Текст книги "В гольцах светает"
Автор книги: Владимир Корнаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)
Как только чуткое ухо Буртукана уловило, что ветер перестал сечь берестяную кровлю, он выскользнул из юрты, потянулся на все четыре лапы, выгибая темную спину, радостно взвизгнул. В ту же минуту из-за полога показалось добродушное, с реденькой бороденкой лицо хозяина. Он радостно улыбнулся и вышел из юрты.
Ослепительное предзакатное сияние полыхало над тайгой. Притихшими стояли вековые кедры, раскинув могучие лапы над вершинами лиственниц. В их густых темных ветвях лежал снег, точно там все еще теснились обрывки вязких облаков, запутавшиеся в цепких иглах. Над всем властвовала непривычная тишина. Лишь снег, набившийся в ветвях, да сугробы у деревьев говорили о разыгравшейся буре.
Аюр зажмурился, крепко потер глаза, сел на лежавшее возле юрты дерево. Вытащив из-за пазухи короткую трубку, кожаный кисет, опушенный бахромой кисточек, ударил железкой о камень, закурил. Курил он не спеша, с явным наслаждением. Стиснув березовый чубук крепкими зубами, пускал вверх тоненькие струйки дыма. Широкое лицо с резко очерченными скулами было открыто и мужественно, небольшие темные глаза светились добродушием...
«Чик! Чик!» – первый птичий голос разбудил тишину. В ветвях лиственницы встрепенулись пестрые крылышки дятла. Он на мгновение повис вниз головкой на ветке, вцепившись острыми коготками в шишку. Затем, взмахнув крыльями, перебрался на самую вершину сухостоины.
Здесь он ловко пристроил свою добычу в щель, и стук крепкого клюва разнесся по лесу... Совсем рядом раздался нежный щебет. Над головой Аюра по веткам прыгала маленькая голубенькая птичка, с белыми пятнышками по бокам черной головки. Она совсем маленькая, чуть побольше закопченной трубки Аюра, но ничуть не боится его. Он протягивает к ней руку, птичка смотрит на нее, вертит головкой, порхает на другую ветку...
Оживает тайга, наполняется птичьим гомоном. С радостным сердцем слушает охотник пульс таежной жизни. Лишь нетерпеливое повизгивание собаки нарушает благодушные мысли.
– Пора, Буртукан. Айда, как говорят русские,– улыбается Аюр, жилистой рукой трепля упрямый загривок собаки.
Он сует кисет за пазуху, поднимается. Лыжи всегда стоят на своем месте, у входа в юрту.
– Семе-ен! – кричит Аюр, наклоняясь к пологу.
– Оййя, – слышится ленивый голос.
– Елкина палка, лежишь, как старый барсук! Завтра в юрте совсем не останется еды!
– Печаль не ест мое сердце. Схожу к Тэндэ. Он всегда имеет лишний кусок мяса, – равнодушно отвечает парень, завертываясь в оленью шкуру.
– Стыд моим глазам! – сердится Аюр. – Он не знает радости охотника. Его ноги разучились ходить, а руки – делать работу. Никогда не видали сопки таких людей!
Аюр умолкает. Бесполезно спорить с сыном. Но обида и горе не оставляют его.
– Совсем негодным сделал сына Гасан, пока я ходил по русским деревням. Хуже женщины! Стыд моим глазам, – бормочет он, отряхивая снег с лыж.
Лыжи широкие, короткие, с чуть выгнутыми носами, подбитые сохатиными камусами. Такие лыжи удобны в тайге. По рыхлому снегу и легкому насту они отлично выдерживают человека. Лоснящаяся шерсть несет со скоростью ног оленя, не дает скольжения назад.
– Хорошие лыжи, – вслух думает охотник. – Но я плохо сделал, что взял их у хозяина. Лучше бы ходил пешком.
Прочная и гибкая пластина лыжи пружинит. На конце ее канавки. Параллельно друг другу, на вершок в длину, они разрезают лоснящуюся шкуру.
Эти отметины снова рассердили Аюра:
– Елкина палка. Стыд моим глазам...
Он умолк на полуслове, услышав радостный лай Буртукана. Между деревьями мелькала девичья фигура. Девушка бежала быстро, тяжелые черные косы развевались за ее спиной.
– Урен?!
Аюр узнал дочь Тэндэ, соседа по юртам. И как не узнать! У какой другой женщины есть такие красивые волосы? За них можно отдать столько чернобурок, сколько пальцев на обеих руках!
Охотник с улыбкой ждал приближения девушки.
– Почему так быстро бегут ноги козы?! Уж не гонится ли за ней олень? – весело крикнул он, когда Урен была в пяти шагах. Но, заметив на лице девушки тревогу, нахмурился.
– Урендак одна в своей юрте. Они еще не вернулись из тайги, – прерывисто дыша, проговорила Урен. Она нагнулась, зачерпнула горсть снега и жадно проглотила. – Туда пришел имеющий шапку с кистями! – крикнула она уже на бегу.
Семен на четвереньках стоял в проходе в юрту и, раскрыв рот, не мигая смотрел вслед девушке.
– Елкина палка! Ты вылез, старый барсук! – заметив жадный взгляд сына, воскликнул Аюр. – Пусть твои руки заготовят для огня!
При последних словах Семен поспешно скрылся в жилище.
Появление Куркакана в юрте соседа встревожило Аюра. Насколько ему известно, этот человек не любит посещать жилье, где ничего нет, кроме дыма. Да и девушка сказала не все, что можно было прочитать на ее лице.
– Зачем пришла лисья морда в юрту Луксана? – вполголоса размышлял Аюр, хмурясь. – Зачем лиса полезет в пустую ловушку? Не принес ли свежий ветер в ее голову злой мысли?!
Чем больше думал Аюр, тем тревожнее выглядело появление шамана. Надо было идти. Аюр бросил на снег лыжи, привычно засунул ноги в ремни, схватил сошки[2]2
Сошки – две длинные раздвигающиеся планки, соединенные на одном конце. Они служат упором при стрельбе, а при ходьбе – посохом. Эвенки не расстаются с ними никогда.
[Закрыть]. Вскоре его кряжистая фигура мелькала среди деревьев. Он бежал быстро, слегка наклоняясь вперед, размахивая сошками, зажатыми в правой руке. Охотника отделяла от жилища Луксана всего сотня шагов, когда он увидел Куркакана. Шаман быстро уходил от юрты. Сейчас он мало был похож на того сгорбленного вещего старца, который только что сидел в этом жилище. На вид ему можно было дать лет сорок. Он напоминал высохшее, но довольно крепкое дерево, которое звенит под ударами топора. Он шел быстрым пружинистым шагом, сбивая посохом снежные шапки с лиственничных лап, низко нависших над землей, и скрипуче смеялся.
Плюнув ему вслед, Аюр отвернулся и быстро побежал вперед.
Изо всех щелей юрты валил густой дым. Агор сбросил лыжи и, раскидав жавшихся к ногам собак, поднял полог. Едкий дым ударил в лицо. Он упал на землю, только тогда его глаза смогли разглядеть происходящее. Из очага торчали хвосты обгоревших горностаевых шкурок, а подальше, уткнувшись лицом в твердую, высушенную костром очага землю, лежала Урендак. Он подполз к ней, поднял с земли безжизненное тело, положил на шкуры. Когда яркое пламя осветило юрту, на него глянули широко раскрытые безумные глаза. Жизнь еще теплилась в этом убитом горем теле. Губы старухи подергивались в судороге, словно она хотела сказать что-то важное, прежде чем душа ее отлетит в низовья реки Энгдекит[3]3
В отличие от христианских «рая» и «ада» у эвенков существовало единое понятие: низовья реки Энгдекит, или Большой реки, где находили пристанище души умерших.
[Закрыть]. Аюр склонился над ней и скорее догадался, нежели услышал ее слова.
– В груди Урендак было два сердца. Духи захотели взять одно. Дочь Тэндэ не должна... Горе останется с ней... Нет, оно рассеется, как этот пепел...
Урендак не договорила. Страшная судорога прошла по телу, изо рта хлынула кровь...
– Следом за лисьей мордой идет смерть, – прошептал Аюр.
Накрыв тело Урендак шкурами, он вышел из юрты. Пришел на то место, где недавно видел шамана. Четкий неглубокий след пересекал поляну с угла на угол и терялся в призрачной тени сопок. Аюр хмуро рассматривал отпечатки легких поджарых ног Куркакана. Подняв голову, он неожиданно увидел необычный, хотя и слабый дымок. Он длинным столбиком поднимался над лесом, справа от голой сопки, где стояла юрта Куркакана. То был дым не очага и не костра! Дым обыкновенного очага или костра поднимается облаком и сразу же растекается, стелется над землей. Так дымить может только печь...
Догадка заставила Агора вернуться назад. Прикрыв вход двумя крест-накрест поставленными жердями, он выбежал на след Куркакана. Но не пошел по следу, а побежал напрямик через распадок.
Как только показалась брезентовая палатка с железной трубой, Аюр окончательно убедился, что в сопки приехал хозяин. Хотя он знал, что шуленга[4]4
Шуленга – старшина эвенкийского рода.
[Закрыть] всегда перед окончанием зимней охоты покидает свою юрту в Остроге и объезжает стойбища своего рода, но тревога и подозрение не проходили.
– Зачем он здесь?
Аюр приблизился к палатке. До слуха донесся громкий хохот Гасана и скрипучий смех шамана. Аюр сжал кулаки. Он чувствовал связь между этим смехом и смертью Урендак...
Охотник быстро нагнулся, сбросил с ног ненавистные лыжи и воткнул их в снег. Это было первое, что подсказало сердце. Не оглядываясь, он быстро зашагал прочь.
Утром Аюр ушел на поиски Луксана и его сына.
4В просторной брезентовой палатке стояла томительная жара. Посредине гудела раскаленная докрасна жестяная печь, жаркие волны расползались кругами, колыша плотную материю.
В переднем углу под потолком горели два фонаря. Терпко пахло керосином, потом и кожами.
До пояса обнаженный, Гасан лежал на мягких оленьих шкурах, положив голову на мясистые руки. На коленях возле него стоял молодой парень. В каждой руке он держал по куску меха. Осторожно, будто выполняя очень тонкую работу, он гладил оплывшую спину шуленги. Когда шкурка становилась влажной, парень проворно бросал ее на землю и хватал другую. Гасан добродушно кряхтел, прислушиваясь, как мягкий мех щекочет спину и приятная истома охватывает тело. По смуглому лицу парня текли ручейки пота, и он не заметил, как одна крупная капля упала на спину хозяина.
– Собака, – прохрипел старшина.
Назар вздрогнул, но его рука все так же осторожно продолжала гладить хозяйскую спину.
«Собака?!» – встрепенулся Куркакан в великом недоумении, хотя казалось, спокойно дремал, прикорнув у жаркой печки.
Ему сейчас же представилась сценка, которая произошла шесть лет назад, и связанные с нею события. Тогда в стойбище приехал начальник золотого прииска Зеленец. Он привез бумагу, которая велела Гасану каждую зиму возить на своих оленях товары для прииска из далекого русского города Читы. Начальник и шуленга долго махали руками, тыкали в морды друг другу растопыренными пальцами. Потом Зеленец сказал: «Ладно, собака!» – и, смеясь, похлопал Гасана по плечу.
Так начальник золотой земли назвал Гасана. А потом Гасан дал это имя ему, Куркакану, своему первому другу. А теперь он так же назвал этого, умеющего лишь гладить его жирное тело!
Куркакан даже заерзал от злости, уставясь в сутуловатую спину парня. Кто сделал Гасана хозяином всей тайги?!.
И снова перед глазами, как ледоход на реке, потянулись события. Воспоминания ласкали сердце, он рос в собственных глазах, поднимался все выше.
Да, чтобы стать помощником начальника золотой земли и хозяином всей тайги, Гасану надо было иметь много оленей, в десять раз больше, чем у него с сыном пальцев на руках и ногах. Кто привел ему это стадо? Куркакан! Он колотил в бубен у каждой юрты, отгоняя злую болезнь, колотил, пока не валился с ног. И люди вели оленей в указанное место, в жертву духам...
Правда, не все были такими послушными. Жена Аюра хотела показать плохой пример, но она поплатилась за неуважение к духам: в одну луну от нее и ее юрты остался пепел. Тогда снова пришлось много бить в бубен, где горел очаг этой семьи, чтобы задобрить духов... С этого дня много раз зима сменяла лето. Трава укрыла обгоревшую землю, но противный страх как вошел, так и остался в сердце. Будто не по земле он ходит, а по тонкому льду, будто вся тайга глядит на него неумолимым свидетелем...
Куркакан сжимается в комок. Раскаленная печка палит нестерпимым жаром. Кажется, что не ту женщину, а его собственные кости гложет огонь. Уши слышат не ее предсмертные крики, а вой своего сердца. Куркакан вскакивает, звеня погремушками, озирается затравленным хорьком.
Умиротворенно сопит и кряхтит Гасан, почесывая пяткой ногу. Парень так же осторожно елозит шкурами по могучей оплывшей спине шуленги. И снова горделивые мысли берут свое, ползут, как тараканы из щелей.
Гасан стал хозяином всей тайги. Совсем походит на начальника золотой земли. Имеет такие же обрубленные волосы вместо косы, русскую жену, громко кричит, ругается русскими словами и живет в юрте, в которой много тепла и света, а глаза не ест дым. Если бы не Куркакан, не иметь сопкам хозяина Гасана. Да, это так!..
После всего этого Куркакану показалось особенно обидно, что хозяин назвал этого парня собакой.
Разве полевая мышь может равняться с лисой! Лисица проглатывает полевку вместе с хвостом!..
Пятка Гасана приподнялась и дружелюбно дотронулась до руки парня. Тот поспешно разогнул спину, собрал мокрые шкурки и отошел к пологу, ожидая указаний.
Гасан лениво приподнялся, взял кусок меха, неторопливо обтер лоснящееся от пота лицо, кивком головы подал знак Назару и только тогда заговорил.
– На этот раз лисица вернулась с пустым желудком! Или ты пришел соленого нахлебавшись, как говорит Зеленец?
В юрту снова вошел парень. Он принес деревянный столик и обтянутый кожей стул, точно такой же, на каком сидел Куркакан.
– Духи привели меня вовремя к очагу Луксана, – осклабился шаман.
– Пусть Назар принесет что-нибудь, чем можно набить желудок, не боясь поцарапать его! – распорядился повеселевший шуленга.
– Гасан слышал, что имеющий бубен хотел проглотить немного воды? – обратился он к Куркакану, когда Назар вышел. – Уж не говорят ли его духи, что в юрте Гасана нет ничего, кроме воды? Или они думают, что Гасан разучился уважать свою шапку? Ха!
При последних словах Куркакан важно поднял голову. Старшина прошел в передний угол и склонился над мешком. Когда он поднялся, в руках у него была бутылка спирта. Гасан встряхнул ее, и жидкость встрепенулась искорками. Глаза Куркакана заблестели. Он поспешно стащил с себя меховой халат, взмокший от липкой испарины, бросил у входа, прошел к столику.
– В сердце Гасана живет любовь к тебе! – Шуленга пухлой ладонью стукнул по дну, бутылка громко стрельнула. Пробка ударилась в брезентовую кровлю, отброшенная пружинистой силой, хлестнула шамана в худосочную грудь. Гасан затрясся от хохота. Смеялся и Куркакан, хотя мог и рассердиться. Длинными пальцами он поймал кончик своей жиденькой косы, болтавшейся на голой спине, потер ею ушибленное место и поднес к носу.
– Арака!
– Спирт! Сердитая вода! Ха-ха-ха! – рычал Гасан, обеими руками царапая живот. Продолжая хохотать, он налил две железные кружки до половины, одну придвинул гостю. Тот аппетитно потянулся, схватил посудину.
– Нет, – жестом остановил Гасан. – Наливать пустой желудок спиртом могут лишь длинноухие![5]5
Длинноухими, т. е. зайцами, Гасан называл всех подчиненных ему эвенков.
[Закрыть] Ха!
Снова вошел Назар, на этот раз с таким же, как он, молодым парнем, тоже работником старшины. Они внесли в юрту олененка, связанного по всем четырем ногам, и бросили возле стола.
Гасан вытащил из-под шкур широкий нож. Дохнув на блестящую сталь, с минуту любовался зеркальным блеском лезвия. Ловко перебросив нож в правую руку, подошел к олененку.
Животное забилось, хотя парни изо всех сил прижимали его к земле. Дрожащим фонтанчиком брызнула кровь. Гасан припал к шее оленя. Пил долго, шумно сопя. Заткнув пальцем рассеченную жилу, уступил место Куркакану. Они напились, утерлись куском кожи и уселись на стулья. Парни выволокли животное.
Хозяин и гость некоторое время сидели с закрытыми глазами, тяжело отдуваясь. Ни тот, ни другой не притрагивались к кружкам. Необходимо было выждать, чтобы кровь, наполнившая желудок, впиталась, а от спирта она мгновенно свернется, как от жаркого пламени. Наконец Гасан открыл глаза и взял кружку. Куркакан сейчас же схватил свою, сделал маленький глоток и посмотрел на старшину. Тот, как всегда, пил большими медленными глотками. Куркакан тоже поднес кружку к губам и, уже не отрываясь, вылил спирт в рот. Бросив кружку на стол, он проворно заткнул концом косички свой хрящеватый нос, шумно вытолкнул из груди воздух, как когда-то учил Гасан. Сперва спирт обжег кишки, потом его дух стал переселяться в голову. Куркакану стало весело.
«Пожалуй, кожа на лице хозяина-Гасана натянута, как на моем новом бубне», – подумал он, взглянув на красное лицо шуленги, и тоненько хихикнул.
Назар принес большой четырехугольный лист бересты, загнутый по краям, полный мяса. Здесь было мясо, отваренное большими кусками, мясо, зажаренное на углях, и трепещущая печенка.
– Пусть видят твои духи, как любит тебя Гасан! – Старшина взял из рук Назара тяжелый лист, с шумом поставил на стол.
– Да, это видят послушные мне, – закивал головой Куркакан.
Запах обильной и жирной пищи щекотал ноздри. Хозяин и гость жадно набросились на еду. Сперва жевали печенку, обсасывая пальцы, потом взялись за мясо. Несколько минут в палатке слышалось чавканье, довольное посапывание да стук костей. Когда добрая половина мяса исчезла с листа, Гасан бросил недоеденный кусок на стол, поднял голову. Губы и щеки его лоснились от жира. Он схватил валявшийся на полу кусок меха, обеими руками прижал его к лицу, утерся, бросил Куркакану.
– Имеющий бубен молчит. Может, плохо смазал горло? Спирт смазывает горло лучше самого жирного куска, и языку легко выталкивать слова. Так говорит сам Гантимур, выгоняющий лихорадку из своего тела. Скоро вторая дочь Гасана уйдет в его юрту. Тогда Гасан станет равным самому князю!
– Гасан станет равным, пожалуй, самому русскому царю, – подхватил шаман. – И Куркакан будет помогать ему.
– Голова Куркакана достойна сидеть на плечах! – заверил Гасан.
Он снова наполнил кружки. Новая порция сделала голову шамана легкой, а язык – разговорчивым.
– Послушные мне услышали желание хозяина. Когда снег уйдет из сопок, дочь Тэндэ придет к очагу его сына.
Куркакан выдернул из-за пояса меховых штанов рукавичку и бросил Гасану. Тот схватил ее обеими руками, смял.
– Гордая коза придет в юрту сына Гасана. Ты имеешь то, на чем носят шапку.
Старшина снял шелковый шнур, опоясывавший голое тело, бросил на стол увесистый кожаный кошелек. Куркакан перегнулся над столиком, проворно развязал шнурок. Дьявольское сияние хлынуло в глаза, ослепило! Сняло золото, колдовские свойства которого были хорошо известны пастырю духов! Глаза его загорелись зеленым блеском, он бормотал приглушенно и быстро:
– Куркакану много пришлось говорить сегодня. Он чуть не умер от страха, когда она посмотрела на него глазами вернувшейся из низовьев Большой реки! Куркакан знал о чем говорить! Хозяин-Гасан хорошо помнит, когда она оставила в сопках своего сына. Это было лет и зим пятнадцать назад, пожалуй. Тогда тайга была также во власти снега и ветра, а стойбище хозяина-Гасана торопилось на летнюю стоянку. Он тогда ехал на боку оленя[6]6
Эвенки перевозили детей в берестяных люльках, притороченных к седлу. Было немало случаев, когда их теряли.
[Закрыть], и духи пожелали, чтобы ремешки порвались. Он остался в тайге, его нельзя было искать, так пожелали духи и сам хозяин всей тайги Гасан.
Куркакан бросил быстрый взгляд на старшину, лицо которого при последних словах выразило неподдельное самодовольство.
– Сегодня, когда солнце, но успев выйти из-за горы, снова спряталось в снегу и Куркакан собирался встать с постели, к нему пришли его духи. Они сказали: тайга хочет взять второго сына Луксана, который скоро станет мужчиной. Но она может и не взять его, если он откажется от дочери Тэндэ, которая принесет горе в любую юрту, куда войдет женой... Ведь она отдала свое сердце русскому Миколке[7]7
Эвенки были язычниками, и русским Миколкой они называли бога. Здесь имеется в виду то, что дочь Тэндэ и сын Гасана уже приняли христианскую веру.
[Закрыть], как и сын Гасана. Хе-хе-хе... – Шаман пугливо взглянул на хозяина, скрюченными пальцами соскреб со лба пот. – Когда в сопки придут зеленые дни, сын хозяина-Гасана будет иметь жену, которую хочет его сердце.
– Этот кисет будет на твоем поясе! – веско заключил шуленга.
Когда хозяин и гость вылезли из палатки, над тайгой опускалась ночь. Круглая луна медленно плыла над темными островерхими хребтами, утратившими выпуклые очертания. Вот она на мгновение зацепилась за высокую скалистую вершину, у подножия которой среди осинника приютились две заиндевевшие палатки, затем снова покатилась над притихшей тайгой. Противоположные лесистые сопки и убегающий вниз безлесый распадок мерцали холодным голубоватым светом.
Гасан и Куркакан остановились у палатки, жадно глотая чистый воздух.
Вдруг Куркакан замер с широко раскрытым ртом, готовым забрать очередную порцию морозного воздуха. Его взгляд был прикован к полянке.
Две очень правильные прямые линии пересекали распадок. Они начинались сразу от большой четырехугольной тени, отбрасываемой палаткой, и терялись где-то внизу, в перелеске.
В тот же миг заметил их и Гасан. Они одновременно склонились над лыжней.
– Ха! Кто не знает этого следа! – громко воскликнул Гасан, распрямляя спину. – На восход и закат солнца, на десять оленьих переходов тайга знает этот след. Когда ноги Гасана отвыкли ходить по сопкам, он подарил эти лыжи Аюру. Пусть ноги длинноухого делают то, что должны были делать ноги Гасана! Пусть все в сопках думают, что хозяин-Гасан ходит по тайге! Ха-ха-ха...
Неожиданно смех оборвался.
Гасан поспешно наклонился над следом. Затем вернулся к месту, где лыжню накрывала тень палатки.
– Сто чертей и сам дьявол Миколки! – прохрипел он.
Теперь и Куркакан увидел, что лыжи стоят возле палатки, воткнутые острыми концами в сугроб. Дух спирта мгновенно покинул его голову. След шел от перелеска, где стоит юрта Луксана. Значит, Аюр был там, потом пришел сюда. Зачем он принес лыжи? Он мог слышать, что говорил Куркакан!
– Его уши могли слышать, – обронил он.
– Что боится шапка? – прорычал Гасан. Обеими руками он схватил лыжи и грохнул их о ствол дерева. Упругие пластины разлетелись в щепки. Тяжело дыша, Гасан подошел к шаману.
– Что боится твоя глупая шапка?! – повторил он, жарко дыша ему в лицо. – Страх съел твою голову! – Гасан обрел былую уверенность. Голос его звучал громко и насмешливо. Он стоял расставив ноги. – Огонь однажды уже проглотил юрту и жену Аюра. И теперь с его юртой может произойти то же самое: она ведь из кожи белостволой, а береста горит лучше, чем оленьи шкуры. Разве Куркакан забыл, что в сердце этого длинноухого живет любовь не к духам, а к русскому Миколке: таким он вернулся от русских, с которыми прожил пять лет!
– Послушные Куркакану могут обидеться на него. И очаг он зажег на месте старой юрты. Это плохой признак. Там ведь поселились злые духи. Хе-хе-хе! – подхватил Куркакан.
– Твоей шапке снова есть на чем сидеть! – Гасан сделал широкий жест рукой, точно обнимая ночную тайгу, гордо заключил: – Кто здесь хозяин? Гантимур?! Ха! Гасан! Он скоро сам будет князем! Ты забыл, зачем я здесь?
– Нет, – Куркакан встрепенулся. – Охота была хорошей. Много шкурок принесут люди в твою лавку...
– Ты пятый, кто сказал такие же слова, – оборвал старшина. – Во всех стойбищах Гасана хорошая охота. Сейчас я ухожу в Острог. Меня ждет князь Гантимур, чтобы подписать с русскими бумаги на большой торг землей, речками и озерами.
– Без большой печати хозяина-Гасана все бумаги Гантимура равны кисету, в котором нет желтых крупиц, – заметил Куркакан.
– Ха! Это так. Без меня тунгусское общество, как называет царь все стадо длинноухих, как сопки без солнца!..
