Текст книги "Луна и солнце"
Автор книги: Вонда Макинтайр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)
Глава 20
Мари-Жозеф вступила в русалочью темницу и на мгновение замерла, борясь с приступом головокружения. Вода в бассейне помутнела. Мари-Жозеф села на дощатый помост, чтобы не потерять равновесия и не упасть. Руку у нее нарывало.
Она шепотом позвала русалку по имени. «Я расскажу о тебе его величеству, он обещал меня выслушать. А ты должна поведать ему историю, какую я никогда бы не смогла выдумать. Такую, чтобы растрогала его. Привлекла его на нашу сторону».
Русалка зарычала, демонстрируя свое презрение к королю. Она заявила, что готова драться с беззубым, чтобы обрести свободу. Если земная женщина сбросит его в бассейн, русалка своим пением заставит его сердце остановиться, а внутренности растаять как лед.
– Не говори так! Вдруг кто-то еще научится тебя понимать и подслушает?
Русалка подплыла к ней. Ее песнь, пропетая шепотом, переносила в мир одиночества и отчаяния. Вокруг ее пути медленно распространялась рябь. Мари-Жозеф опустила руку в воду, надеясь, что прохлада утишит боль. Круги, разошедшиеся по воде от ее движения, встретились с теми, что создала своим плаванием русалка; их игра на миг очаровала ее, заставив забыть о страданиях.
Русалка схватила Мари-Жозеф за распухшую руку. Ноздри у нее раздулись. Мари-Жозеф ахнула; боль от прикосновения вернула ее из горячечного бреда в реальность.
– Пожалуйста, отпусти, мне больно!
Но русалка не хотела ее отпускать. Глаза ее засветились, отливая темным золотом. Она обнюхала и облизала распухшую кисть Мари-Жозеф. Следуя по дорожке воспаленных пурпурных надрезов, она закатала рукав охотничьего платья Мари-Жозеф, обнажив повязку. Она тихонько запела, выражая беспокойство, но потом сменила тональность, пытаясь вселить в Мари-Жозеф уверенность, что все будет хорошо. Она покусала повязку; длинными пальцами, снабженными острыми когтями и плавательными перепонками, развязала окровавленный холст. Промокший, он легко отстал от тела. Ее глазам открылась воспаленная рана.
За стенами шатра послышался приближающийся конский топот; затем всадники, видимо, спешились. Раздались голоса, и в шатер вошел граф Люсьен; только его неровные шаги могли так отдаваться по деревянному настилу, только его трость-шпага – так постукивать в такт шагам по доскам.
Русалка поцеловала руку Мари-Жозеф, обведя языком надрез и обильно выпустив на него слюну. Запекшаяся корка вскрылась и стала сочиться кровью. Мари-Жозеф охватила дурнота.
– Что она делает? – Граф Люсьен говорил тихо, но беспокойство в его голосе удивило Мари-Жозеф.
Русалка отпустила ее и ушла под воду.
– Не знаю, – ответила Мари-Жозеф. – Она мне не сказала.
А русалка спаслась бегством. Маленький земной человек в затейливой второй коже не был к ней жесток, в отличие от другого, облаченного в черное. Маленький человек вызывал у нее скорее не страх, а любопытство, и все-таки она его опасалась. Если бы он был возлюбленным земной женщины, она доверяла бы ему больше. Но земная женщина пока не избрала его своим сердечным другом.
Оставшись одна на дне бассейна, она заплакала. Она надеялась, что сумела помочь земной женщине. Достаточно ли она целовала ее больную руку? Она надеялась, что да. Она боялась поведать своей союзнице, что она делала с ее рукой, боялась посвятить ее в тайну своих целительных способностей, ведь если земные люди узнают о ее скрытом даре, то вырежут ей язык и унесут с собой. Один из них станет носить его на шее, на сплетенной из водорослей цепочке, как моряки. Их глупость внушала ей ужас.
«Я все время испытываю страх, – думала она. – С тех пор, как попалась в сеть, с тех пор, как оказалась в трюме галеона, хотя прежде никогда ничего не боялась!»
Страх вызывал у нее злобу. Если земная женщина умрет от ран, русалка останется одна, утратив единственную союзницу, которая помогла бы ей бежать. А она во что бы то ни стало должна бежать.
Люсьен стоял и смотрел, как рана Мари-Жозеф сочится кровью.
– Остановите ее, – сказала Мари-Жозеф, и в голосе ее послышались нотки паники.
– Сейчас, одну секунду. Кровь…
Он замялся, не желая пугать ее объяснениями, что выпускает яд.
– Сейчас, еще чуть-чуть.
Он снял перчатки и порылся в переметной суме в поисках корпии, холста, винного спирта.
– Будет больно.
Он плеснул на рану винного спирта. Спирт размыл запекшуюся кровь и стал стекать по руке Мари-Жозеф розоватыми струйками. Мари-Жозеф выдержала эту процедуру, не вскрикнув и не вздрогнув. Люсьен зажал открытый надрез клочком корпии, а потом принес маленький серебряный ларец с остатками мази месье де Баатца. Большую ее часть он извел на раны Шартра и свои собственные, а поскольку давно не бывал дома в Бретани, то не мог пополнить запас.
«Если бы только отец дал мне рецепт, – подумал Люсьен. – Если бы он завещал тайну мне или хотя бы Ги, а не унес с собой в могилу».
– Теперь вам станет легче, – заверил он.
Как только кровотечение остановилось, он наложил на рану толстый слой черной мази, изведя все до капли. Такая воспаленная, гноящаяся рана способна была убить сильного молодого солдата; даже применив мазь, Люсьен опасался гангрены. Он перевязал рану.
– Ну вот, опухоль уже спадает.
Люсьен надеялся, что не обманывает себя. Он улыбнулся, хватаясь за соломинку.
– Через день-другой вы поправитесь, вот увидите.
– Благодарю вас, граф Люсьен. – Здоровой рукой она взяла его за руку. – Сколько раз вы спасли меня за один только сегодняшний день? Знаете, вы единственный человек на свете, кто меня спасал.
Люсьен склонился над ее рукой, а потом выпрямился и снова надел перчатки, хотя испытывал огромное искушение не отнимать у нее ладонь, наслаждаться ее прикосновением, терпеть сладкую муку, ощущать ее тепло и забыть о боли в суставах, которая терзала его почти постоянно.
– Для многих Версаль оказался зыбучими песками и болотами, распространяющими лихорадку, – сказал он.
– А ведь вы спасли меня и от жизни в Сен-Сире, – догадалась она. – Я не ошиблась?
– Я действительно приказал перевести вас оттуда, – признался он.
– А еще вызволили меня и мою сестру Халиду из монастырской школы на Мартинике?!
– Да, по желанию его величества.
– Позвольте поблагодарить вас, – взмолилась она, – даже если вашим единственным желанием было выполнить волю короля!
– Я был рад вам помочь, – сказал Люсьен.
– Граф Люсьен, – помедлив, произнесла она, – могу ли я просить вас оказать услугу лично мне?
– Я буду рад предложить любую помощь.
Она объяснила, что хочет дать вольную рабыне, которую назвала сестрой. Люсьен согласился подготовить необходимые бумаги, но предупредил, что лишь подпись ее брата придаст им силу. Люсьен не знал, удастся ли Мари-Жозеф убедить Ива, ведь его изящные придворные манеры скрывали изрядную долю упрямства.
– Благодарю вас, сударь.
Мари-Жозеф дотронулась до его руки, выражая этим нежным жестом всю благодарность, на какую была способна.
Внезапно в шатер, распахнув дверцу клетки и единым духом перемахнув через фонтанные ступеньки, ворвался Ив. Мари-Жозеф торопливо отдернула руку от запястья Люсьена и поспешила натянуть рукав на повязку.
– Боже мой, сестра, зачем ты это делаешь?
– Чтобы спасти русалку и душу его величества.
Он воздел руки в гневе:
– Ты рискуешь лишить меня возможности продолжить исследования и навлечь на меня опалу – и все это ради того, чтобы спасти русалку? А если Иннокентий решит, что морская тварь тебя понимает, ты рискуешь оказаться на костре!
Стража подняла полог шатра.
Прибыл его величество.
Мари-Жозеф поднялась, призывая все свое самообладание.
– Русалка! – шепотом позвала она, умоляя ее приплыть.
Версальские придворные выстроились согласно статусу и старшинству. Мадам встретилась с Мари-Жозеф взглядом и едва заметно улыбнулась ей с ободрением и сочувствием. Лотта с идеально продуманной, вычурной прической послала ей воздушный поцелуй. Даже месье, державший под руку Лоррена, любезно кивнул ей. Лоррен из-под полуприкрытых век с удовлетворением поглядел на нее.
Когда придворные заняли места, стража пустила в шатер простых зрителей. За стенами шатра уличный торговец предлагал лубочные картинки, изображающие резвящихся в волнах русалок и сопровождаемые первым рассказом об Атлантиде.
Его величество и папа Иннокентий, два самых могущественных человека в мире, вступили в клетку, чтобы созерцать пленницу его величества.
Мари-Жозеф поспешила сделать реверанс, надеясь, что ее благоговение и безупречные манеры сгладят неприятное впечатление от неуместного в эту минуту охотничьего платья, разорванного кружева жабо, растрепанных волос, ведь остальные придворные успели облачиться в парадные одеяния. Иннокентий явился в белоснежной сутане. Его величество предпочел великолепный наряд из золотистого бархата, отделанный золотым кружевом и бриллиантами, и каштановый парик, осыпанный золотистой пудрой.
Русалка покачивалась на волнах возле статуи Аполлона. Завидев посетителей, она фыркнула, раздув витые полости на лице.
Она нырнула, скрылась из глаз, через мгновение вновь взлетела над водной гладью, закружившись в мощном сальто, и вошла в воду плашмя, вытянувшись во весь рост и подняв гигантский фонтан брызг. Папа Иннокентий отпрянул так быстро, что потерял равновесие и чуть было не упал, если бы Ив не поддержал его под локоть. Его величество не шелохнулся, хотя капли воды покрыли его платье словно крошечные жемчужины.
Русалка пропела мелодичную трель, фыркнула, выплюнула воду и пропала.
– Дурно воспитанная тварь, – процедил Иннокентий.
– Она сказала…
– Тише! – остановил ее Ив.
– Не перебивайте сестру, отец де ла Круа. Так что же сказала морская тварь?
– Морская женщина сказала: «Белесый безобразен, он похож на угря». Прошу прощения, ваше святейшество, но мы представляемся морским людям ужасно некрасивыми, потому что у нас гладкие лица.
– Лишь ваша невинность может служить извинением вашей дерзости, – наставительно произнес Людовик.
– Невинность – не оправдание подобного высокомерия, – вставил папа.
– Ни я, ни русалка не хотели никого оскорбить, ваше святейшество.
– Вот как?
– Я говорю от ее имени. Ее зовут…
Она пропела имя русалки. Его величество выслушал, полузакрыв глаза. Мари-Жозеф отчаянно желала, чтобы он освободился от предрассудков и узрел то, что она смогла услышать.
– Она не знает наших обычаев.
– А вы знаете, мадемуазель де ла Круа?
– Наши обычаи, – произнес папа Иннокентий, – позволяют нам вкушать плоть русалок. Господь создал морских тварей, а равно рыб, и птиц небесных, и весь скот на потребу человеку, подобно тому как создал женщину, дабы она подчинялась мужчине. С нетерпением жду, когда смогу попробовать мясо русалки.
– А я подожду, что скажет русалка, – что скажет мадемуазель де ла Круа.
Боясь зарыдать от облегчения, Мари-Жозеф упала перед королем на колени, взяла его за руку и поцеловала ее.
– Благодарю вас, ваше величество.
Он отнял у нее руку, но слегка погладил по волосам, потом вышел из клетки и вернулся в свое кресло, а папа Иннокентий занял место справа от него.
«Вот если бы я убедила русалку быть осмотрительнее и выражаться вежливее, – подумала Мари-Жозеф. – Нет, тогда бы я запуталась во лжи. К тому же она стала бы меня поправлять».
Русалка подождала. Держась на вспененных волнах возле самого помоста, она взбивала воду раздвоенным хвостом до тех пор, пока та почти не вскипела. Потом она всползла по ступенькам и, обнаженная, уязвимая, громко зарычав, устроилась на бордюре фонтана.
Мари-Жозеф нагнулась и поцеловала ее в бугристый лоб. Русалка схватила ее за руку и уткнулась лицом в ее ладонь, обнюхивая ее кожу, притрагиваясь к ней языком, словно грубо и преступно пародируя поцелуй, который Мари-Жозеф благоговейно напечатлела на руке его величества. Как и Людовик, Мари-Жозеф отняла руку, открыла ящик для живописных принадлежностей и достала чистый лист.
Русалка издала яростный вопль, нахлынувший на Мари-Жозеф, словно приливная волна.
– Пожалуйста, русалка, не надо, умоляю! – прошептала Мари-Жозеф. – Вдруг это твой последний шанс, поведай им прекрасную историю, расскажи о морских созданиях, о великих бурях, об Атлантиде…
Русалка пробормотала «да», обещая ей чудесное повествование, необычайную, прекрасную историю, при условии, что Мари-Жозеф будет переводить.
Не сводя глаз с его величества, Мари-Жозеф попыталась претворить создаваемые сознанием русалки образы в слова.
– За что вы убили моего возлюбленного и рассекли его тело?
Ив побледнел, несмотря на загар, так, что кожа его обрела серый оттенок.
– Если вы хотели увидеть, что у него внутри, вам достаточно было дотронуться до него голосом.
Рисунок возник под пальцами Мари-Жозеф, словно русалка выжгла его на бумаге. Вот живой, наслаждающийся каждым мигом бытия водяной ныряет на дно морское, а внутри его тела ясно, отчетливо видны кости и органы.
– За что вы убили моего дорогого возлюбленного, с которым меня соединяло…
Онемев от смущения, Мари-Жозеф тщилась подобрать какой-то перифраз сказанного русалкой, который не оскорбил бы слуха короля…
– …блаженство плотской любви?
Перед Мари-Жозеф предстало изувеченное тело водяного, медленно опускающееся в мрачные морские глубины. Русалка плыла рядом с ним, оплакивая его, а ее соленые слезы стекали в соленую воду.
– Вы лишили его не только жизни, – произнесла Мари-Жозеф, – но и достойного погребения.
Русалка погружалась в глубину рядом с телом своего возлюбленного, сплетая пряди волос, живых и мертвых, темно-зеленых со светло-зелеными.
– Убив его, вы должны были вывезти его тело в открытое море и там захоронить с почестями.
Она опускалась все глубже и глубже в морскую бездну, провожая в последний путь тело возлюбленного. Слезы затуманили взор Мари-Жозеф и закапали на рисунок, однако образы, создаваемые песней русалки, не утратили четкости и ясности. Мари-Жозеф боялась, что русалка хочет покончить с собой.
Тело водяного погрузилось во тьму, озаряемую кружащимся, сияющим водоворотом. Светящиеся создания выделялись на фоне мрака, точно созвездия – на ночном небе. Ножом, выточенным из раковины, русалка отрезала прядь волос возлюбленного, а сейчас, в фонтане, в задумчивости перебирала ее пальцами, светло-зеленую на фоне темно-зеленых.
– Он дал мне на память безделушку, блестящий камешек, чтобы я носила его в волосах. Я хотела захоронить этот блестящий камешек вместе с ним.
Песнь русалки постепенно смолкала; образ мертвого водяного, погружающегося во тьму, что царит ниже крошечных живых фонариков и сияющих живых лент, постепенно тускнел и наконец исчез. Образы поблекли и растворились в пустоте. Склонив голову, Мари-Жозеф отерла слезы рукавом. Перед ее взором снова предстал реальный мир.
Сердце у нее замерло, когда она поняла, что его величество хмурится, его святейшество глядит с самым свирепым видом, Ив вот-вот лишится чувств, а придворные в ужасе перешептываются. Однако слушатели-простолюдины вздыхали, а некоторые даже прослезились от жалости. Граф Люсьен за спиной его величества устремил взгляд на пол. Локоны парика скрывали его лицо.
– Это все, – прошептала Мари-Жозеф.
– Языческий обряд, – проронил его святейшество. – Вы услышали о таких нечестивых церемониях от дикарей, мадемуазель де ла Круа?
Его величество поднялся с кресла:
– Неужели морская тварь не хочет оставить себе блестящий камешек на память о водяном?
Лоррен засмеялся шутке его величества, наслаждаясь тревогой Мари-Жозеф. Месье чуть слышно усмехнулся, но вся эта история явно не столько развеселила, сколько опечалила его.
Русалка пропела томительно прекрасную мелодию, живое воплощение любви и горя.
– Я хотела захоронить блестящий камешек вместе с ним, – пропела Мари-Жозеф, воссоздавая русалочьи образы, – опустить камешек в бездну вместе с телом моего возлюбленного в знак того, что и я когда-нибудь умру и в смерти воссоединюсь с ним.
– Так, значит, – осторожно спросил его величество, – она не притязает на бессмертие?
– Нет, ваше величество.
– Мы все обретаем бессмертие в любви Господней, – подчеркнул его святейшество. – А верит ли морская тварь в воскресение мертвых? В жизнь вечную в Господе?
– Жизнь вечна сама по себе, – пропела Мари-Жозеф, вторя его святейшеству. – Люди живут, люди зачинают и рождают новую жизнь, люди умирают. Люди никогда не возвращаются.
На лице его святейшества изобразилось крайнее отвращение.
– Это уже не смешно, мадемуазель де ла Круа! Вы переходите всякие границы! Даже язычники более благочестивы! Вы осмеливаетесь излагать еретические идеи!
– Я не выдумала ее историю, ваше святейшество, – стала оправдываться Мари-Жозеф. – Пожалуйста, пожалуйста, поверьте! Именно так все рассказала мне морская женщина, а она не знает, что такое ересь…
– А вот вам следовало бы знать, – отрезал Иннокентий.
– Но она могла бы воспринять Господа! – воскликнула Мари-Жозеф. – Могла бы принять Его в себя, если бы ваше святейшество ее научили! Вы могли бы принести учение Христа морским людям…
– Да как вы смеете?! – прервал ее Иннокентий. – Вы предлагаете мне обратить в христианство бессмысленных тварей?
– Она думает, что Иисус предназначал Нагорную проповедь хлебам и рыбам, – вставил Лоррен.
Никто не рассмеялся, услышав эту язвительную шутку; граф Люсьен поглядел на Лоррена с откровенной враждебностью.
– И где же блестящий камешек? – вопросил его величество, не удостаивая вниманием ни Лоррена, ни графа Люсьена. – Тот камешек, что она хотела захоронить в пучине вместе со своим возлюбленным?
Русалка зарычала. Мари-Жозеф вздрогнула, потрясенная, но не удивленная ее ответом. Она помедлила, надеясь, что ей не придется лгать.
– Кто-то забрал его, ваше величество.
– И кто же?
– Один… матрос.
Русалка вознегодовала, забив раздвоенным хвостом и окатив спину Мари-Жозеф холодной зловонной водой.
– Ваше величество, неужели это не доказывает, что русалка говорит со мной? Ведь иначе я не могла узнать об этом камне.
– Глупышка, – вздохнул его величество, – откуда мне знать, существовал ли этот камень вообще?
Он печально посмотрел на нее. Она поняла, что далее он произнесет смертный приговор.
– Пощадите ее, – прошептал какой-то простолюдин из задних рядов.
Остальные подхватили как рефрен:
– Пощадите, пощадите, пощадите!
Лицо его величества омрачилось, а Мари-Жозеф захотелось крикнуть зрителям: «Разве вы не знаете, его величество нельзя переубедить ни лестью, ни угрозами?!» Своим сочувствием зрители только усугубляли отчаянное положение русалки. К крикунам направился мушкетер; толпа затихла.
– Вы поступили очень умно, – сказал его величество Мари-Жозеф, – когда попытались спасти свою любимую питомицу, превратив ее в Шахерезаду.
Все придворные рассмеялись, кроме графа Люсьена.
– «Тысяча и одна ночь в океане», сочинение Шахерезады – морской твари! – крикнул Шартр.
Русалка тяжело вскарабкалась на лестницу, пробралась мимо Мари-Жозеф на верхнюю ступень и свирепо воззрилась на короля.
– Шшшрррзззаааддд! – выдохнула она.
– Надо же, талантливая мадемуазель де ла Круа научила ее говорить! Впрочем, попугаи преуспели в этом больше!
Месье захихикал:
– Попугай! Попка-Шерзад!
– Легенда требует… – начал его величество.
Смех тотчас умолк.
– …чтобы я даровал ей еще один день жизни.
Пораженная, охваченная невыразимой благодарностью, Мари-Жозеф бросилась к ногам короля и поцеловала холодные безучастные бриллианты, оторачивающие полы его платья. Его величество мимолетно погладил ее по голове.
Затем он удалился из шатра твердой походкой, словно его никогда не мучила подагра. Иннокентий и его свита сопровождали короля. За ним потянулись придворные. Толпа приветствовала его величество радостными возгласами, как будто это ее мольбы повлияли на его решение.
– Пусть русалка расскажет нам еще какую-нибудь историю, мамзель! – крикнул кто-то из зрителей, когда его величество покинул шатер.
Одобрительные и восторженные клики слились для нее в один неясный, плохо различимый гул. Ей показалось, что еще немного и она просто растворится в этом облаке шума. Граф Люсьен поймал ее под локоть:
– Вы хорошо себя чувствуете?
Она так ослабела от усталости и от нахлынувшего облегчения, что не в силах была подняться. Граф Люсьен засучил рукав на ее запястье. Опухоль пропала, багровые следы надрезов побледнели.
Мари-Жозеф отшатнулась, ведь стоило ей ощутить его прикосновение, как ее охватывала дрожь.
– Он пощадит ее?
– Не знаю. Это всего лишь отсрочка приговора.
– Один день…
– За один день может произойти многое…
Ив ускользнул от придворных. Его охватило непреодолимое волнение. Если бы его увидели таким, то наверняка упекли бы в больницу для умалишенных. Взор безумен, глаза вылезают из орбит, а волосы всклокочены, словно у отшельника. Он судорожно сжал перстень в кармане. Золото впилось ему в ладонь, оставляя болезненный узор на чувствительной плоти.
Он бежал с Зеленого ковра, где его могли заметить придворные из королевской свиты. Он торопливо прошагал мимо Обелиска, по холму, в Звездный сад. С бешено бьющимся сердцем он промчался по кругу.
Задыхаясь, спотыкаясь, ворвался в часовню. Разумеется, в этот час она была пуста. Он упал у алтаря, перед распятием, и лежал, содрогаясь и сдерживая рыдания, пока не почувствовал, что грудь и горло разрываются от невыплаканных слез. Мир поплыл у него перед глазами, точно у пьяного. Он утратил счет времени.
Ив де ла Круа молился, распростершись на полу, прижав горящую ладонь к прохладному мрамору.
