Текст книги "В гольцах светает"
Автор книги: Владимир Корнаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)
Глава третья
1Управляющий Зеленецкий сидел в своем маленьком кабинете, стараясь привести мысли в порядок. Его энергичное лицо выражало усталость и озабоченность. Он только что закончил проверку золотоносных песков, подготовленных для летней промывки, и результаты были не очень утешительны. Около трети всех песков, добытых за зимние месяцы на прииске «Рождественский» – самом крупном и богатом, – давали менее ползолотника на пуд породы. Эти пески были подняты с расчетом на промывательную машину, которую обещала зимой прислать на прииск компания, но зима прошла, и теперь уже не оставалось никакой надежды... Зато рабочие на этот раз проявили необыкновенную настойчивость. Они наотрез отказались начинать промывочные работы, требуя или машину, или надбавки за свой почти каторжный труд... А тут еще эти зловещие слухи... Они бог весть откуда просачивались на прииск, отрезанный от внешнего мира, ползли от шурфа к шурфу, из барака в барак, будоражили рабочих. Где-то в неосязаемом, но близком Питере рабочие фабрик и заводов сбросили своих хозяев-капиталистов. А тут поднялись Чита, Верхнеудинск, Иркутск – все Забайкалье и почти вся Сибирь.
Обстановка на прииске накалялась. Рабочие предъявляли свои требования и открыто поговаривали о посылке ходатаев в Читу, чтобы разузнать, что к чему и как следует жить дальше. Усердствования урядника ни к чему не приводили, стражники избегали стычек с золотнишниками. Нужны были решительные меры... Но какие?
Впервые за шестнадцать лет Зеленецкий чувствовал себя беспомощным перед назревающими событиями. Он нервничал.
В двери кабинета легонько постучали. В полутемную комнату просунулась белокурая головка. Качнувшись в почтительном поклоне, сказала:
– К вам, Арнольд Алексеевич...
Зеленецкий одернул пиджак, быстрым шагом вышел в гостиную. Посредине комнаты стоял Шмель. Он поклонился, шаркнув ножкой по половицам, покрытым темной охрой.
– Желаем господину управляющему самого наилучшего, стало быть, приносим наше самое что ни на есть уважение. Решили обеспокоить вас при дому по безотлагательственным делам.
– Правильно поступили, Евстигней Вахромеевич, – радушно ответил Зеленецкий. – Прошу, садитесь. Сейчас Лиза быстренько соберет закусить.
Шмель отрицательно мотнул головой.
– Премного благодарственные, посидеть за столом после пути одна приятность, но сейчас не могем: безотлагательственные дела на прииске, стало быть, казенные...
С самым занятым видом он развязал полотняный мешок, вытащил пакет, обмахнув рукавом, подал управляющему:
– Почта для вас, Арнольд Алексеевич, предоставленная их благородием исправником Иркутского горного округа...
– Как? Разве господин Салогуб в Остроге? – удивленно воскликнул управляющий.
– Были, стало быть, приезжали по государственным делам. А теперь выехали в Читу...
– Уже выехал? Почему же он обошел прииск?
Шмель нетерпеливо, перебирая ногами, поглядывал на дверь.
– Указаниев не было и время... Их благородие привезли распоряжение в письменности, особо господину уряднику... А теперь разрешите кланяться, стало быть, дела безотлагательственные.
– Как покончите с делами, приходите, Евстигней Вахромеевич, – не стал задерживать писаря управляющий.
Вернувшись в кабинет, Зеленецкий сел за стол, с нетерпением вскрыл пакет. В первую очередь прочитал письмо Зольберта, которое было на редкость кратким и довольно необычным. В нем сообщалось, что управляющему приисками господину Зеленецкому предлагается, не ожидая сплава, принять срочные меры для отправки груза к месту назначения, который должен быть получен компанией в пятнадцатидневный срок. Ответственность за исполнение целиком и полностью возлагается на него, управляющего. Внушительный тон письма подкреплялся такими вескими словами: «По прибытии груза в точном соответствии с днем, указанным в письме, на имя господина управляющего, сверх узаконенной суммы будет начислено два процента от общей стоимости полученного груза и в равном количестве лицу, что доставит груз в полной сохранности...» Условия закреплялись бумагой, засвидетельствованной городским нотариусом и приложенной к письму. В конце письма, ниже печатного текста, следовала также от третьего лица приписка, сделанная рукой Зольберта: «Одновременно господину управляющему предлагается обстоятельно сообщить компании о рудничных делах. Принимать все меры для увеличения добычи и действовать только в соответствии с инструкциями, дополнения к которым будут высланы...»
В этих немногих строках и самом тексте чувствовалась тревога, хотя Зольберт тщательно скрывал ее.
В памяти управляющего невольно встал утонченный образ этого англичанина с немецкой фамилией, который в первое же свидание поразил его нагловатой самоуверенностью.
– В России деньги валяются под ногами прохожих, но русские не умеют положить их в свои пустые карманы. Это сделаем мы, конечно, с небольшой разницей для русских: русские рубли мы переделаем в доллары и фунты стерлингов и положим в свой карман...
Зеленецкому – мелкому чиновнику – пришлось внести весь небольшой капитал своей невесты, чтобы получить место управляющего прииском... Шестнадцать лет ему сопутствовала удача. Благодаря расторопности и энергии, некоторым знаниям золотопромышленного дела, а главное предприимчивости Зеленецкому удалось поставить дело на широкую ногу. Уже через пять лет Зольберт и компания стали хозяевами двух крупнейших в витимской тайге приисков. Управляющий приобретал известность. Вскоре ему предложили взять руководство третьим прииском, расположенным по соседству, разработки которого только начинались...
И теперь вот ветер, должно быть, взял обратное направление. В воздухе запахло штормом, и Зольберт почувствовал это. Иначе чем объяснить его плохо скрытую тревогу и такую поспешность?
Зеленецкий побарабанил тонкими пальцами по столу, безучастно принялся перебирать циркуляры и инструкции администрации горного округа. И вдруг среди этих скучных назидательных бумаг оказалась газета «Забайкальский рабочий» – печатный голос Читинского комитета РСДРП! Все то, что доносили слухи, сообщалось в секретных бумагах на имя урядника, было сказано в газете открыто, в полный голос! Это было громом среди ясного неба... Управляющий вскочил из-за стола. Быстро подошел к окну и захлопнул обе створки. Так он поступал, когда над истомленными зноем сопками раздавались могучие грозовые залпы. Нет, это не было неоправданной осторожностью. Как-то в первый год жизни в тайге, стоя у окна, он был очевидцем гибели одинокого исполина. Он возвышался на каменистом бугре, раскинув корявые ветви, наводя густую тень на зеленую поросль, а в одночасье от него осталось щепье. Огненный меч расколол его с маковки до корневища, разметал, уничтожил... Страх перед гневом стихии выработал привычку, которая дала себя знать и сейчас, хотя небо над крышей не грохотало, не кололось. Да и грозе быть еще не время, не настал ее черед.
За окном стоял погожий весенний день. Дышали под солнцем прибрежные тальники и отвалы промытой лотками породы... Сколько ее, пустой и золотоносной земли, вывернуто за пятнадцать лет! Она высится огромными курганами и небольшими холмиками... могильными! Да, да. Вон и березка стоит – точь-в-точь крест. Странно, как это не бросалось в глаза прежде! А там свежевырытая продолговатая яма... И от всей этой непривычной тишины веет чем-то замогильным...
– Нервы, – тихо обронил Зеленецкий. – Нервы... Он защелкнул створки на крючки, вернулся к столу, сидел долго, стиснув голову ладонями.
– Как же газета попала в мой дом? Кого мне благодарить за эту услугу? Господина исправника? И он, похоже, куда-то спешит!
Что ж, во всяком случае важно одно: буря не застигнет меня неожиданно.
Буря, гроза... Какие события назревают в центре России? Сколь они опасны? Когда он вспыхнет, этот «решительный бой», о котором заявляют пролетарии?.. Каков его конец, если он состоится?.. Невозможно допустить, что империя рухнет, как то вековое дерево!.. Впрочем, все это пустые размышления...
Управляющий решительно поднял голову, глаза холодно сверкнули.
«В конце концов я лишь мелкий чиновник и управляющий!.. Что же мне делать? Что? Ах, да, принимать меры, как это благоразумно советует господин Зольберт. Прекрасно! Он, кажется, задумал улизнуть. Что ж, и мне здесь не вековать. К тому же я располагаю собственным золотоносным участком. При удаче я в короткий срок обеспечу себе безбедную жизнь...»
Зеленецкий тщательно пригладил жидкие волосы.
«Начнем по порядку. Сперва письмо господину Зольберту, потом письмо князю Гантимурову, затем Герасим, потом господин урядник и рабочие... Итак, ничего существенного не произошло. Я позволю себе сделать это своей маленькой тайной. Да, даже по отношению к господину уряднику. Как же князь? Осведомлен? А писарь? Зачем он пожаловал на прииски? Любопытно. Да. Чертовски любопытно!.. Что ж, посмотрим. Как трактует Библия, тайное становится явным...»
Первое письмо Зеленецкий написал быстро, подробно сообщив о катастрофическом положении на прииске, и не без умысла: предупреждая хозяина, он снимал с себя ответственность за последующие события. Над вторым письмом, хотя и в несколько строк, думал долго. Исполнить указания хозяина и умножить счет управляющего мог единственный человек – Гасан. А характер эвенкийского шуленги и своего шурина Зеленецкий знал очень хорошо...
Управляющий перечитал письмо, удовлетворенно потер тонкие пальцы: превосходно! Потом он попросил Лизу позвать Герасима. С ним разговор предстоял особый, от которого во многом зависел успех задуманных мероприятий.
Герасим будто ждал приглашения, явился тотчас и как именинник – в алой толковой косоворотке под белым крученым пояском, в новенькой суконной паре, начищенных сапогах. Борода была коротко подстрижена, только прическа составляла исключение: непокорные волосы дыбились, торчали взъерошенной щеткой... Вообще с того вечера, когда он полуживой и оборванный вернулся из тайги, в нем произошла резкая перемена. Причина благодаря тетушке Анне, конторской сторожихе, которая была единственным очевидцем появления Герасима, не осталась секретом. Через час в доме управляющего, куда в первую очередь прибежала сторожиха, стало известно, что Герасим вернулся из тайги чуть ли не при смерти и не в своем уме. Что он лежит в бреду, называет себя каким-то страшным зверем, ругается, вспоминает какого-то парня орочена и вообще несет всякую несуразицу. Но главное, что удалось уяснить тетушке Анне, – это то, что Герасим где-то в Углях открыл золотую гору и что он без ума любит Елизавету Степановну. А еще через четверть часа, после посещения конторки Зеленецким и Лизой, об этом знал чуть ли не весь прииск. С тех пор разговор о золотых россыпях Герасима и его предстоящей свадьбе занимал досужие языки приисковых молодок. Кое-кто из разбитных мужиков пытался завести с ним дружбу, но безуспешно. Герасим почти нигде не появлялся, кроме дома управляющего, и то только по приглашению.
Зеленецкий встретил Герасима с серьезным лицом. Провел в кабинет, предложил сесть.
– Я пригласил тебя, Герасим, по очень серьезному делу, – управляющий постучал пальцами по столу.
– Об чем разговор? – Герасим, не поднимая глаз на Зеленецкого, вытащил кисет, поискал бумагу в карманах, не нашел, зажал кисет в руке.
– Ты видишь, что положение на прииске катастрофическое. Шурфы заливает водой, пески лежат непромытыми... Люди отказываются работать, требуют надбавки, а где я возьму деньги? Мне нужна твоя помощь.
– Угли, – усмехнулся Герасим. Управляющий бросил на него молниеносный проницательный взгляд.
– Я серьезный человек, Герасим. Сказки меня не соблазняют.
– Угу, – Герасим заметил на столе газету. Однако продолжал тискать кисет в кулаке...
– Как тебе известно, я располагаю собственным золотоносным участком. Хочу начать его разработки безотлагательно, к этому меня вынуждает обстановка на прииске.
– Вольному воля, – заметил Герасим с заметным облегчением. Невольный вздох, который пробился из глубины его души, и то, как опали его мускулистые плечи, выдавая спад напряжения, не прошли мимо Зеленецкого. Он насторожился: «Что там внутри у этого человека? Глыба, скала, голец! Разумнее оставить его на минутку наедине с Лизой. Солнечный луч любой камень превращает в щебенку: а голец – в потоки воды...»
Управляющий встал.
– Извини, Герасим, мне надо к господину уряднику. Я скоро вернусь. Прошу подождать меня... Лиза!..
В дверях тотчас появилась белокурая головка:
– Я слушаю, Арнольд Алексеевич.
Герасим тяжело повернулся на стуле, стиснул кисет.
– Я ненадолго отлучусь, – Зеленецкий ласково коснулся пальцами пушистых локонов девушки. – Так что Герасима оставляю на твое попечение.
Домик-конторка урядника Комлева по соседству с просторным домом управляющего, обнесенным глухим забором из дранья, казался крохотным и убогим. То же проглядывало и внутри помещения, перегороженного дощатой заборкой. Массивная лавка, вытесанная из полукругляка, такой же стол и две табуретки, топчан, портрет Николая Второго, железная печь – все убранство служебной половины.
Урядник сидел за столом, читал только что полученное предписание полицейского управления, потел. В углу на лавке дремал стражник, склонив голову на дуло карабина. Дочитав письмо, Комлев поднял вопрошающий взгляд на Зеленецкого, с яростью рванул ворот мундира.
– Требуют усилить меры по пресечению агитации. Брать на учет крамольников и... А кто будет сполнять это? Кто?! Разве эти... воши, – урядник метнул яростный взгляд на прикорнувшего стражника. – Чего киснешь? Марш сполнять службу, немедля!
Выпроводив стражника за двери, Комлев продолжал:
– Им-то там чего. Сиди да пиши! А тут сполняй как хочешь! Вертись.
Губы Зеленецкого дрогнули в усмешке: «Знал бы ты, дурья голова, что делается там. Каково приходится твоим сослуживцам... А здесь еще цветочки...»
– Как быть, Арнольд Алексеич? – вопрошал урядник. – Рабочие митингуют...
– Я как раз по этому вопросу пришел к вам, Семен Наумович. У меня есть кое-какие соображения. – Управляющий выпрямился, урядник придвинулся к нему, наваливаясь грудью на стол. – Есть одно крупное месторождение золота...
– Эта воша разведал, – перебил Комлев, крякнув.
«Опять эти сказки? А может статься – нет...» – в душу Зеленецкого закрадывались сомнения, однако он ответил твердо:
– Я говорю вам, Семен Наумович, одно с уверенностью: есть сведения, их следует проверить. Если месторождение действительно крупное, то можно начать его разработку... Понимаете?
– Нет, убей бог, не понимаю, что к чему, – откровенно признался урядник. – Тут оружие надо, солдат...
– Не спешите, – остановил Зеленецкий. – Нас пока здесь двое, а рабочих две сотни. Нам жить среди них, нам отвечать за судьбу прииска. Надо быть более предусмотрительными. Я предлагаю другое: объявим рабочим, что в ближайшее время перейдем на новый участок, заметьте – богатый участок... Короче говоря, подарим им надежду на лучшее будущее. Это даст нам возможность по крайней мере на сезон промывки прекратить безобразия. А там посмотрим.
Комлев наконец-то сообразил что к чему и побагровел.
– Контакты! Мундир, Арнольд Алексеич, не дозволяет. Из уважения к вам, разве что...
– Кого вы предлагаете в разведку? Кто особенно ведет себя беспокойно...
– Кто? – урядник крякнул. – Этот Силин, кол ему в печенки. Да всех бы я их – за решетку! Всю нерву вытянули.
– Хорошо. Предоставим право выбрать людей самим рабочим.
– Самим рабочим! Да это же... как ее... демократизма, Арнольд Алексеич!
– Я не знаю, как это называется. Но уверяю вас, что сами рабочие выберут тех же, что и мы с вами.
– Может, и верно, – урядник задумчиво поскреб тучную шею. – Но не будет ли это неисполнением с моей стороны служебных обязанностей? Ведь пишут. Требуют усиливать меры, а мы тут разводим...
– Семен Наумович, нам с вами здесь жить, нам и изыскивать меры, чтобы предотвратить возможный бунт.
– Как хотите, Арнольд Алексеич, а я не могу. Ведь эти воши подумают, что я испугался их.
Урядник вскочил на ноги, расправил плечи. Зеленецкий стал прощаться.
– Погодите, Арнольд Алексеич. Я не против ваших мероприятиев, но, понимаете, не могу. Мундир не дозволяет... А эти россыпи достоверно богатые? Я хотел того... Рекомендовать туда одного из моих стражников... Для порядку, Арнольд Алексеич. Мало что может статься...
– Одного можно, – понимающе улыбнулся управляющий и как бы вскользь добавил: – Получил письмо от господина Зольберта. Предписывают срочно переправить металл в Читу. Так что подготовьте стражу, Семен Наумович...
* * *
Чай остыл, Герасим так и не прикоснулся к чашке. Склонив голову, глядел и глядел на Лизу, слушал прерывистый от волнения голос да тискал свои заскорузлые пальцы, пряча руки под столом. Странные и страшные минуты переживал Герасим! Близость Лизы пьянила его, распаляла, доводила до бешенства.
«Ить баба. Баба! Обнаковенная баба! А я на нее ровно на икону. Сижу истуканом, слова в глотке стрянут!»
Герасиму хотелось схватить ее гибкое тело, прикрытое легким платьем, смять, сломать! А потом смотреть на нее – побежденную, растерзанную, послушную – и торжествовать. Да, торжествовать! Наслаждаться своей властью над ней – сейчас такой недосягаемой!
Герасим стискивал зубы. Он прикрывал глаза, и тогда на намять приходила та полубессознательная ночь в конторке. Он снова видел перед собой ее большие серые глаза, чувствовал ласковое прикосновение нежных пальцев, которые растирали его щеки, руки, тело, – и сжигающая страсть проходила, уступая место тихой благоговейной нежности...
Герасим открывал глаза – видел лицо Лизы, чистое, немного задумчивое, с чуть вздернутым носиком и ямочкой на подбородке. Он радовался! Радовался, что перед ним все та же Лиза – не сломленная, не растерзанная. Радовался, что оказался сильнее этого безумного чувства!..
Он снова и снова смотрел на Лизу. Она рассказывала. Рассказывала с тихой грустью, теребя пальчиками пышную косу.
– После смерти мамы отец продал наше зимовье на читинском тракте. Запил. Он пил с горя – я хорошо понимала это. Когда у нас ничего не осталось, отец нанялся на прииск, по счастье не вернулось к нам: оно навсегда ушло вместе с мамой. Отец часто жалел, что завез меня в эту тайгу, и все собирался вырваться отсюда. Но так и не выбрался – умер. Я осталась одна, если бы не Арнольд Алексеевич и Янина, я не знаю, что бы со мной было. Они взяли меня в свой дом, как дочь...
Лиза подняла глаза на Герасима. Золотистые ресницы вспорхнули и сомкнулись. Удивительная картина мелькнула перед взором Герасима. Утреннее небо в легкой дымке, тихое, чуткое – и вдруг по нему скользнули робкие лучи еще далекого солнца, скользнули и угасли... Нет, на улице вечерело. За окном блестели лужицы. Перекликались воробьи, устраиваясь на ночлег. Легкая испарина ползла по крышам домов.
Солнечные лучи на миг пробрались в гостиную и обняли Лизу мягким розовым светом. Она предстала перед Герасимом в какой-то сказочной красоте.
– Расскажите о себе, – донесся до него робкий голос.
Герасим тряхнул головой:
– Чо расскажешь. Было всяко... Но скажу тебе, Лизавета Степановна...
Герасим поднялся, решительно шагнул к Лизе. Девушка вскочила со стула и попала в его объятия.
– Не надо, – в волнении прошептала она. – Вы такой сильный, но я знаю, вы никогда не сделаете зла. Я не боюсь вас...
Герасим осторожно, как что-то хрупкое, что можно разрушить, неуклюжим прикосновением, гладил ее вздрагивающие плечи, тяжело дышал.
– Это верна. Меня тебе бояться нечего. Тем более теперь. Чую, новую душу в меня вставили. Вроде пробудился. Заснул в сумрачный день, а встал – солнце над головой. Двадцать шесть годов спал медведем в чернолесье. Людей не видел, себя не признавал за человека с руками и головой. Наверно, так бы и подох, если бы не ты да тот парень... Может, издох бы, как тот, – с золотом в глотке... Вот оно.
Герасим выдернул из кармана тяжелый кисет, стиснул в руке.
– Вот оно. Блестит. Слепит. Но не всяк чует, чем оно пахнет. Я вырвал его из рук мертвеца, скелета...
Лиза испуганно отшатнулась. Побледнела.
– Уберите, Герасим! – вскрикнула она. – Уберите. Вы не похожи на многих других. Лучше всю жизнь держать в руках лопату, чем это золото.
Кисет выскользнул из рук Герасима, с глухим стуком упал на пол...
В прихожей послышались легкие шаги. Лиза побледнела еще больше.
– Спрячьте, Герасим. Оно может принести несчастье, – растерянно прошептала она и выскользнула из гостиной. Но Герасим, кажется, не слышал ее предостерегающих слов. Не слышал он, как в комнату вошел управляющий, не видел и его мимолетного пронзительного взгляда, хищного блеска прищуренных глаз. Герасим стоял посредине гостиной, ссутуля спину и опустив длинные руки.
Зеленецкий быстро прошел мимо, не задерживаясь и не оборачиваясь, весело бросил:
– Я принес хорошую новость, Герасим. Проходи-ка ко мне...
Герасим стоял не шелохнувшись. Он вроде застыл, окаменел. Однако самое легкое, почти неуловимое прикосновение заставило его очнуться. Рядом с ним стояла Лиза, тревожно оглядываясь на полуприкрытую дверь кабинета Зеленецкого.
– Тебя ждут, Герасим...
Девушка подобрала самородки, подала кисет, а Герасим стоял истуканом, чувствуя, как теплеет, отлегает на сердце.
– Иди, Герасим...
«Тебя», «иди», а не «вас», «идите»! Возможно, Герасим не уловил этого деликатного различия – не силен был в подобных премудростях. Ему говорили «ты» – и били по морде, к нему обращались на «вы» – и плевали в лицо. Так что разница не очень-то велика... Но Герасим все хорошо понял, понял сердцем.
С радостью, схороненной глубоко в груди, Герасим вошел в кабинет. Молча сел. Молчал и Зеленецкий, исподволь изучая его лицо. Важно было знать настроение этого человека сейчас. Герасим хмурил брови, больше обычного щурил глаза – вроде старался спрятать что-то драгоценное от постороннего взора...
– Что же это такое, Герасим? – уверенно начал Зеленецкий. – На прииске только и ведут разговоры о вашей свадьбе. А ты мне ничего не сказал еще. Ведь я же Лизе почти отец...
Под Герасимом скрипнул стул.
– Она пришла в наш дом двенадцати лет, а теперь ей уже девятнадцать. Да, быстро идет время. Молодая поросль растет, набирает сил, а старики дряхлеют... Лиза очень хорошая девушка, хозяйственная, чистая, нежная. Я тебе завидую, Герасим. С такой женой всю жизнь проведешь в спальне, как один день...
Герасим резко повернулся к Зеленецкому, на скулах налились желваки.
– Нет, не сердись, Герасим, – постарался исправить опрометчивость Зеленецкий. – Ведь Лиза для меня дочь. Я хотел проверить искренность твоих чувств.
– Сам разберуся.
– Теперь я знаю, ты любишь Лизу, а она неравнодушна к тебе. Я рад пожелать вам счастья от всего сердца, Герасим. Только вот... Да, удастся ли мне увидеть Лизу счастливой...
Зеленецкий сделал скорбное лицо. Герасим с напряжением следил за ним.
– Да, ты же знаешь, Герасим, обстановка на прииске накаляется. Назревает бунт. Если не принять срочные меры, будет поздно. Все рухнет, неотвратимо погибнет... Мы погибнем – я, Янина, Лиза...
Управляющий прошелся по кабинету, наблюдая за Герасимом.
– Меры эти сводятся к одному. Сейчас я получил точные сведения о крупном месторождении золота. Находится оно недалеко от моего золотоносного участка. Называется Анугли...
– В Угли я не пойду, – оборвал Герасим.
– Выслушай меня до конца, Герасим, – спокойно продолжал Зеленецкий. – Предотвратить катастрофу могут только Анугли. Поэтому я, рискуя своим капиталом и будущим семьи, купил их. Об этом написал князю Гантимурову.
– Не князь, а народ Углям хозяин.
– Но я купил их на свои средства. Поэтому хозяин им отныне я.
– Купляй. Только в этом я не пособник. С Углей я получил свое сполна. – Герасим вытащил кисет, помял, сунул обратно в карман. Управляющий молча пододвинул ему газету, снова прошелся.
– Ты пойми меня, Герасим, как следует. Прилично устроить жизнь одной семьи – надо не так уж много. Другое дело, когда перед тобой две сотни бастующих рабочих, готовых растерзать тебя из-за проклятых денег, золота, наконец, куска хлеба... А благополучие нашей семьи – благополучие Лизы. Я думаю, ты не позволишь, чтобы с Елизаветой...
– Душу вытрясу, кто хоть палец подымет. – Герасим, просыпая махорку, свернул цигарку.
– Верю. Но ты не знаешь, что такое бунт, не знаешь, что такое сотни озлобленных людей. Они превратят в труху все, что встанет на их пути. Ты же помнишь ту драку, когда ты хотел работать, а другие нет. И теперь они сметут все. И первым эта участь постигнет наш дом. Меня, Елизавету...
– Хватит! – Герасим сжал кулаки, поднялся, шагнул к управляющему.
Губы Зеленецкого дрогнули, но он не шевельнулся.
– Анугли не только в моих интересах, но и в твоих, в интересах Елизаветы, в интересах всех рабочих. От тебя многого не требуется. Укажешь дорогу и вернешься. Тогда вы с Елизаветой будете вправе определить свою дальнейшую жизнь. Останетесь здесь или уйдете – дело ваше...
– Ладна. Но помни: Лизавета Степановна ничо не должна знать!..
– Хорошо, – согласился управляющий, подавляя негодование. – Теперь слушай... Изучи русло ключа...
– Нет! Доведу – и обратно. Там не мое дело.
– Хорошо. Набросай мне план ключа, – управляющий пододвинул лист бумаги, карандаш.
Герасим непослушной рукой начертил русло ключа, скалы, котлован. Зеленецкий опытным глазом окинул план, чуть заметно улыбнулся: «золотое дно». При необходимости его можно вычерпать за несколько дней и малыми силами.
– Вот что, Герасим, ты укажи только место для постройки жилья. Не у скал, а сажен на сотню выше. Понял? Хорошо. Кого возьмешь с собой?
– Не моя забота.
– Хорошо. Предоставим это право рабочим...
