Текст книги "Латинист и его женщины (СИ)"

Автор книги: Владимир Полуботко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Глава 86. ЧАШИ ВЕСОВ

1

Как известно, для чересчур рациональных и холодных людей Запада главным христианским праздником считается Рождество; для более же эмоциональных русских христиан главным праздником является Пасха.

И вот какое объяснение даётся этому явлению: дескать, для западного человека важна бюрократическая сторона дела – факт рождения Иисуса Христа; человек же православный смотрит глубже: мало ли кто там родился, нам важно то, что данное родившееся существо оказалось не простым, а божественным, доказательством чему служат воскрешение и вознесение! А отсюда – и более трепетное отношение русских к Пасхе, нежели к Рождеству.

Как уже говорилось прежде, Зинаида с некоторых пор стала принадлежать к могущественной прозападной христианской секте, которая когда-то взяла своё начало от Мартина Лютера, а затем перелилась в протестантство. Потом самая неуживчивая часть протестантов откололась и от этой ветви и организовала то самое, что сейчас проникло с Запада в организм России и что сейчас, как полагают некоторые, подобно вирусу разрушает этот самый организм изнутри. Зина прекрасно знала об этих обвинениях против секты, и втайне от себя немного переживала по этому поводу.

Но знала она и другое: в секте было хорошо, а не плохо. Там было, попросту говоря, комфортно; люди сидели в простых, но мягких креслах, как бы расписанные по невидимым клеткам невидимого благоустроенного графика, а не стояли бесформенною толпою, как в православном храме; летом в огромном зале дома молитвы работали кондиционеры, а зимою всё хорошо отапливалось, и ниоткуда не дуло; возле здания секты никогда не было нищих и убогих, а если таковые и обнаруживались среди прихожан, то их кормили и им всячески помогали, рационально и хладнокровно скидываясь кто сколько сможет и не допуская, чтобы они, по православному обычаю, толпились с протянутою рукою на ступеньках храма… И всегда в доме молитвы были проповедники – благообразные, галантные, в костюмчиках, гладко выбритые, а не какие-нибудь там косматые и бородатые. А говорили эти люди с трибуны через мощные усилители – простые и понятные вещи…

А ещё – там всегда было очень чисто и красиво, а Зинаида всегда тянулась к чистоте и красоте; её отпугивал величественный Собор с золотыми куполами, потому что он стоял едва ли не в самом безобразном месте Ростова; вокруг – этот ужасный Центральный рынок, автостоянки, нескончаемые толпы людей, кучи мусора и груды товаров. Куда лучше было здесь, в глухом, полудеревенском уголке города, – войдёшь в дом молитвы, а там в огромном зале на сцене поют ангельски красивые девушки в белых и длинных платьях – все блондинки, а если и брюнетки, то непременно в белых косынках. Одна девушка пела отдельно ото всех и имела такой необыкновенный голос, что даже и у случайно пришедших людей слёзы на глазах наворачивались. В любом самом прославленном оперном театре мира сочли бы за честь иметь такую потрясающую певицу! А она здесь, на окраине Ростова-на-Дону, и ей ничего не надо – ни славы, ни денег, а только бы служить своим братьям и сёстрам… А тут ещё и пальмы с фикусами в кадках; и гардины на окнах, чтоб с улицы никто посторонний не заглядывал; и знакомые с тобою вежливо здороваются…

А я и сам бывал там иногда – это ведь в пяти минутах ходьбы от нашего с Зинаидой дома, но понимал всё увиденное там несколько иначе.

2

– Слышал я сегодня ваших проповедников, – сказал я однажды Зинаиде.

– Ну и как? Понравилось?

– Нет, конечно. Баба, выступавшая с трибуны, – типичная истеричка. Голос – то плаксивый, то вовсе рыдающий…

– Ой, да мне она и самой не нравится, – призналась Зинаида. – Но зато ведь мужчины-то какие! А это и есть настоящие наши проповедники.

– А мужики ваши мне ещё и меньше понравились. Та баба – нервнобольная, и какой с неё спрос; баба – есть баба, а вот у ваших мужиков… Такое ощущение, будто всё их потрясающее красноречие – дьявольского происхождения. Вроде бы и красиво шпарят, и артистично, и страстно, а не чувствуется за этим настоящей веры и настоящей любви к ближнему. Про одного такого проповедника я читал у Гофмана: некий молодой монах хлебнул сатанинского зелья, и в него вселилась адская сила, и стал он тогда в своём монастыре таким же вот точно трепачом, как эти твои болтуны. Все слушали его и рыдали от умиления, а парень под покровом святости стал злодеем и убийцей.

– Я читала этот роман, – спокойно возразила мне Зинаида. – И всё ты врёшь: наши проповедники не такие.

Я изумился:

– Ты? Читала? «Эликсир дьявола»?

– Да читала, представь себе!

– Но ведь при советской власти эта книга была строжайше запрещена! Я, например, смог прочесть её только в зарубежном издании на немецком языке!

– Я, конечно, не такая умная, как ты, и этот роман прочла уже после падения советской власти и на русском языке, но кое-что я в нём всё-таки поняла: наши проповедники – совсем не такие злодеи, как тот безумный монах, и они вовсе не убийцы!

– Они хуже. Потому что тот монах нашёл в себе силы покаяться, а эти твои болтуны творят зло, разрушая нашу страну изнутри, и ни в чём и никогда каяться не собираются!

– А им и не в чем! Они – порядочные люди!

– Охотно верю, что порядочные. Я даже не сомневаюсь и в том, что и эта ваша знаменитая певица – не проститутка, а порядочная молодая женщина. Но ГОЛОС выдаёт все её тайные и глубинные помыслы.

– Да что же он там такое выдаёт?

– Это абсолютно эротический голос. Потому он так и пронизывает насквозь всех слушателей.

– Всё ты выдумываешь! – закричала Зинаида. – Всё ты врёшь! Тебе бы только смеяться над всем, что ни есть святого и чистого.

Я не стал спорить. Пусть будет так, как она хочет: выдумываю – так выдумываю, смеюсь – так смеюсь.

Зинаида вдруг погрузилась в какие-то свои размышления, а затем сказала:

– А насчёт покаяния – так я знаю один случай, когда наш священник «покаялся», как ты говоришь, отрёкся от нашей веры и перешёл в православие. Но я даже и не уверена, правильно ли он поступил.

– Он поступил правильно. И если он это сделал от чистого сердца…

– От чистого!

– То он тем самым и тебе хороший пример подал. Поступи и ты так же.

– После встречи с ним я много думала о его поступке, но так пока ничего для себя и не решила.

– Это тот самый проповедник, твой друг и советчик, который переехал в Абхазию?

– Тот самый.

– И ты с ним встречалась?..

– Да. Я ездила для этого в Абхазию.

– Но почему ты мне никогда об этой встрече не рассказывала?

– Мне не хотелось. И сейчас не хочется. Я тебе об этом как-нибудь потом расскажу, если будет настроение. Но только ты сам меня ни о чём не расспрашивай, хорошо?

Я пожал плечами.

– Ты же знаешь: моё равнодушие к тебе и к твоей судьбе безгранично.

– Всё ты врёшь, чтобы только позлить меня! Я тебе – небезразлична!

– Ну что ты! Кто тебе это сказал? По мне – что ты есть, что тебя нет… Ты для меня – пустое место.

У Зинаиды покраснели глаза, и она закричала:

– Тебе не разозлить меня! Я знаю, что ты от меня – без ума! Что ты без меня жить не можешь!.. – Совсем уже всхлипнув, она вдруг тихо добавила: – Так же, как и я без тебя.

– Ну и дура.

– Знаю без тебя!

3

Да, она знала. И очень даже допускала мысль: что-то здесь не то, что-то здесь не так. Чрезмерно тщательное взвешивание своих поступков и взглядов на чашах весов – до добра не доведёт. И то, что она из православия переметнулась в другую веру, – за это потом, быть может, придётся расплачиваться. Поэтому-то она, как уже говорилось раньше, и держала дома сурово осуждаемую в секте православную икону, поэтому-то она изредка и посещала находящийся в старой и безобразной части Ростова величественный православный Собор с золотыми куполами и толпящимся народом и молилась там стоя, без всяких удобных сидений и кондиционеров; поэтому-то она и соблюдала все православные посты, всякие обряды и праздники. И в частности – Пасху. И Пасху любила сильнее, чем Рождество, как то и положено русскому православному человеку. Мало ли что. На всякий случай.

И потому-то она и держала при себе одновременно двух мужчин – одного на одной чаше весов, другого – на другой.

Глава 87. РАЗБИТОЕ ЗЕРКАЛО

1

Все постельные мероприятия с Лёней-банкиром были по случаю Пасхи отменены. Но уже на вторник им надлежало вновь продолжиться. (Вспомним: визиты были строго расписаны на вторники и на субботы.) Хотя, конечно, некая пауза этак с недельку, а то бы и побольше, была бы вполне уместна для истинно верующего человека. Нельзя же так: прямо после торжественного ночного бдения в православном храме – и снова включаться в чуть-чуть прерванный сексуальный график! Но у Зинаиды была своя логика: а потерять драгоценного, остродефицитного мужчину – разве это то самое, что угодно Господу Богу? И она ещё перед наступлением святого праздника выдала Лёне-банкиру предписание: субботнему визиту – не быть, а визиту во вторник – быть! То есть – в этой клетке невидимого графика ставим невидимый прочерк, а в этой ставим невидимую отметку о проведении мероприятия.

И вот случилось нечто непредвиденное: Леонид Антоныч Татванов распсиховался и назвал всё это дурью и блажью. Как это, мол, так – сегодня ещё нельзя, а немного погодя – уже можно! Что это за календарные выкрутасы! Прямо-таки фарисейство какое-то!..

И тогда Зинаида подумала-подумала и решила в воспитательных целях не подпустить Лёнчика в назначенный было вторник к своей женщине. То есть – к самой себе. Она позвонила к нему из телефонной будки, что стоит возле нашего дома, и сказала, невольно читая нецензурные слова, нацарапанные на аппарате: так, мол, и так, дорогуша, потерпи-ка ты ещё, дружочек. И бросила трубку. Мол, раз ты не уважаешь духовную сторону моей жизни и называешь её фарисейством, то и я с тобою поступлю круто. Будет настроение – допущу к себе в следующую субботу. А не будет – так не допущу и в субботу, и будешь ты у меня, миленький, терпеть аж до нового вторника. Попляши-ка, дружочек, без женщины в городе, где СПИД свирепствует так, как, наверно, нигде больше во всей России!

И вроде бы всё выходило красиво и на научной основе. Во вторник она весь день продержалась крепко. Но уже в среду – утром и днём – ей уже было тяжеловато изображать перед собою героизм истинно верующей, высокодуховной и принципиальной женщины.

Вечером же, вернувшись домой с работы, она и вовсе не выдержала своей роли и разревелась. Прийти ко мне в комнату с рассказом о такой своей беде она не смела – то у меня была генеральская фифочка со своими родителями, и мы долго-предолго уговаривали бедного плачущего младенца выучить в английском языке модальные глаголы, то Валентина моя, теперь уже насовсем поселившаяся у меня, сидела безвылазно в комнате и всё что-то шила и шила, потому что теперь она не работала и ей некуда было особенно выходить – разве что на кухню или в магазин…

И тогда Зинаида выбрала подходящий момент, позвала меня к себе в комнату и пожаловалась: Пашенька, ну что мне делать? Милого нет, и я одна, а тут как раз так хочется мужчины!

Я выслушал все обстоятельства этого религиозно-сексуально-педагогического дела и, стараясь скрыть улыбку, подошёл к окну. За стёклами моросил мерзкий холодный дождь тридцатиградусная жара в Ростове давно уже кончилась, и московские снежные метели дошли до нас из далёких северных краёв в таком вот мокром и мерзком виде. Хотелось смеяться, но, подавляя смех и изображая серьёзность, я изрёк:

– Nimia fiducia, моя дорогая Зиночка, tibi calamitati est!

– Господи, что это такое ты сказал? Да ты можешь говорить по-русски?

– Могу. Я сказал: слишком большая самоуверенность служит тебе во вред.

– Ой, Пашенька, рыженький ты мой! Что правда, то правда. Эти твои древние латиняне умные были. И зачем только я проявила такую строгость – сама же теперь и жалею. С мужчинами ведь нужно – нежно, осторожно! Они ведь все такие ранимые – разве ж я не знаю!

– Отмени карательные санкции – вот и всё решение проблемы.

– Я отменю, а он потом мне на голову сядет!

– Ну, тогда терпи, – тут я не выдержал и рассмеялся-таки.

– А ты – смеёшься! Тебе бы только смеяться надо мной! Ну разве же я виновата, что мне так хочется мужчины? А ему – женщины!

– Но разве же я виноват, что ты такая дура? Потому и смеюсь.

И в это время в комнату заглянула моя Валентина и спросила нас обоих:

– А я уже пельмени приготовила. Кушать будете?

– Не будем! – закричал я, оторвавшись от холодного оконного стекла. – Не мешай нам – у нас тут важный разговор.

– Пока горяченькие – и покушали бы!

Зинаида вздохнула тяжело и сказала:

– Ой, Валечка, спасибо. Тут так тошно на душе, что ничего и не хочется.

Взглянув на наши лица и что-то поняв своё собственное, моя Валентина молча вышла и закрыла за собою дверь.

Зинаида продолжала:

– Тебе-то хорошо рассуждать! Ты так все эти дни будешь с женщиной, будешь с нею в постели получать удовольствие… Вон она у тебя вся какая – фигуристая! Молодая! Мужчинам – только таких и подавай!.. А мой бедный Лёнчик… – у Зинаиды противно покраснел, а потом и захлюпал нос; снова появились на глазах слёзы. – Ему-то как быть?

– Да пусть как хочет, так и будет!

– Между прочим, моему Лёнчику врачи предписали строгое соблюдение графика и строго-настрого предостерегали от неумеренного воздержания! Тебе бы так – целую неделю или даже полторы – и без женщины!

Я посерьёзнел.

– Да кто ж твоему Лёнчику виноват? Пусть бы, поскудник, не ругался с тобою! Пусть бы не обвинял тебя в фарисействе и уважал бы твои религиозные традиции.

– Но ведь он – мужчина! Как ты не понимаешь этого! Мужчина! А все мужчины – они ведь такие непредсказуемые! Они все немножечко дурные.

Внимательно наблюдавший за нами карликовый пудель Дымок наконец-таки пришёл к выводу, что с его хозяйкой происходит что-то плохое, и во всём виноват я. Подошёл ко мне и гневно залаял.

Я на него даже не взглянул. А от этих последних слов Зинаиды просто помрачнел. Отпихнул собачонка ногой и отошёл от окна. Подавляя в себе бешенство, спокойно уселся в одно из красивых Зиночкиных кресел. Закинул ногу за ногу. Локти упёр в подлокотники и сложным образом сплёл перед собою пальцы обеих рук. Затем поместил между собою и Зинаидой невидимое двустороннее зеркало. Всё плохое, что исходит от неё, отразится от зеркала и к ней же и вернётся! А вся моя энергия не будет на неё расходоваться, а отразится и вернётся ко мне.

И только потом я пристально посмотрел на хозяйку комнаты, стараясь что-то разглядеть в её заплаканном покрасневшем лице. Главное, что мне хотелось прочесть там, – это ответ на вопрос, идиотка ли она полная или законченная сволочь?

– Ну чего ты на меня так странно смотришь? Я что-то не так сказала, да? Ну, извини, я же не хотела тебя ничем обидеть!

– Извиняю, – спокойно сказал я.

– Ну и чего же ты молчишь? И чего так всё смотришь и смотришь? Скажи же мне теперь что-нибудь!

– Мне нужно хорошенько подумать, прежде чем сказать.

– Ну тогда подумай.

И я стал думать.

2

Итак: идиотка или сволочь? Но ведь это двухмерное изображение по принципу «или – или». А в природе всё существует в объёме. Здесь нужен какой-то другой подход. Сам мой вопрос уже содержит в себе ответ: она ИЛИ идиотка, ИЛИ сволочь. И зачем тогда задаваться вопросом, если я наперёд наметил себе ответ? А если эта женщина совсем не то и не другое? Она просто инопланетянка, и я её никогда не пойму. И даже и пытаться не стоит. Может быть, кто другой и поймёт, но мне моих мозгов – ну точно что не хватит! И надо смириться с этим. Мне не дано постичь эту женщину, а списать всё на то, что я умный, а она – дура, я хороший, а она – сволочь, это самое простое…

3

– Ну и ты надумал что-нибудь? – с надеждой спросила Зинаида.

– Ты должна меня извинить, Зиночка, но мне ничего не приходит в голову. Я отупел от этой своей латыни и не знаю, чем могу тебе помочь в твоей ситуации.

– А я знаю чем!

– Чем – скажи!

– Ты должен дописать то, что начал.

– Я думал, ты сейчас скажешь: ты должен срочно переспать со мною. А я, оказывается, должен что-то там дописать. Это ты историю своей жизни имеешь в виду?

– Да.

– Но ведь я и так написал всё, что ты мне рассказала. Разве что не придумал того продолжения о счастливом будущем, которое ты заказывала. А так – всё исполнено. Если хочешь, я в таком виде отошлю эту писанину в Питер или в Москву – там есть два-три журнала, с главными редакторами которых я поддерживаю отношения.

– Да, хочу! И пусть печатают! Но я тебе ещё не всё рассказала про себя. Я хочу, чтобы ты написал всё, как было. Без пропусков и по-честному.

– И тогда – все прочтут и узнают, какая ты дура.

– Ну вот и пусть!

– Это что – будет какое-то публичное покаяние?

– Вовсе нет. Мне все не важны. Мне важен только один. Тот, который услышит меня. Я знаю: он меня любит, и он меня не бросит!

– Я так понимаю, ты имеешь в виду Господа Бога?

– Да! И ты не смейся!

– А я и не смеюсь.

– Я знаю, что ты, хотя и посмеиваешься надо мной, но зла мне не желаешь, – сказала Зинаида, подходя ко мне всё ближе и ближе. – Ты там напишешь про моё будущее – чтобы мой Лёнечка всегда был рядом со мною, чтобы не приходил ко мне дважды в неделю, а чтобы женился на мне. И чтобы мы с ним жили хорошо, богато… Вот когда всё это напишешь, вот тогда и посылай.

– Не подходи ближе! – закричал я. – Держись от меня на расстоянии!

– Это почему же? – удивилась Зинаида и, ломая невидимое зеркало, подсела на широкий и мягкий подлокотник моего кресла. – Ты – добрый! Ты расскажешь про меня правильно, и тебя Господь услышит!..

Я перестал улыбаться и смутился.

– Зиночка, это большая ответственность. Дай мне сперва разобраться с самим собою.

– Ну при чём здесь ты? Речь идёт обо мне!

– Но если я и напишу такое ходатайство перед Господом Богом, то основным его героем буду всё-таки я, а не ты.

– Я ничего не понимаю: ну с какой стати там будешь ты? Кто ты такой в моей жизни? Ведь когда ты писал книгу по заказу того среднеазиатского феодала, ты не упоминал о себе?

– Не упоминал, – согласился я. – Я просто написал то, что он мне велел и ничего больше.

– Ну вот и сейчас – твоё дело написать обо мне и ничего больше!

– Но я же тебе не какой-нибудь чернорабочий или там служащий по доставке корреспонденции в надлежащие инстанции. И потом пойми простую вещь: я не обязан.

– Ты у меня безотказный, – Зиночка ласково погладила меня по голове. – Мой ты рыженький… Ты – обязан. И ты – напишешь. И Господь услышит тебя. И тогда всё в моей жизни будет хорошо. Я так хочу. И будет так.

Намотанная на голове тяжеленная светло-русая коса не удержалась на своих заколках и соскочила вниз, ударившись об меня. Я подержал её в руке – ну просто канат какой-то.

– У меня такое впечатление, что ты просто меня используешь.

– Да, использую. – Зинаида взяла свою косу и обмотала мне вокруг шеи. – А тебе что – жалко, что я буду счастлива? У тебя так Валентина есть! Красивая – бюст один чего стоит! И молодая! А у неё – есть ты!.. А я так что же – и не имею права на счастье?

Я подумал: «Хорошенькое счастье! От меня, как от последнего идиота, ушла жена; моя Валентина до встречи со мною потеряла на войне мужа и ребёнка! И сейчас – у меня никаких перспектив, беспросветная бедность!..» Вслух же я сказал:

– Иногда ты мне просто отвратительна.

– Ты мне это уже много раз говорил. Но кто ты такой, чтобы судить меня?

– Наверно же кто-то, если ты доверяешь мне столь ответственное поручение – замолвить за тебя словечко перед Господом Богом.

– Миленький, не обольщайся слишком сильно на свой счёт! – Зинаида отмотала назад свой канат и встала с моего кресла. Хлестнула меня концом каната по шее. Как плёткой. Хотя и не больно. – Ты просто дан мне Господом в утешение. Это он послал тебя ко мне, а не ты сам пришёл. Вот и всё.

– Ну допустим, – сказал я. – А для чего тогда Господь дал мне – тебя? С какою целью он тебя подослал ко мне?

– А я тебе дана им в наказание! – и опять – удар плётки. Лёгкий, символический, но – удар.

У меня аж дух перехватило от этих её слов и от этой её плётки. Нет, всё-таки так: или психопатка, или сволочуга! Tertium non datur!..

– О чём ты сейчас думаешь?

– Думаю о том, что должен держаться достойно и быть выше твоей глупости и низости.

– Вечно ты меня оскорбляешь! Тебе бы только обижать меня!.. Ты должен заступаться за меня, ты должен поддерживать меня духовно, а ты вечно потешаешься надо мною, над моим горем!

«Спокойно, – подумал я. – Никаких зеркал я больше не буду возводить между нами. Я ничего не боюсь. А встать и уйти – это может любой дурак. – Так же, как и двинуть по морде – это может любой хам. Женщина и впрямь в беде. И я должен ей помочь, хотя бы только потому, что на моём месте любой другой ни за что бы в жизни не позволил обращаться так с собою. А я должен поступать не так, как все. Это я люблю – делать не так, как все».

– Я готов, – спокойно сказал я.

– Ой, какой ты у меня молодец! – обрадовалась Зиночка и вся аж просветлела лицом, а потом и вовсе – чмокнула меня в щёку.

– Это не по правилам, – сказал я, отстраняясь.

– А у меня – свои правила! Захотела – и поцеловала! А захочу – и будешь ты у меня сейчас, вместо Лёнчика. И никуда ты от меня не денешься, стоит мне только захотеть!

– Дурочка, – сказал я. – Разве можно так – похваляться своим могуществом?

– Можно! Меня бог любит!

Я не ответил и подумал ещё и вот о чём: рано или поздно я съеду с этой квартиры и поселюсь с Валентиной в доме у тёти Нюси. Через неделю, через месяц, через два это неизбежно должно случиться. Я уже решился, а Валентину и спрашивать не буду – она сделает так, как я захочу. Сюда переселю её мать, чтоб не мучилась на старости лет в общаге, а сам попытаюсь устроить новую семью на новом месте. Уже сейчас есть признаки того, что моя Валентина забеременела. Вот как только это дело подтвердится, вот так тут же соберусь и съеду отсюда. Возьму компьютер и книги, и тогда – прощай, Зиночка!.. Стало быть, надо поторапливаться с писаниной.

– Ну о чём ты всё думаешь и думаешь?

– На чём мы тогда остановились? – спросил я.

– Разве я помню – на чём? Ведь я даже не читала того, что ты там написал.

– Вспомнил. Я остановился на твоей не совсем понятной поездке на Кавказ. По прежней твоей версии ты туда приехала, заболела, тебя там кто-то приютил у себя, потом ты превратилась в добросовестную курортницу и, хорошо отдохнув и расплатившись за квартиру, ты уехала назад в Ростов. И ни в какую Абхазию, ни к каким своим бывшим друзьям ты не заезжала? Так всё было?

– Нет, конечно! – закричала Зинаида. – В прошлый раз, когда я тебе рассказывала про свою поездку на Кавказ, я кое о чём умолчала… Мне тогда было стыдно кое в чём тебе признаться.

– Ну, если так уж стыдно, то тогда и не признавайся.

– Нет, в этот раз мне не стыдно, и я всё тебе расскажу…

– Ну, если так, тогда – рассказывай всё.

– Только ж ты напиши, чтобы там всё у меня в моей жизни получилось хорошо: чтобы я замуж потом вышла, чтобы жила нормально, чтобы у меня всё было…

– Я так всё и напишу, Зиночка! Заказ принят!

4

В прежнем Зинаидином рассказе – умолчания или даже обман начинались со сцены купания в море православного священника Валерия Владимировича и детей из его «пионерского лагеря»…