Текст книги "В гольцах светает"

Автор книги: Владимир Корнаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

– Ха!..

Сейчас же течение рвануло его, швырнуло на каменистый порог. Взметнулась алая рубаха и исчезла. Водоворот смял, поглотил его. Люди даже не успели прийти в себя, как все было кончено: не было Гасана, Назара и четырех животных. Пятого спас старшой. Он успел перерезать повод. Люди были потрясены...

Старшой непослушными руками стащил шапку, перекрестился. Охранники последовали его примеру. Туземцы стояли с опущенными головами.

Павел, Дагба и Герасим сидели возле костра, молчаливым взглядом провожая караван, который возвращался в Острог. Гнетущую тишину нарушало лишь щелканье копыт. Тем более звонко прозвучал одинокий веселый голос:

– Желаем самого что ни на есть лучшего! Мы уходим, стало быть, утверждаемся в прежней должности...

– Зачем радуется этот Шмелишка? – удрученно обронил Дагба. – Как ворона подохшему коню. Пропал человек, два человека...

– Сильный был зверь, – мрачно заметил Герасим. – Орочей гнул. Всю тайгу держал под лапой. Теперича этот слюнтяй замест его метит. Вона, визжит от радости. Освободилась ему дорога.

– Верно. Живого небось как черт ладана боялся, а теперь раскукарекался. Такие людишки вроде слякоти под ногами: хошь не наколет, но ступать противно. – Павел оглядел опустевший берег. Кучи головешек, пепла, местами робкие струйки дыма. Кудлатая сосна, припертая стремниной к берегу. Тяжелые волны вскипают у забурившегося корневища. Свинцовый водоворот...

– Одно слово – Шмелишка не колючей веток. Им можно парить спину. Скажи, он может стать на место Гасана? Может стать хозяином тайги?! – Молодой горячий Дагба не мог долго оставаться в одном настроении. Энергия искала выхода, и переходы были неожиданны: – А скажи, братишка, у царя можно отобрать тайгу? Дагбашка видел, как улусники отобрали землю у кабинета. Царь один, а нас ух как много!

Полными надежды глазами Дагба смотрел на Павла. Тот присел рядом, положил руку на его плечо:

– Можно!..

Дагба вскочил, радостно огляделся вокруг: можно!..

Из-за деревьев вышел Назар, осторожно приблизился к костру, остановился, никем не замеченный.

– Назар пришел к русской бороде и его приятелям.

Робкий голос Назара поднял всех на ноги. Даже Герасим открыл рот от изумления.

– Да ты откуда взялся, паря? Как с неба...

– Назар вылез из самого Гуликана, который хотел проглотить его унты, – невозмутимо ответил тот.

Доверчивые глаза смотрели на Павла, как бы говоря: «Я пришел, мне, пожалуй, больше никуда неохота идти». Павел и его спутники рассматривали мокрого, перепачканного песком и глиной Назара.

– Хозяина-Гасана проглотил Гуликан... Назару незачем идти в Острог. Он ждал, когда тропа уведет караван. Да, Назару теперь незачем идти в Острог. Он пойдет на берег двух Гуликанов, – печально вздохнул парень.

– Давай садись к огню. Продрог, поди, до костей. – Павел подвинул валежину к костру, усадил Назара.

– Дагбашка сейчас чай греть будет. Вкусный чай.

Герасим достал из мешка флягу, налил в кружку спирту:

– На, отогрей душу.

Назар жадно выхлебнул спирт.

Вскоре у костра шел дружеский разговор. Только Дагба не принимал участия, сидел, хмурил брови, думал о чем-то своем.

Раскрасневшийся Назар, прихлебывая горячий чай, без устали работал языком:

– Сильно сердитый Гуликан. Он проглотил хозяина-Гасана. Назар едва успел зацепиться за ветку. Он должен пойти на берег двух Гуликанов. Он может и не пойти...

– Берег двух Гуликанов! – воскликнул Павел, припоминая хорошо знакомые слова.

– Да, это так. Там два стойбища хозяина-Гасана. До него два солнца пути, – Назар махнул рукой вниз по реке.

– Слышь, паря? А ты не знаешь, случаем, Аюра Наливаева? А? Лешку? Аюра?

Назар подпрыгнул.

– Ты Пашка! Русский Пашка! Твое имя всегда сидит на языке великого охотника Аюра!

Павел стиснул руки Назара, чувствуя, как горячая волна хлынула к сердцу.

Герасим молча наблюдал за радостной сценой, тер щетинистую щеку, соображал. Потом вытащил из кармана тряпицу, сжал в кулаке деревянного человечка. Посидел, подумал, решительно протянул фигурку Назару:

– Глянь. Эта штуковина не знакома?

– Ойя? – воскликнул Назар, повернув изумленное лицо к Герасиму. – Это приносящий счастье. Его можно отдать только хорошему человеку. Значит, ты хороший человек.

Герасим кашлянул, словно у него запершило в горле, и отвернулся. Павлу показалось, что по его лицу пробежала усмешка. Даже не усмешка, а судорога, тень мучительной боли.

Назар тщательно изучал человечка, тихо, но уверенно говорил:

– Глаза Назара видят на теле приносящего счастье одну зарубку – знак того, что охотник добыл медведя. Пожалуй, тот, кто сделал ее, стал охотником всего одну или две весны раньше. Человек сделан из корня белостволой, имеющий его принадлежит роду Чильчигир. Он сильный и крепкий охотник: в ремень можно просунуть две шеи Назара. В его сердце приходило большое горе: все глаза приносящего счастье проткнуты, пожалуй, тоже в дни снега и ветров.

Назар задумался, но не надолго. Потом твердо заключил:

– Это был сын Луксана – первый приятель Аюра. Да, это именно так. В дни снега и ветров у него было большое горе: тайга взяла отца.

Плечи Герасима дрогнули, обвисли.

– Ты идешь на берег Гуликанов! – с радостью воскликнул Назар.

– Нет. – Павел во власти хлынувших воспоминаний не заметил предостерегающего взгляда Герасима. – Мы пошли в Угли.

Слова обрушились на голову Назара как гром. Он втянул голову в плечи, сжался, вскочил.

– Анугли-Бирокан,– прошептал он и стрелой бросился в тайгу.

Глава третья

1

Июньский день догорал. Утомленная зноем тайга отдыхала, лила свои запахи щедро, вольной рекой... Лиза стояла у одинокой вербы посреди просторного двора. С грустью смотрела на пылающие вдали вершины величественных гор. Они влекли ее, томили душу. Это было что-то новое, не изведанное до сих пор. Ушла куда-то беззаботность, она вдруг повзрослела, и мир открылся перед ней еще одной стороной. Еще вчера ее забавлял урядник Комлев, который, посещая их дом, смотрел на нее обожающими глазами. Его откровенный приценивающийся взгляд щекотал ее девичье самолюбие. А теперь она ненавидит...

А вот Герасима не боится ни чуточки. Хотя он всегда такой угрюмый, хотя не сказал ей ни одного ласкового словечка и еще ни разу не улыбнулся... Он чем-то напоминал ей отца, такого же угрюмого, нелюдимого с виду, но с прямой и чистой душой. Да, отец так же не умел выражать своих чувств, как другие, – легко и свободно. Все у него получалось нескладно, неловко, а порой и грубовато. Как-то он сказал ей слова, смысла которых она тогда еще до конца не понимала, но запомнила.

– Чувства в человеке как родники, дочка. Который наверху протекает – к нему всякая грязь примешивается, а который из глубины пробивает дорогу – тот отцеженный на сто рядов...

Да, она сумела понять душу Герасима, угадала сердцем. Поняла, что очень нужна этому сильному и в то же время слабому в своем одиночестве человеку как друг.

Лиза прислонилась к шершавой коре вербы, и ей показалось, что она коснулась обветренной небритой щеки Герасима.

– Где же он теперь? Что он унес в душе?

В сердце закрадывалась тревога. Казалось, что в уходе Герасима кроется какая-то тайна. Ей становилось страшно.

Лиза зашла в амбар, нацедила холодного квасу и вернулась в дом.

Зеленецкий и Гантимуров сидели в гостиной, понемногу пригубляли ликер, скучали. Они всегда встречались как деловые люди, а деловой вопрос был решен в первый же вечер. Князь, как говорится, из полы в полу получил за аренду Ануглей десять фунтов золотого песка, продлил Зеленецкому аренду на рыбную ловлю в озере, а задержался в доме управляющего просто так: не было желания возвращаться в Острог.

Князь и управляющий молчали. Гантимуров, по своему обыкновению, изучал ногти, Зеленецкий тщательно исследовал рюмку. Ни один из них не привык доверять друг другу свои мысли или по крайней мере раскрывать их первым. Молчание становилось тягостным, и управляющий, как хозяин дома, вынужден был заговорить.

– Да, ваше сиятельство, каковы новости из центра России? – спросил он, испытующе взглянув в холодное лицо князя. – До нас доходят неспокойные слухи...

– Вы, думаю, больше осведомлены, Арнольд Алексеевич. Соседствуете с представителем полицейской власти, – равнодушно ответил князь.

– Но, ваше сиятельство, визит господина исправника в ваши края...

– Господин Салогуб имел сугубо специальное поручение, других вопросов мы не касались. Считаю подобные разговоры уделом толпы...

Зеленецкий сощурился: «За подобное сравнение вы поплатитесь, ваше сиятельство!»

– С удовольствием готов верить вам, – предостерегающе заметил он. – И буду рад, если... Одну секунду, ваше сиятельство...

Управляющий с улыбкой скрылся в своем кабинете, однако вышел оттуда в полной растерянности.

– Газета... Выпуск Читинского комитета РСДРП, – прошептал он, бледнея.

Князь невозмутимо наблюдал за его побледневшим лицом, хотя мозг его напряженно работал. Газета. Призыв к оружию. Как она попала на прииск? С почтой... По воле писаря...

– Какая опрометчивость! Я предложил ее на курево Герасиму. Да, предложил сам. Что будет?.. Какие последствия для меня повлечет эта ошибка, если газета попадет в другие руки?

«А только ли «для вас»... Она может послужить спичкой... А пожар способен перекидываться!» – Гантимуров с презрением взглянул на управляющего, поднялся из-за стола.

– Недопустимая опрометчивость. Но я надеюсь на лучший исход... Да, во всяком случае – для себя.

Князь сразу же догадался, что хотел сказать управляющий, и пожелал выведать все до конца.

– Я забыл предупредить вас, – заметил он холодно. – Моя роспись дает вам юридическое право на разработку ключа, но не гарантирует вам безопасности. Невозможно подчинить закону племя дикарей, вооруженных ножами и стрелами. Вы понимаете? Ваша экспедиция может закончиться плачевно, тем более при таких обстоятельствах...

Зеленецкий нервно рассмеялся.

– Это исключено, ваше сиятельство. Во-первых, разработки, как таковой, не будет. Запасы будут изъяты спокойно, без шума. Правда, мною дано указание рубить жилье, но это в верховьях ключа... Ну, а во-вторых, я целиком полагаюсь на Герасима. Откровенно говоря, есть верное средство руководить поступками этого человека: Лиза!

– Несмотря на вашу известную благоразумность, – спокойно перебил Гантимуров, – мне кажется, вы на сей раз просчитались.

Не сразу Зеленецкий понял, какую неосторожность допустил. Перехватив внимательный взгляд князя, он обернулся и увидел Лизу, Она стояла в дверях бледная, стиснув кувшин. Несколько секунд Зеленецкий растерянно смотрел на нее, молчал. Затем встал, неуверенно шагнул к девушке.

– Лиза, ты пойми, это в твоих же интересах. Я как отец...

Мгновение назад князю казалось, что Лиза сейчас упадет, как подрубленная березка, но нет! Едва управляющий шагнул к ней, она выпрямилась, высоко подняла голову. Ее голубые глаза вспыхнули такой решимостью, которой невозможно было ожидать в этом робком создании!

– Я считала вас отцом!.. А вы... Я не останусь в вашем доме больше ни минуты!..

Лиза пробежала мимо ошеломленного Зеленецкого, толкнула на стол кувшин с квасом, повернулась к двери. Но управляющий схватил ее за руку.

– Никуда ты не уйдешь, – прошептал он с нервной усмешкой. – Я имею родительские права! Ты будешь ждать Герасима в этом доме...

Почти на руках он затащил Лизу в свой кабинет, повернул ключ.

– Все будет по-моему... Извините, ваше сиятельство. Семейные неурядицы, – пробормотал Зеленецкий, возвращаясь в гостиную и не глядя на гостя.

Гантимуров видел, как дрожат тонкие пальцы управляющего, приглаживающие жидковатую прическу, чуть усмехался. В последнее время князь открыл в себе новую черточку: все цветущее, жизнерадостное вызывало в нем жалость к самому себе, а надломленное, увядающее на глазах – почти радость... Он поклонился.

– Разрешите откланяться, я выезжаю в Острог.

– Не смею задерживать, – попытался улыбнуться Зеленецкий.

Но князь не успел выйти. В гостиную ввалился раскрасневшийся урядник.

– Извините, ваше сиятельство. – Комлев выдернул из кармана платок. – Митингуют, Арнольд Алексеевич. Вы заварили кашу – вам и расхлебывать. Не зря этот Ножин, кол ему в печенки, остался здесь. Организованный бунт – без шуму, без крику. Вас требуют. Пески пустые или еще что, но требуют вас, немедля!

Комлев крепко растер шею платком, прислушался; из-за двери доносились приглушенные рыдания! Он поднял вопрошающий взгляд на управляющего, крякнул.

– Говорил вам, что их всех надо за решетку. А наперво этого Силина. Политический, кол ему в печенки.

Зеленецкий нервно потер пальцы.

– Идите, Семен Наумович. Я сейчас буду.

Однако дому управляющего в этот вечер не суждено было видеть спокойствия. Едва хлопнула калитка за спиной урядника, вошел старшой каравана. Это было полной неожиданностью.

– Козьма Елифстафьевич приказал долго жить. Утоп.

Старшой, стащив шапку, перекрестился.

– Как?! – Зеленецкий бессильно опустился на стул...

Старшой неторопливо рассказал о гибели Гасана.

– Сколько погибло золота? Сколько? – бескровными губами прошептал управляющий.

– Два вьюка. Караван вернулся. Какое будет указание?

– Сто фунтов! – Зеленецкий схватился за волосы. – Сто фунтов. Сто! Это конец. Конец!..

Гантимуров торопливо покинул гостиную. В прихожей столкнулся со Шмелем.

– Вы...

Шмель переступил с ноги на ногу, вздохнул.

– Так точно, как говорит ваше сиятельство, стало быть, имеем желание утвердиться в прежней казенной должности.

– Олени ждут нас? – уточнил князь.

– Точно так, ваше сиятельство. Тотчас будут возле крыльца, стало быть, готовы для движениев...

Шмель проворно выскользнул за дверь.

Тройка оленей быстро продвигалась вперед, вспугивая чуткую ночь покашливанием, щелканьем копыт. Обкусанная луна вынырнула из-за деревьев, торопливо двинулась по звездному небу. Гантимуров, вытащив часы, щелкнул серебряной крышкой: без восьми час. Почти четыре часа пути. Князь поежился: лихорадка начала свое дело. Сдерживая дрожь, достал из кармана дохи бутылку со спиртом, приложился к горлышку...

«Вот и все, господин шуленга, – беззвучно прошептал князь. – Пробил твой час. К чему стремился? К власти? Да, достойный конец твоим стремлениям. Этого следовало ожидать. Власть, как твои родные сопки, снизу кажется самой высокой, взошел – поймешь, что ошибся: она низка. Вокруг много действительно высоких. Восходишь на другую, и так, пока не сорвешься в пропасть... И ты, господин шуленга, не первая жертва. Утешься, ты не первый и... не последний. А кто следующий? К-кто? – Гантимурова передернуло: не он ли?! – Нелепо. Какой конец уготован тебе, князь? Нож этих дикарей или... Нелепо и то, что ничего не изменит твоя смерть. Так же будет заходить и восходить солнце, так же будет светить луна, так же будут существовать люди, будут смеяться, петь и... венчаться. Ничего не изменится. Но князя уже не будет. Да, нелепо до глупости...»

Гантимуров плотнее закутался в доху и предался своим грустным размышлениям.

Впереди по-прежнему маячила полусогнутая фигура проводника. Голова его моталась взад и вперед: он боролся со сном, должно быть, в душе завидуя своим товарищам, что остались на руднике ждать разгрузки каравана. Шмель, как всегда, ехал в хвосте и пребывал в прекрасном настроении, мурлыча под нос бодрую песенку:

 
Комар шуточку шутил,
Да на ножку наступил...
Ой, ненароком!
Комариха подбегала,
По суставчикам складала...
Ой да наплутала!
Вот комарик встрепенулся,
Да на ножку оглянулся...
Ой, рассердился!
– Ты, ангелочек, оглазела!
Кусок ножки куда дела?..
Ой! Комарик!
Ой! Сударик!..
 

Шмель вдруг шлепнул себя по шее.

– Гнусность какая, стало быть, комаришки. Покоя не дают человеческой личности. Эх, Агочка! Ангелочек!

Шмель положительно не мог сердиться в эту тихую июньскую ночь...

Ехали без остановок. До Острога добрались к вечеру следующего дня. И как только из-за поворота показалась белоснежная юрта Гасана, Шмель уже не отрывал от нее глаз. Он хотел ускользнуть, как только подъехали к управе, однако князь задержал.

– Дело.

Шмель, вздохнув, поплелся в управу.

– Долго не стану задерживать. У меня к вам последнее поручение. Возьмите бумагу.

Князь прошелся по комнате.

– Прежде оформите аренду на Анугли, сроком на пять лет. На имя господина управляющего. Хотя, возможно, она ему и не понадобится...

– Как со стоимостью, ваше сиятельство, стало быть, с размером арендной платы? – ухмыльнулся Шмель.

– Пятьдесят рублей в год.

Шмель быстро настрочил документ, князь прочитал, расписался, поставил печать.

– Теперь, прежде чем писать, как следует выслушайте меня. Вы получите от меня полфунта золота к тому, чем сумеете воспользоваться из состояния старшины: ведь вы остаетесь с его супругой.

Князь усмехнулся, уловив умильный вздох Шмеля, продолжал:

– Слушайте. Возвращаясь с прииска ночью, при переправе через бурно разлившуюся горную речку князь погиб.

Шмель как раз чесал за ухом и от неожиданности укололся.

– Вы утопли, стало быть, отдали богу душу? Как я могу писать, если вы передо мной, стало быть, во всей живности?

Гантимуров, не слушая его, продолжал:

– Вы были очевидцем смерти князя. Об остальном вам лучше молчать. Дойдет до губернатора, начнутся дознания. Пишите.

Шмель послушно взялся за ручку.

– Губернатору Иркутской губернии, их превосходительству генералу Ровенскому...

Князь ходил по комнате и диктовал. Прочитав письмо, аккуратно сложил, спрятал в карман халата.

– Вы меня хорошо поняли?

Шмель ухмыльнулся:

– Мы тоже с понятиями: ваше сиятельство с сегодняшнего дня пребывает в покойниках.

Князь ответил скорбной улыбкой.

Получив золото, Шмель отправился к юрте Гасана. Не без трепета поднял он полог. Ступил в полутемную кухню, зажмурился, робко кашлянул.

– Это ты, Риточка? – послышался из-за перегородки слабый голос.

На Шмеля пахнуло чем-то знакомым, близким, родным. Он вздохнул и устало уселся на шкуры. Рядом с пологом всколыхнулась ширма и отползла вправо. Агния Кирилловна остановилась как вкопанная. Левая рука ее лежала на груди, придерживая легкий халат, правой она крепко сжимала ширму, точно боясь упасть. И еще заметил Шмель – лицо, бледное, исхудалое, с сухими блестящими глазами...

– Евстигней Вахромеич, – прошептала она.

– Да, это мы, Евстигней Вахромеевич, всей своей личностью.

Агния Кирилловна неуверенным шагом подошла, дотронулась до его руки. Шмель на какое-то мгновение ощутил холод ее пальцев.

– Что с вами?

– Мы по казенным делам, стало быть, сказать вам, что Козьма Елифстафьевич приказал долго жить. Утоп...

Шмель осекся.

– Козьма Елифстафьевич?! Что вы? Что вы говорите?.. – совсем тихо прошептала Агния Кирилловна и бессильно опустилась на шкуры.

– Агния Кирилловна. Агочка. Мы здесь... весь что ни на есть влюбленный...

Шмель почувствовал, как жаркое пламя пышет в груди, кружит голову. Он неумело ласкал беззвучно плачущую женщину, отмечая про себя, что руки ее теперь не ледяные, а самые настоящие, живые и трепетные...

2

Сквозь берестяную стенку хорошо слышно, как мечутся взбунтовавшиеся Гуликаны. Мечется и душа Дуванчи. Он плохо слушает Аюра: то и дело оглядывается на полог, будто ждет кого-то. Аюр сердится.

– Урен привязала тебя своей длинной косой к себе. Ты стал ее хвостом, которым она может отпугивать мух. Клянусь иконой Чудотвора – это так! – заметив, как радостно заблестели глаза Дуванчи, восклицает он. Но тот не обижается.

– Разве ты не стал хвостом Адальги? Разве ты не возишь на спине ее сына?

Аюр смущенно улыбается.

– Я три солнца не видел Адальгу. Она сидит с Урен и совсем забыла нас с Павлом.

Он смотрит на голого малыша, который барахтается на шкурах с Петром. Петька, выставив ухватом два чумазых пальца, насупив брови, как учил Аюр, надвигается к малышу, бубнит:

– Коза пришла, большие рога принесла, пожалуй, совсем забодает...

Пашка брыкает ручонками и ножонками. Оба смеются.

Аюр, отгоняя дым от ребятишек, мечтает вслух.

– Когда у тебя будет сын, он и Пашка будут братьями. Я сделаю их хорошими охотниками, научу строить русские слова, как учил меня Павел.

– А я умею строить русские слова, – неожиданно заявляет Петька. – Аюр говорил: учись строить из русских слов юрту – Петька строит. Теперь он может построить целую юрту!

Петька скоренько придвигается к огню, ладошкой расчищает землю и, выдернув из очага обгорелый прутик, сосредоточенно морщится.

– Петр идет по тайге – его глаза видят тропу, по которой коза ходит пить воду. Он смотрит дерево и находит. – Петька решительно проводит на земле черту, воодушевленно продолжает: – Он привязывает к дереву петлю, и его глаза видят русскую «ю-ю». Вторую он может построить на другом дереве. Возьмет лук и привяжет к белостволой. Тогда он увидит «ре-ре». Потом найдет корень от срубленного дерева и положит на него сошки: «те-те». Потом построит «а-а» – возьмет раздвинет ноги сошек и свяжет их внизу ремнем... Теперь пусть смотрит Аюр: я построил целую юрту из русских букв!

Глаза Петьки сияют. По жесткой земле, спотыкаясь и падая друг на друга, упрямо шагают буквы: «юрта». Аюр одобрительно треплет взъерошенные волосенки Петьки:

– Клянусь всеми чертями Нифошки, которые приходятся ему крестниками, ты построил красивую юрту!

Аюр смотрит на Дуванчу, видит его нетерпение, поднимается и многозначительно подмигивает Петьке.

– Пусть Петр сидит с Павлом. Мы пойдем посмотреть Гуликаны.

Дуванча выскальзывает из юрты вперед Аюра.

Ласковый июньский день обдает ароматом цветущих трав, щекочет нервы, будоражит, пьянит. Почему-то хочется громко крикнуть, затаиться и слушать. Слушать, как твой голос вспугнет оснеженные кусты черемушника, облетит зеленые сопки, вернется легким дыханием, неся с собой запах хвои, листьев, цветущего брусничника, смородинка.

Аюр уселся на высоком берегу, сломав черемуховую ветку, бросил в волны Малого Гуликана. Течение подхватило ее, схлестнуло со стремниной своего старшего брата, вскипело высокой гривкой. Казалось, что ветка, нырнув в волны Большого Гуликана, стремительно помчится по его ревущей струе, но случилось другое. Течение, точно наткнувшись на вогнутую стену, круто вильнуло в левую сторону, и вот уже ветка кружится у противоположного берега под кустами черемушника, как раз в том месте, где высится просторная юрта Тэндэ. Аюр удовлетворенно причмокнул.

– Что ты видишь? Я только сейчас держал в руках веточку, а она уже там. – Он лукаво сощурился. Однако Дуванча ничего не видит и не слышит. Вернее, видит лишь одну высокую юрту Тэндэ.

Аюр дергает его за полу.

– Разве ты не хочешь быть там, где твой ум и сердце?

Дуванча удивленно смотрит на него, ничего не понимает. Аюр хмурит брови.

– У тебя скоро не на чем будет носить шапку! Смотри сюда.

Он снова бросает большую ветку в реку. Результат тот же: ветка колышется у противоположного берега рядом с первой! Лицо Дуванчи сияет.

– Ты самый большой шаман! Ты нашел тропу к дочери Тэндэ! Я увижу ее...

– Ты можешь ступить на тот берег, однако будешь сидеть там, пока волны Гуликана не уйдут на свое место.

– Я могу остаться там, пока шапка гольца не станет зеленой!

Парень приготовился сейчас же прыгнуть в берестянку, и Аюру пришлось немного рассердиться, чтобы задержать его.

– Косы Урен не станут короче, если ты посидишь маленько на этом берегу.

– Да, Гуликан перенесет меня на своей спине, как этот небольшой кустик. – Бросив веточку, Дуванча проводил ее радостным взором. Кинул другую, третью. Шарил рукой вокруг себя, бросал все, что попадет под руку: щепку, кору, бересту.

Аюр достал кисет и трубку. Закурив, погрузился в размышления: «Любовь, как огонь в юрте, дает тепло, свет, радует сердце своим дыханием. Однако за огнем надо смотреть: много подложишь дров – сгоришь, мало – затушишь. Его надо беречь, чтобы не замыло дождем, не завалило снегом. Большой костер ослепляет человека: ночь становится темнее. По небу идет гроза, а он ничего не видит, кроме веселых языков пламени. А это плохо, совсем плохо...»

Обо всем этом и собирался Аюр рассказать Дуванче, наблюдая, как щепки, ветки, корье, плюхнувшись в воду, списывают дугу – и вот уже целый хоровод колышется под черемуховым навесом. «Совсем ослеплен парень! А гроза идет. Над ним гремит гром, а он не хочет слышать. Ни о чем не думает парень».

Аюр с проворством юноши прыгнул к Дуванче, схватил трубку, когда рука того была готова отправить ее вслед щепью.

– Елкина палка! Все черти Чудотвора и икона Миколки. Ты мог бы забросить в волны Гуликана мои унты и вместе с ними меня! Ставший хвостом дочери Тэндэ ничего не видит!

Он хотел еще что-то сказать, но, заметив улыбку на лице Дуванчи, безнадежно махнул рукой.

– Хвост может идти гонять мух.

– Да, это так! – воскликнул Дуванча. Спрыгнув с яра, он быстро отцепил берестянку, вывел из-под навеса ветвей и, вооружась длинным шестом, вскочил в нее.

– Пусть твои ноги крепче держатся за дно лодки! – не удержался Аюр, хотя и знал, что юноша отлично управляет этой легкой посудиной.

Едва Дуванча оттолкнулся от яра, как вольная струя подхватила берестянку, вмиг домчала до места, где Малый Гуликан схлестывается со старшим братом, виляет в сторону. Здесь он нагнулся еще ниже, лег влево, как лыжник на повороте, и лодка, описав стремительный полукруг, нырнула в черемушник. Дуванча проворно вскарабкался на яр, махнул Аюру рукой и скрылся за пологом. Однако Аюр не торопился уходить, стоял. Ждать пришлось недолго. Вскоре из жилища вышла Адальга. Румяная, веселая.

Петька и Пашка не испытывали тяжести одиночества. Веселье было в разгаре. Петька, взвалив на плечи малыша и придерживая его руками, на коленях ползал по шкурам, представляя собой норовистую лошадку. Ездок молотил чумазыми пятками по его бокам – обоим было весело.

– Павел пойдет в юрту крестителя, который ждет его. Он должен стать совсем русским. Петр пойдет с нами, он будет крестником.

Аюр стащил с себя рубаху, принялся старательно укутывать сынишку. Возился долго – малыш отбивался руками и ногами. Тогда он попросту надел на него рубаху и подпоясал рукавами. Взглянув на сына, остался доволен.

– Совсем большой Павел. Еще кушак надо...

Отец Нифонт сидел возле своей палатки, теребил скудную бороденку, вполголоса проклиная инородцев и призывая на голову Куркакана всякие напасти.

– Нетути Козьмы Елифстафьевича, дай бог ему многие лета, анафеме. Сгубил свою дочь. Разрази его бог да зачти грехи его великими стараниями для христианской церкви. Козьма Елифстафьевич сейчас бы достиг уважения к церкви у этого богомерзкого ирода, да укоротит его дни господь, как и косу, – вздыхал отец Нифонт.

Но Куркакан был невозмутим. Он сидел в нескольких шагах от палатки, всем своим видом выражая полное презрение отцу Нифонту и его Николаю-угоднику. Немного подальше полукругом сидели охотники. Сидели молча, сосредоточенно дымя трубками, поглядывая на опушку, что поднималась за палаткой отца Нифонта. Вот уже третий день длится томительное ожидание, хотя и ждать-то нечего. Рокочут, гудят Гуликаны, преграждая путь. Но заняться нечем: реки отрезали от озер, где можно промышлять крупного зверя, в тайге взбунтовались ручьи и ручейки, нельзя выйти на рыбную ловлю. Люди ждут. Часто кто-нибудь поднимается и, сопровождаемый гурьбой притихшей детворы, идет к реке. Возвращается хмурый: нет, волны Гуликанов не думают отступать!

Отец Нифонт от нечего делать считает и пересчитывает скучные лица охотников. Третий день он видит их перед собой, третий день продолжается безмолвный поединок с Куркаканом. Отец Нифонт исчерпал все свои возможности. Пробовал зазывать – не идут, выносил из юрты икону Угодника – не действует, гремел блестящими крестиками, которые собственноручно сделал из консервных банок, – не привлекают. И все Куркакан. Не зря он торчит здесь от восхода до заката!

Когда отец Нифонт сотый раз посылал в спину своего врага проклятия, когда уже подумывал о возвращении в Острог не солоно хлебавши, он увидел Аюра, который подходил к палатке с сыном на руках. Он имел торжественный вид, алый кушак перехватывал талию, подчеркивая праздничное настроение.

Люди зашевелились, спина Куркакана хищно выгнулась. Отец Нифонт, как разгоряченный рысак, нетерпеливо топтался на месте.

– Аюр, Павел и его крестник говорят «здравствуй» тем, у кого нет плохих мыслей на сердце! – Аюр поклонился сородичам, его примеру последовал Петька.

– Здравствуй. Мэнду. Мы всегда рады видеть тебя, – разноголосо, но дружно откликнулись люди. И, как колючая поземка, прошелестело одинокое ругательство:

– Буни...

– Люди сидят, как рябчики в большой дождь. Уж не пасут ли они бороду купца Черного, которой хорошо можно мести русскую избу? – подмигнул Аюр. Охотники заулыбались, но звонкий голос Дуко заставил их насторожиться.

– Ойе! Что говорит Аюр! Купец Черный, пожалуй, может рассердиться, если его бородой станут мести пол. Тогда ведь его лицо станет обгорелой кочкой и ему нечего будет гладить!

Аюр продолжал серьезным голосом:

– Я много ходил по русским деревням. Пожалуй, везде видел одно: когда русский косит, он оставляет маленький, не больше юрты, кусок травы «Миколке для бороды!» Борода Чудотвора станет длинной и густой, он будет радоваться и пошлет хороший урожай – так думают в русских деревнях. А когда приходят дни снега и ветров, люди идут на поле, срезают оставленную траву для веника, чтобы мести избу. Значит, они подметают бородой самого Миколки. Миколка не сердится, что его борода хорошо метет избу, а почему должен сердиться купец Черный? Разве его борода хуже Чудотвора?..

– Правильно! – воскликнул Дуко. – Купец Черный должен отдать свою бороду Миколке Угодителю, а то борода крестителя облезла, как хвост старой вороны...

Люди развеселились. Торжествовал и Куркакан. Взглянув на отца Нифонта, он злорадно хихикнул:

– Нифошка тоже имеет облезлый хвост на месте бороды.

Отец Нифонт уже не в состоянии был снести такого богохульства, торопливо засеменил навстречу Аюру. Проходя мимо Куркакана, он, не таясь, сорвал на нем зло.

– Ирод. Антихрист. В аду кипеть тебе. Коса твоя поганая дьяволу на потеху. – Он готов был подобное пожелать и Аюру, но тот обезоружил его безвинной улыбкой.

– Мать царя на небе! Сам отец святого? Павел идет в твою юрту, чтобы надеть маленький крестик.

– Антихрист, – осторожно буркнул отец Нифонт, громко добавил: – Николай-угодник благословит тебя, сын мой!

Напустив важный вид, священник проследовал мимо разъяренного Куркакана. За ним торжественно прошагал Петька, следом – невозмутимый Аюр.

Охотники понимающе переглядывались, с любопытством и опаской посматривали на Куркакана.

Крещение больше всего доставило удовольствие Петьке. По приказанию отца Нифонта он с важностью принял голого малыша и трижды прошествовал вокруг большого туеса, наполненного водой. Отец Нифонт тоненьким голосом тянул «Верую», Пашка отчаянно дрыгался, Петька строго выговаривал: