то почему бы сближению его не увеличить? Вдруг это можно заметить? Если бы у меня был микроскоп минхера ван Левенгука…
– Но если это можно увидеть под микроскопом, – возразил Люсьен, – то почему это не установил минхер ван Левенгук?
– Потому что не искал. – Внезапно смутившись, ведь прежде она никого не посвящала в свои честолюбивые мечты, Мари-Жозеф махнула рукой, словно говоря: «Забудем, оставим!»
– Вы совсем не доверяете мне и моим философским взглядам? – мягко произнес граф Люсьен. – Вы полагаете, что я не способен понять ваши теории?
– Я и сама их пока не понимаю, сударь. – Мари-Жозеф пристыженно отвернулась. – Их доказательство требует времени и упорной работы. А у меня слишком мало одного и слишком много другого.
Не желая и далее посвящать его в свои безумные планы, Мари-Жозеф встала и принесла свой ящик для живописных принадлежностей, который выронила, когда спорила с шевалье. Поискав под остатками партитуры, она выудила чистый лист. Истерзанные месье Гупийе страницы упали на персидский ковер. Мари-Жозеф подобрала их.
– Что это? – спросил Люсьен.
– Кантата в честь его величества. Мое жалкое сочинение.
– Результат вас не удовлетворяет?
– Я думала, что благодаря Шерзад превзошла саму себя, – промолвила она. – А сейчас не знаю, что и думать. – Она протянула ему страницу партитуры. – Посмотрите сами.
Он покачал головой:
– Я лишен способности слышать музыку, читая ноты.
– Месье Гупийе говорит, что женщина, дилетантка, не в силах написать ничего достойного… А пьеса к тому же якобы слишком длинная. В этом он совершенно прав.
