355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владислав Крапивин » Под Одним Солнцем (СИ) » Текст книги (страница 182)
Под Одним Солнцем (СИ)
  • Текст добавлен: 13 апреля 2020, 01:01

Текст книги "Под Одним Солнцем (СИ)"


Автор книги: Владислав Крапивин


Соавторы: Сергей Снегов,Сергей Абрамов,Роман Подольный,Георгий Гуревич,Анатолий Днепров,Дмитрий Биленкин,Евгений Войскунский,Исай Лукодьянов,Владимир Савченко,Александр Шалимов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 182 (всего у книги 206 страниц)

ДОМ

Когда Дом вышел на пенсию, он спустился с небес на Землю и остался жить в городе у моря. Его прельстили мягкий климат, взбадривающие парные бани из утренних туманов, ласковые птицы и злющие коты, гуляющие по крыше, а также вид на городские пляжи, где круглые полгода с высоты своего роста он мог любоваться живыми женщинами – южными, северными и дальневосточными.

Нравился ему и город – в меру провинциальный, город жил не спеша, размеренно, иногда разморенно; современные здания скромно возвышались над старинными особняками; живы были и базары под открытым небом, куда привозилось все, что есть на свете съедобного, а население, в отличие от столичного жителя, презирало очереди в магазинах и предпочитало толкаться с кошелками на базарах.

Такая жизнь подходила Дому. Он не стремился в пику кому-то подражать старинным манерам жизни, просто ему нравились запахи вишневого варенья и жареного картофеля; просто он любил хозяйничать.

Кто он такой, Дом, не вполне понятно. Он происходил из семейства Флигелей, но обстоятельства его рождения окутывала какая-то жгучая тайна, какой-то адюльтер. Ясно одно: звали его Домом и он был живым, не в пример земным домам.

Он был флегматиком по натуре, а зимой над морем хорошо постоять, посмотреть, подумать; но иногда ему хотелось вскочить, хлопнуть дверью, сделать что-то такое… – и шумный летний город тоже ему подходил. Дом читал книги о стоящих на рейде кораблях с иностранными названиями, о платанах и бульварах, о развеселых городских жителях. Дому нравились эти книги. Он часто перечитывал их, изучал обстановку и в конце концов решился на переселение, когда узнал об острой нехватке жилья в городе.

Город звался Отрадой – для ясности.

Как уже говорилось, Дом выбрал место над самым морем у нового фуникулера, принял дряхлый вид – под стать окружавшим его домам, решил вздремнуть до утра, а потом осмотреться и обдумать свои дальнейшие действия. Он так и не заснул, потому что с удовольствием разглядывал разноцветные фонарики на новом фуникулере, а перед самым рассветом его внимание отвлек шум у соседней шашлычной – какой-то гражданин ломился в дверь и слезно просил пива.

Злостный пенсионер Сухов от скуки вставал так рано, как никто больше не мог, и не спеша обходил свои владения. Сначала он шел к мусорному ящику и по обрывкам бумаг пытался определить, кто из соседей ночью нелегально выносил мусор. Потом он заглядывал в окна своего личного врага инвалида Короткевича, который почему-то с гордостью представлялся «инвалидом первой степени». Сухов давно грозился побить инвалиду морду или окна и вот все похаживал вокруг, примеривался, прицеливался.

Итак, несмотря на теплый май, Сухов вышел во двор в пальто и в зимней шапке и решил, что он не в тот двор вышел. Еще вчера они с инвалидом Короткевичем жили по-соседски стеной к стене, стенкой на стенку, славно ругались, как собаки, и вдруг за одну ночь между ними построился новый дом… да какой новый дом! Обшарпанный флигель, будто сто лет здесь стоял, – будто так и надо.

Сухову захотелось лечь в постель и послать жену за участковым врачом. Он почувствовал слабость, как после хорошего скандала. Но он пересилил себя, пошел к шашлычной и оттуда взглянул на новый дом. Его взгляду открылся фасад – два узких окна, облинявшая черепица на крыше, кривой деревянный балкон, сквозь который проросла старая акация. Остальных подробностей Сухов не приметил, ему все было ясно и без подробностей: он очень больной чем-то человек, если, прожив всю жизнь здесь, на Люксембургском бульваре, никогда не видел этот Дом.

Сухов улегся в постель, а в это время вышел во двор инвалид Короткевич.

– Раз-два, – сказал Короткевич и стал делать зарядку посреди двора. – Руки на ширине ног. Не ругай меня ты, мама, что хожу я часто пьяный, – запел он, заглядывая в окна Сухову. – Спит, дурак, скоро помрет.

Потом Короткевич увидал новый дом… Он туго сообразил, что никакого дома здесь быть не должно, и быстро заковылял домой, но послал жену не за участковым врачом, а наоборот – за участковым уполномоченным.

И еще одно утреннее событие – проснулась дворничиха подметать улицу, обнаружила новый дом и подняла крик. Выбежал во двор ее зять, грузчик из мебельного магазина, опешил поначалу, но потом, сказав: «Цыть, мамаша!», помчался через Люксембургский бульвар к начальнику жилищного управления.

В полдень встретились во дворе начальник жилуправления Мирзахмедский, участковый врач и участковый уполномоченный. Они о чем-то беспокойно говорили, разглядывая новый дом, и затравленно озирались – к ним уже приближался инвалид Короткевич, хромая больше обычного, а Сухов все не мог найти свою шапку и потому запаздывал. Комиссия опечатала дверь пластилином и пустилась наутек, а Сухов и Короткевич услышали только, как невнятно бормотал начальник жилищного управления:

– Неучтенная жилпло…

Сухов и Короткевич понимающе улыбнулись и направились к неучтенной жилплощади. У опечатанной двери их поджидал дворничихин зять.

– Подвезло, гадам! – злодейски сказал зять, тыча пальцем в пластилиновую пломбу. – Если бы моя власть…

Опять понимающе улыбнулись Сухов и Короткевич и разошлись по своим квартирам: Сухов налево от опечатанной двери, Короткевич – направо. Дома Сухов взял молоток и зубило, а Короткевич схватил ржавый топор. Потом каждый ударил по своей стене так, что Сухову на голову свалился собственный портрет, а у Короткевича сломалось топорище.

Через несколько минут Сухов влез сквозь разлом в неучтенный флигель и у противоположной стены стал поджидать Короткевича.

А вот и он! Выпало три кирпича, и в дыру просунулась озабоченная пыльная голова.

– Ты что это… без спросу в мою квартиру!? – прошептал Сухов, удобнее прилаживая в кулаке багетину от упавшего портрета. – Двери тебе нет?

Дом попытался думать о чем-то своем, но его внимание отвлекала шумная драка внутри и боль в разломанных стенах. Не так он себе все представлял… он думал, что в него вежливо постучат, он откроет дверь и увидит счастливую семью с детишками; он покажет новоселам три светлые комнаты, кухню, туалет и ванную, проведет на огромный чердак, где можно сушить белье… он надеялся, что сумеет показать товар лицом да и незаметно разглядеть своих будущих домочадцев.

От поднявшейся пыли Дом расчихался, а Сухов и Короткевич на мгновение перестали драться и обратили внимание на странное подрагивание потолка.

«Ничего похожего не получилось, – подумал Дом. – Как видно, первыми подоспели не те люди».

Инвалид Короткевич в это время колотил пенсионера Сухова в тесной кухне. Дом хотел было защитить слабого, но пенсионер, удачно увильнув, не бросился наутек, а наоборот – зажал инвалидову голову в дверях и принялся его душить.

Дом всякого навидался на своем веку, много говорить он не любил и сейчас знал, что не ошибется. Он выругался по-домашнему и чихнул посильнее. Потолок на кухне рухнул, а Сухов и Короткевич очнулись вечером в городской больнице, но в разных палатах.

В жилищном управлении под председательством Мирзахмедского создали комиссию. Она бродила по рухнувшему потолку, заглядывала в проломы, морщила нос и называла дом «аварийным». Постановили: отремонтировать дом в текущем месяце и вселить в него остронуждающихся в жилье граждан. Проломы забили досками и фанерой, дверь опять опечатали и ушли по своим делам.

Весь текущий месяц Дом терпеливо высматривал из окна ремонтную бригаду; наконец май истек. Дом понял, что у бригады нет цемента, нет алебастра, нет обоев; что бригада ремонтирует дома на стороне тем, у кого все это есть; что Мирзахмедский ничего не может с этой бригадой сделать; что самой бригады вообще не существует.

Он сам сделал ремонт. Нарастил стены и потолок, побелил кухню, достал с чердака обои с цветочками. Потом установил в коридоре телефон и позвонил в жилуправление.

– Дом уже отремонтирован, можно вселяться, – с надеждой сказал Дом.

– Перестаньте шутить, – нервно ответили из жилуправления и бросили трубку. – Опять дворничихин зять звонил, – доложили Мирзахмедскому. – Все ходит, и ходит, и звонит, и звонит… добивается улучшения.

– Этот добьется, – вздохнул Мирзахмедский.

Но Дом не для того спускался на Землю, чтобы обивать официальные пороги с просьбой поставить его на квартирный учет. Он имел свои собственные пороги и хотел привлечь к ним внимание. Он подумал, подумал, подпалил чердак и стал ожидать, что будет дальше.

Внимание было оказано, да какое!

Дому было очень приятно – он так красиво полыхал, что вся Отрада сбежалась посмотреть на него. Больше всех повезло шашлычной, где за кружкой пива открывался лучший вид на горящий пейзаж. Но и продовольственный магазин с бульвара не был в обиде, да и с пляжа неплохо смотрелся пожарчик.

Пока все смотрели, по двору бегал дворничихин зять с пустым ведром и кричал:

– Где Мирзахмедский?! Уберите этого идиота!

Идиотом оказался тот самый подпольный бригадир ремонтной бригады. Он вышел из подполья, закрыл грудью опечатанную дверь горящего дома и разъяснял всем, что без Мирзахмедского никто не имеет права ее распечатывать. Создалась безвыходная ситуация: дом горит, пожарников не вызывают, потому что у дома нет адреса, а у Мирзахмедского от этого дома головные боли, за ним уже послали.

Дом плюнул и перестал гореть.

– Граждане, расходитесь! Это была ложная учебная тревога! – вскричал удивленный бригадир.

Вся Отрада недоумевала: попахло жареным и перестало. Что-то не так происходило, как полагается.

Наконец прибежал перепуганный Мирзахмедский, узнал, что пожар самопроизвольно закончился и ничего не сгорело, схватил ненавистного бригадира подпольной бригады за шкирку с требованием отремонтировать этот чертов дом, иначе… но бригадира и след простыл. Осталось от бригадира одно пустое ведро.

– А зачем ремонтировать? – громко спросил Дом. – Дом давно отремонтирован, можно вселяться.

– Кто это сказал? – озлобленно спросил Мирзахмедский, оглядывая двор.

Никто не знал.

Мирзахмедский сорвал с двери пломбу, вошел в дом, недолго там пребывал, вышел и спросил:

– Ко это сделал?

– Что? – спросил дворничихин зять.

– Ремонт.

– Я! – не долго думая ответил зять.

Мирзахмедский задумался и пошел обедать в шашлычную, где буфетчица охарактеризовала ему дворничихиного зятя с самой лучшей стороны.

Наконец-то дворничихин зять получил квартиру! Он долго ее добивался.

Он злорадно явился к Сухову с ордером и бутылкой водки, чтобы отпраздновать событие. Сухов, выйдя из больницы, поумнел, изменил тактику, понял, что мировое зло голыми руками не возьмешь, и купил в комиссионном магазине пишущую машинку. На ней он вскрывал недостатки и бил в колокола. Звону было на всю Отраду. Приходили комиссии, проверяли пустой дом без адреса – ничего не нашли. Стоит дом, будто сто лет здесь стоял. Откуда взялся – неизвестно. Никто в нем не живет, будто так и надо…

С людьми Сухов научился говорить по душам, и жильцы были очень довольны, если удавалось проскочить мимо него не здороваясь.

– Слухай сюда, парень, – сказал Сухов дворничихиному зятю. – Не ходи ты в этот дом. Его скоро снесут, понял? Это я тебе говорю. А знаешь ли ты, где потом квартиру получишь? Аж на самом Хуторе, два часа езды до бульвара.

– Нигде не написано, – с достоинством отвечал зять. – Хочешь сносить – давай квартиру на бульваре, или не выселюсь, хоть стреляй!

Так они говорили, а Дом этот разговор слышал. Он обрадовался и засуетился: исполнялась мечта его старости – обрести родную семью, помочь, приласкать, вырастить, а взамен принимать заботу и уважение. Всю ночь он, кряхтя, скрипя и поднимая пыль, проводил генеральную уборку.

Утром сбылись мечты Дома. Представитель власти Мирзахмедский ввел счастливую семью в новую квартиру, тут же раскланялся и оставил новоселов одних.

Семья была не то чтобы большая, но запутанная. Главой, конечно, был дворничихин зять, грузчик из мебельного магазина. Он недавно развелся с дворничихиной дочкой и выгнал ее из родительского дома за гулянье с другим. Сама дворничиха, баба жалостливая, работящая, вставала рано, ложилась рано, чтобы вставать рано, улицу содержала в чистоте, а квартиру в захламлении – неорганизованная мамаша, по мнению зятя. Ее старенький муж, кандидат каких-то гуманитарных наук, полюбил дворничиху еще в конце сороковых годов за то, что она работала в магазине «Продовольствие». У них еще был поздний сынишка, король микрорайона с двумя приводами в детскую комнату милиции.

Еще несколько приятных минут испытал Дом в тот же вечер в ожидании гостей на новоселье. Со стороны зятя пришли его коллеги по перевозке мебели, дворничиха позвала буфетчицу из шашлычной, старик-кандидат пригласил двух аспирантов-гуманитариев из университета, ну и сынишка дал клич, и в дом заявилось немного малолетней шпаны. Гуляли долго. Грузчики философствовали, гуманитарии сквернословили, буфетчица с дворничихой плакали о своих загубленных молодостях, шпана плевала с балкона на крышу шашлычной и чуть не попала на фуражку участкового уполномоченного, который шел разнимать и мирить опять подравшихся Сухова и Короткевича.

На том и разошлись, пьяные и заплаканные.

Дом еще пребывал в благодушном настроении, когда зять снял со стены подлинного Ренуара и повесил картину неизвестного художника, изображавшую преследование волками ночью в степи какого-то перепуганного всадника в рыжей шубе. Дом еще только недоумевал, разглядывая, как седой кандидат гуманитарных наук прилаживает в ванне самогонный аппарат, а дворничиха мерит швейным метром стены и шевелит губами.

Затем навалилась прорва событий, от которых Дому стало плохо. Зять перегородил комнаты досками, завесил простынями и запустил в дом диких курортников. Двадцать восемь человек, не считая детей, варили на одной плите, ломились в один туалет, проклинали друг друга, дом, хозяйку, городской транспорт и эту жизнь, швыряли окурки в цветник на балконе – не описать всех унижений, которые терпел Дом.

А дворничиха уже мерила швейным метром чердак и шевелила губами.

Дом заболел. В углах выступила плесень, под обоями завелись клопы, по ночам он скрипел и не мог заснуть. Дикари стали жаловаться на сырость и требовать снижения цен за койки, но с зятем разговор был короткий – кому не нравится? Скатертью дорога, других найдем.

Дом вызвал врача.

Врач, старый друг из семейства Теремков, прибыл ночью, простучал стены, поковырялся в чердаке, измерил давление на фундамент.

– Вирусный грибок, – доложил Теремок Дому. – Через неделю пройдет и не вспомнишь. От клопов принимай «Клоповыводитель-73».

– Нервы у меня не в порядке, – жаловался Дом.

– Ты, Флигель, не дури. Стар уже, сам знаешь, что почем. Шугани всю братию подальше и возьми достойную семью. Впрочем, завтра проконсультируюсь с профессором. Прощай, спешу!

– Буду ждать! – крикнул Дом вдогонку. – Ведро цемента размешаем, повеселимся!

На следующий день явился профессор. Ах, ах, застекленная галерея, крылатые львы у входа, купол с витражами – интеллигент из старинных Особняков, не в пример кандидату самогонных наук.

– Тэк-с, голубчик… дышать, не дышать… Развалитесь от первого легкого землетрясения, если не выполните моих предписаний. Во-первых: полностью очистить помещение. Полезны сквознячок, сон, свежий воздух, полный покой. Во-вторых: подыщите приличную семью, а лучше достойную молодую девушку… впрочем, парня, все равно, и проведите его по жизни. Доходит, надеюсь? Желаю здравствовать и пребывать в добром здравии, что, впрочем, одно и то же.

– Спасибо, профессор, – робко отвечал Дом. – Не откажитесь, вот… ведро с цементом. Чем богаты!

– Вы, похоже, из флигельных? – спрашивал профессор, удобно располагаясь у нового фуникулера. – Лет сто, поди? Ну а мне, голубчик, пятьсот с лишком. Родился в Италии, эмигрировал в Россию в суворовские времена. Вы мне нравитесь. Ваш Ренуар на чердаке… в каком году покупали и почему на чердаке? Ваш Ренуар изобличает у вас хороший вкус, чувствительность и разное прочее.

– Как здоровье мадам Особняк? – спрашивал Дом, наслаждаясь беседой.

Редко выпадали Дому подобные счастливые минуты.

Дом понимал, что врачи правы и что давно пора шугануть всю братию вон, но он все медлил, сомневался, на что-то надеялся. Вот и лето прошло, и курортники разъехались, и кандидата наук выперли наконец на пенсию по анонимке Сухова за неэтичное бытовое поведение, но жизнь Дома лучше не становилась. Его терпение истощилось, когда сынишка с дружками притащили вешать на чердак живого кота. Дом предъявил ультиматум: если в течение двадцати четырех часов семейка не возьмется за ум и не начнет жить, как люди, то…

Но все только плевались через левое плечо, услыхав утробный голос с чердака.

Тогда Дом объявил террор.

В бой была брошена зеленая плесень. Она испортила обои, мебель и забралась в самогонный аппарат. Но семейку все это не очень взволновало, потому что друзья приносили зятю дешевый спирт, который использовался на мебельной фабрике для полировки столов и буфетов. Спирт был не в пример крепче самогона.

Дом отключил отопление, но зять пригнал из мебельного магазина грузовик бракованной мебели, установил в квартире «буржуйку» и приказал теще рубить мебель на дрова.

Дом побоялся настоящего пожара, включил отопительные радиаторы, зато перекрыл воду. Но семейка и в лучшие времена умывалась с ленцой, а раз такое дело, то и умываться перестала. Воду для супа дворничиха таскала из дворовой колонки, тем дело и закончилось.

Дом отключил свет – стали жечь свечи. Наслал мышей, они съели свечи – стали жечь лучину.

Темные люди.

Рухнул балкон, засорился унитаз, свалились обои, окна не открывались, а двери не закрывались, мусорные ведра бродили ночью по паркету, а паркет трещал, будто щелкал зубами, потолок осыпался на плиту и гасил газ.

Тщетно.

Дом предпринял психологическую атаку. Он долго колдовал на чердаке, и однажды оттуда выполз огромный, жирный, величиной с диван, десятилапый черный таракан и влез в квартиру. Испуг, конечно, был – кандидат наук с похмелья сильно кричал, но мальчишка только взвыл от радости, убил чудовище из рогатки и выставил трофей на балкон для всеобщего устрашения жителей Отрады.

Дом сдался.

– Неудачное вы место выбрали, – неуверенно говорил Особняк в очередное посещение. – Впрочем, я доволен. История вашей болезни представляет определенную научную ценность. Крайне редкая смесь идиотизма и невежества. От всех болезней вылечивает стрихнин. Может, попробуете?

Спасительные вести принес Мирзахмедский.

Хитрый зять давно уже писал и ходил по инстанциям и требовал новую квартиру взамен аварийной. Он знал, что делал, хотя его и пригрозили привлечь к ответственности за антисанитарное состояние жилья. В результате его посещений горсовет обратил внимание на то, что неказистый флигель намертво закрывает вид на здание нового фуникулера.

– Пожалуй, снесем, – решили в горсовете. – Благоустроим территорию, разобьем клумбу…

Великомученик Мирзахмедский мчался со светящимся ликом через две ступеньки.

– Быстро выметайтесь! – закричал он. – С глаз долой, на Хутор бабочек ловить! Дом послезавтра сносят. Будет здесь клумба и новая жизнь. Вон! Грузовик для переезда за счет жилуправления, грузчики… за мой счет.

– Сам валяй на Хутор, – отвечал зять. – Покажи, где в конституции написано? Нигде не написано. Дадут квартиру на бульваре – перееду. Нет – не надо.

– Оставайся, – сказал Мирзахмедский и попробовал сделать равнодушный вид. – Оставайся. Завтра отключаем свет, воду, газ, телефон, отопление.

Зять в ответ по-дьявольски захохотал, а Мирзахмедский схватился за сердце и ушел.

Бедный Дом остался один в тревоге и ожидании. Это был его последний шанс – или он с обрыва, или семейка на Хутор.

Вечером проведали его Особняк и Теремок.

– Мой тебе совет: поменяй климат, – посоветовал Теремок. – Есть много чудесных городов с острой жилищной проблемой… скажем, Вологда, Смоленск, Саратов…

– Не знаю, не знаю, дружище, – горестно отвечал Дом. – Очень уж мне по книгам Отрада понравилась, очень уж.

– Что книги… – вздыхал добродушный Особняк. – У меня в Суздале знакомства, Суздаль я вам могу устроить. Неплохой район, древнерусский стиль, обеспечат надежной молодой семьей с детишками, заживете, поправитесь…

– Дайте мне только избавиться от этой напасти! – выплакивался Дом. – У меня, понимаете, в чердаке все перепуталось. Происходит, понимаете, переоценка ценностей.

Дом так и не решил, что он будет делать после выселения. Он махнул на все и покорно ожидал дальнейших событий.

После недельного молчания горсовет выделил зятю квартиру на бульваре. А что было делать – милиции он не боялся, не вызывать же войска?

Семейка наконец переехала, а на следующий день должен был явиться бульдозер.

Друзья всю ночь готовили Дом к эвакуации, сам он не мог пошевелиться.

Ему снились кошмары, он вздрагивал, просыпался. Наверху пронеслись слухи, что Дом помирает. Откуда только взялись древние лачужки и землянки, бродят вокруг, шушукаются, шарахаются от нового фуникулера. У шашлычной присели кривые бараки и хромые сараи, просят милостыню у проходящей мимо казармы. Дом изумляется, думает – что за бред? – силится встать во весь рост, крикнуть во весь голос, но только хрипит и хлопает форточкой.

Но тут на Люксембургском бульваре появляются пьяные кабаки и трактиры, грязные притоны и ночлежки, игорные дома и веселые заведения. Перед Домом пляшут какие-то деревянные остроконечные заборы, он силится убежать от них, но сомнения начинают терзать его – а не плюнуть ли на все, не уйти ли с веселой гоп-компанией? – как вдруг он слышит голос профессора и просыпается.

– Пора, голубчик, – говорит Особняк. – В Суздале все подготовлено, вас ждут не дождутся хорошие люди.

И Дом наконец понимает, что Суздаль, конечно, очень хороший город, но ведь тогда погибнет его девственная мечта о жемчужине у моря!

– Нет, профессор, я остаюсь, – сказал Дом.

Он решил рискнуть в последний раз.

Все утро бульдозер рычал, корежил мостовую и тщетно пытался снести ветхий флигель. Зрелище не уступало прошлогоднему пожару.

Когда бульдозер выдохся, его заменил подъемный кран. Он раскачал на канате трехсоткилограммовую болванку и запустил ее, целясь в окна. Болванка срикошетила, обрушилась на шашлычную и разнесла ее вдребезги – к счастью, никто не пострадал, кроме буфетчицы, у которой погибли под развалинами три ящика с левой водкой. Ошарашенного водителя сняли с подъемного крана и препроводили на алкогольную экспертизу. Ко всеобщему удивлению, он оказался трезвым, но шашлычной от этого легче не стало.

Что делать?

Кто-то предложил взорвать дом динамитом; сами решить не решились, позвонили в Киев. Там страшно удивились – кому это в голову взбрело?!

Черт с ним, пусть стоит, что за дебаты вокруг какого-то флигеля! Пускай стоит, может быть, это в далеком прошлом архитектурный памятник.

И Дом стоял месяц, второй, третий и угрюмо ждал. Сухов и Короткевич боялись к нему подходить и даже помирились на этой почве. Иногда Мирзахмедский приводил на смотрины остро нуждающихся в жилье граждан, они разглядывали внутреннее состояние дома и уходили невеселые.

Их можно было понять: развалины шашлычной, таинственные события, дурная слава.

Роковой дом.

Но вот однажды.

Когда пришла весна.

Пришел в жилуправление.

Один из главных героев этой длинной истории.

Молодой человек двадцати трех лет.

Виктор Сергеевич Андрианов.

И предъявил разрешение горсовета на вселение в таинственный дом.

– А вы кто такой будете? – подозрительно спросил Мирзахмедский.

– М-маляр я, – неуверенно ответил Виктор Сергеевич.

– Маляр?! – обрадовался Мирзахмедский и повел показывать квартиру. – Сносить не будем, живи вечно! Странный дом, но к нему надо по-человечески подойти… Жаль, маляров не хватает.

Дом угрюмо молчал. Он давно не верил словам. Он разглядывал нового жильца и думал: шугануть его прямо сейчас или подождать, пока уйдет Мирзахмедский?

– Романтический такой флигелек… – раздумывал вслух Виктор Сергеевич. – Всегда хотел иметь свою комнату… а тут целая квартира.

– Главное не дом, а кто в доме живет, верно? – подбадривал Мирзахмедский. – Грузовик для переезда за счет жилуправления, грузчики… за мой счет.

И Виктор Сергеевич переехал в свой новый дом, но на трамвае.

Он ласково похлопал дом по дверному косяку и вошел. Он побродил по комнатам, повыглядывал в окна, покачал головой при виде разрушенного балкона. Потом он пошел в жилуправление, взял стремянку и принялся заделывать огромную трещину в стене.

– Тебя как зовут? – наконец сердито спросил Дом.

– Витька, – ответил Виктор Сергеевич.

От испуга он чуть было не свалился со стремянки, хотя и ожидал чего-то подобного.

– Ладно, посмотрим, – пробурчал Дом.

Они зажили вдвоем, присматриваясь друг к другу. Дом много спал и восстанавливал здоровье; Витька или спал, или читал, или шлялся по улицам, подсчитывая, сколько живет в Отраде алебастровых львов.

– А почему «Витька», – однажды спросил Дом. – Почему не по имени-отчеству?

– С детства повелось, охотно отвечал Виктор Сергеевич. – Витька да Витька, вот потому и Витька.

– Ты где работаешь?

– Нигде.

– Это как?

– Пока нигде. Из института вытурили.

– А институт у тебя какой был?

– Художественный.

– Да ну! – с уважением воскликнул Дом. – А чего ж ты не рисуешь?

– Вдохновения нет.

– Ладно, посмотрим, – опять буркнул Дом.

Ночью он завел будильник и разбудил Виктора Сергеевича в семь утра.

– Что за черт, в такую рань! – удивился тот.

– Иди на чердак, взгляни на Ренуара.

– Настоящий? – шепотом спросил Виктор Сергеевич, спустившись с чердака.

– На толкучку не понесешь?

Витька обиделся, а Дом почувствовал, как внутри у него начала затягиваться огромная трещина.

– В общем так… – сказал Дом. – Ты неплохой богомаз, листал я твои альбомы. Осенью первым делом вернешься в институт…

– Не примут.

– А за что тебя вытурили?

– Да так… – отмахнулся Витька.

– Ясно. Лето впереди, напишешь пару картин на уровне мировых стандартов – сразу примут.

– Какие стандарты? – рассердился Виктор Сергеевич. – Денег нет на краски!

– Слушай, я для тебя все сделаю! – горячо зашептал Дом, и его волнение передалось Виктору Сергеевичу. – Ты неплохой парень… хороший, только дурной. Будешь учиться у лучших галактических художников, писать живыми красками объемные картины, увидишь такое, чего никто на Земле не видел… ты кто, дворничихин зять? Чего вы все ходите и на жизнь жалуетесь?

Всю ночь Виктор Сергеевич не спал, курил. С восходом солнца он сел на обломки шашлычной и набросал портрет Дома. Дому портрет не понравился:

– Себя не узнаю. Зайди со стороны фуникулера.

– Давно не рисовал, – оправдывался Витька. – У тебя случайно нет такой кисти, чтобы сама…

– Нет, – вздохнул Дом, наращивая балкон. – Искусство дело темное.

Виктор Сергеевич тоже вздохнул и поплелся с мольбертом к фуникулеру.

В сентябре Виктор Сергеевич предъявил работы за зимнюю сессию, и его вернули в институт на курс ниже. Дом наврал ему – никаких художников он не знал, никаких живых красок в природе не существовало – рисовали везде одинаково: карандашом на бумаге, кистями на холстах. Виктор Сергеевич вскоре понял это, но не рассердился.

Приходил Мирзахмедский, разглядывал портреты Дома, уважительно называл Витьку Виктором Сергеевичем, поздравлял с Днем рождения, жаловался на сердце.

Заглянул как-то Сухов поговорить по душам, но Дом слегка чихнул, и Сухов сразу раскланялся.

Иногда в их жизни случались несчастья: повадилась к Витьке богема пить водку, лапать пальцами Ренуара и обо всем знать. Дом сразу вспомнил сынка-хулигана. Вскоре двое богемцев поскользнулись на лестнице, а на третьего упало что-то тяжелое.

В конце рассказа Виктор Сергеевич сильно загрустил. Кошки в саду мяукали, мешали ему спать. Не было у него ни друзей, ни… хороших знакомых.

Однажды Витька сказал Дому:

– Ты, старик, того… причепурись. Сегодня у нас будут гости.

– Кто? – поинтересовался Дом. – Если волосатые и бородатые – не пущу.

– Один гость будет. Без броды.

Дом понял и засуетился.

Пришла блондинка Витькиных лет.

– Знакомься, – сказал ей Виктор Сергеевич. – Мой Дом.

– Я Людмила, – представилась блондинка.

– Очень приятно, – ответил Дом.

Блондинка несказанно удивилась, а Виктор Сергеевич наплел ей что-то про спрятанный магнитофон.

Весь вечер они разглядывали Ренуара. Виктор Сергеевич очень стеснялся, наконец вышел на кухню и сказал Дому:

– Ты отвернись, что ли…

Дом отвернулся и стал смотреть на темное Черное море и на пустой пляж на его берегу.

Борис Штерн

    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю