Текст книги "Латинист и его женщины (СИ)"

Автор книги: Владимир Полуботко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Глава 31. ПРОЩАНИЕ БЕЗ СОЖАЛЕНИЯ

Как-то так получилось, что я потом расстался с Ларисой – она под моим руководством хорошо усвоила эту безумную латынь, благополучно сдала экзамен и вскоре потеряла ко мне интерес. А я – к ней. Впрочем, расстались мы, хотя и без особого сожаления, но как-то мирно и по-хорошему.

При всём своём корыстолюбии она так даже и некоторые вещи свои оставила у меня, включая и потрясающе красивый и дорогой халатик из Венеции. При встрече в институте я ей напомнил о вещах, но она со смехом ответила:

– Подаришь той следующей, что у тебя будет после меня.

– Я так и сделаю, – пообещал я.

И сдержал своё слово.

Глава 32. ВАЛЕНТИНА

1

Второй хулиганский поступок с добыванием новой женщины я совершил просто и хладнокровно: пошёл в девятиэтажное здание одного рабочего общежития, где по моим сведениям проживало великое множество беженцев и беженок из горячих точек бывшего Советского Союза, мгновенно нашёл общий язык с комендантшей. И вот она, перебрав в уме несколько вариантов, остановила свой выбор на Валентине, 1972-го года рождения, из 248-й комнаты… Молодая женщина не так давно потеряла в Таджикистане мужа и единственного ребёнка и теперь вместе с матерью ютится в перенаселённой комнатушке…

Затем комендантша представила мне эту Валентину – скромную, симпатичную девушку двадцати пяти лет, русскую, блондинку с голубыми глазами, как я и заказывал. Представила и меня Валентине: отрекомендовала меня в качестве человека положительного и приличного. Мол, принимай от него любое предложение, дурой будешь, если откажешься. Тебе, в твоём-то положении, – не до гордости. Потом заговорил я: нужна приходящая домработница, чтобы мне стирала, гладила, готовила – хотя бы два-три раза в неделю; платить много я не смогу, и, если мои условия ей не подходят, то – общежитие большое, а комендантша – моя старая знакомая. Найду десяток других женщин.

Валентина тут же согласилась. И так всё потом и вышло, как я перед этим запланировал: вначале она у меня была домработницей, а позже стала выполнять и другие, более сложные функции.

Это была совершенно безропотная, с каким-то феодально-азиатским мышлением женщина, готовая подчиниться любому хозяину. Если бы я стал её оскорблять или избивать, она бы, наверное, смирилась и с этим. Ничего подобного я, конечно, не делал – обращался с нею, как добрый хозяин, вот и всё… И на тот момент, с какого я начал свою историю, именно эта женщина и была при мне единственною спутницей жизни. Характерно, что и Зинаида с какого-то времени прониклась твёрдым убеждением, что я и Валентина – самые настоящие муж и жена. Я уверял её, что это не так, но Зинаида оставалась при своём мнении.

2

Однажды она сказала мне:

– Ты и не представляешь, как я рада, что и у тебя кто-то есть! Мне так было жалко тебя, когда ты после ухода Ларисы остался совсем один в этой своей комнате… И мне всё время казалось, что мой долг непременно переспать с тобою, чтобы тебе стало легче…

– Ну и переспала бы!

– Но ведь я – почти что замужем… И ты… ты – мужчина не совсем моего типа!.. Ты не обижаешься?

– Нет. Тем более, что и ты женщина совсем не моего типа.

– Ой, правда? Я так рада, что у нас с тобою разъяснился этот вопрос! Я тебя люблю, но – как брата, как родного человека… Мне с тобою так хорошо! А теперь, когда ты нашёл себе кого-то, у меня на душе стало спокойнее!..

И ещё одна Зинаидина заявка:

– Я всё понимаю: единственный порядочный мужчина, какого я когда-либо знала, это ты. Но так уж получилось, что Лёня встретился мне в жизни раньше тебя – всего на каких-то два месяца! – и как бы занял то место, какое мог бы занять ты. Ну а теперь-то, когда место уже занято, разве ж я могу так вот просто взять и выставить человека за дверь? Значит, такова моя судьба…

Я на эти её слова ответил грубо, по-хамски:

– Иногда мне просто хочется набить тебе морду – такая ты дура…

Большие голубые Зинины глаза округлились от испуга:

– Павлик, но ведь ты же не сделаешь этого, правда?.. Разве так можно – бить женщину?

– Не сделаю, конечно. Рука не поднимется. Но ты заслуживаешь…

Глава 33. РИСУНКИ

1

Однажды, когда в квартире не было никого, кроме меня и Зины, та вошла ко мне в комнату (а я сидел в это время за своим компьютером и спиною к ней), обвила меня сзади за плечи и, ни слова не говоря, расплакалась – тихо так, без особых рыданий.

Со школьных лет мне запомнилось наставление великого Корнея Чуковского о том, как не надо говорить: однажды он был свидетелем того, как взрослый дядя пытался утешить плачущую девочку совершенно чудовищным вопросом. Дурные примеры хорошо запоминаются, и в полном противоречии с полученным наставлением я полюбопытствовал у Зиночки словами того самого дяди:

– Детка, ты какому вопросу хнычешь? – этак вежливо, чуть оглянувшись и не слишком отрываясь от своего рисунка.

– По какому, по какому… Жить тошно, Пашенька, рыженький ты мой, – вот по какому!

– Отчего же так, Зиночка? – с изумлением спросил я. – Посмотри на мой рисунок. Жизнь прекрасна, как вот эти озёра, уходящие вдаль. И эти леса, и эти горы… И всё у нас с тобою в этой жизни есть, что нужно, а ты говоришь: тошно.

– Ничего у нас нет – ни у меня, ни у тебя. А то, что есть, то не нужно. И этот твой мир – нарисованный, а не настоящий.

– Как говорили древние латиняне: natura nihil facit frustra. Что в переводе означает: природа ничего не творит зря. Всё, что есть, то и есть. И то, что мы имеем, вот то самое нам и причитается. Так что, не ропщи.

– Да как же не роптать, когда всё вокруг так плохо!

2

– А ты бери пример с меня и довольствуйся малым. Хочешь, я покажу тебе свои картинки? – и я стал показывать на экране свои рисунки – серьёзные и смешные, тщательно разработанные и пустяковые. – Тут и я сам есть – и на фотографиях, которые я загнал в компьютер, и на всяких картинках – комбинированных и чисто рисованных. Тут есть и мои друзья, и мои родственники – это что-то вроде семейного альбома…

Зина молча и изумлённо просмотрела мои картинки (она их никогда прежде не видела в таком количестве), выслушала мои рассуждения о пользе изобразительного искусства, а затем села на диван и со словами «бедный, ты мой бедный!» заплакала ещё и пуще прежнего.

– Чем же это я такой уж бедный? – искренне удивился я.

– Ну разве же можно было тратить жизнь на такую ерунду? Разве можно было вот так сидеть и рисовать, и рисовать, и не получать за это никаких денег – просто так рисовать? Я понимаю – за твою латынь тебе-то хоть деньги какие-то платят, но это-то – зачем?

Я хотел было благочестиво возразить, что не всё на этом свете измеряется деньгами, что, мол, что-то иногда надо делать и просто для души, но…

Я вдруг разом забыл про все свои рисовально-компьютерные эксперименты, про то, что она женщина совсем не моя, а чужая, про то, что она ушла в те мрачные края Мещанства и Убожества, откуда не возвращаются… Мне её вдруг стало невообразимо жалко. Повернувшись к ней уже полностью, я вдруг с изумлением заметил, что на ней, кроме обычных её шорт, надета моя клетчатая рубашка – я её оставил в ванной после стирки сушиться на горячей трубе. И это меня почему-то особенно тронуло.

– Ну ладно, не реви, – сказал я. – Чем я тебе могу помочь?

– Ничем ты мне не поможешь…

– Может, тебе деньги нужны?

– Деньги – всегда нужны, но от тебя я ничего не возьму.

– Может, поругалась с кем-нибудь или тебя обидел кто?

– Ни с кем я не ругалась, и никто меня не обижал. Тошно на душе – вот и всё.

– Давай я тебе что-нибудь нарисую?

– Что ты мне нарисуешь? Разве ты сможешь нарисовать настоящее счастье, настоящую судьбу?

– Смогу! Я всё смогу! Это будет что-нибудь смешное, что-нибудь хорошее – про тебя, про твою прошлую жизнь.

– Ох, Пашенька! Ничего у меня в жизни ни смешного, ни хорошего не было.

– Но этого не может быть! Детство-то было?

– Было.

– И юность, и любовь… Ведь ты сама рассказывала мне, что своего бывшего мужа ты любила так сильно, как только один раз в жизни можно любить, а он любил тебя точно так же сильно – ведь это же было?

– Было, конечно. Но – как бы не со мной, а с кем-то другим.

– Но на самом-то деле, это всё было именно с тобою! Вот ты и вспомни обо всём том хорошем, что у тебя было в жизни и скажи сама себе: как хорошо, что это всё у меня было! И спасибо судьбе за это! И как хорошо, что я не родилась во времена Сталина и не видела голода и войны! Представь: мы живём в относительно благополучном Ростове-на-Дону, а ведь совсем рядом – Украина, где жизнь, с нашей точки зрения, – невыносимо тяжела и унизительна. Мы живём в более-менее нормальной квартире, а кто-то в нашем же Ростове ютится в подвале или вообще спит на улице…

– Я всё это понимаю, но мне не легче от того, что кому-то сейчас живётся ещё хуже, чем мне…

Далее началось обычное, слышанное мною уже много раз хлюпанье: хочу жить хорошо, а всё так плохо, ну и так далее.

3

– В общем так! – решительно прервал я Зинаидины излияния. – Всё понятно. Тебе нужна срочная психотерапевтическая помощь.

И тут же нарисовал на экране компьютера несколько смешных картинок: мчащаяся машина скорой помощи, рыжеволосый и ужасно похожий на меня доктор Айболит и некая пострадавшая – пышноволосая блондинка, в которой легко можно было распознать Зинаиду… Всё получалось очень смешно, но я смотрел на свою соседку по коммунальной квартире и видел: ей почему-то не до смеха.

Тогда я пошёл ещё дальше: нарисовал ещё одну картинку – смешную и дерзко-эротическую одновременно. Мой доктор Айболит одним концом приставил трубочку в пространство между мощными грудями пациентки, а ухо приложил к другому концу трубочки и, судя по надписи, возникшей под картинкой, убеждал её дышать глубже.

Зина рассмеялась, но очень нервно и уже явно сквозь слёзы.

– Пашенька, – сказала она. – Этот рисунок убери. Машина скорой помощи вызывает у меня такие страшные воспоминания, что лучше бы тебе и не знать об этом.

– А ты расскажи, и я узнаю. И тебе сразу станет легче на душе.

– Я тебе когда-нибудь расскажу, не сейчас.

– Ладно, давай возьмём другой сюжет.

И тут же с помощью уже имеющихся заготовок я соорудил новую серию картинок: одиноко гуляющая по свету Зинаида; волшебный принц, припадающий к её ногам и просящий у неё руки; благословляющий их король-отец; венчание, карета, замок с красивыми башенками и флажочками на них, радостно палящие пушки…

Зина с изумлением смотрела на всё это, а я с самым серьёзным видом комментировал нарисованное.

– Хочешь, я распечатаю тебе это. Принтер у меня – чёрно-белый, но я могу сделать цветные рисунки где-нибудь на работе или у знакомых, у которых есть цветные принтеры. Сооружу тебе альбомчик, и ты во времена хандры будешь листать его, и у тебя всякий раз будет подниматься настроение.

Зина оживилась.

– На экране – интереснее, – сказала она. – Как в кино. А можно сделать так, чтобы это всё осталось у тебя в машине и чтобы я, когда захотела, всегда бы могла посмотреть то, что ты сейчас нарисовал? – спросила она.

– Конечно, можно! А кроме того, я и мои рисунки обладают одним удивительным свойством!

– Каким?

– Всё, что я, рисуя, предсказываю, то и сбывается!

– Ой, дай-то бог найти мне в жизни волшебного принца, который бы вот так повёл меня под венец!

– Ты его найдёшь!

– Дай-то бог! Так хочется найти в этой жизни необыкновенного, хорошего, доброго человека! Чтобы был такой же необыкновенный, как ты, но только богатый!

Я рассмеялся.

– Хочешь, я нарисую тебе всю твою судьбу до самой до глубокой старости?

– Хочу, конечно! А это будет счастливая судьба?

– Ясное дело! Разве ж я тебе стану рисовать несчастливое будущее?

– И это всё сбудется?

– Непременно! Ведь я же волшебник!

– Ну тогда нарисуй, Пашенька! – покрасневшие было глаза у Зины оживились. – Я верю, что всё будет так, как ты мне нарисуешь! Ты добрый – я знаю! Господь бог тебя услышит и сделает так, как ты просишь!

Глава 34. ПОСИДЕЛКИ У КОМПЬЮТЕРА

С тех самых пор у нас так и повелось: по вечерам Зина мне рассказывала что-нибудь про себя, а я изображал это на экране. Иногда она приносила мне свои фотографии – детские, взрослые, всякие; я снимал их сканером и загонял на экран, а после этого уже обрабатывал их так, как только хотел. Эти наши рисовальные вечера всё больше напоминали старинные посиделки у камина; мы беседовали о серьёзном, о пустяках, о делах минувшего дня или о прожитых годах. Я рассказывал ей о себе, а она мне – о себе… Причём уговор был такой – чтоб всё честно и чтоб без утайки.

Очень скоро, впрочем, выяснилось, что я про себя самого рассказывать особенно-то и не мог – жизнь у меня небогата внешними событиями: высшее образование, служба в армии офицером, женитьба, рождение дочери, развод. Ну разве что ещё латынь и моя страсть к рисованию – так ведь про это словами не расскажешь, это – как музыка!.. Зато уж у Зинаиды было что поведать!..

Глава 35. КАПРИЗЫ И ФАНТАЗИИ МОЕЙ СОСЕДКИ

1

Время шло. Я с большим интересом слушал и слушал, как она изливала мне свою душу, и думал, что всё это – просто так, забыв, что просто так – ничего не бывает, что большое и всё нарастающее количество чего бы то ни было, неизбежно должно перейти в какое-то новое качество.

И вот однажды случилось: Зина сначала заболела (это было что-то по женской части, в подробности я тогда не пожелал вникать), потом долго выздоравливала, потом, впав в какое-то уныние, внезапно, ничего не сказав мне, но договорившись обо всём у себя на работе, уехала на Чёрное море недели на три, а вернувшись, вдруг потребовала, чтобы я всю её историю жизни отныне не просто слушал и зарисовывал, но ещё и записывал бы. И чтобы поскорее. И с точным сохранением имён, дат и прочих вещей. А потом, чтобы опубликовал.

Я было стал возражать: для тебя-то я сделаю всё, что угодно, но ведь так не бывает; имена и некоторый фактический материал всегда изменяют, чтобы потом родственники, сослуживцы, соседи по дому и современники не узнали, что ты – это ты…

На что Зина мне возразила: а мне нечего стыдиться! Если ты мне настоящий друг, то сделай так, как я тебя прошу! А если такого никогда раньше не было, то пусть теперь будет!

Я тогда подумал, что её просьба – это проявление женской логики, против которой не попрёшь, вспомнил, что нечто подобное я уже встречал прежде в мировой литературе, например, у одного знаменитого шведа, который умудрился написать в своём романе ВСЁ и безо всякого художественного вымысла про себя самого и про свою жену, про то, какая она у него была мерзавка, а та в пику ему написала роман-опровержение под названием «Всё было совсем не так». Вспомнив это, я несколько успокоился. И зря.

Совсем невероятное требование я услышал позже: ты должен написать не только то, что со мною на самом деле было, но и то, что на самом деле будет!

Я пытался перевести всё на картинки с принцами и прочие сказочно-мультипликационные затеи, но Зинаида требовала реализма и даже – документализма.

– Вот же ты дура! – разозлился я. – Да откуда ж я знаю, что с тобою дальше случится? А ну как я тебя настрою на одно, а у тебя в жизни получится другое! И отвечай потом перед тобой!

– А ты настрой меня на то самое, что нужно. И не настраивай на то, чего не нужно. И тогда всё и будет хорошо. Ты уж постарайся там, пожалуйста.

2

Не берусь описать с помощью цитат из нашего с нею диалога её дальнейшие объяснения, а просто попытаюсь пересказать ту Зинаидину мысль, которая до меня некоторое время спустя дошла: в её понимании, я – это некая spes ultima – последняя надежда, я – это некое существо, которое не от мира сего, которое всё знает, во всё проникает и всё понимает по-настоящему, а не так, как все остальные; я сижу за пультом перед экраном компьютера и общаюсь с чем-то таким, с чем не общается никто на свете. И это – неспроста!

Я стал возражать, доказывая, что всё это не так, что я простой человек, даже и не умный, а сумма знаний, которыми я обладаю, пусть и велика, но ведь она в реальной жизни ничего не стоит. А это и есть самое главное. Умён тот, кто побеждает в этом трудном мире в битве за деньги и жизненные блага, а я – человек в футляре, я живу в мире своих фантазий, перебиваюсь чуть ли не с хлеба на воду, едва существую, а наш великий ростовский земляк Антон Павлович Чехов уже однажды заклеймил позором моего духовного предшественника; стало быть, я – дурак, ничтожество, и я сам это охотно признаю…

Ничего не помогло.

– С чего ты взял, – возразила она мне, – что Чехов не мог ошибаться? Почему это я должна ему верить? Кто он мне такой, чтобы я доверялась его мнению?

Я не стал тогда с нею спорить и вроде бы и согласился с нею. Чтоб только не обижать её. Но с исполнением поручения не спешил, а стал думать и думать.

Глава 36. ЗАПАСНАЯ СУДЬБА

1

И вот что надумал: Моя Зинаида живёт в системе дух мужчин – этакий адюльтер, где один из мужчин – настоящий, а другой не настоящий; настоящий плохой человек; он полезен в практической жизни, а в духовной – ничто.

Ненастоящий – хороший человек и полезен в жизни духовной; в практической же он ничего не стоит.

Практическое и духовное. Что для Зинаиды нужнее и что полезнее?

По её мнению, на всякий случай нужно не отметать ни того, ни другого, а отрабатывать обе версии одновременно. В самом деле: если при жизни ударишься в высокую духовность, а после смерти выяснишь, что бога и потустороннего мира на самом деле нет, то каково оно потом будет лежать в могиле – вечная пустота и вечная тьма! И будешь потом вечно жалеть о том, что не было взято от жизни всё, что можно было взять…

По другому варианту её рассуждений выходило так: надо брать от жизни всё, что берётся, и плевать на духовность. Но потом грянет час, и, может быть, выяснится, что Высший Суд есть. И что тогда в этом случае делать? Быть может, придётся стоять в центре светового круга посреди огромного зала и отвечать огромному количеству суровых судей… И что же им ответишь? Или, может быть, это будет некая гигантская ладонь, к которой только и останется что припасть всем телом и молиться и молиться… Или даже кончики пальцев; Верховное Божество поднесёт тебя к своему лицу и, глядя на маленькую фигурку, торопливо скользящую и падающую у него на ногтях, о чём-то спросит и, не дождавшись вразумительного ответа, дунет и отправит эту грешную букашку – прямо в ад!

И, стало быть, нужен компромисс.

Но компромисс по принципу «всё в меру» или «немножко того, немножко другого» – опасен. На суде тебя могут уличить в двуличии и прочих грехах, связанных с неверием.

Поэтому механизм компромисса нужно запустить такой: пусть будет две Зинаиды с двумя разными судьбами. Первая Зинаида пусть будет практичная и берущая от жизни всё, что можно; вторая же Зинаида пусть будет праведница… При любом раскладе – выигрыш обеспечен. Если выяснится, что бог есть, то одна Зинаида будет осуждена на вечные муки, но останется запасная, и этой-то – основной Зинаиде! – и будет обеспечено вечное блаженство. Если же выяснится, что бога нет, то грешная и развратная Зинаида посмеётся тогда над Зинаидой-праведницей, которая, не взяв от жизни ничего, отправилась в могилу кормить червей…

2

И тогда я предложил Зинаиде пофантазировать на темы о её прекрасном будущем в УСТНОЙ форме.

Но она возразила: нужно непременно в письменной. Нужны буквы. Нужен текст. Ты сам говорил, что главный редактор одного московского журнала – твой знакомый. Вот ему и пошлёшь. А напечатанное дойдёт потом туда, куда надо, и будет принято к сведению кем надо. Это будет прошение, подлежащее рассмотрению. А сказанное вслух, так же, как и картинки, – может и не дойти. Оно просто улетучится в космос и рассеется в нём без следа.

И ещё: прошение – не от каждого человека будет принято к сведению. А только от хорошего. И от тебя оно непременно будет принято!

Нет, – подумал я тогда, – это не безумие, не глупость и не каприз. Это – какая-то форма наивности, доведённой до крайности. Или наивности, доведённой до гениальности. Я имею дело с женщиной, в которой причудливо сочетаются святость и развратность, мещанское убожество и возвышенность духа, бабья глупость и своеобразный ум. А отсюда и ТАКОЕ. Вот и всё.

И в конце концов, откуда мне известно, что высших космических инстанций, рассматривающих жалобы землян, нет? Да, на первый взгляд, может показаться, что эти инстанции, если и существуют, то они глубоко равнодушны или даже враждебны к людям. Но, может быть, инстанции эти самые не суть однородная масса космических недоброжелателей, а это нечто пёстрое; там тоже идёт своя борьба мнений – одни боги сочувствуют нам, другие нас презирают… Ведь именно таким видели этот верховный мир древние греки и римляне… И вот: прозорливая, умная женщина просит меня обратиться к этим богам…

3

С другой стороны – великий Булгаков. Уж на что был гений, а и то рассуждал точно так же, как и моя Зиночка: достоверно известно, что роман «Мастер и Маргарита» создавался им в качестве некоего художественного прошения к земному божеству по имени Сталин, который прочтёт предлагаемый текст и, потрясённый, изменит к лучшему судьбу просителя! В это страшно поверить, но доведённый до отчаяния Булгаков рассуждал именно так!.. И чего тогда удивляться, что простая советская баба мыслит подобным же образом?

А я и не удивляюсь. Кто я такой, чтобы судить великого Булгакова? А я и не сужу… И не удивляюсь Зинаиде, и не осуждаю её. Точнее: пытаюсь не удивляться и пытаюсь не осуждать. И я тогда подумал: а почему бы и нет? Женщина просит.

Попробую. Ведь не будет же от этого никому и никакого вреда!.. И тогда по принципу «dictum – factum» (сказано – сделано) – я и стал писать.