Текст книги "В гольцах светает"
Автор книги: Владимир Корнаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)
Исправник тем же скучающим взглядом пробежал протокол сверху донизу, перевел ленивый взгляд на газету. «Забайкальские областные ведомости» пестрили объявлениями: о пропаже коня и находке трупов утопленников, о сдаче в аренду золотоносных участков, находящихся в ведении тунгусского общества Витимской управы. Среди этой пестроты ярко выделялись телеграммы с театра военных действий. Генерал-адъютант Куропаткин в бодрых тонах «наиподданнейше доносил его императорскому величеству о некоторых стратегических успехах под Порт-Артуром». Конца телеграммы нельзя было прочесть. Газета была порвана, и порыжевший лафтак стыдливо прикрывал пышные фразы генерала. Исправник не счел нужным расправить ее, не пытался он и восстановить в памяти события минувших лет, сколь героических, столь и бесславных. Он никогда не был солдатом, но был твердо убежден, что стратегия – не только искусство побеждать противника, а главным образом искусство лавировать среди подчиненных. Поэтому он считал себя стратегом, поэтому сейчас и созерцал парадное донесение Куропаткина с самодовольной улыбкой. «Да, ваше превосходительство, стратегия – вопрос деликатный, – заключил он, с удовольствием раскачиваясь с носка на пятку. – Вы проиграли баталию, хоть и вся Россия служила вам благодарственные молебны...»
Уже довольный собой, исправник удостоил вниманием объявления Забайкальского областного полицейского управления «О предостережении пожаров, а также и степени наказания за раскладку огня в недозволенных местах в количестве от двадцати до десяти ударов розгами»; сообщение областного статуправления «Об бесхлебице в Баргузинском и Читканском уездах, ввиду гибели большей части посевов»; извещение Баргузинского окружного полицейского управления «О строжайшем запрете промыслового вылова рыбы бродячими тунгусами Витимской управы в принадлежащих им реках как-то: с помощью берд, корыт, на бормоша – и о степени наказания виновных...» Последний документ заинтересовал исправника. Он прочел его дважды, пряча усмешку в пышных усах. Высочайший закон ратовал за строжайший запрет торговли крепкими спиртными напитками на землях тунгусского общества, «а равно и на золотых приисках, кои в большой степени способствуют эксплуатации народов и обнищанию их...»
Исправник еще раз качнулся с носка на пятку, вытащил аккуратненькую щеточку, приласкал усы. Мурлыча что-то веселое, он подошел к столу, тяжело опустился на табурет. «А его сиятельство заставляет себя ждать», – снова отметил он даже с некоторым удовольствием и шумно вздохнул.
Расстегнув ворот форменного сюртука из темно-синего сукна, Салогуб вытащил из нагрудного кармана небольшую фотографию, бережно пристроил ее к медному чернильному прибору, предварительно обмахнув с него пыль, задумался.
На желтоватой карточке была запечатлена молодая женщина с обнаженными плечами, с массивной золотой цепочкой на шее. Много было общего между девушкой на снимке и его обладателем: те же пшеничные волосы, тот же большой нос, те же полные губы.
Не сводя отеческих глаз с портрета дочери, Салогуб легким платочком обмахнул красную шею, мягко улыбнулся.
«Ты привезешь своей доченьке серебристую лиску? Ведь да же? Да? Ну, скажи, папочка, своей доченьке «да». Ну скажи!» – с милым капризом шептала дочь, когда он, распростившись с домочадцами, садился на извозчика. Он выезжал в далекую витимскую тайгу за тысячу верст от Иркутска. Ему, исправнику Иркутского горного округа, поручалось по рекомендации баргузинского крестьянского начальника произвести ревизию в Витимской тунгусской управе. Однако это была не совсем рядовая поездка по тайге, с которыми он привык иметь дело. Перед отбытием в Острог Салогуб имел свидание с губернатором Иркутской губернии, их превосходительством генералом Ровенским. Заканчивая аудиенцию и еще раз напомнив исправнику об особой чести и государственной важности дела, губернатор вручил ему документ, подтверждающий его губернаторскую волю, «О бесплатной выдаче охотникам тунгусского общества дюжины бердан и десяти ящиков патронов к ним». Губернаторское внимание простиралось и дальше. Помедлив, Ровенский взял со стола небольшую скромную коробочку, раскрыл легким движением холеных пальцев. В коробочке, слепя блеском, покоилась новенькая медаль «За усердие» на белой аннинской ленте.
– Помню, баргузинский крестьянский начальник, будучи выездом в Витимской управе, аттестовал одного из старост к награде по гражданскому ведомству, – заметил губернатор с легкой скорбью. – Но война и последующие неурядицы в стране вызвали более серьезные заботы. – Губернатор сделал паузу. – К этой медали представлялся один из чиновников гражданского департамента. Но высочайший приказ опоздал ровно на шесть месяцев. Мне кажется, сия медаль принесет больше пользы отечеству, если будет вручена не покойнику...
Сила государственной власти не только в оружии. Впрочем, вы сами прекрасно понимаете. Не забывайте, повторяю, вам придется иметь дело с полудикими племенами. Выиграть эту баталию – ваш долг и честь, – заключил губернатор, слегка склоняя голову...
Трое суток по железной дороге до Читы. Затем на лошадях. Лошадей сменили олени. Бесконечные горы, леса, реки, тайга и редкие одинокие зимовья. Пятнадцать суток но бездорожью... Чертова глухомань!..
Исправник нервно передернул плечами, стряхивая неприятные дорожные воспоминания. Однако глаза, устремленные на фотографию, по-прежнему светились нежностью. «Ты привезешь доченьке серебристую лиску? Ну скажи, папочка, да?»
В дверях вежливо кашлянули. Исправник поднял голову. К столу бесшумно подплыл Шмель, прижав локти к тощим бокам. Он, вытянув шею, бегло взглянул на фотографию, которую исправник с опозданием постарался спрятать в карман, деликатно вздохнул:
– Рассимпатичная барышня, стало быть, самые что ни на есть большие чувствования вызывает.
Салогуб строго взглянул в умильное лицо писаря, крякнул от удовольствия.
– Дочь, братец. Единственная наследница...
Шмель крутнул носом, спохватился:
– Родовые старосты Козьма Елифстафьевич Доргочеев, Павел Семенович Кузнецов, Наум Нефедьевич Толбоконов тута, стало быть, ждут приглашения вашего благородия.
– Проси, проси, – всколыхнулся исправник, спешно застегивая ворот. «А его сиятельство почивает. Жаль, превосходный случай преподать ему урок стратегии», – мысленно заключил он, с некоторым неудовольствием прислушиваясь к воркующему голосу писаря. Происходящее в смежной комнате заинтересовало его настолько, что он сейчас же забыл о князе, позволив себе краешком глаза следить за тем, что там делается.
Шмель спешно репетировал родовитых инородцев. Он сдернул с них шапки и каждому по очереди сунул под мышки. Но взлохмаченный вид старшин, видимо, вызвал его неудовольствие. Он укоризненно покачал головой, затем скользнул к своему столу, с торжествующим видом извлек облезлую сапожную щетку. С этим орудием подплыл к инородцам и принялся прилизывать их всклоченные гривы. Скуластые лица старшин недовольно хмурились, особенно одного, в котором Салогуб узнал прошедшего мимо окна, но они все же подставляли свои головы под щетку Шмеля.
– Это большой начальник, почти губернатор, стало быть, от самого императора – царя Николая Второго посланник. Экие вы беспонятливые, – возмущался Шмель. – Ваше благородие – посланник русского царя-императора, зарубите это на своих почтенных носах.
«Ну и Пчелка», – отметил исправник с удовольствием, и сейчас же у него промелькнула сладостная мысль: «Гм... посланник самого императора, государя!.. Это же своего рода стратегия, черт возьми!..»
Салогуб расправил плечи, гордо вскинул тяжелую голову, пригладил усы. Нарочный его императорского величества! Это коренным образом меняет положение по отношению к князю. И он, Салогуб, не рискует попасть в опалу. Генерал-губернатор ведь дал понять: важно выиграть баталию, а какими средствами – неважно...
В дверь один за другим протиснулись родовые старосты. Впереди важно, с высоко поднятой головой шагал Гасан, облаченный в долгополую соболью доху. Исправник тотчас поднялся из-за стола, с любезной улыбкой, однако не теряя подобающей его высоким полномочиям осанки, поспешил навстречу.
– Милости прошу, добро пожаловать, господа старшины, – склоняя голову, пожимал он грубые пальцы старшин. – Садитесь, рад познакомиться с почтенными людьми...
Старшины рядком уселись на скамью и с любопытством уставились на исправника.
– Итак, господа старшины, я имею честь передать вам высочайшую милость их императорского величества Николая Второго, – начал исправник, однако, спохватившись, крякнул и повысил голос: – Русский царь любит вас и ваш народ. Очень любит вас государь. Об этом он велел передать вам – его помощникам и начальникам своих родов. Царь в подарок послал вам ружья и много патронов.
Старшины оживились.
– Русский царь хочет знать, как вы живете, промышляете. Не обижает ли кто ваш народ?
– Купцы обижают, пожалуй, – после раздумья вставил старшина с седыми пучками волос на лысеющем черепе. Это был Павел Семенович Кузнецов, шуленга Большого Кандигирского рода. Его товарищ не совсем уверенно кивнул головой. – Купцы Черные берут пушнину за спирт и не дают ничего из пищи и припасов для ружья...
Однако старик не успел окончить своей речи. Гасан бесцеремонно толкнул его в бок и гордо взглянул в глаза исправника.
– Когда старый волк остался один в своем логове, он стал обижаться на свою мать за то, что она принесла его на свет. Не то думал сказать язык шуленги Кандигир-рода. Настоящих мужчин, охотников, стало мало. Некому ходить по тайге. Это должен знать сам царь.
Исправник несколько секунд созерцал внушительную фигуру старшины. «Ну и доха у этого важного инородца! И сам не так прост. Ишь ты, настоящих охотников мало. Не успел ли он переговорить с князем?.. Горд и властен, бестия. Не его ли имел в виду господин крестьянский начальник?»
– Да, русский царь узнает об этом, – громко ответил он. – Также государь хочет знать: так ли любит ваш народ его, как он их?
Ответил Гасан:
– Разве скажешь, что рябчики не любят лисицу за то, что она не умеет ходить по деревьям? Только зачем об этом спрашивает царь?
Товарищи Гасана не без опаски покосились на исправника и поспешно в знак согласия пригнули головы. Салогуб лишь хмыкнул. На лице старшины он не видел ни злобы, ни ехидства, только читал откровенную гордость и самодовольство.
«Сам черт не разберется в их речи», – заключил он про себя, не вставая. Он неторопливо вытащил коробочку и раскрыл ее.
– Царь очень любит вас и ваш народ, – торжественно повторил он, поглаживая сияющую медаль и исподволь наблюдая за вытянувшимися лицами старост. Он заметил, как глаза Гасана вспыхнули жаждой, как он весь подался вперед. – Государь посылает эту высокую награду одному из вас...
Зычный голос оборвал речь исправника...
– Один – это Гасан! Кто может равняться с ним? Большой подарок царя губинатр может отдать только ему!
Гасан, скрестив руки на груди, стоял с высоко поднятой головой и сверху вниз смотрел на исправника. Салогуб медлил, созерцая его внушительную фигуру, дышащую уверенностью и властью, хотя выбор был сделан сразу. Налюбовавшись вдоволь, он торжественно подошел к старшине и под довольно равнодушные взгляды двух других старост прикрепил к его груди ослепительную медаль.
– Государь велел вручить эту медаль тебе, лучшему его помощнику, большому начальнику тайги, – раздельно и громко произнес исправник. – Царь любит тебя и всех вас. Вы должны...
– Да, это так, – снова перебил Гасан, выпячивая грудь и благоговейно дотрагиваясь пальцами до медали. – Наш народ пошлет царю много пушнины. Это сказал Гасан!
Салогуб удивленно вскинул брови: «Ну и догадлив, бестия!»
– Да, ваше общество не платило ясак три года. Это нехорошо. Сейчас вы должны искупить свою вину перед государем. Вы должны послать пушнину царю, и царь вас будет любить еще больше.
– Будет так, как сказал Гасан! – Шуленга круто повернулся к двери, за ним робко потянулись его товарищи.
Исправник проводил их до порога, дружелюбно пожал на прощание руки и, довольный собой, вернулся к столу. С блуждающей улыбкой на полном лице он откинулся на подоконник, с удовольствием потянулся.
– Баталия, смею доложить, выиграна. Без малейших усилий со стороны его сиятельства, – вполголоса размышлял исправник. – А гордая рожа у этого старосты, и силен, и властен, и догадлив, бестия. Этот заставит скакать под свою дудку инородцев.
Легкое покашливание прервало размышления исправника. В дверях с многозначительной улыбкой на лице появился Шмель.
– Купцы второй гильдии братья Черных явились по указанию вашего благородия. Стало быть, ждут уденции.
– Аудиенции, служба, – миролюбиво поправил Салогуб. – Отчет тобой приготовлен?
– Энтот, что говорили, ваше благородие? Вотчас будет сготовлен.
– Пусть обождут. Я занят, – распорядился Салогуб властным голосом, так, чтобы слышали в прихожей.
Шмель беззвучно удалился из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.
В прихожей на грубой массивной лавке сидели купцы, держа шапки в руках. Они встали навстречу писарю, разом поклонились. В глазах беспокойство и тревога.
– Вот, господа торговые люди, ихнее благородие заняты, – проговорил Шмель, разгибая спину.
– Это мы слышали, господин писарь, – густым тихим голосом ответил высокий мужчина с черной окладистой бородой. – Но о чем разговор будет, тебе-от известно?
– Как вам сказать, господа торговые люди, – ухмыльнулся Шмель. – Приказано сготовить отчет о том, сколько вы в минувшем году напромышляли пушнины у инородцев путем обмена на спирт. Вот мы и стараемся, стало быть.
Шмель уселся на табурет и, ткнув замызганное перо в чернильницу, зашуршал бумагой.
Купцы беспокойно переглянулись. Бородатый приблизился к столу, зашептал:
– Господин писарь, ты-от знаешь, как мы мытаримся по тайге. Порадей, а мы ужо не оставим тебя в накладе.
Шмель молча скрипел пером. Бородатый подал знак своему товарищу. Захрустели ассигнации.
– Прими, господин писарь, за хлопоты, – прогудел он, протягивая пачку денег.
– Сорт не тот, господа торговые люди. Шума много, а звону нету, – бросил Шмель, продолжая строчить.
Его левая рука нырнула в столешницу, на столе появилась массивная глиняная плошка с обкусанными краями. Шмель невозмутимо продолжал скрипеть пером под вздохи и шепот купцов, под звон монет. Когда плошка оказалась почти наполненной золотыми полуимпериалами, она так же бесшумно исчезла в ящике стола. Шмель поднялся, шепнул что-то бородатому детине и скрылся за дверью. Через минуту он появился на пороге, приглашая купцов к его благородию. Купцы гуськом вошли в комнату, отвесили глубокий поклон. Салогуб, слегка кивнув, внимательно следил за лицами «торговых людей», которые смиренно стояли перед ним. В комнате царило молчание.
– Садитесь, – властным голосом предложил Салогуб и внушительно постучал пальцем по листочку бумаги на столе. – Купец второй гильдии Иван Черных?
– Я буду Иван Черных, купец второй гильдии, ваша милась, – густым басом ответил чернобородый, комкая огромными лапами длинноухую беличью шапку. Богатая долгополая шуба черного меха и плотного сукна свободно покоилась на его широких плечах, круглое слегка горбоносое лицо дышало достоинством, небольшие серые глаза смотрели с едва заметной лукавинкой. Глаза исправника разом охватили всю эту могучую фигуру и, казалось, прощупали до самых печенок.
«Хитрый купчишка, хотя и держится простачком», – подумал Салогуб и строго сказал:
– Так, Иван Черных, сколько скупил пушнины у охотников тунгусского общества в прошлую ярмарку?
– Ужо так, самую малось, ваша милась. Три соболишки да дюжины четыре хвостков бельчонки. Известно, наша судьбина купеческа не сладка. Што промыслим, на то и живем. Перебиваемся с воды на хлеб, – с готовностью ответил купец.
– Ну, а на что же вы живете, господа торговые люди? Как промышляете себе хлеб-соль? – прицелился в его лицо исправник.
– Так и живем, ваша милась. Мытаримся в проклятущей тайге.
– Значит, говоришь, что скупил у инородцев: соболей бурых с хвостами и лапами – три, белок серых сибирских – четыре дюжины. Так? – сощурил глаза исправник.
– Так оно и есть, ваша милась. Это в торговых листах-от помечено. А больше ни-ни. Вот истинный крест, – пряча в бороде усмешку, снова перекрестился купец.
«Врет бестия и святыми подкрепляет, – почти с удовольствием отметил про себя Салогуб. – И в отчете, заготовленном Пчелкой, то же сказано: согласно торговым листам, засвидетельствованным старостами родов и головой управы, купец Иван Черных в прошлую ярмарку скупил три соболя и четыре дюжины белок на общую наличную сумму 290 рублей 00 коп. Догони их!»
Исправник оторвал взгляд от листа и громко спросил:
– Купец второй гильдии Прохор Черных!'
– Я буду, ваша милась, второй гильдии купецкий брат Прохор, – поспешно поднялся безусый юнец.
Он во всем был схож со своим старшим братом. Такой же густой голос, те же глаза с лукавинкой, те же повадки, только много моложе.
– Сколько скупил пушнины у инородцев? – строго глядя в лицо молодого купца, спросил исправник, заранее предвидя ответ.
– Самую малось, ваша милась, – бойко ответил тот. – Двух соболишек с хвостами и лапами и дюжину бельчонок. Промышляем вместе с братом на харч, тем и сыты.
«Успел-таки Пчелка погреть руки возле этих купчишек, – подумал Салогуб. – Интересно, сколько же он из них выколотил? Но погодите же, чертовы дети, вы у меня не выкрутитесь!»
– Ну, а в тайге, на промысле, не скупаете рухлядишку? – с недоброй усмешкой спросил он.
Прохор метнул быстрый взгляд на брата, так же бойко ответил:
– Никак нет, ваша милась. Живем тут безвыездно.
– Так, безвыездно! И помимо ярмарки, минуя установленный порядок, также ничего не скупаете?
– Так точно, ваша милась, – подтвердил Прохор, не заметив предупреждающего взгляда брата.
Исправник подался вперед, хлопнув пухлой ладонью по столу, заключил:
– Зачем же вы, господа торговые люди, торчите здесь круглый год? Ведь ярмарка бывает один раз в году?
Прохор было открыл рот, но старший брат сунул ему в лицо пушистую шапку, поднялся.
– Верна, ваша милась, – с завидной чистосердечностью подтвердил он. – Какой-от резон нам проживаться тута без дела. Скупаем мы поделку рук жен инородцев – кумеланы там, кисеты, другу мелочь. Они на это страсть дошлы. Ну и сбываем по малой цене золотнишникам. Убыточно это, сами в накладе остаемся, да хлеб-соль промышлять надо. Так и мытаримся в проклятущей тайге. – Купец смиренно склонил голову, однако, заметив, что исправник ждет еще чего-то недосказанного, добавил с подкупающей искренностью: – Как перед богом, ваша милась. И инородцев жалко. Как-никак, люди тожа. Просят: возьми, мол, купец, шкурки на зелье к ружьишку или там на какой харч. Откажешь разве? Бывает, возьмешь что-нибудь из рухлядишки и спать не можешь, как грех на душу. Ну, а чтобы обидеть инородца или заниматься меной на спиртишко, избави бог. Вот истинный крест.
Салогуб уже не слушал, даже не смотрел на купца. Он демонстративно отвернулся к окну, слегка барабанил пухлыми пальцами по столу. Так продолжалось несколько минут. Исправник выстукивал грозную дробь, купцы тревожно переглядывались, ждали. Наконец исправник поднялся, резко отодвинув табурет.
– Так, господа торговые люди, – официальным голосом начал он. – Я пригласил вас для откровенной и важной беседы, однако вы намеренно скрываете свои действия. Я имею предписание его императорского величества Николая Второго, касающееся лично вас, точнее, ваших нежелательных государю действий. Я облечен высочайшим правом произвести расследование и обо всем сообщить на имя его императорского величества, а также сообщить о мерах, кои будут приняты мною лично.
Исправник сделал многозначительную паузу, взглянув на поникших купцов, удовлетворенно усмехнулся: «А, чертовы купчишки!»
– Итак, господа торговые люди, я принужден сообщить на их высочайшее имя следующее: проведенное мною расследование во всей своей убедительности обнаружило факты незаконных действий со стороны купцов второй гильдии Баргузинского уезда Иркутской губернии братьев Черных, кои вопреки высочайшему указу, копия которого вывешена в управе для всеобозрения, скупают в избытке пушного зверя у инородцев Витимского Острога путем обмена на спирт, обедняя государственную казну, эксплуатируя народы тайги. Это подтверждают родовые старшины и, смею надеяться, засвидетельствуют еще и сами тунгусы. Все, господа торговые люди!
Салогуб подошел к окну, показывая, что разговор окончен. Но купцы продолжали стоять, переминаясь с ноги на ногу.
– Считаю своим долгом предупредить, – не оборачиваясь, заметил исправник. – Каждый из вас за свои незаконные действия поплатится штрафом, а далее ваша судьба будет передана мною на милость и решение их императорского величества.
Исправник, заложив руки за спину, пошевеливал пальцами.
– Ваша милась,– с простоватой покорностью произнес старший купец, – позвольте узнать-от: в который день и час наша повинная братия может принести штраф, положенный вашей милостью?
– Письмоводитель управы возвестит вас об этом.
Купцы, низко кланяясь, вышли из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь. Исправник, удовлетворенно улыбаясь, вернулся к столу.
«И здесь, смею увериться, я не проиграл. Пока все идет отлично. Пусть почивает его сиятельство в своей норе. Каждый мой успех при надобности обернется против него. Его сиятельство лишен искусства стратегии. Более того, он потворствует бесчинствам купцов, невыполнению высочайших предписаний и указов... Превосходно! – Салогуб довольно вздохнул. – А купчишка хитер. Сообразителен, мошенник. Он чем-то сродни этому гордому старосте. Только власти лишен и покладист не в меру...»
