Текст книги "Латинист и его женщины (СИ)"
Автор книги: Владимир Полуботко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
Глава 80. Я ПОЧТИ ПРОТЕСТУЮ
С другой стороны: у меня всё чаще и чаще стало возникать ощущение, что я пребываю в какой-то странной ловушке, из которой нет достойного и разумного выхода. Иногда мне даже кажется, что она – паук, а я – в её паутине… И вроде бы я понимаю, что всё это эмоции и фантазии, но понимаю и другое: если я останусь в сфере влияния этой женщины, то пропаду от того, что стану таким, как она, заражусь теми же правилами жизни, по которым живёт она.
А я не хочу. Я – другой. У меня – СВОИ правила жизни!
Глава 81. ВЕСТИ ИЗ ПАРАЛЛЕЛЬНОГО МИРА
1
На следующий день, а именно в среду 15-го апреля 1998-го года все обитатели нашей коммунальной квартиры благополучно проснулись и отправились куда-то – каждый по своим делам: за Лёней-банкиром приехала шикарная машина и увезла его в деньгозагребальную командировку в пределах Ростовской области; Зинаидин сын Олег ушёл в школу; сама Зинаида – на свою работу (это было солидная фирма, которая ничего полезного не производила, а только покупала, продавала и перепродавала, и где она работала секретаршей у самого большого тамошнего начальника); я же отправился преподавать латынь в свой медицинский институт.
И лишь собачонок Дымок никуда не пошёл. Бедняга скучал себе и одиноко бродил по коридору и кухне, не имея возможности войти ни в одну из комнат, чтобы там сотворить что-нибудь зловредное. Дымок имел скверную привычку разрывать на части или грызть от скуки предметы по возможности важные для хозяйства и дорогие: изделия из кожи, подушки, диваны – не важно что, лишь бы только это грызлось, разрывалось и терзалось. Покидая квартиру, мы всегда принимали нужные антисобачьи меры – запирали двери всех комнат, а что не запиралось, а оставалось в коридоре или на кухне, то поднималось на недосягаемую для собак высоту или укладывалось во что-нибудь твёрдое, желательно даже металлическое.
Вот так начался этот день – как обычно. Как обычно он и продолжился. А вот закончился он… Впрочем, расскажу всё по порядку.
2
Вечером, после работы, я заперся в комнате, чтобы меня не беспокоили женщины и собаки. И включил компьютер. Но и моя любимая латынь и близкородственные ей италийские языки, в которых я так любил копаться, не помогали. Хотелось чего-нибудь практического, до идиотизма повседневного, а не возвышенного. Хорошо бы сейчас сходить за водой к колодцу, или нарубить дров для печки, или помочь сварливой жене постирать детские пелёнки, или сделать домашнее задание по математике с каким-нибудь своим дитём – с сыном или с дочерью…
Выключил компьютер и включил телевизор. Какой-то очень хороший мальчик лет двенадцати рассказывал о своих потрясающих способностях. Мальчик умел вышивать: машинки, домики, пейзажи – всё очень красиво, просто аж талантливо… «Какой необыкновенный мальчик, какой талантливый мальчик», – с умилением думал я, постепенно погружаясь в сон…
– А вот это я вышил салфетку с английским алфавитом, – заявил вдруг мальчик, и я тут же чуть ли не подпрыгнул.
Передо мною на экране был аккуратно вышитый ЛАТИНСКИЙ алфавит. «Какая тупость! – подумал я, с возмущением переключаясь на другой канал. – Этот добропорядочный московский мальчик думает, что латинские буквы изобретены англичанами! Может быть, он считает, что и мировую цивилизацию тоже изобрели англичане!»
Но на другом канале было ещё хуже – реклама каких-то прокладок, при которых женщина может ни о чём не беспокоиться…
На третьем по счёту канале была какая-то тысяча первая серия мексиканского фильма про любовь…
И лишь на четвёртом канале происходило нечто примечательное: там, на эстраде перед большим скопищем людей, сидел некий хмырь – весь из себя шикарный и самоуверенный и, нагловато ухмыляясь, выкладывал свои представления о жизни, отвечал на вопросы психологов и изумлённой публики. Замечу особо: с явным удовольствием. С его слов получалась такая, примерно, картина:
– Я презираю женщин и беру от них только то, что мне надо…
– В разное время у меня было семь жён, всех я их любил, но всех я их потом бросал – кого с детьми, кого без детей…
– Бывших жён, и всех своих брошенных детей – мне не жалко…
– И будущих жён и детей – тоже… – Любовниц у меня было несколько сотен и будет ещё столько же…
– Женщина – предмет пользования: попользовался и бросил, другого отношения женщина не заслуживают…
– РАЗНОобразие в любовных делах – это хорошо; ОДНОобразие в любовных делах – это плохо…
– Все женщины – проститутки. Исключений не бывает никогда. Разница между ними лишь в том, что одни умеют это скрывать, а другие – нет…
А публика в зале волнуется и негодует. Особенно женская половина.
Ведущий предоставляет кому-то микрофон, и женщины обличают, клеймят Хмыря – кто гневно, кто ехидно:
– Развратник!..
– Жёноненавистник!..
– Жалкая посредственность!..
– Я бы с таким никогда не легла в постель!..
– И я бы – тоже!
– Под покровом бравады и наглости он скрывает своё личное убожество и скудоумие!..
– Вы – как хотите, а мне его жалко. Он – несчастный человек, что-то вроде инвалида…
А с того – как с гуся вода. Ни малейших признаков обиды или раздражения. Нагловатость, лёгкость и – усталая и умудрённая жизнью улыбка.
И тут ведущий задаёт ему наивный до идиотизма вопрос:
– Но неужели же вам не встречалось в жизни ни единой порядочной женщины?
– Не встречалось.
– Но может быть, вам просто не везло, и вы своих возлюбленных искали и находили всегда в одном и том же круге женщин сомнительных, женщин определённого сорта, а к женщинам возвышенным, типа Наташи Ростовой у Льва Толстого или Маргариты у Булгакова, вы никогда и не подступались из-за того, что вас в этот круг не приглашали, или из-за вашей собственной боязни быть отвергнутым, или просто из-за невезения?
– Нет. Я вхож во все круги. И мне всегда везло. В любви я поражений не знаю. Любая женщина, если я её намечаю, рано или поздно ложится со мною в постель. Все женщины хотят меня. В том числе и те, которые сейчас в этом зале поносили меня всякими словами…
По залу проходит вопль изумления и ненависти по поводу наглости Хмыря. А тот – знай себе спокойно продолжает:
– Порядочные женщины существуют только в романах и в воображении юнцов. На деле же все женщины продажны, и бывают они трёх типов. Женщины первого типа – это те, которых можно купить прямо за деньги и прямо на месте. Или в крайнем случае – за один-два похода в ресторан…
В зале – волнение.
– Это сумма от десяти до ста долларов, иногда до двухсот, или трёхсот, но последнее – очень редко…
Волнение в зале нарастает.
– Женщины второго типа – это те, которые согласны продаться лишь за много сотен долларов, может, даже за тысячу, или две, или три; этих нужно долго обхаживать, уговаривать, но, когда расходы достигают уровня, который они сами для себя когда-то наметили, они не выдерживают и ложатся в постель.
Волнение не стихает.
– Женщины же третьего типа – это те, которых невозможно купить ни за тысячу, ни за две, ни за три… Это сверхъестественно честные, неподкупные и порядочные женщины…
– Значит, есть же такие всё-таки?! – кричит торжествующий ведущий.
– Не сказал бы, – спокойно и деловито отвечает Хмырь. – Для того, чтобы с такими переспать, с ними нужно долго беседовать на очень возвышенные темы. И никаких предложений насчёт постели. Всё должно быть чисто и торжественно…
Хмырь выдержал эффектную паузу.
А зал замер.
– А затем нужно взять да и повезти такую женщину куда-нибудь на Гавайские острова или на Маркизские. В крайнем случае – подойдут и Канарские. И тогда-то, на этих самых островах любая неподкупная и возвышенная женщина и ляжет в постель с тем мужчиной, который её туда привёз!!!
В зале – опять волнение.
– Уверяю вас: это проверено. Это испытано. Мною лично. И многократно. Рекомендую всем мужчинам, чьи средства позволяют такие поездки.
Я выключил телевизор и включил компьютер. Вошёл в файл с италийскими языками…
Глава 82. ВОЗВРАЩЕНИЕ В ОБЫДЕННОСТЬ
1
Да, это, конечно, хам. Самовлюблённый, мерзкий, гадкий. И я верю в то, что есть женщины порядочные, которых купить невозможно. Но их – очень мало. А остальных – очень много. И поэтому он – в чём-то прав…
И вдруг меня охватило волнение: да ведь я же могу купить свою Зинаиду!.. Ну неужели же, если бы я принёс завтра четыреста девяносто девять тысяч долларов, вместо полумиллиона, она бы отказала мне? Никогда не поверю! Уверен, что она бросила бы своего банкира и перешла бы ко мне и за сто тысяч долларов. Или даже за пятьдесят тысяч. Я ведь ей всё-таки симпатичен…
Что я делаю? Почему я сижу перед компьютером и погружаюсь в наркотический, дурманящий туман латыни и италийских языков? Почему не торгую, не ворую, не зарабатываю денег? Ведь, если есть товар, который мне хочется купить, и на этот товар есть цена, и эти деньги существуют в природе, значит, их можно и нужно достать.
Ими нужно завладеть. Честно или нечестно – не важно. И купить нужный товар! Ну, то есть: Зинаиду купить. Мою прекрасную и неприступную соседку. И куда бы делся Лёня-банкир, если бы я предложил Зинаиде поездку на те же самые Гавайские или хотя бы Канарские острова! Или на Балеарские… Лёня-банкир не предлагает ей такой поездки. Он или жлоб, или у него нет таких денег. А я бы предложил… И она поехала бы со мною и за мною – куда угодно.
А потом бы я истратил на неё все свои деньги до последней копейки и вернул бы её Лёне-банкиру. Доказал бы себе что-то очень важное и – вернул бы. Забирай свой товар обратно!..
Я усмехнулся. Вот оно: эта женщина проникла в меня, и я стал мыслить её категориями. И это уже не барахтанье в паутине, это что-то вроде инфекции!.. Она в меня проникла и хозяйничает внутри меня – так, что ли? Ну уж нет, дорогая моя Зинаида!..
2
Вскоре мои размышления о смысле жизни были прерваны: это пришла дочь генерала Ингочка, сопровождаемая двумя телохранителями; один остался у меня в комнате и сидел на диване, а другой, осмотревшись по сторонам, вернулся к машине и ждал там. А я стал долбить с Ингочкой ненавистный мне английский язык.
А потом пришла Люся – это которая в очках, курносенькая, рыженькая и очень умная.
– Quis est dignus nomine chominis? – прочла она.
От этого явственно произнесённого «хоминис» у меня просто потемнело в глазах.
– Сколько раз тебе повторять, что латинская буква «h» читается, как украинское «г», а не как «х»! Только советская деревенщина, выбившаяся в люди, считает для себя постыдным произносить украинское «г»! Когда я слышу, как говорят «хомо сапиэнс» – убил бы на месте!
– Я всё помню, я больше не буду, – смиренно оправдывалась Люся.
Но я почему-то не унимался. Меня понесло.
– А когда один знаменитый московский литературовед, комментируя пушкинский эпиграф в «Евгении Онегине», произносил имя Горация «Хораций» и объяснял, что это «хор» по замыслу Пушкина должно вызывать у читателя ассоциацию с русским словом «хорошо», то я бы… я бы просто стрелял в таких мерзавцев из пулемёта! Крупнокалиберными! Разрывными! Трассирующими пулями!
– Я всё понимаю, я больше не буду, – всегда такая воспитанная и сдержанная, Люся была готова провалиться сквозь землю от стыда. – Но мои родители и правда родом из деревни, и они мне с детства вбили в голову, что украинское «г» – это неприличный звук и его никогда в жизни нельзя произносить.
Я с трудом переводил дух. Всё-таки я тяжёлый человек.
– Ладно. Не будем касаться твоих родителей. Продолжим.
– Quis est dignus nomine HOMINIS? – во второй раз прочла Люся.
– Вот теперь – правильно. Это произносится как украинское «г»! Переводи!
И умная и рыженькая Люся переводила:
– «Кто достоин имени человека?»
3
А потом Люся ушла, и я снял с себя галстук, пиджак и туфли и устало опустился на диван. Как всё надоело!.. Но тут пришла из своего общежития моя домработница Валентина – она всегда отпирает двери своими ключами. И застала меня в таком виде.
– Кушать будете? – почтительно спросила она, едва только войдя ко мне в комнату. Она называла меня на вы всегда. Даже и в постели.
– Не буду, – ответил я.
По своему обыкновению, Валентина, не говоря больше ни слова, принялась за уборку… Было уже поздно, и вскоре я проделал свой обычный ритуал: искупался под душем, почистил зубы, разделся и лёг в постель.
Валентина проделала всё то же самое. «Какая сильная, мощная баба, – подумал я, ощущая рядом с собою её крепкое тело. – Не зря же её имя по-латыни означает „сильная“!»
Глава 83. НОВОЕ УТРО
На следующее утро я проснулся от ощущения: Валентины рядом со мною нет. «Должно быть, уже ушла на работу… И как это она так вскочила, что я и не услышал ничего» – продолжал размышлять я. Вскоре по звукам, раздающимся где-то за дверью, я определил: Валентина ещё никуда не уходила; она разговаривала о чём-то с Зинаидой, и обе при этом весело смеялись. «О чём, интересно, могут говорить между собою две совершенно разные женщины? Уж не обо мне ли?» – я снова погружался в дремотное состояние – в этот день, в четверг 16-го апреля 1998-го года на работу мне, согласно расписанию, нужно было выходить намного позже обычного. Вскоре, однако, я опять проснулся – Зинаида что-то оживлённо обсуждала со своим сыном Олегом, а затем к ним опять присоединилась моя Валентина, и потом, судя по звукам, все они стали выходить, выходить, выходить куда-то…
Дверь за ними захлопнулась и заперлась. И сначала вроде бы как наступила тишина, но вроде бы как и не совсем… И вот тут-то я и понял, что моя Валентина осталась дома. Она не вышла. «Странно, – подумал я, – почему же она не уходит на свою работу? Ведь уже время!»
Глава 84. МОЯ ПРЕКРАСНАЯ ВАЛЕНТИНА
1
Несколько минут спустя появилась Валентина и почтительно, как и подобает служанке, спросила:
– Павел Артемьевич, вам чаю или кофе?
– Ты же знаешь: я терпеть не могу кофе.
– Хорошо, Павел Артемьевич, я сейчас вам чаю принесу.
– Ну что ты! Я так сразу не ем и не пью!
Валентина: собравшаяся было уходить на кухню за чаем, остановилась в почтительном ожидании новых приказаний. Никаких вопросов. Просто стоит и ждёт. Волосы распущены по просторам прелестного зелёного халатика с мелкими красными цветочками (оставшегося после Ларисы), а глаза робко потуплены в пол.
Знаем мы эту робость! Все они робкие, пока не у власти!.. А на ногах у неё были какие-то босоножки… А ведь если так посмотреть – красивая молодая женщина и тоже, как и Зинаида, блондинка (а другой я бы возле себя и не потерпел!).
Но, как кажется, – дура.
– Ты же знаешь, – сказал я нравоучительно, – что я не ем и не пью до тех пор, пока не почищу зубы. Это не гигиенично сразу после сна есть или пить. Кроме того: я люблю по утрам делать зарядку и купаться. Это полезно для здоровья. Хотя у меня это не всегда получается – иногда ленюсь.
– Тогда хотите – я вам приготовлю ванну?
«А ведь если я женюсь на ней, – подумал я, – и куда что денется! Ведь задавит же, наверняка!»
– Хочу, – сказал я вслух. – Но только её надо сперва помыть. Я не люблю лезть в грязную ванну.
– Я всё сделаю, Павел Артемьевич.
С этими словами она ушла.
«А всё-таки, надо жениться, – опять подумал я. – Ей двадцать шесть, а мне сорок… Я – старый и занудный, а она – красивая и молодая… А давить – да пусть подавит немного… Авось не задавит! Может, такого гада, как я, и надо немного поприжать…»
И я встал и принялся за гимнастические упражнения: приседания, отжимания, гантели… А потом пошёл купаться. А потом домработница Валентина принесла мне свежее полотенце. А потом я сидел на кухне и завтракал, а домработница стояла рядом и – то подавала, то принимала, а Зинаидин собачонок Дымок сидел перед моим столом и переводил внимательные взгляды с меня на Валентину и обратно и, видимо, что-то пытался понять.
Внезапно меня осенило:
– Валечка, а ты почему не на работе?
Валентина стояла передо мною и молчала.
– Чего не отвечаешь?
– Меня уволили.
– Почему? Кто?
– По сокращению штатов. Наше ателье закрывается. Я ведь и до этого работала не полную рабочую неделю.
– А чего ж сразу не сказала, что уволили?
– Я боялась, вы будете ругаться…
– Глупости.
Я притянул её к себе, посадил на колени.
Собачонок внимательно следил за нами.
– Почему ты никогда не ешь со мною вместе?
– Я не хочу есть.
– А я хочу, чтобы мы с тобою сидели за столом вместе, как муж и жена. – Я сунул ей в рот бутерброд с маслом: – На, ешь.
Валентина по-змеиному выгнулась у меня в руках, отстраняясь от бутерброда.
– Я не хочу, отстаньте.
– Ладно, если стесняешься, ешь отдельно от меня. Бери в холодильнике всё, что захочешь, и ешь. Ты ведь так и сделаешь?
Валентина кивнула.
– Как же ты теперь дальше жить будешь?
– Не знаю. Буду искать работу – я ведь умею шить.
– А твоя мать работает где-нибудь?
– Работает. Подметает на базаре. Приносит оттуда иногда то картошку, то капусту…
– Ворует, что ли?
– Нет, что вы! Иногда и покупает, иногда ей дают за работу, а иногда и… Там можно подобрать… Бывает, что яблоко попадается или даже апельсин. Но, если случается подобрать слишком много, то отбирают.
– Кто?
– Всегда найдётся кто! Там, на базаре, много таких, которые только и делают, что отбирают…
– Однажды в мединституте, – сказал я, – со мною случился такой эпизод: я нашёл под столом в пустой аудитории чуть надкусанную большую спелую и сочную грушу. Оглянулся по сторонам, поднял её и спрятал, а потом тщательно помыл, почистил ножичком и съел. Мне тогда так хотелось есть! А тот год как раз был очень тяжёлым…
Валентина молчала.
– Живи у меня. Оставайся насовсем. Что мне – не хватит, чем тебя прокормить? Какие-никакие побочные заработки есть, значит, с голоду не помрём. Оставайся, а то ведь безработная девушка в общежитии неизбежно становится проституткой.
Валентина молчала, вероятно думая так: «А чем я отличаюсь от проститутки, работая у тебя?» Ну и пусть думает, как хочет. Я смотрел на её профиль: длинные ресницы, а самих глаз почти не видно – так она их сильно опустила. И что там в них, в этих глазах – тайна.
– Останешься у меня насовсем?
Валентина кивнула.
– С сегодняшнего дня?
Валентина опять кивнула.
– Ну и хорошо. А то я тут наедине со своим компьютером совсем одурел. Такие всё дурацкие мысли приходят в голову. Тяжко совсем одному – ни детей, ни жены…
Глаза у Валентины вдруг вспыхнули:
– Но ведь у вас есть ваша Зинаида, разве не так?
Ого! Это что-то незнакомое! Раньше никогда такого не было. Стараясь изображать спокойствие и твёрдость, я проговорил:
– Запомни: Зинаида для меня – просто соседка. И ничего больше. И сплю я не с нею, а с тобою. Мне хорошо с тобою, а не с нею…
– Как же! Так я вам и поверила! Вы не спите с Зинаидой только потому, что она вам не по карману! Она только с богатым может спать – она мне сама говорила! Я, говорит, дорого стою!
Собачонок Дымок, понимая, что речь идёт о его хозяйке, явно насторожился.
– И она дура – сама не знает, что болтает; и ты – дура, – устало сказал я. – Вы обе дуры. А ты – пошёл вон! Подслушиваешь тут чужие разговоры! Пошёл, пошёл!.. Не люблю я вашего брата.
Дымок недовольно встал и отошёл в сторонку.
– Я, может, и дура, – тихо сказала Валентина, – но кое-что в жизни смыслю.
– Ну, если смыслишь, то возьми и оцени сама себя так же дорого, как она. И продайся подороже тому, у кого есть деньги.
– Я так не могу.
– Ну а раз не можешь, то и молчи.
Валентина молчала.
Я погладил её по голове – она не сопротивлялась.
– Ну вот и умница. А сейчас я пойду потихоньку на свою работу. А ты уж тут прибери, как водится. А потом в магазин сходишь – купишь что-нибудь поесть для нас с тобой да и для матери своей тоже. Отнесёшь ей. Где лежат деньги – знаешь.
Я снял с себя Валентину, шлёпнул её куда следует и отправился в свою комнату.
2
Вечером того же дня ко мне прибыла дочь генерала, но на этот раз не с телохранителями, а опять с обоими родителями.
– Это, вот познакомьтесь, моя супруга – Валентина Александровна, – представил я им Валентину.
Та, услыхав от меня такое невероятное заявление, не выразила ни малейшего изумления и на обычные в таких случаях «очень приятно, очень приятно» так ничего и не ответила. Генерал смерил девушку с ног до головы пронзительным взглядом, а генеральша сказала:
– А мы с мужем и не знали, что вы женаты.
– А мы только недавно поженились. Можно сказать, молодожёны.
– Ну что ж, поздравляем, поздравляем, – казалось, оба родителя очень обрадовались и вообще были чрезвычайно счастливы за меня.
Затем последовал урок английского языка.
Глава 85. МАТЬ
Вечером того же дня ко мне пришла моя мать. В прошлом – ценный научный работник, какая-то там начальница на каких-то кафедрах и в каких-то микробиологических лабораториях, а нынче – придавленная старостью седая незаметная женщина. Она живёт с отцом, с двумя моими старшими братьями и их семьями в большом и шумном частном доме на другом конце Ростова. Я не люблю там бывать. А они все, кроме матери, не любят бывать у меня. Так и живём: я их почти не знаю, они – меня.
– Чего ж ты к нам в гости-то не приходишь? – начала она своё вечное причитание.
– У вас слишком шумно, – бросил я свою обычную отговорку. – Я люблю тишину.
– Да какая ж у тебя тут тишина, когда у тебя тут коммунальная квартира с соседями!
– Это тихие соседи, и они мне не мешают.
– Ну, тогда бы к тёте Нюсе бы пришёл. А ещё бы лучше – переселился бы насовсем у неё. Она уже совсем старая, одинокая, и дом уже на тебя давным-давно переписала, а ты всё не идёшь и не идёшь. Она мне всё время твердит: жил бы, говорит, племянник рядом, так хоть бы какая родная душа была под боком, а то, говорит, страшно одной в доме после смерти мужа. Уж я хожу к ней, хожу… Когда и сама заночую, а всё же не могу же я бросить своих. Вот ты бы и переехал!
– Ладно, подумаю, – сказал я и опять зачем-то повторил свою сегодняшнюю ложь: – Мама, посмотри на нас: мы с Валентиной поженились.
Мать спокойно оглядела нас обоих и только добавила:
– Давно пора было. А переселиться к тёте Нюсе можно и вдвоём. Так даже и лучше будет: две женщины всегда найдут о чём поболтать.
– Или поругаться, – добавил я.
– Да что ж я, не знаю своей сестры! Да Нюська и мухи не обидит, а не то что бы тебя с женою! Переезжайте, говорю я вам. Там сад, там Дон из окон виден, а не то, что у вас тут. Вам там хорошо будет! А дитё, если у вас родится, так там и вовсе прелесть – будет где ребёнку поиграть, побегать! Валечка, что ж я неправильно, разве, говорю?
– Правильно, – подтвердила мнимая жена.
– Вот ты бы и убедила своего мужа. Подействуй на него, а?
– Мы непременно так и сделаем, – сказал я и жестом выпроводил Валентину на кухню. А затем спросил мать: – Как это «давно пора было»? Разве можно спешить в таком важном деле? А любовь – она что же, по-твоему, не в счёт?
– Любовь, не любовь – это всё для молодых, а в твоём возрасте пора бы уже и остепениться, а то ты всё любовь ищешь-ищешь, а найти никак не можешь. Уже б давно семью себе завёл новую и жил бы себе, как все люди…
Я досадливо поморщился: старые – о чём с ними можно спорить!.. Внезапно, совершенно неожиданно даже для самого себя, спросил:
– Мама, а у тебя у самой была когда-нибудь любовь?
– Родителям таких вопросов не задают, – недовольно пробурчала мать.
– Да почему не задают? Вот ты помрёшь и унесёшь в могилу какую-нибудь важную тайну, которую могла бы мне открыть при жизни и которая могла бы мне помочь…
– Я троих детей родила и воспитала, с мужем, с папашей твоим. Всё равно как на каторге срок оттянула… Значит же, было что-то, раз я всё это вынесла? А любовь или не любовь – сейчас трудно сказать. Может, и была когда-то любовь, а может, и не была.
И в это время в комнату вернулась Валентина.
– Кушать будете? – спросила она у нас обоих.
Я видел, что мать придирчиво рассматривает её всю с ног до головы.
– Какая же ты красивая, доченька, – сказала она неожиданно. – Вот бы хоть ты с моим Павликом ужилась. А то прежняя-то – стервой оказалась, бросила его и умотала в Испанию с богатым испанцем. И дочку с собой забрала, и я теперь никогда уже не увижу своей внучки!.. – Мать тяжело вздохнула. – И вот бы вы не ругались никогда, и вот бы вы оба жили бы себе и жили. И мне бы, матери, и ничего и не надо было…
Я почему-то засмущался. Мне вдруг показалось, что Валентина возьмёт сейчас да и скажет всю правду: никакие мы не муж и жена; я наёмная работница у вашего сына, а он мой хозяин. Я сказал:
– Валентина, ты подожди пока… И вообще – не мешай! Пойди куда-нибудь на кухню, что ли, там и посиди!
– Ну отчего же так? – возразила мать. – Если она тебе жена, так ты и не прогоняй её, а усади рядом с нами, пусть посидит, послушает. Садись, Валечка. Посиди с нами. По-семейному.
Валентина молча присела на диван рядом с матерью.
– Какие у тебя коленки красивые! – мать ласково похлопала Валентину по коленям. – У меня в молодости такие же были.
Та ничего не сказала, но поспешила натянуть на них халат.
– Да не прячь ты их! – голос у матери стал авторитетным и твёрдым. – Если красивые, то и пусть себе торчат. Это ведь не разврат какой, а просто красиво. А мужчины любят, когда женщина красивая. А ты – красивая!
«Вот же пристала, старая!» – с досадой подумал я. А мать продолжала:
– Павлик меня как раз спрашивает, была ли раньше любовь, а я ему и говорю: была! Не то, что сейчас – один разврат! Вот я тебе расскажу, как у меня в молодости было…
