Текст книги "Луна и солнце"
Автор книги: Вонда Макинтайр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)
При упоминании его имени, словно дух, вызванный заклинанием, на боковой тропинке откуда-то явился граф Люсьен.
– Если вы и дальше будете разговаривать с животными, мадемуазель де ла Круа, – предостерег он, – то рискуете обрести весьма сомнительную славу, которой не сумеете насладиться.
Зели остановилась перед Заши; кобылы обнюхали друг друга. Мари-Жозеф показалось, что они рассказывают друг другу о своих приключениях и граф Люсьен их понимает.
– Слава ведьмы сейчас пошла бы мне на пользу, – предположила Мари-Жозеф. – Прошу прощения, конечно, я и не думала разговаривать с Заши.
– Вы пропустите охоту его величества.
– Вы тоже.
– Я застрелил пару куропаток; мне хватит, я ем меньше, чем многие.
И тут Мари-Жозеф не смогла больше сдерживать гнев.
– Дерзкие мальчишки! – воскликнула она. – Негодяй Лоррен!
Волосы у нее растрепались и повисли неопрятными прядями, от кружева почти ничего не осталось, левую руку пронзала боль. Правой, невредимой рукой она собрала рассыпавшиеся волосы в пучок, снова отпустила и попыталась было пригладить разорванное жабо. Из глаз ее хлынули слезы ярости и досады.
Испытывая невероятное унижение, она отвернулась от графа Люсьена.
– Страшно даже вообразить, что вы обо мне думаете! – произнесла она. – Каждый раз, когда мы сталкиваемся, я либо умоляю вас о помощи, либо рыдаю, либо выставляю себя на посмешище…
– Вы преувеличиваете.
Он подъехал ближе:
– Стойте спокойно.
Почувствовав его прикосновение, она вздрогнула, и в голове ее пронеслась безумная мысль: «Меня преследовал Шартр, но досталась я Кретьену, значит они оба думают, что я…»
– Я опасный человек, но рядом со мной вы в безопасности. Успокойтесь.
Сам звук его голоса утешал ее.
Он подвязал ей волосы на затылке своей лентой, распустив по плечам локоны каштанового парика.
– Мне нравился Шартр, – прошептала Мари-Жозеф, – я думала, он такой прелестный мальчик! За что он так со мной? Чем же я это заслужила?
– Ничем, он поступил так, как ему хотелось, просто потому, что привык всегда получать желаемое, – объяснил граф Люсьен. – Это никак не было связано с вами, вы просто предстали перед его взором, как лань, как редкостная добыча.
Мари-Жозеф погладила Заши по плечу.
– Но я спаслась, и все благодаря ифритам, которым вы великодушно поручили меня беречь.
– Заши – всего лишь лошадь, – возразил граф Люсьен. – Очень быстроногая, признаю, но лошадь, не более.
Он объехал Заши слева, остановился и поправил то, что осталось от кружевного жабо Мари-Жозеф, придав ему вид мужского шейного платка и приколов его концы к ее амазонке своей бриллиантовой булавкой для галстука.
– Теперь я на самом пике моды, – сказала Мари-Жозеф.
– В самом зените.
Мари-Жозеф взяла поводья в правую руку: ей не оставалось ничего иного, потому что левая рука распухла и страшно разболелась. Мари-Жозеф осторожно опустила ее на колени, пытаясь закутать в складки амазонки.
– В чем дело?
– Ни в чем.
– У вас лихорадочный румянец.
– Это от ветра. И от быстрой скачки.
Граф Люсьен взял ее за руку, но Мари-Жозеф тотчас ее отняла.
– Право, это все пустяки.
– Не двигайтесь! – резко сказал Люсьен.
Он снял повязку, и его белокожее лицо залила смертельная бледность.
Красноватые следы ланцета воспалились и приобрели отвратительный пурпурный оттенок. Кровь запеклась, повязка прилипла к коже. Место надреза нарывало, и боль мучительно пульсировала во всей руке. «Хоть он и офицер, вид крови он переносит плохо», – подумала она.
– Я пошлю к себе за мазью месье де Баатца. Это непревзойденное средство от ран и лихорадки. Несколько месяцев тому назад она спасла мне жизнь.
– Я очень благодарна вам, сударь.
– Вы сможете вернуться верхом или мне прислать за вами карету?
– Я смогу добраться в седле.
Она стыдилась признаться, что боится остаться одна.
– Я очень сильная и никогда не падаю в обморок.
– Хорошо. Если вы поедете верхом, ни у кого не возникнет соблазна послать за Фагоном.
«Я готова проскакать до самого Атлантического океана или даже до Тихого, до Шелкового пути, лишь бы избежать кровопусканий Фагона, – подумала Мари-Жозеф. – На берегу океана Заши превратится в гиппокампа, русалка чудесным образом встретит нас, и все мы поплывем на Мартинику».
– Месье де Кретьен, – сказала она, – у меня не бывает галлюцинаций.
– Зачем вы мне это говорите?
– Когда мне показалось, что я вижу в саду окровавленного, израненного Ива, или когда я спасалась от несуществующего тигра – эти видения посылала мне морская тварь. То есть я тогда думала, что она морская тварь. На самом деле морская женщина так учила меня слышать и слушать ее. Учила пересказывать ее истории.
– Жестокие уроки.
– Но полезные. Вы же сами слышали…
– Да, – согласился Люсьен, – это было удивительно.
Они миновали залитую кровью, истоптанную лужайку. Охотничьи псы грызлись из-за требухи; слуги потрошили добычу и укладывали на повозки. Воздух отдавал пороховым дымом. У Мари-Жозеф кружилась голова от запаха крови и страха. Щеки у нее горели. Она попыталась как-то отвлечься от лихорадки и пульсирующей боли в руке.
– Вы позволите задать вам вопрос, граф Люсьен?
– Разумеется.
– Мадам сказала что-то, чего я не поняла. Она сказала: «Как бы я хотела, чтобы месье полюбил достойного». Неужели столь великая принцесса может считать себя недостойной?
– Вы неправильно истолковали смысл ее речей, – произнес граф Люсьен. – Она хотела сказать, что месье любит Лоррена.
– Лоррена?
– Месье, – пояснил граф Люсьен, тщательно подбирая слова, – вот уже много лет испытывает к месье де Лоррену самые страстные чувства.
Мари-Жозеф задумалась.
– Вы хотите сказать, как Ахилл к Патроклу?
– Скорее как Александр к Гефестиону.
– Я не знала…
– В свете это предпочитают не обсуждать, ведь для мужчин опасно питать друг к другу подобную страсть.
– …что кто-то в наши дни может вести себя, подобно Александру. Я думала, что страсть между мужчинами встречается только в мифах, как кентавры… Вы сказали, что это опасно?
– Если бы герцога Орлеанского и Лоррена не защищал его величество, их могли бы сжечь на костре.
– Сжечь на костре? За любовь?
– За содомию.
– А что такое содомия?
– Страстная любовь между мужчинами, – пояснил он. – Или между женщинами.
Она растерянно покачала головой.
– Физическая любовь, – уточнил граф Люсьен, – плотская.
– Между мужчинами? – переспросила пораженная Мари-Жозеф. – Между женщинами?
– Да.
– Но почему? – воскликнула она.
Она ничего не спросила о том, как это происходит, потому что имела весьма смутное представление о том, как это происходит между мужчиной и женщиной, и ей всегда внушалось, что знать об этом не следует.
– Потому что это запрещает ваша Церковь.
– Нет, я хотела спросить, почему они любят друг друга, если эти отношения не способны дать им детей…
– А как же любовь? И страсть? И наслаждение?
Она не скрываясь рассмеялась:
– Ах, что за вздор!
– Вы смеетесь надо мною, мадемуазель де ла Круа. Вы полагаете, что о плотской любви вам известно больше, чем мне?
– Мне известно то, что рассказывали монахини.
– А вот они-то о плотской любви совершенно ничего не знают.
– Они знают, что это грех, проклятие рода человеческого, наказание женщине, испытание мужчине, призванное напомнить нам о грехе Евы и изгнании из рая.
– Вот это точно вздор.
– Помилуйте, чем же я вас так разгневала?
– Вы? Ничем. А ваши наставницы – да, еще как! Они отравили ваш ум ложью.
– Да зачем же им лгать?
– Вот это и меня всегда занимало, – признался граф Люсьен. – Пожалуй, вам стоит спросить об этом папу Иннокентия, хотя я сомневаюсь, что он скажет вам правду.
– А вы скажете?
– Если вам угодно.
Она задумалась. Она неизменно стремилась узнать истину во всем, кроме этой сферы.
– Мне всегда внушали, – начала она, – что скромным юным девицам не подобает ничего знать о плотской любви.
– Вам также внушали, сколь греховно заниматься науками и музыкой, развивать собственный ум…
– Пожалуйста, скажите!
– Правда заключается в том, – произнес граф Люсьен, – что страстная любовь, плотская любовь, дарует величайшее наслаждение, какое только можно испытать. Она излечивает от грусти, исцеляет от боли, опьяняет, как прекрасное вино, утешает, как чудесное безоблачное утро, как лучшая музыка, как бесконечная упоительная скачка. И вместе с тем она ни на что не похожа.
Голос графа Люсьена – только ли голос? – заставил ее сердце бешено забиться, предвкушая опасность и греховные, запретные восторги. В руке ее пульсировала боль, но одновременно где-то в глубине ее тела напряглась таинственная струна экстаза и брала все более и более высокую ноту, стремясь влиться в музыку сфер. У Мари-Жозеф перехватило дыхание.
– Довольно, пожалуйста, прошу вас.
Голос у нее задрожал, а тело содрогалось от того же острого наслаждения, что однажды пробудило ее, позволив внимать песне русалки.
– Как вам будет угодно.
Теперь, в прохладной лесной сени, к ней вернулось самообладание.
– Граф Люсьен, если месье де Лоррен любит мужчин, зачем же ему тогда я?
– Месье де Лоррен любит не столько мужчин или женщин, сколько себя и свои интересы.
– Почему же никто не сказал мне об этом? Не предупредил меня?
– Может быть, потому, что вы не спрашивали.
– В детстве я задавала столько вопросов. – Она встретилась с ним взглядом. Прозрачными серыми глазами он не отрываясь глядел на нее. – Я просто терзала взрослых вопросами…
– Вы можете спрашивать меня о чем угодно, мадемуазель де ла Круа, и, если только смогу, я всегда отвечу.
Заши фыркнула. Рядом затрещал подлесок.
– А вот и мадемуазель де ла Круа! Мы вас совсем было потеряли!
Из лесу, настегивая взмыленных коней, неслись Лоррен, Шартр и Бервик. Шартр вырвался вперед.
– Я думал, вас съел медведь! – воскликнул Шартр.
Он погнал коня к Мари-Жозеф, но обнаружил, что путь ему преграждает граф Люсьен верхом на Зели. Его конь тряхнул головой. С удил полетели хлопья кровавой пены.
– Медведи боязливы, – возразила Мари-Жозеф. – Они никогда не тронут, пока их не начнут дразнить. В отличие от других хищников.
– Ах, вот если бы меня подразнили вы… Вы разбили бы мне сердце, и я бы умер…
Бервик и Лоррен осадили своих крупных измученных коней за спиной Заши и Зели.
– Осторожно, она лягается, – предупредил граф Люсьен, заметив, что Зели раздраженно заложила уши.
Лоррен и Бервик заставили своих жеребцов отступить на шаг.
– Какая лошадь! – воскликнул Бервик. – Никогда не видел, чтобы лошадь неслась, как эта гнедая. Мадемуазель де ла Круа, вы должны продать ее мне.
– Не могу, сударь, она мне не принадлежит.
– А кому тогда? Королю? Если ему, то он подарит ее мне, ведь я прихожусь ему кузеном.
Родственные связи между Людовиком и герцогом Бервикским на самом деле были куда запутаннее, но Мари-Жозеф не могла вспомнить точную степень их родства; к тому же дело осложнялось незаконнорожденностью англичанина.
– Бервик, – снисходительно протянул Шартр, – эти маленькие лошадки – собственность Кретьена.
Лоррен расхохотался:
– Кому еще могут принадлежать такие крошки?
– Они, может быть, и крохотные, но быстроногие – их никто не обгонит. Мой жеребец покроет ее, и их потомство выиграет любые скачки…
– Это невозможно, месье де Бервик, – произнес граф Люсьен. – Если вам нужен жеребенок, похожий на арабского скакуна, можете отправить кобылу в мою конюшню в Финистер, к племенному жеребцу.
– Вы хотите, чтобы ваш жеребец покрыл мою кобылу? Что за вздор!
– Ничего, он как-нибудь справится, – вставил Лоррен.
– Месье де Лоррен, месье де Бервик, не забывайте, что вы находитесь в присутствии юной дамы, – сурово упрекнул их Шартр.
Мари-Жозеф чуть было не рассмеялась от такого лицемерия, но подумала, что придворные примут ее за истеричку и на сей раз окажутся недалеко от истины.
– Прошу прощения, мисс, – без обиняков сказал Бервик, мешая французский с английским и не сводя глаз с графа Люсьена.
– Кретьен, вы просто обязаны продать мне гнедую!
– В самом деле?
– Я дам вам за нее десять тысяч луидоров!
– Сударь, вы принимаете меня за лошадиного барышника?
Французские аристократы не пятнали себя торговлей. Граф Люсьен говорил совершенно спокойно, но с этого мгновения Мари-Жозеф больше не сомневалась, что человек он действительно опасный.
– Помилуйте, о чем вы! – Бервик попытался сгладить неприятное впечатление. – Но почему двое аристократов не могут заключить сделку, обменяться…
– Я ни за что не расстанусь с этими лошадьми. Это дар. Если Заши родит жеребенка от любого другого производителя, кроме жеребца своей, арабской породы, чистота ее крови будет навеки утрачена.
– Вздор!
– А вот шейх, подаривший мне их, в это верил. И я предпочитаю разделять его мнение. Я никогда не продам этих кобыл: я обещал ему.
– Обещали? – воскликнул Бервик. – Вы дали слово магометанину? Да любой христианин нарушит его и глазом не моргнув!
Даже Шартр и Лоррен поморщились. Мари-Жозеф потрясенно воззрилась на Бервика.
– Вы, без сомнения, правы, – сухо согласился граф Люсьен, – вот только я не христианин.
Бервик рассмеялся, но никто не поддержал его. Он неловко замолчал.
– Вернемся к охотникам. – Граф Люсьен неожиданно стал настойчиво погонять Зели.
Мари-Жозеф прошептала на ухо Заши:
– Ты свободна, можешь лететь во весь опор!
Обе арабские кобылы кинулись галопом, легко обойдя трех жеребцов, совершенно измученных бесплодной погоней за Заши.
Мари-Жозеф скакала следом за графом Люсьеном среди отставших от его величества, в беспорядке разбредшихся по лесу охотников. Егеря и подавальщики ружей кланялись, когда они проезжали мимо; верховые придворные пропускали советника его величества. Он подскакал к королевскому экипажу: мадам де Ментенон страстно и убедительно доказывала что-то его величеству и его святейшеству. Воодушевление оживило ее, словно она читала лекцию своим дорогим воспитанницам в своем любимом Сен-Сире. Месье как будто заигрывал с Ивом, а тот изо всех сил старался не упустить ни слова из того, что говорила мадам де Ментенон, и одновременно не оскорбить месье.
Мадам ехала верхом тотчас за спиной его величества, болтая и пересмеиваясь со своими фрейлинами в придворных робронах, которые отправились на охоту в коляске.
– Постарайтесь не удаляться от мадам, – посоветовал граф Люсьен. – Шартр не рискнет вести себя слишком дерзко в ее присутствии, а не то сия грозная дама перекинет его через колено и как следует отшлепает. Да и Лоррену достанется.
Мари-Жозеф очень хотелось, чтобы так все и было, а еще чтобы граф Люсьен сопровождал ее всю обратную дорогу.
– Благодарю вас, – сказала она. – Вам пора возвращаться к его величеству.
– Я пошлю за мазью месье де Баатца, – пообещал граф Люсьен, – и прикажу передать ее вам.
– Я не могу оставить русалку без присмотра…
– Кто-нибудь другой может ее покормить.
– Ей очень одиноко. И потом, если я не появляюсь в шатре, пойдут слухи, будто я больна!
– Хорошо, тогда встретимся у фонтана Аполлона.
Он учтиво поднес руку к полям шляпы, проскакал вперед, на минуту задержался и отправил во дворец мушкетера, а потом пустил довольную Зели галопом, догоняя королевский экипаж.
Мари-Жозеф надеялась, что мазь графа Люсьена облегчит боль, которой наливались пурпурные следы надреза.
«Главное – никому не показывать, – подумала она, пристроившись сразу за мадам, – иначе они опять пошлют за доктором Фагоном».
– Мадемуазель де ла Круа! – с улыбкой окликнула ее мадам. – Вот и вы, душенька. Вы видели мою лису?
Мари-Жозеф показалось, что со времени охоты прошел целый год: она обо всем забыла, и о лисе тоже. Теперь, перестав опасаться Шартра и Лоррена и пребывая в относительной безопасности рядом с мадам и его величеством, она ощутила слабость и жар.
– Да-да, конечно видела, мадам.
– Я преподнесу ее его величеству.
Слуга в ливрее цветов мадам кинулся к королевскому экипажу с безжизненным клочком рыжего меха в руках.
– Но его величество вернет ее мне. Из ее меха выйдет отличный палантин. Я прикончила ее одним выстрелом, так что мех почти не пострадал.
Слуга передал лису егерю, тот вручил ее Иву, а Ив уже – его величеству. Папа Иннокентий с отвращением отстранился от окровавленной лисьей тушки. Его величество прикоснулся к лисе и передал мадам свой ответ столь же замысловатым маршрутом.
Слуга мадам кинулся назад, увертываясь от лошадиных копыт.
– Его величество просит мадам пожаловать к его экипажу.
– Мадам, – начала было Мари-Жозеф, – его величество просит…
Не дожидаясь, когда она закончит предписанное этикетом повторение, мадам торжественно выступила в поход, словно кавалерийский офицер. Мари-Жозеф последовала за ней, почти скрытая ее крупными формами. Граф Люсьен учтиво освободил место принцессе Пфальцской; только мадам отделяла теперь Мари-Жозеф от его величества.
В этот миг из лесу на взмыленных конях выехали Лоррен, Шартр и Бервик. Они присоединились к охотникам, подскакав поближе к месье.
Лоррен притронулся к полям шляпы, глядя на Мари-Жозеф, но она предпочла не заметить его приветствия. Возле мадам и графа Люсьена она действительно ощущала себя в безопасности. Месье властным жестом погладил Лоррена по руке, будто подтверждая свои права на него. Мари-Жозеф только теперь поняла, почему он позволил себе такую вольность и почему, заметив это, нахмурился папа Иннокентий. Она пожалела, что заставила месье испытать тревогу и ревность.
«Мне кажется, – думала она, – я не найду слов, чтобы сказать, что не стоит меня бояться, я ему не соперница. Это было бы очень любезно с моей стороны, но безмерно самоуверенно».
– Добрый день, мадам, – приветствовал король невестку. – Вы сегодня отличились меткостью, всем на зависть.
– Ваше величество, для меня участие в вашей охоте было ни с чем не сравнимой радостью. – Мадам заговорила нежно, выбирая самые изысканные выражения, нисколько не похожие на грубоватые и откровенные замечания, которые она обыкновенно отпускала в разговоре с королем.
– Вы заслужили награду.
Его величество расстегнул ошейник мертвой лисы, перелившийся ему на ладонь пригоршней солнечного света. Оказалось, что это широкий золотой браслет, отделанный бриллиантами. Он сам застегнул его на запястье мадам.
– Ваше величество… – От восторга у мадам перехватило дыхание. – Я не в силах выразить свою благодарность!
Она восхищенно рассмотрела сияющие радужные грани камней и показала браслет Мари-Жозеф.
– Он прекрасен, мадам, – совершенно искренне восхитилась Мари-Жозеф. – Самый чудесный браслет, который мне когда-либо доводилось видеть.
Мадам расцвела, получив знаки внимания его величества; она даже с улыбкой кивнула мадам де Ментенон, хотя обычно обнаруживала в общении с нею лишь холодную, суховатую вежливость. Удивленная мадам де Ментенон замешкалась было, но потом кивнула ей в ответ.
– У меня найдется награда и для вас, – обратился король к мадам де Ментенон. – Закройте глаза и подставьте руки.
– О, сир…
– Ну же, не заставляйте меня ждать! – шутливо поторопил ее он.
Мадам де Ментенон повиновалась супругу. Король наклонил черный бархатный ридикюль, и в ее подставленные ладони словно стекли сияющими струями великолепные украшения из бриллиантов и сапфиров: серьги, брошь и браслет. Драгоценности заиграли в руках у мадам де Ментенон всеми цветами радуги, однако она по-прежнему сидела не шелохнувшись и не открывала глаз.
Улыбка погасла на лице у его величества.
– Можете посмотреть.
Мадам де Ментенон едва взглянула на чудесные камни:
– Они прекрасны, но, по совести говоря, я не могу носить их.
Она передала драгоценности его святейшеству.
– Продайте их, а вырученные деньги раздайте бедным.
– Ваше милосердие не знает границ!
Его святейшество передал украшения Иву, который принял их с той же опаской, что и до того – тушку лисы.
Людовик взирал на все происходящее с совершенно непроницаемым лицом, но мадам не сдержалась.
– Я бы никогда не рассталась с даром его величества! – провозгласила она. – Я слишком эгоистична и легкомысленна. Я надену браслет на Карусель.
Его величество кивнул мадам.
«Любой его поступок, даже ничтожно малый, великолепен», – подумала Мари-Жозеф и преисполнилась надежды на то, что он сохранит жизнь ее подруге.
– Мне следовало бы продать его, чтобы заплатить жалованье слугам, – прошептала мадам Мари-Жозеф. – Но все же я буду его носить, если только его не выманит у меня месье!
– А мне так хотелось, чтобы вы надели подаренные мною драгоценности, хотя бы раз, – сказал мадам де Ментенон его величество.
Он не повысил голоса, но и не понизил до шепота: ему явно было совершенно безразлично, услышат ли его посторонние. Месье внезапно обернулся к Лоррену и затеял с ним оживленную беседу; мадам столь же неожиданно пожелала продемонстрировать Мари-Жозеф, как работает затейливая застежка ее нового браслета. Все присутствующие притворились, будто не замечают размолвки между королем и его супругой. Даже его святейшество благовоспитанно отвернулся и стал задавать Иву вопросы о какой-то пролетевшей птице, промелькнувших растениях или назойливых насекомых.
«Король никогда не остается в одиночестве или наедине с близкими, – подумала Мари-Жозеф. – Ему безразлично, пребывает ли он в обществе особо приближенных на церемонии утреннего пробуждения или на глазах у всего двора».
– Сир, я всего лишь безобразная старуха и буду выглядеть нелепо в драгоценностях, которые были бы к лицу юной невесте.
– В моих глазах вы всегда останетесь прекрасной, – возразил его величество.
– Мое единственное украшение – мои добрые дела, которые я посвящаю вам, правителю милостью Божьей.
Людовик, которого в юности прозвали Дьёдонне, «Дар Божий», покачал головой.
– Все это так, но я еще и мужчина, которому хотелось порадовать жену.
Воцарилось неловкое молчание, которое не спешили нарушить ни король, ни мадам де Ментенон.
Внезапно молчание прервало хихиканье месье.
– Морская тварь? – воскликнул он. – Неужели морская тварь рассказывала непристойности?
– Именно так, а мадемуазель де ла Круа их нам переводила.
Лоррен глядел куда-то мимо месье, мимо Ива и его величества, мимо мадам. Он улыбнулся Мари-Жозеф своей неотразимой улыбкой, но уже лишился всякой власти над своей недавней жертвой.
– Пожалуйста, поведайте свою историю еще раз, мадемуазель де ла Круа, – томно протянул Лоррен, – месье и его величеству.
– Это не моя история, сударь! – Мари-Жозеф не собиралась отвечать холодно и резко, но не раскаялась, что ответ получился именно таким. – Это история…
– Я запрещаю тебе повторять ее! – вмешался Ив.
– …русалки.
– Она совершенно непристойная, месье, – уточнил Лоррен, – о том, как северные разбойники-викинги совокупляются с морскими тварями.
– И каковы же будут ощущения? Холодно, да и придется вымазаться в слизи? – Месье преувеличенно содрогнулся. – Я бы предпочел… Но, мой милый, ты знаешь, что я предпочитаю.
– В этой истории повествовалось не о совокуплениях с морскими тварями, а об убийствах, насилии и предательстве.
– Разумеется, месье де Кретьен, вы совершенно правы, – поддакнул Лоррен и продолжал, обращаясь к Мари-Жозеф: – Рассказ тем более возбуждает, что исходит из ваших прелестных уст. Подумать только, варвары, насилующие горгулий…
– Сударь! – Щеки мадам де Ментенон покрылись румянцем негодования, став единственным ярким пятном в ее облике. – Вы забываете, в чьем присутствии находитесь!
Любопытство на лице его святейшества сменилось выражением оскорбленной добродетели.
– Мадемуазель де ла Круа, – промолвил король, – вы можете учить морскую тварь фокусам, если это доставляет вам удовольствие, но не тешьте себя иллюзиями, будто имеете дело с человеком. Ваша мать никогда бы не стала выдумывать столь отвратительные истории.
Воцарилось молчание. Месье перестал ухмыляться.
– Ваше величество…
И тут ее перебил Лоррен:
– Она полагает, что ваше величество намерены стать каннибалом.
– И выбирайте выражения!
– Я никогда не утверждала ничего подобного, сир! – в ужасе воскликнула Мари-Жозеф. Она хотела лишь защитить его величество от подобных обвинений. – Никогда!
– Простите мою сестру, – вставил Ив. – Это говорит ее болезнь, она еще не поправилась…
Однако Мари-Жозеф продолжала с настойчивостью, подогреваемой лихорадкой:
– Пожалуйста, ваше величество, пощадите ее! Она – женщина, наделенная душой, как вы и я. Убив ее, вы совершите смертный грех.
– Я готов выслушать мнение о смертном грехе его святейшества, – сказал король, – я даже готов выслушать взгляды на смертный грех вашего брата. Но меня едва ли заинтересует ваше мнение.
– Вы называете его величество убийцей? – прошелестел, точно шелк, голос Лоррена.
– Зарезать тварь не означает совершить убийство или нарушить заповедь Господню. Господь дозволил человеку владычествовать над рыбами, птицами и скотом по своему усмотрению. Вам не стоит утруждать свой ум философией морали, мадемуазель де ла Круа. Это слишком утомительно для женщин. – Он пренебрежительно махнул рукой. – Можете баловаться натурфилософией, а еще лучше – займитесь кулинарией!
– Но натурфилософия доказала, что русалка – разумная женщина! – крикнула Мари-Жозеф.
Людовик покачал головой:
– А ведь доктор Фагон уверял меня, будто исцелил вас от истерии.
И тут Мари-Жозеф вздрогнула от неожиданности: граф Люсьен сжал ее запястье, призывая замолчать.
– Ваше величество! – обратился он к монарху.
И мадам де Ментенон, и папа Иннокентий подчеркнуто не замечали его, но его величество откликнулся, не скрывая своего любопытства:
– И что же вы посоветуете, месье де Кретьен?
– Ваше величество, а что, если мадемуазель де ла Круа права?
– Что за нелепость! – возразил Иннокентий.
– Она ведь уже доказала, что морская тварь ее понимает.
– Верно, – согласился его величество. – Однако я убежден, что ее кот тоже ее понимает. И что же, мне теперь назначить месье Геркулеса на придворную должность?
Придворные сдержанно похихикали, услышав шутку.
– Вам посчастливилось жить в наши дни. – Папа Иннокентий глядел на Мари-Жозеф с тревогой и подозрением. – В прошлом женщине, понимающей язык животных, демонов, грозила смерть на костре.
Придворные мгновенно смолкли и замерли. Ив побледнел.
– Ваше святейшество, моя сестра превратила русалку в подобие домашнего питомца, вроде щенка или котенка. Она не понимает…
– Успокойтесь, сын мой, – сказал Иннокентий Иву. – Я вовсе не утверждаю, что ваша сестра одержима нечистыми духами. Я лишь подозреваю, что она могла утратить рассудок, если принимает неразумных тварей за людей.
– Подобно тому, как Церковь принимала тварей за демонов, – произнес граф Люсьен.
Иннокентий злобно воззрился на него:
– Они и в самом деле были одержимы демонами, какие могут быть сомнения! Инквизиция спасла нас от сатанинских козней!
– Если взгляды на их природу уже однажды изменились, то почему бы им не измениться снова? – сказал граф Люсьен, обращаясь к королю. – Остается проверить, точно ли русалка говорит на человеческом языке, а значит, не может считаться тварью. Наступил век науки. Если я правильно понял отца де ла Круа – если нет, полагаю, он меня поправит, – наука нуждается в доказательствах. Позволим же мадемуазель де ла Круа доказать свою гипотезу.
Его величество перевел взор на лицо графа Люсьена. И наконец, совершенно безучастно, вымолвил:
– Что ж, согласен.
