Текст книги "Луна и солнце"
Автор книги: Вонда Макинтайр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)
Однако Люсьен не мог заставить себя подвергнуть риску короля.
Зели безупречно выполнила полагающиеся движения конского балета. Четыре шеренги слились, образовав две, а потом одну; кони, гарцуя, подскакали к тому концу трибуны, на котором расположились аристократы. Зрители разразились радостными криками, воплями «ура!» и стали бросать цветы под копыта королевского скакуна.
Король подъехал к подножию трибуны. Его подданные стали кланяться; даже чужеземные монархи поднялись со своих мест, приветствуя его величество. По его знаку на плац выкатили несколько грузовых повозок. На оглоблях повозок и на упряжных лошадях колыхались ленты.
– Кузены, в знак уважения примите от меня дары.
Сначала он обратился к Якову Английскому и королеве Марии. Лакеи подняли с первой повозки картину вдвое больше портрета, который Яков подарил Людовику, и совлекли с нее покров белого шелка. С полотна на своего изгнанного кузена величественно взирал Людовик, скачущий верхом, без седла, в римских доспехах.
– Чтобы мы никогда не расставались.
– Самому отдаленному нашему кузену, прибывшему из островной державы-крепости…
На второй повозке возлежал гигантский гобелен, свернутый, точно свиток. Лакеи развернули его на валиках, по частям показав японскому принцу. В два человеческих роста высотой, в сто шагов шириной, он запечатлел триумфы его величества, благословляемые богами античного Рима.
– …шпалеру нашей гобеленовой мануфактуры, равной коей нет в мире.
На трех следующих повозках искрилось, сверкало и мелодично позванивало трио хрустальных канделябров, которые король преподнес царице Нубии.
– Пусть они освещают ваш дворец… Впрочем, ваша красота затмит их сияние…
Дар персидскому шаху занимал целых десять повозок: на каждой из них покоилось несколько зеркал в причудливых барочных рамах.
– Зеркала для вашего гарема, изготовленные на Сен-Гобенской мануфактуре, лучшие, прозрачнейшие в мире. А нашим союзникам из Новой Франции…
Дар вождям гуронов поместился всего на одной повозке, однако ценою превосходил все остальные. Два манекена, судя по перьям в париках призванные представлять американских дикарей, были облачены в костюмы белого бархата, с подходящими шляпами, перчатками и башмаками, сплошь усеянные бриллиантами.
– …костюмы, выполненные согласно нашим предписаниям.
Наконец его величество обратился к папе Иннокентию:
– А нашему кузену, папе римскому…
К трибуне подъехали две повозки. За пологом узорного шелка пронзительно вскрикнуло какое-то существо.
– …экзотические животные…
Люсьен внезапно преисполнился надежды. Он не пожелал бы ни одному созданию, тем более русалке, оказаться в руках папских инквизиторов. Гуманнее было бы сразу отдать ее месье Бурсену, пусть зарежет ее и приготовит что хочет, но папская темница давала хотя бы призрачный шанс, отсрочку смертного приговора.
– …одного дикаря…
Лакеи раздвинули полог. В первой повозке на прутья клетки с пронзительным криком бросился бабуин. Оскалившись, он принялся трясти решетку, а потом, просунув зад между прутьями, обильно испражнился на глазах у всех.
– …двух змей, дабы они напоминали нам о райском саде, о древе познания добра и зла и о наших грехах…
В клетке сплетались две гигантские анаконды, пригибая к земле ветви апельсинового деревца.
– …и трех великолепных скакунов, дабы они несли слово Матери нашей, Святой Церкви.
К трибуне подскакали трое августейших внуков, они спешились, подвели к подножию трибуны своих чубарых коней и преклонили колени перед его святейшеством. Герцог Бургундский и герцог Анжуйский выполнили свой долг стоически, но герцог Беррийский не выдержал и, когда папский швейцарский гвардеец взялся за удила его пони, зарыдал.
Разочарование Иннокентия, видимо, было еще горше, чем разочарование Люсьена, однако Люсьену приходилось скрывать свои чувства.
– Благословляю вас, дети мои, – сказал Иннокентий принцам. Мрачно, словно читая заупокойную службу, он произнес: – Кузен, я буду молиться… о вашей душе.
Людовик развернул коня и галопом поскакал прочь с плаца. Его отряд, стуча копытами, двинулся за ним, весь в развевающихся лентах, сияющих драгоценностях, золотой сбруе, и вскоре на плацу остались лишь китайские крапчатые кони, змеи и дикарь.
«Я больше не могу это терпеть», – подумал Люсьен. Осознав, что должен сделать, он пришел в смятение, но одновременно ощутил покой, словно от чего-то освободился.
Глава 26
Мари-Жозеф ускользнула от Лотты и мадам, затерявшись в толпе. Ей предстояло потихоньку пробраться к западному крылу дворца, оттуда в сад, а там – подкупом ли, воровством – добыть телегу и мулов у какого-нибудь садовника.
Она жалела, что не скачет на Заши. Тогда она смогла бы не править повозкой, а вести мула под уздцы, и ноша у него была бы легче. Но, взяв Заши, она вовлекла бы в заговор графа Люсьена.
А граф Люсьен скакал прямо перед нею, загораживая дорогу. В лунном свете он весь сиял рубинами и бриллиантами.
– Вам не следовало уходить, пока не отужинает его величество.
Он кивком указал на двор, откуда доносилась веселая танцевальная мелодия и соблазнительные запахи жареного мяса, вина и меда.
– Сейчас почти полночь. В последние минуты жизни рядом с Шерзад должен быть друг.
Граф Люсьен, сделав резкий жест, отмел лживые объяснения.
– Вы хотите ее спасти, – сказал он. – Это вас погубит.
– У меня не осталось выбора, ведь известий о сокровищах так и нет…
– Час тому назад не было. А теперь? Я узнаю.
Она не таясь взяла его за руку:
– Почему вы всегда тотчас появляетесь, стоит мне только о вас подумать?
– Потому что вы все время думаете обо мне.
– Сударь!
– А я о вас.
Он наклонился и поцеловал ее пальцы, потом бережно и нежно перевернул ее руку и поцеловал ладонь.
Он развернул Зели и ускакал во тьму.
Ужин был подан под луной в Министерском дворе. Легкий, он включал в себя всего четырнадцать перемен блюд, чтобы гости не утратили аппетита до завтрашнего пира, блестящего финала Карусели.
– Проводите нас на ужин, отец Ив! – тихо попросила мадам де Шартр.
Ее рука на бедре отца де ла Круа не оставляла никаких сомнений, почему супруг дал ей прозвище мадам Люцифер.
– Супруг оставил меня, он наводит лоск на свою змею.
Услышав это замечание, Ив лишился было дара речи, но потом сообразил, что она имеет в виду кобру, украшающую египетский костюм Шартра. Затем его вновь охватили подозрения, точно ли речь о кобре. Она взяла его под руку справа, мадемуазель д’Арманьяк – слева, и так они под конвоем повели его во двор. На помосте, возведенном на мощеном дворе, были расставлены столы, освещенные канделябрами, слуги предлагали гостям яства и вино.
– Какая прелесть, камерный пикник! – насмешливым тоном произнесла мадам Люцифер. – Завтра мы будем избавлены от толп всякого сброда, – в конце концов, даже Зеркальная галерея не безразмерна.
– Позвольте взглянуть на вашу медаль.
Мадемуазель д’Арманьяк и мадам Люцифер придвинулись ближе. Мадемуазель д’Арманьяк принялась внимательно осматривать медаль. Цепочка натянулась, врезавшись ему в шею.
Мадам Люцифер была значительно ниже Ива, и потому, глядя на нее, он невольно опускал взгляд на ее обнаженную грудь. Ее соски упирались ему в ребра, ее пальцы перебирали пуговицы его рясы, ее живот терся о его член. Происходящее выглядело столь же недвусмысленно, как если бы они сбросили одежды на глазах у всех.
– Мадам, простите меня…
– Конечно, только перестаньте сопротивляться…
– Вам известно, что я священник…
– Какая разница!
– И ваш брат!
Мадемуазель д’Арманьяк передала медаль мадам Люцифер. Они обе рассмеялись и потянули за цепочку.
– Отец Ив, к чему так мучить себя? Всем все равно. Ваша сестра одаривает своими милостями месье шевалье…
– Не может быть!
– …и известного своим распутством месье де Кретьена…
– Не оскорбляйте мою сестру, мадам!
«Но неужели сказать правду означает оскорбить? – в смятении думал он. – Мне следовало спасти ее, отослать назад в монастырь, я не должен был пускать ее в Версаль!»
– …и даже короля. А вы столь щепетильны!
Удерживая его за цепочку, словно за узду, она запустила другую руку ему под рясу.
Он вырвался, прежде чем она успела его схватить. Она не сумела вовремя выдернуть руку, застрявшую меж двух пуговиц, и, невольно подавшись за ним, почти упала на него.
– Вы внебрачный сын его величества… Значит, ваша сестра – его внебрачная дочь!
Мадам Люцифер наконец освободила руку из складок его одежд. Мадемуазель д’Арманьяк расхохоталась. Обе они принялись преследовать его, точно фурии.
– Всем известно, – не отступала мадам Люцифер, – что его величество устраивает подобные празднества только в честь своих фавориток. Вы же не станете этого отрицать.
Пятясь, спотыкаясь и тщетно пытаясь спастись, Ив лицом к лицу столкнулся с папой Иннокентием и его кардиналами. Если папа был мрачен, то, увидев Ива, окончательно вышел из себя.
– Ваше святейшество… я… я…
– Ступайте в часовню, сын мой, – велел папа Иннокентий, – и предавайтесь размышлениям о сущности греха.
– Отец де ла Круа!
Навстречу Иву шествовал его величество. За ним следовали его карусельные отряды, кавалерия всех времен и народов, облаченная в самые причудливые костюмы. Король в римских доспехах сверкал бриллиантами и рубинами стоимостью миллионы ливров. Пышные белые перья, словно мантия, ниспадали ему с гребня шлема на плечи и спину. Когда он впервые появился на публике в роли Цезаря Августа, ему было двадцать восемь лет. И сейчас король казался не старше.
Его величество взял Ива за плечи и обнял на глазах у всей своей кавалерии, всех придворных, всех иностранных монархов, всех князей Церкви.
– Займите место справа от меня, сын мой.
– В часовню, – повторил Иннокентий, – и особенно поразмыслите о грехе гордыни.
Ив сделал шаг к его величеству.
Но тут, за воротами, он заметил Мари-Жозеф: она стояла возле серой в яблоках лошади и, подняв голову, глядела на графа де Кретьена. «Едва ли она смогла бы глядеть на него снизу вверх в других обстоятельствах!» – подумал Ив, но тотчас догадался, в какой еще ситуации она могла бы так на него смотреть. Мари-Жозеф дотронулась до ладони Кретьена. Тот поднес ее руку к губам и надолго задержал в своей, не желая отпускать, как это обычно бывает с влюбленными. Потом он ускакал во тьму. Мари-Жозеф заторопилась прочь и скрылась из глаз.
– Отец де ла Круа! – позвал папа Иннокентий.
– Пойдемте со мною, – позвал его величество. – Поужинайте. Мне по душе мужчины со здоровым аппетитом.
– Я… Простите, ваше величество! – взмолился Ив. – Я обязан повиноваться его святейшеству.
Он бросился со двора и исчез во мраке.
Как ни пыталась Мари-Жозеф ускользнуть в тень, за ее спиной все равно слышались шаги. Спрятаться за апельсиновым деревцем в придворном роброне было невозможно. Преследователь вырос перед нею, грозный и неумолимый.
Брат схватил ее за плечи, уставившись на нее безумным взором: волосы у него растрепались, ряса расстегнулась. На груди у него висела массивная медаль, запутавшись в цепочке распятия.
– Ив?
– Эта связь тебя погубит! – вскричал он.
– Какая связь?
– Он околдовал тебя?
– Кто? О чем ты? Ты же не веришь в колдовство.
– Этот коварный атеист…
– Граф Люсьен лишь вразумлял, наставлял и просвещал меня. Как ты можешь обвинять его в таких мерзостях?!
– Он развращает женщин…
– Я не видела от него ничего, кроме добра. Я восхищаюсь им…
– …и обольстит тебя, если уже не обольстил!
– …и люблю его. Если он предложит мне стать его любовницей, я немедля соглашусь!
– Ты такая же распутница, как наша мать!
– Да как ты смеешь?! – воскликнула Мари-Жозеф. – Наша мать? Ты лишился рассудка?
– А ты лишилась добродетели? Наверняка как наша мать: король соблазнил ее и зачал и меня, и тебя…
– Ив, ты просто смешон.
Он перестал бредить, и в его глазах забрезжила надежда. Если бы не его замешательство и растерянность, Мари-Жозеф подняла бы его на смех.
– До моего рождения мама и папа прожили на Мартинике два года! Неужели король мог тайно пересечь Атлантику и неузнанным проникнуть в Фор-де-Франс?
– Но я-то родился во Франции.
– Это правда, – сказала Мари-Жозеф.
– Король признал меня.
Ив не выдержал и разрыдался.
– Он открыл позорную тайну моего рождения всему миру, его святейшеству, всем. А мадам Люцифер уверяла, будто ты наложница Кретьена, и внебрачная дочь короля, и… и…
– И?.. Ну скажи, скажи!
– И его любовница.
– Граф Люсьен неизменно относился ко мне с уважением. Его величество ни разу не оскорбил меня ни вольным словом, ни непристойным жестом. – Она порывисто обняла Ива, исполнившись сострадания. – Брат, дорогой мой, я все поняла теперь… Как же мне тебя жалко!
Она с трудом удерживалась от смеха. «Так вот почему придворные дамы поднялись с мест, завидев меня, – подумала она, – вот почему мадемуазель д’Арманьяк, подражая мне, стала носить в прическе павлиньи перья!»
Мари-Жозеф погладила Ива по волосам, стараясь утешить:
– Да у меня ведь и времени не было стать чьей-нибудь любовницей.
В глубине сада звучала русалочья песнь одиночества и отчаяния.
– Мне пора! – заторопилась Мари-Жозеф. – Шерзад зовет меня. Возвращайся, прими похвалы его величества.
Неожиданно послышался стук колес: к ним подъезжала какая-то повозка.
– Я пойду с тобой, – объявил Ив. – Я должен ее соборовать…
– Зачем ей это! – взорвалась Мари-Жозеф, решив во что бы то ни стало отослать его от греха подальше, спасти. – Она не христианка и не нуждается…
Мимо оранжереи прогрохотала повозка, на козлах ее сидел граф Люсьен: в римских доспехах, в шляпе с плюмажем и в белых замшевых перчатках, он выглядел чрезвычайно нелепо.
– Граф Люсьен!
Мари-Жозеф бросилась вслед за повозкой.
– Тпру!
Лошади остановились.
– Есть известия о галеоне?
– Мари-Жозеф, неужели я бы взгромоздился на эту дурацкую телегу, если бы получил благоприятные вести? – стал терпеливо объяснять Люсьен.
Она вскарабкалась рядом с ним, неловко путаясь в пышных юбках. Ив схватил ее за руку:
– Ради всего святого, что ты делаешь?
– Ив, возвращайся к королю. Люсьен, скорее, пожалуйста!
– А ну, пошли! – крикнул Люсьен, и упряжные лошади ринулись с места.
– Я так вам благодарна, – сказала Мари-Жозеф. – Мы должны любым способом спасти жизнь Шерзад и душу его величества.
– Я – атеист, – заявил Люсьен, – спасение душ не входит в мою компетенцию.
Мари-Жозеф невольно рассмеялась.
– Люсьен, я люблю вас безгранично и беспредельно.
Держа вожжи одной рукой, Люсьен другой сжал ее пальцы.
Неожиданно повозка дрогнула. Вне себя от испуга, Мари-Жозеф обернулась. Это Ив бросился следом, на мгновение повис над дорогой, схватившись за борта, потом подтянулся на руках и упал на дно повозки.
– Немедленно возвращайся во дворец! – крикнула Мари-Жозеф.
– Если вернусь, – возразил Ив, – то никогда не смогу искупить свою вину перед Шерзад.
Почти достигнув зенита, на небе воцарилась полная луна. Мари-Жозеф пропела Шерзад: «Плыви в дальний конец Большого канала, мы спасем тебя от месье Бурсена, лишь бы он не увидел, как ты забираешься в повозку».
Шерзад откликнулась песней, исполненной надежды и радостного волнения. Стремительно рассекая водную гладь, она обогнала пустившихся галопом лошадей.
Месье Бурсен неминуемо появится на восточной оконечности канала в одну минуту первого. Возможно, он чуть-чуть подождет Мари-Жозеф: вдруг она придет и лично велит русалке сдаться на милость мясника. В две минуты первого он поднимет тревогу, созовет стражу и даст знать королю.
Мари-Жозеф оглянулась: на вершине холма сверкал и переливался огнями дворец.
На тропе показалась светящейся змейкой вереница факелов.
– Быстрей! – шепнула Мари-Жозеф.
Люсьен повернул лошадей на гравийную дорожку.
– Возьмите вожжи! – приказал он. – Мы с Ивом…
Русалка выбралась на берег на западной оконечности канала.
Неуклюже изгибаясь, она поспешно поползла к повозке. Упряжные лошади испугались, зафыркали и встали на дыбы. Повозка накренилась. Люсьен рывком поднялся на козлах, изо всех сил натянув вожжи, и уговаривал мощных тяжеловозов, пока те, нервные, блестящие от пота, наконец не замерли.
– Успокойте лошадей, – велела Мари-Жозеф, – а я попробую вразумить Шерзад. – Она соскочила с повозки и кинулась к морской женщине. – Шерзад, пожалуйста, тише, не кричи, мы тебе поможем!
Обезумев от страха, Шерзад принялась вырываться из рук Мари-Жозеф и Ива, попытавшихся было поднять ее, и стала извиваться, словно еще находилась в своей стихии, под водой. Она оцарапала Мари-Жозеф, оставив глубокий след от плеча до груди. Шерзад выскользнула у них из рук, обрушилась на землю, ахнула и застонала. Мари-Жозеф встала рядом с ней на колени:
– Шерзад, пожалуйста, послушай меня…
Она взяла перепончатые руки Шерзад в свои и запела, описывая, что они задумали. Лошади забили копытами и зафыркали. Люсьен с трудом успокаивал и удерживал их.
Шерзад зарыдала и затихла. Мари-Жозеф и Ив подняли ее и опустили на дно повозки. Гибкая и проворная в воде, на суше она делалась поразительно неуклюжей. Они уселись на шершавое, занозистое дно повозки справа и слева от русалки, не давая ей упасть.
Люсьен постепенно отпускал вожжи, чтобы лошади сначала пошли шагом, потом потрусили, потом двинулись легким галопом и только потом стремительно побежали. Русалка в ужасе обхватила Мари-Жозеф за талию. Сжавшись в комок рядом с нею, она поцеловала глубокую кровоточащую царапину, тихонько напевая в знак раскаяния.
– Полно, Шерзад, вздор, пустяки.
– А сейчас куда? – гаркнул Люсьен, стараясь перекричать стук колес.
– К морю!
– Если доедем. А сами-то вы как думаете спасаться?
– Я еще не успела решить… Я не сумела…
Она опустила руку за вырез платья и извлекла сложенный платок.
– У меня осталась пара ливров, мне ведь не пришлось подкупать возчика. Купим хлеба… и рыбы.
Люсьен усмехнулся, а потом не выдержал и расхохотался. Мари-Жозеф открыла было рот, вознамерившись возразить, но тоже не выдержала и рассмеялась.
Доспехи Люсьена сплошь усеивали рубины и бриллианты. Беглецы были сказочно богаты.
А кроме того, легкоузнаваемы и не могли замаскироваться.
Повозка с грохотом катилась сквозь светящуюся тьму; полная луна мерцала в клубах тумана.
– Можем поискать убежища в Бретани, – предложил Люсьен.
– Или заплатить команде какого-нибудь корабля и вернуться домой, на Мартинику.
– Уж лучше я лицом к лицу встречусь с королевской стражей, чем еще раз добровольно взойду на корабль, – заявил Люсьен.
Мари-Жозеф знала: Люсьен понимает, что сесть на корабль, идущий на Мартинику, для них столь же невозможно, сколь бежать в Бретань.
Шерзад подняла голову и раздула ноздри; она выскользнула из объятий Мари-Жозеф, сбросила с себя руку Ива, невзирая на толчки кидаемой из стороны в сторону повозки, подобралась к Люсьену и оперлась на облучок. Высунув язык, она попробовала на вкус ветер, с довольным шипением выдохнув проглоченный воздух. Лошади понеслись стрелой.
– Тише, тише!..
Лошади отфыркивались и сопели, тяжело дыша. Люсьен принялся их успокаивать:
– Нам предстоит еще долгий путь…
Полная луна опустилась, было уже за полночь. С конской упряжи летели хлопья пены.
– Смотрите! – воскликнул Ив.
Далеко позади дорога превратилась в светящуюся реку, быстро несущийся сверкающий поток.
– Это король! – констатировал Люсьен.
– Нам не доехать до моря! – сокрушенно произнес Ив.
– У нас с самого начала было мало шансов туда добраться.
– Мы напрасно пожертвовали жизнью ради безнадежного дела?
– Шерзад, Сена приведет тебя домой, – проговорила Мари-Жозеф, – но ты должна плыть как можно быстрее, изо всех сил и затаиваться под водой всякий раз, когда заслышишь людские голоса, лошадиный топот или лай собак.
Шерзад поняла; она пропела Мари-Жозеф прощальную песнь, положила голову ей на плечо и поцеловала рану на груди. Кровь Мари-Жозеф запятнала русалочью щеку.
Разглядев впереди невысокий холм, Люсьен стал еще настойчивее понукать измученных лошадей. Фонари и факелы преследователей неумолимо приближались, словно светящимся копьем пронзив тьму небольшой низины.
– Люсьен, мы можем где-нибудь укрыться? Съехать с дороги? Тогда они промчатся мимо и нас не заметят.
– Негде спрятаться. Да и луна слишком ярко светит.
Повозка вкатилась на вершину холма. Сквозь мерцающую серую пелену тумана показался изгиб Сены. Шерзад почуяла воду и запела, нетерпеливо и неудержимо. Усталые лошади, испугавшись ее голоса, рванулись вперед с новыми силами. Повозка, подскакивая на ухабах, покатилась вниз по склону холма.
– Потерпи несколько минут, – взмолилась Мари-Жозеф, – всего несколько минут, и ты свободна!
На вершину холма вознеслись сияющие драгоценными камнями всадники. В свете фонарей плясали впереди их тени. Они стремительно неслись по земле, призрачные и грозные. Карусельные отряды его величества мерцающим потоком стекли по склону, набирая скорость, с легкостью преодолевая ухабы и рытвины, неумолимо настигая беглецов.
Повозка скатилась на ровную дорогу и стала продвигаться в тумане по речной долине. Мари-Жозеф показалось, будто они смогут пересечь мост, перегородить или сжечь его, оторваться от кавалерии и спастись.
«Им достаточно будет переправиться через реку вплавь, и они нас нагонят, – трезво рассудила она. – Даже не побоятся погубить в воде свои прекрасные костюмы».
Она обняла Шерзад. Повозка как безумная подпрыгивала на выбоинах, кренясь то влево, то вправо, подлетая на ухабах, когда Люсьен понукал выбившихся из сил лошадей, крича: «Пошли! Вперед! Вперед!» Теперь надо было только добраться до моста: там Шерзад могла спрыгнуть в воду и уплыть от преследователей. До моста оставалось пятьсот шагов, а отряд его величества пока отставал от них на тысячу. Двести шагов до моста. Факелы зашипели, разбрасывая искры; тени карусельных корон, тиар и диадем заплясали, словно грозные демоны.
Пятьдесят шагов. Повозка наскочила на камень, высоко подпрыгнула и обрушилась. Одно колесо разнесло в щепки, и повозка завалилась набок. Ив схватил Мари-Жозеф и Шерзад, боясь, что они выпадут. Ось с пронзительным скрежетом проехала по дороге, оставив глубокую борозду на ухабах. Люсьену удалось дотянуть до моста, но там, где дорога пошла в гору, ось за что-то зацепилась, повозка развернулась и застряла, накренившись меж каменными парапетами.
– Тпру! – Люсьен остановил лошадей.
Одна лошадь споткнулась и упала на колени, другая задрожала, опустив голову между ног. Услышав тревожный крик Шерзад, лошади вздрогнули, но были слишком измучены, чтобы пуститься бегом. Раздался стук копыт: в каких-нибудь пятистах шагах показались всадники его величества.
– Если мы сдадимся, – предположил Ив, – нас, может быть, пощадят.
– Нет! Помоги мне! Шерзад…
Мари-Жозеф соскользнула наземь с накренившегося конца повозки. Люсьен неуклюже спустился с козел. Шерзад забилась и, рыча, упала на камни моста.
Люсьен бросился навстречу преследователям. Сверкнуло лезвие, скрытое в его трости. Он бесстрашно ждал врага.
К нему подскакали причудливые тени карусельных воинов. Из-под копыт взвивалась пыль. В воздухе чувствовались едкие запахи смолы, пота и грязи. Отряд возглавлял его величество; торжественный и великолепный в своем гневе, он осадил коня так близко, что Люсьен острием шпаги коснулся конской груди, а горячее конское дыхание обдало заколыхавшиеся перья его шляпы. К его величеству один за другим подскакали его придворные. Замыкала кавалькаду нубийская охотничья колесница. С нее полился пятнистый поток гепардов, обнаживших клыки и грозно рычавших.
На королевском щите сияло солнце.
– Вы мужественно сражались под моим началом, Люсьен, – промолвил его величество. – Неужели сейчас вы обратите оружие против меня?
Люсьен не мог ответить. Мари-Жозеф и Ив что есть силы тащили русалку на середину моста. Шерзад стонала, предвкушая свободу, и рычала, ощущая близость врагов. Ее раздвоенный хвост скреб о камень.
«Скорее, – мысленно умолял Люсьен, – скорее, пожалуйста. Иначе мне не останется ничего, кроме как…»
С восторженным криком Шерзад спрыгнула в реку.
– Быстрей, быстрей, если тебе дорога жизнь! – крикнула Мари-Жозеф. – Прощай, Шерзад!
Его величество указал на реку. Месье, с рукавами кимоно, вздымающимися и опадающими, словно крылья, стремительно понесся по берегу, за ним ринулся его отряд, а потом и все остальные. Его величество остался наедине с Люсьеном; его свиту составили лишь мальчики – августейшие внуки.
Люсьен салютовал его величеству шпагой и сдался ему на милость. Герцог Бургундский и герцог Анжуйский спешились, приняли у него шпагу и трость и преподнесли деду. Людовик вложил шпагу в ножны.
– Вы дадите мне слово чести, что не попытаетесь более сопротивляться, месье де Кретьен?
– Да, ваше величество.
Людовик вернул ему шпагу. Люсьен поклонился, испытывая искреннюю благодарность, ибо король поступал с ним как с врагом, а не как с предателем.
Вокруг Шерзад сомкнулся покров речной воды, густо насыщенной испражнениями животных и земных людей. Она вынырнула, с отвращением выплюнула мерзкую жидкость, снова ушла в глубину и поплыла. После безумной тряски в повозке все тело ее саднило и ныло; отвыкнув двигаться за время долгого плена, она быстро уставала. Течение несло ее, но заветная цель – море – была по-прежнему далеко.
Неожиданно звуки, наполнявшие реку, изменились. Грязь облепила ее, ослепив и оглушив, шумы, стуки и шорохи сделались почти неразличимы. Она на мгновение всплыла, выпрыгнув из воды над пеленой тумана. У следующей излучины реку перегородили люди и лошади. Поперек речного русла протянули сеть. Она снова нырнула, надеясь либо обойти ее сбоку, либо приподнять, и проскользнула меж копыт, норовящих раздробить руку или обрушиться на висок. Едва она задела какую-то лошадь, как все они испуганно заржали, заметались и стали сбрасывать седоков. Эта рискованная игра выдала русалку. Всадники принялись наугад колоть пиками и палить из мушкетов. Мимо нее пролетела дробь, вода вскипела; пуля срезала ей прядь волос.
Она нырнула. Оказалось, что сеть удерживают на речном дне привешенные грузила. Затягиваемая в сеть течением, она попыталась пробраться ниже, однако охотники почувствовали, как натянулась сеть, и стали поспешно выбирать ее, ловя и увлекая русалку на мелководье.
Она успела выскочить и взвилась над водой, над пеленой тумана, над смертоносной сетью.
И тут ее ступню пронзила внезапная, нестерпимая боль. Какой-то пятнистый пушистый хищник, вцепившись ей в ногу, с рычанием поволок ее на каменистый берег. Шерзад забилась, пытаясь скатиться обратно в реку, и увлекла преследователя за собой. Ее кровь окрасила воду, запах пролитой крови смешался с терпким мускусом хищника.
Уйдя под воду, преследователь оказался во власти русалки: она громко, пронзительно вскрикнула, вызвав в водной стихии подобие взрывной волны. Ее голос, перенесенный водными массами, нанес хищнику удар в сердце. Тварь содрогнулась, щелкнула зубами и безжизненно осела на дно.
Но тут мощным прыжком на Шерзад бросился его товарищ. На ее горле мертвой хваткой сомкнулись клыки: русалка не могла даже вскрикнуть, даже пошевелиться. Клыки твари сдавили ее сонную артерию. Стоило хищнику чуть-чуть свести челюсти, и она бы истекла кровью. Если бы он вонзил клыки поглубже, то перебил бы ей шейные позвонки.
Шерзад обмякла. Вопли земных людей и удары пик слились для нее в одну невыносимую, нестерпимую какофонию. Земные люди с трудом отогнали от нее хищника и вытащили ее на мелководье. Последнее, что она ощутила, прежде чем потерять сознание, было прикосновение веревочной сети.
Прямо к Мари-Жозеф неслись гуроны в усеянных бриллиантами костюмах, явно радуясь неожиданному развлечению.
– Не двигайтесь, – тихо произнес Люсьен.
Но Мари-Жозеф пребывала в таком душевном смятении, что просто не испытывала страха. Гуроны промчались мимо. Старший на скаку провел по ее волосам пером. Младший коснулся волос Ива. Старший снова пронесся мимо них и, склонившись с седла, дотронулся до волос Люсьена.
– Они заявили свои права на наши скальпы, – объяснил Люсьен. – Что касается меня, мой парик все равно испорчен; пусть забирают, если хотят.
Как только король ускакал навстречу брату, Лоррен привязал руки Мари-Жозеф к постромкам упряжных лошадей. Мокрая, забрызганная грязью, несчастная, она не противилась. Когда Лоррен приказал мушкетерам привязать Ива к левой руке Мари-Жозеф, тот вздумал было упираться, но тщетно. Люсьен перенес неизбежный позор, надменно и пренебрежительно глядя в пространство. Шартр и Мэн привязали его к Мари-Жозеф справа.
– Сейчас вам очень пригодилось бы покровительство какого-нибудь высокопоставленного лица, – сказал Лоррен Мари-Жозеф.
Она подняла голову и злобно воззрилась на него:
– Неумно.
Упряжные лошади тяжело сдвинулись с места. Люсьен изо всех сил старался не отставать, неуклюже опираясь при ходьбе на трость. Лошади брели в сторону рассвета.
– Месье де Кретьен, сколь низко вы пали. Впрочем, возможно, вам еще предстоит поизвиваться под моим сапогом.
Лоррен стегнул ближайшую упряжную лошадь по крупу. Она перешла на рысь, потащив за собой вторую. Люсьен споткнулся, но удержался на ногах и с трудом выпрямился.
– Тпру, тпру! – тихо приказал он лошадям.
Те замедлили шаг, но, как ему показалось, не столько послушав его, сколько от усталости.
«Уж как Лоррен порадовался бы, если бы протащил меня по земле до самого Версаля», – подумал он.
– Люсьен, – прошептала Мари-Жозеф.
– Ш-ш-ш…
Ее жалость невыносимо мучила его.
Мари-Жозеф обернулась, покосившись во тьму:
– Она спаслась?
С плеском пустив коня по мелководью, из тумана показался его величество. За ним следовал месье и всадники его отряда, волоча Шерзад, опутанную сетью и покачивавшуюся меж двух жердей. Мари-Жозеф запела, но, когда русалка забилась и заметалась, не выдержала и зарыдала. Шерзад запричитала и заголосила. Глаза у нее горели, как у кошки.
Юные участники Карусели, едва держась в седле от усталости и пережитого радостного волнения, разбились по двое и стали теснить Люсьена, осыпая его градом насмешек и издевательств. Тепло старинной дружбы бесследно исчезало в холодном дыхании королевской опалы. Люсьену случалось видеть публичное унижение бывших фаворитов. Он тщательно выстраивал свою жизнь так, чтобы это не выпало ему на долю. Ныне все усилия, стоившие ему неимоверных трудов, пошли прахом.
Его величество осадил коня, заметив, как обошелся шевалье с пленниками. Он безучастно скользнул взглядом по Иву, по Мари-Жозеф и наконец перевел глаза на Люсьена:
– Вы все лишились рассудка.
Занималась заря. Голос короля звучал измученно, точно у дряхлого старца.
