Текст книги "М. С."

Автор книги: Владимир Чистяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 66 (всего у книги 70 страниц)

Они как по команде развернулись и пошли назад. Чуть задержался только подполковник. Казалось, он с трудом сдерживает желание всё – таки рвануть из кобуры пистолет. Но чья-то дикая воля запретила это ему. Недолгой была эта борьба. Он тяжело вздохнул, и словно сгорбился. Что-то словно не давало ему права свершить то, что он явно очень давно хотел свершить. Плюнул он в сторону Линка, развернулся и пошёл вслед за остальными. Они ещё не дошли до конца улицы, а за спиной Линка уже завёлся мотор грузовика.

Который раз за этот проклятый год с ним разминулась Безносая? Он уже сбился со счёта. Зачем? Ради чего берегла его злая судьба? Почему проходили мимо предназначенные ему пули? А ведь почти в упор шли эти пули. Зачем же судьба так подшутила над меткими стрелками? И оставила жизнь ему. Зачем?

Наверное, впервые Линк понял, почему М. С. иногда называют жестокой. Она перевернула ему душу и чуть не сделала одним из своих соратников. Но… Она же сколько угодно раз могла его убить и после. И пощадила. Беспощадная.

Она не пощадила. Она такое жестокое наказание отмерила ему. Воистину, драконье у неё сердце!

Живи!

С этим камнем на душе и осознанием своей вины. Посмотрим, как легко тебе жить будет, и не повесишься ли ты на первом суку. Легко ли будет жить, зная что тебе дышат в спину. И видят твой каждый шаг. И любой день может стать последним.

Но он будет жить. Именно вопреки ей. И одновременно, благодаря ей. И с этим неснимаемым камнем на душе. Он будет жить. И будет вечно травить ему душу это чувство вины. Вины, которую не загладишь уже ничем и никогда. Вины и перед людьми. И перед самим собой. И своей слепостью.

Одного он не понял. Младшая, младшая-то почему его пощадила? Она ведь слыла безжалостной. Со старшей он довольно много говорил. С младшей же даже виделся всего раза два. Если это можно было назвать встречами. Разъярённую ведьму на джипе, вставшую во весь рост за пулемётом и несущуюся прямо на него. Свою родную сестру он так увидал впервые за двадцать лет. Прекрасную и смертоносную Чёрную Дину. Она была прекрасна. И потому и шли за ней люди. Видели огонь горячего сердца. И готовы были умереть за неё. Гвардейцы. Саргоновские гвардейцы. Смеялись над ними повстанцы. Считали их столичными бездельниками. Смеялись над ними. И напрасно! Как же всё вдруг переменилось, когда появились они! И всё, что удавалось раньше стало срываться. Раз за разом. Гвардейцы умели всё, что прочие солдаты и повстанцы, но делали это гораздо лучше. И мастера засад сами стали попадать в засады. Из которых никто живым не уходил. И сам он попал в такую же засаду… Потом, размышляя на 'досуге' , он пришёл к выводу, что среди его людей кто-то был засланным. А кто? Теперь уже не важно.

Они разом появились на гребне холма. И молча полетели вниз. Джипы с чёрным всадником на правом крыле. И несколько танкеток. Чёрные всадники – степные патрули М. С… Словно вернулись из прошлого другие Чёрные Всадники другой Чёрной Дины. Но их вела эта Дина. И на джипах захлёбывались огнём пулемёты. Чуть ли не по пять на каждой машине. И он сразу понял – на каком джипе она, Чёрная Дина. Не было на машине никакого знака, но сразу понял Линк, кто встал за турелью. А когда они налетели, то стало ясно – это конец. И больше ничего уже не будет. А Дина разглядела именно его. Он тогда ещё понадеялся, что в откровенно проигранном бою сможет всё-таки свалить их командира. Размечтался! Короткой очередью подрезали коня, и он кубарем полетел в грязь. От удара Линк потерял сознание, а когда очнулся, Дина уже стояла над ним, и с усмешкой целилась ему в голову из его же пистолета. Она забавлялась, а ему почему-то показался очень знакомым взгляд этих светло-карих глаз. Взгляд откуда-то из детства. Только раньше не было во взгляде смерти. Была теплота и любовь. Но это был другой взгляд.

Его не убили только потому что в столице велели привезти живым.

М. С. он смог понять до какой-то степени и насколько её вообще возможно было понять. С ней то он одного поля ягода… был. А вот Дина… Не понял он, почему заслужил пощады от не знавшей жалости. И знал, что никогда уже не поймёт.

И теперь он обязан жизнью обеим. Таким непохожим. И имевшим одно, но зато какое, основание лишить жизнь его. Зачем? Ради чего?

Несколько лет спустя он приехал в столицу. И пришёл на могилу Дины. Сам не знал зачем. Но всё-таки считал, что должен побывать в этом месте. И именно там сначала. А у умирающей львицы – уже потом.

Он купил роз. Огромный букет. Тёмно-бордовых. Какие любила Софи. Они наверняка понравились бы и её дочери.

Памятник узнал сразу. Пусть и надгробный, но нет в нём скорби. Из розоватого мрамора, в конце берёзовой аллеи стремится ввысь она. Словно в танце застыла мраморная фигура. Немыслимо изящная и воздушная. Как будто летящая. И одновременно, сильная. Но почему-то совершенно не грозная. Ибо добрая эта сила. Ветер колышет длинные волосы. Смеётся она. Даже в камне кипит жизнь. Какая же она юная! И вечная одновременно! Прекрасная, словно богиня весны и любви. И лицо к небу. Навстречу ветру. Грозам и бурям. И тёплому весеннему солнцу. Всей той жизни, которой так богат этот мир. Не надо вечного огня, в мраморе словно пылает живой огонь. Всё ей нипочём. В веках останется такая Дина. Так похожая на живую. И в чём-то иная. Да, скульптор, имени которого Линк не знал, этим памятником обессмертил себя. И одновременно, даровал Дине бессмертие. Пусть такое. Но теперь её не забудут никогда.

У ног Дины лежат тёмно-бордовые розы. Их очень много. Приносят ей люди. Любила она, воительница эти цветы. Как и мама. Это Линк помнит и сам. Сколько таких роз росло в Загородном дворце. И что-то она говорила об аромате. Давно это было. Память осталась. И он положил к ним свои. Они ещё не начали увядать. Они пока прекрасны. Красота цветов кратковременна. А её – вечна!

А на постаменте нет дат. Только имя. Как писали в старину о первых Еггтах. Дина дочь Софи-Елизаветы. Памятник словно обеим. Таким неповторимо прекрасным. И поэтому, так рано ушедшим. Но люди не забудут этой красоты.

И его вина есть в том, что такой красоты в мире стало меньше. От самого себя не спрячешься, и точной доли не высчитаешь. Вина есть. Насколько велика? Неизвестно. И жизнь-то тебе оставили в наказание. Бывает и так.

Но приложив руку к разрушению, так ничего и не создал. Люди не знают имени. Но тебя есть, за что проклинать. Только проклятие забудется. И забудут тебя. А их красота останется в веках.

– Эй ты – окликнули Линка.

Он обернулся. И вздрогнул. Она! Откуда? Как! Тот самый, многократно виденный в кошмарах овал лица. И немой вопрос 'За что? '.

Чёрные волосы и кожаное пальто, перехваченное поясом на осиной талии, и даже катана. Всё тоже. Как тогда.

Но мгновенный ужас был и прошёл. Перед ним стоит другая. Почему-то похожая на ту, чьего имени он называть не осмеливался. И одновременно, иная.

Она выше, стройней, старше. Да и неестественен цвет чёрных волос. Парик похоже.

Холодной сталью сверкают серые глаза на суровом и властном лице. Нездешняя, манящая и пугающая красота. Кэртерка. И кажется, Линк её узнал. Краем уха слышал какие-то слухи, что у М. С. от кого-то из чужаков есть незаконная дочь (не мог отвыкнуть от привычки мыслить категориями прежней жизни, законный, незаконный, ребенок падшей, даже дитя демона. Куда как добрее к детям были жестокие саргоновцы). Не придал этому значения, а теперь вспомнил – тогда Дина была не одна и вторая тоже стреляла в него. Он не запомнил вторую. А слухи значит, правда. Вот она какова, вторая дочь М. С., столь непохожая на первую. И куда больше похожая – на свою мать. И навряд ли в ней заиграли родственные чувства. М. С. есть М. С., Дина есть Дина. Но эта похоже ничего не обещала. А если и давала клятву – то вырвать у него сердце. И пришла сдержать свою клятву. Отточенными клинками впиваются в него серые глаза. Уверенность в них твёрдокаменная. Знает, кто перед ней. Только словно ждёт она чего-то.

Руки засунуты в карманы.

Старые навыки вспомнились сами собой. Линк сразу понял, у неё там оружие. Они довольно долго стояли вот так глядя друг на друга. Молчат. Смерть сквозит в сером взгляде. Возмездие. И ещё что-то. Но она не стреляет. Витает в воздухе старая ненависть. Но ему безразлично. Он сможет молча принять смерть. По лицу словно судорога пробежала, и она заговорила.

– Знала, что рано или поздно повстречаю тебя на узкой дорожке. Знаешь, кто я?

– Догадываюсь.

– И кто?

Он медленно выдавил из себя.

– Её сестра.

Тонкие губы скривились.

– Надо же, какой сообразительный. Тогда наверняка знаешь, зачем я здесь.

– Делай, что считаешь нужным. Мне всё равно – глухо ответил Линк.

Смерть частенько разминалась с ним. Но долго дразнить безносую не получалось ни у кого. Сейчас, так сейчас. Но она не торопится. Ждала столько лет. И по капле жаждет выпить долгожданную месть.

– Сначала я ждала, что ты уйдёшь сам. Повесишься на первом суку. Но этого не происходило. Потом я стала искать тебя. Сама. И вот нашла. Когда-то я поклялась найти двуногую тварь… Не зная, кто это на самом деле. И сейчас я думаю. Сдержать клятву. Или впервые в жизни нарушить. И сдержу я её, или нет, зависит только от тебя.

– Поступай, как знаешь. Мне всё равно.

– А мне нет. Поэтому говори.

– Что говори? – с вызовом спросил Линк. – Стреляй! Как я тогда! Я ни о чём ни спрашивал! И она ничего не сказала! Я стрелял! Бей! – крикнул он.

Он ждал выстрела. Но серые глаза ни дрогнули.

– Говори. Зачем ты сюда пришёл? Ни к ней. Я давно за тобой шла. Поверни к ней, и я бы тебя тут же застрелила. А ты взял роз. Зачем. И пришёл сюда. И положил их. Она их так любила!

– Я с детства помнил. Такие розы любила Мама. И они бы понравились ей.

– Я их тоже приносила сюда. Но не только ей нравились такие розы…

И слёзы в серых глазах. Линк молчит. Он всё ещё ждёт выстрела. А кэртерка заговорила снова.

– Я никогда не хотела отнимать жизни. Ни у кого. Но потом… В каждом скрывается зверь. И ты разбудил его. И хотела я забрать жизнь. Всего одну. Твою жизнь. Во искупление. Ибо жить должна была она. И я как зверь, шла по твоему следу. Но почему-то вспомнила, когда ты принёс розы, как было бы больно её матери если бы я убила тебя. Она бы лишалась последнего ребёнка… Не знаю, что бы она сказала тогда мне. И предполагать не берусь. Но у меня есть дети, и я могу представить – насколько это страшно их потерять.

Я не забуду о Марине. Но вспомнила о ней, Софи-Елизавете. И только благодаря тому, что я вспомнила о ней, ты останешься жить. Пусть я не сдержу клятву, и возьму несмываемое пятно на свою честь. Но ты хорошенько запомни: ты дважды обязан жизнью Софи-Елизавете и один раз Дине. Ибо только память о них спасла тебя. Память. И ничего больше. А теперь уходи. И больше не появляйся здесь!

– Нет, дочь М. С., я ещё не видел умирающую львицу. Я схожу к ней. И только потом уйду. И когда-нибудь, нескоро, я вновь приду сюда. И принесу ей розы. И даже ты мне не сможешь помешать. Ибо это всё-таки и моё прошлое.

Ссутулилась. Но руки по-прежнему в карманах. Ещё гложут её сомнения.

– Не пришлось бы мне пожалеть, что я сегодня не спустила курок.

– Не придётся.

Она тяжело вздохнула.

– Почему-то, Брат Дины, я тебе верю. Да и запомни: Я не дочь М. С., хотя и росла в её доме. И имя мое Рэтерн!

Линк кое-что читал про кэртерцев. И знает, что вот так сказав 'Имя мое Рэтерн' , она признала что больше не враг он ей. Просто незнакомцу они говорят как люди 'Меня зовут… ' А вот так скажут только тому, кого не считают врагом. Другу, возлюбленной…

Имя мое Рэтерн.

Не станет другом. Но перестал быть смертельным врагом.

Глава 8

Бредёшь неведомо куда по вроде бы до невозможной тошноты знакомому городу, всегда бывшему для тебя чужим, а сейчас ставшему просто не нужным. Не страдаешь стандартными страхами обывателей перед обкуренным наркоманом или бритоголовым братком. Нет и традиционного ощущения вечной нехватки денег.

Страхов нет, привязанностей нет, прошлого фактически тоже нет. В голове неохотно всплывают полузабытые картины: пропахшие суррогатным пойлом вонючие бомжи, нереально дорогие машины, как поганки на трухлявом пне вырастающие тут и там дома и торговые центры, какие с претензией на архитектуру, а какие и без. Кажущийся нереальным мир всеобщей лжи и обмана. Почти позабытая всеобщая усталость и глухое раздражение на всех и вся. Жизнь, катящаяся по инерции в неизвестность.

Грязь в воздухе, грязь на земле, грязь в душах. Грязь везде и во всем. Серое небо, серые камни. Что-то ушло из этого города, что-то покинуло этих людей. Хотя… их и не помнишь иными. Живешь словно в шарике вакуума. Шарике, который почему-то не может расплющить внешнее давление. Или пузырек на поверхности зловонной лужи, не способный ни взлететь, ни погрузиться на дно.

Но если вернуться к теории шарика, то толщина стенок увеличилась в разы. Раздавить будет теперь посложнее. Только кому это нужно теперь? Всем же на всё наплевать.

Этих людей уже не расшевелить, по крайней мере, ты в это не веришь. В душе дотлевают угли, и нет больше сил, и главное, желания пытаться раздуть их вновь. Всё сгорело и прошло. А ты даже не сможешь поделиться тем, о чем помнишь, и рассказать то, что знаешь.

Слушать может и станут, прикидывая, нельзя ли приткнуть рассказ в какое-нибудь издательство, что бы побыстрее получить некоторое количество хрустящих купюр. Здесь продается и покупается все. И никто уже ни во что, и никому не верит. Сумасшедшие здесь уже не считаются таковыми, сумасшедшими считают тех, кто пытается сохранить остатки здравого рассудка.

Здесь ты всегда была чужой, и навсегда чужой останешься. Только когда-то была белой вороной. А стала белым тигром. Расчетливым убийцей с голубыми глазами. Но все равно, белым. И очень скоро воронье славно попирует на твоей туше. Воронья миллионы, тигров значительно меньше, и не завтра соберутся на расправу со снежно-белым собратом полосатые хищники. Всего-то радости!

Вроде бы снова в том возрасте, когда все на свете предстает в розовом свете. Только устала душа. Можешь смотреть на них словно с высоты прожитых лет. Только почему «словно»? Ведь были эти годы… Были ли? С каждым днём, с каждой ночью все меньше и меньше веришь в реальность произошедшего. Словно сон. Немыслимый сон, продолжительностью в десятилетия. Или она спит сейчас, а вот откроет глаз – и снова там.

Миры… А может, все-таки реальные круги ада, в который не веришь. И этот круг просто чуть-чуть иной, чем предыдущий. Какой по счету? Третий? Пятый?

Реальность, или явь?

Или коньяк туманит мозги, и все воспоминания укладываются в емкое слово Белочка?

Но откуда помнишь, что под сердцем сидит кусок металла. На старой фотографии ты в очках. А сейчас видишь неестественно чётко. Ночь, день, сумерки – тебе всё едино. Только что хорошего в умении различать каждую гнилую банановую кожуру в куче отбросов?

Плащ такого покроя, чтобы надетая по-артиллерийски кобура не привлекала внимания. Хотя… Почему она знает что так пистолет носят артиллеристы? Какие? Откуда ей это известно. И почему непривычно не ощущать тяжести портупеи с коротким мечом, похожим на известную здесь ланскнету? Короткий меч тех времен, когда швейцарцы славились воинственностью, а не шоколадом и сыром. Откуда она помнит тяжесть портупеи?

Явь, сон, бред или всё-таки коньяк?

Что здесь?

Пустота!

Зачем согласилась умирать медленно? Ведь предупреждали же! Но смалодушничала первый и единственный раз… В той жизни.

А во-вторых– старые связи никуда не делись, и немало фамилий лиц, бывавших у Софи украшают первые полосы газет (телевизор Сашка не смотрит). Тоже неплохая гарантия безопасности, особенно если они быстро убедились, что Сашка не Софи, и ни во что ввязываться не собирается.

Да и Софи во многое ввязывалась из-за граничащего с безумием желания спасти сходившую с ума сестру.

– Я знаю вас! Вы одна из них, из живших когда-то здесь.

Снизошла до ответа:

– Глупо!

Исчезнуть не пожелал.

– Её звали Софи-Елизавета. И она очень любила красный цвет.

Отдает ковбойщиной. Притом самой дешевой. Почти стычка у салуна, только хлещет дождь, и под ногами асфальт. И в темноте у одной из сторон неоспоримые преимущества, хотя другая сторона считает, что преимущества у неё.

– Следил за домом?

– Да. Такие, кем бы они ни были, не исчезают без следа.

– Я тоже тебя узнала… Не доконченных дел у них больше не осталось, если тебя это волнует. И никого из них ты больше не увидишь. Вернулась только я.

– Я только на пару шагов был впереди прочих. И им нужно вовсе не то же, что и мне. Я свое сполна получил. Они же – нет.

– Угрожаешь?

– Предупреждаю. Я вам не враг.

– Ты не был и другом. Был…

– Охотником, человеком, способным уважать сильного противника.

– Ей не было дела, до того, кем ты себя считал.

– Тебе тоже?

– Мне всё равно. Сон, бред, явь или ночной кошмар… Исчезни! Я всё, и всех хочу забыть!

Новый. Другой. Пришел взглянуть, словно на спустившихся с небес (дальше дело вкуса – богов, ангелов, аггелов, зеленых человечков, или свалившегося с крыши долбанутого током электрика). Смотрит щенячьим взглядом, словно на чудо-расчудесное.

Гвардейцы. Её. Пришли просто поинтересоваться, не нужна ли помощь. И теша напрасную надежду: А вдруг ОНА вернулась. Затевали они что-то, может, и сейчас затевают. Неоднозначное. Если выражаться мягко. Если жестко– то крови будет много. Сначала. И что-то ещё будет потом. Только мало кто рассчитывает дожить до этого потом.

Поняла, что просто скучает по Марине. Не той, напоминающую ожившую каменную статую нечеловечески работоспособную машину, а горячую, резкую, отчаянную, вопреки своей воли вырванную и заброшенную в абсолютно чужой и абсолютно чуждый всем идеалам, всей прежней жизни мир. И такую несчастную, хотя Марина убила бы любого, осмелившегося так её назвать.

Впрочем, только теперь Сашка окончательно смогла понять Марину. И сама пристрелит любого, назвавшего её несчастной. Ибо часто не последних людей убивают за правду сказанную в лицо. Только где вы здесь, не последние? Ау!

Кажется, единственным достоинством дома Марины был простор. Обстановка отсутствовала как класс, в паре комнат присутствовал даже строительный мусор. Марину застать можно было в лучшем случае с третьей попытке, причем попытке никак не связанной с временем суток. Телефонные номера Марины стандартно выдавали фразу из серии абонент не отвечает или временно заблокирован.

Марина всегда была подозрительно оживленной, почти всегда полупьяной… Голова у Сашки после подобных встреч болела долго.

Было в Марине какое-то подкупающе-притягательное отсутствие фальши. Не заводила она нужных знакомств, и всегда говорила, что думала.

Сашка чувствовала, что Марина изменилась, стала более резкой и раздраженной, и одновременно какой-то настороженной.

Сашка решила, что Марина связалась с какими-нибудь левыми радикалами, и вряд-ли в их среде осталась на вторых ролях.

Ничто во мнении Сашки о Марине не изменилось, когда выяснилось, чем занималась Марина. Тем более, всем давным-давно известно о том, что Марине на чье-либо мнение о себе стопроцентно наплевать.

Ничего ведь ещё не кончено!

Мы ещё повоюем! Назло всем и вся! Даже назло самим себе зачастую. Пусть в моем хлеву тепло и уютненько, и полно корыто.

Что же, Гвардейцы, если вы и вправду есть, то готовьтесь к бою. Только мне надоело жить с винтовкой у ноги. Как хотите, а я начинаю свою войну. Ту, которую начать следовало бы другим… Но пора уже. Если не я, то кто же? Во многие сердца стучит пепел старой славы… Да что у нас осталось, кроме этого пепла? А неважно! Не только сказочные птицы возрождаются из пепла.

Она видела империю, поднявшуюся из радиоактивных руин. Не сгорели люди ещё и здесь. Пусть СМИ всех уровней и пытаются убедить в обратном. Кто платит…

Сашка откинулась в кресле. Последнее время она стала ловить себя на мысли, что слишком много времени проводит на сайтах тех, кого принято именовать экстремистами. Что же, ребятки, энергии в вас море, ярости хоть отбавляй, только приложить с толком вы силы свои не умеете. Вы не видели настоящей войны.

А избежать её не удастся.

Мы ещё повоюем!

Вместе!

Глава 9.

– Вы так скоро на тот свет отправитесь – сказал М. С. главврач одного из центральных госпиталей.

– Мне это говорили уже, наверное, десять в неизвестно какой степени раз. А я до сих пор жива. Так что за консультацию спасибо, а в остальном – ауфидерзейн.

М. С. встаёт. Главврач тоже. Страшно хромая, она подходит к двери. Главврач идёт за ней.

– Вы отбываете, или посетите ещё других специалистов.

– Вот ещё баловаться! Кэрта дождусь.

В империи уже наверное все знают, что Кэрт – единственный врач, указания которого М. С. иногда выполняет. А остальных никогда не слушает. И тем не менее, жива и почти здорова, несмотря на то, что свинцом и тому подобными вкусностями, в своё время нашпиговали более чем крепко.

– Куда направляетесь, генерал-майор – спрашивает М. С. хромая по коридору – счастлива видеть ваше заведение полупустым.

Главврач мог бы обогнать М. С., но она это она. И обгонять её кажется неудобным.

– К тяжело раненной – лучшей формулировки он не мог придумать.

М. С. останавливается.

– Откуда? Несчастный случай на ученьях? Какой части?

– Она не военнослужащая. Она вообще ещё просто ребёнок.

М. С. сразу же начинает делать выводы.

– Какой козёл за боеприпасами не следит?

– Она из деревни мирных святош.

– Час от часу не легче, святоши с гранатами.

– Не в гранатах дело. Наши солдаты её случайно нашли – он на несколько мгновений замолчал, а потом продолжил – это какая-то сцена из диких времён. Изгнание беса или что-то в этом роде. Ещё пара дней, и она бы была, вероятно, мертва.

М. С. развернулась, и пристально посмотрела ему в лицо.

– Арестовали?

– Кого?… Ах, да, этого родственничка её, значит. Конечно, уже сидит, следователи приезжали показания снимать. Я дал им заключение.

Но то, что произошло с ней… Это такая дикость. Как можно доходить до такого в наше время.

– Сколько вам лет? – спросила М. С…

Тот опешил от её вопроса, но ответил.

– Тридцать девять.

– Мне шестьдесят два. И могу вас заверить, вы ещё многого не видали, а кое-чего и не увидите уже никогда. – она вздохнула – До чего же я устала. Изгнание беса, говорите. Я с этим уже лет пятнадцать не сталкивалась. Думала, уже всё. Ан нет. Снова эта зараза всплыла. Как с гидрой воюешь: башку срубил, новая лезет – она замолчала, а потом с совсем другой интонацией спросила

– Ещё что-нибудь в этой деревне было по нашей или по вашей части?

– Никак нет.

– Ладно, в какой она палате?

– Кто 'она' .

– Ну, этот ребёнок искалеченный. Видеть-то её можно?

– Да.

– Ладно, проводите меня к ней. Надо же окончательно на десятку вперёд настроение испортить. Звать её как?

– Анна.

Аня с трудом повернула голову. По-прежнему болит всё тело, левой рукой не пошевелить, каждый вдох причиняет боль. Но ей уже не так страшно, как вначале. Хотя она одна и вокруг всё и все чужие и незнакомые. И уже несколько раз чужие люди отвозили её в страшную комнату с белыми стенами и яркими лампами, собирались вокруг неё. И что-то делали с теми местами, где у неё болело. Мазали чем-то, а казалось словно жгли. Кололи стальными иглами надетыми на стеклянные трубки. Вставляли ей в руки иголки и что-то вливали через них. Заставляли глотать страшно горькие вещи. А вот кормили гораздо лучше, чем она ела дома.

Все эти люди частенько говорили не по-человечески. Не на том истинном языке, что говорили в деревне, и не на том испорченном, что все вокруг.

Среди людей в повязках, окружавших её в страшной комнате видела женщин, одетых как мужчины. Это очень пугало. Аня никогда не видела женщин в мужской, а мужчин в женской одежде. Дома ведь говорили, что покрой платья установил господь.

И свет здесь не такой как привыкла. Он светит, но огня в нем нет. А почему светит, Аня понять не может.

Она спросила у самого не страшного из этих людей, когда она вернётся домой. И он сказал, что в тот дом, откуда её забрали, Аня не вернётся никогда. А раньше она много раз слышала, что дети всегда во власти отцов, и что кроме отцов, над ними никто не властен, и это от бога.

Человек на бога не походил, не походил даже на ангела. Но Аня ему верила.

Чужие люди ходили все в белом или сине-зелёном, иногда Аня видела солдат в их обычной одежде. Дома всегда говорили, что от солдат только зло, и их следует опасаться. Она боялась их, потому что ей так говорили. Но здесь они не казались ей страшными.

Солдат в белом приносил и уносил ей еду. Однажды спросил, умеет ли она читать, и когда сказала, что да, принёс целый ворох книжек. Новых, красивых, и пахнущих не пылью, а свежей краской.

Дверь открылась, и вошёл доктор, а за ним… Генерал. Настоящий генерал из тех, какими пугают маленьких детей. Аня же думала, что генералов, как и драконов, выдумали.

В страшных сказках генералы были высокого роста, а этот – маленького, намного ниже доктора. Но в остальном – одежда и вправду цвета сажи. Сияют золотом звёзды на груди. И целых три. И по три звезды на каждом плече. А его лицо…

Маленький генерал женщина! Пусть и остриженная почти по-мужски. И одетая в мужскую одежду, но всё равно, женщина. На мгновение Ане стало страшно.

Глаза женщины-генерала невиданного зелёного цвета. И словно горят. Словно адский огонь бьет из них. Пылает взгляд. Нечеловеческой жутью, и всем, что есть на свете тёмного.

Аня помнит, как изображали на картинах врага рода людского. Иногда страшным, иногда противным, и очень редко смешным.

Генерал же… Её можно назвать не просто страшной, а ужасной. Не её саму, а только взгляд. Но ужас сочетается с нечеловеческой мощью и силой. Спокойной мощью гранитной скалы, а не беснующимися языками адского пламени.

Взгляды генерала и Ани встретились. И девочка почувствовала, что за этим гранитом, за этой силой скрывается что-то… Что-то совсем не злое. Очень похожее на цветок, выросший на возвышающемся назло всему и вся утесе.

И Ане показалось, что было всё наоборот. Вначале вырос цветок, а потом уже встал над ним утёс. Утёс чёрного гранита. Только очень давно вознёсся уже этот утёс. И скрыл внутри себя белый цветок. Но сначала вырос цветок.

Неестественно бледно лицо генерала в обрамлении коротких чёрных волос. Словно углём проведены брови. И губы сжаты в нитку.

Лежавший перед М. С. ребёнок выглядел так, что краше в гроб кладут. Неудивительно, что многое повидавшего военмедика поразило. Синяки под глазами хотя и подзажили, выглядят всё равно впечатляющими. Шея смазана какой-то мазью. Рука в гипсе. Плечо тоже перебинтовано.

М. С. ни раз видала людей, в том числе и детей, в гораздо более худшем состоянии. И так бывало гораздо чаще, чем хотелось. Думала, привыкла уже ко всему. Но видимо, у любого есть придел чужих страданий, после которого вид страдающего берёт за сердце даже таких железок, как М. С…

Взглянула М. С. на Аню. От взгляда ребёнка словно исходит какое-то сияние. Доброта что ли так светится? Что-то открытое и возвышенное во взгляде…

Защемило сердце у М. С… Сравнение с Мариной… Нет, только не с ней. Была, была в Марине сталь. Могла она очень жёстко и временами жестоко, говорить. И поступать. Вполне в состоянии была кулаком по столу стукнуть. Принципиальная. Не злая, но способная быть недоброй. Всегда такой была. Что в детстве, что потом.

Аня. Сразу М. С. поняла, что зло, жестокость и вообще, вся грязь мира не пристанут к ней. Двуногим тварям, по ошибке именуемыми людьми никогда не растоптать её душу. Убить – всегда готовы. А растоптать…

Понимает кое-что М. С. в людях.

– Меня зовут Аня – тихо сказала девочка.

Генерал говорит слегка хрипло, но голос её практически не отличался от любого другого женского голоса, разве что говорит чуть громче, сем следует. И ребёнку ещё показалось, что генерал очень устала. Она уже очень много лет не отдыхала. Она словно тащит на себе страшный груз. И тащит давно.

''Когда видишь что-то снежно-белое, очень ясно замечаешь, что сама иссиня-чёрная. Хотя, нет, не иссиня, а как сажа. Чёрная и грязная. О чёрт, что же я несу? Хорошо ещё, что хоть не вслух. С ума я что ли начинаю сходить от одиночества?

М. С. подошла к кровати, и села на стул. Её рука коснулась руки ребёнка.

Девочка чуть не отдёрнула руку, но прикосновение генерала было прохладным, успокаивающе прохладным.

Прошла минута, вторая…

– Разрешите идти? – нарушил молчание главврач

– Что?… Ах да, идите.

М. С. так и сидит. Её рука лежит на руке девочки. Левой рукой М. С. прикрыла глаза. Большой и средний пальцы до боли стискивают виски. Она чувствует под рукою доверчивую теплоту руки ребёнка. Чувствует.

''Что, что со мной происходит? Жила себе, правила вроде даже неплохо. И вдруг… Что вдруг… Этот ребёнок…Аня…Анечка… Сколько лет не говорила нежных слов… Кто она мне? Вроде никто… А вроде просто человек, ребёнок. И несчастный… А я, я счастлива? У меня невиданная власть. И столь же невиданное одиночество. А у неё, у неё ничего нет. И могло бы вообще ничего не быть. Ни настоящего, ни будущего. И неизвестно, что будет. Но что-то будет.

А я ничего уже не вижу перед собой. Перед собой как человеком Мариной Саргон, а не генералом М. С… Годы, годы уходят, а на что я их потратила?

Её жизнь только начинается. И ТАК начинается. А ты ведь, кроме всего прочего, стремилась ещё и к тому, чтобы ни у кого больше никогда не было ТАКОГО начала жизни. Неужели я так ничего и не добилась?

Теперь генерал кажется совсем не страшной, а просто очень усталой. И несчастной. В одной из 'запрещённых' книг девочка видела рисунок. Сидит у камина женщина. Написано было, что это одна великая воительница на закате жизни. Огненной жизни. Жизни прошедшей в боях и походах. Жизни в борьбе. На рисунке всё это уже позади. Сидит она у огня. И широко открытыми глазами на бледном и худом лице смотрит куда-то в запредельное. Она вспоминает свою жизнь. И как девочка прочла дальше, не слишком-то радостны эти воспоминания.

И сейчас генерал очень похожа на ту женщину. Ребёнок не видела её взгляда, но чувствует, что живому генералу сейчас столь же тяжко, как и той, нарисованной воительнице. И ведь очень схожи их лица…

Может, генерал и способна внушать ужас. Но девочка её совершенно не боялась. Она видела цветок в её душе. Тот цветок, который был до того как встала над ним гранитная скала. Но многие вокруг видели только эту скалу.

Теперь она хотела заговорить с ней, хотела и не могла.

Она хотела ей сказать…

''Что я могу ей сказать? Что вообще по-человечески я могу кому-либо сказать. Когда вообще я с кем-то просто разговаривала, а не приказывала или требовала? Я засыхаю как личность, а может, уже засохла. Живёшь словно запрограммированная машина. И никто, абсолютно никто об этом не знает, и никому, абсолютно никому до этого дела нет. А мне иногда просто плохо. На душе плохо, или, точнее, на её остатках… Вообще-то по другому и быть не могло. Создала у людей представление о себе, как о чём-то запредельно могущественном? Ну, вот и пожинай плоды. Винить некого. Сама решила добиться абсолютной власти. Ну, вот и добилась. И что-то ты потеряла… Вот только что именно?