Текст книги "В гольцах светает"
Автор книги: Владимир Корнаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)
– Знавал я, батюшка, твоего предшественника, отца Ануфрия, – произнес Салогуб. – Великий был мошенник.
– Бог ему судья, – сухо ответил тот.
Исправник лукаво сощурился...
Выйдя на крыльцо, Салогуб почувствовал несказанное облегчение. Он расправил плечи, словно стряхивая удушье и сырость мрачной обители... Над головой висело ослепительное солнце, вздымая с земли едва приметную паутинку весенней испарины. Казалось, все кругом дышало. Дышали оживающая земля, густое чернолесье, и бледно-голубое озеро, и мшистые крыши домов, и охотничьи юрты.
Но гольцы по-прежнему сверкали блестящим изломом кварца. Их не коснулась весна.
Салогуб усиленно работал легкими, вдыхая этот многосложный весенний настой, одутловатое лицо его выражало блаженство.
– Инородцы сходятся на игрища. – Отец Нифонт, подобрав полы рясы, стал спускаться с крыльца. Из юрт выходили принарядившиеся люди с ружьями, луками. Одни седлали оленей, другие пешими торопились к озеру. Исправник проворно спустился с крыльца и, нагнав священника, не без интереса спросил:
– Любопытны ли их игрища, батюшка?
– Инородцы искусны в стрельбе, – ответил тот. – А равно и в езде на оленях. Сказывают, что Козьма Елифстафьевич, лучший стрелок, выбивал трубку из зубов бегущей супруги.
Салогуб даже приостановился от удивления, но отец Нифонт продолжал семенить ногами, и он поспешил за ним.
– Да однажды нечистый попутал ноги Валентины Семириконовны, то бишь первой супруги Козьмы Елифстафьевича. Споткнулась она, и стрела пронзила... Антихристовы дети! – неожиданно всполошился отец Нифонт. – Басурманы. Испоганили землю.
Исправник посмотрел на предмет возмущения батюшки равнодушно. На земле вокруг лавки валялись бутылки, битое стекло.
– Анафема, Козьма Елифстафьевич. Устроил гульбище, – петушился священник.
– Это небольшой грех. Козьма Елифстафьевич для пользы государя старается, – примирительно проговорил Салогуб. – А что же сталось с его супругой?
– Ништо. Валентина Семириконовна по сей день пребывает в здравии. Лучная стрела пронзила обе ее косы и приткнула к земле.
Отец Нифонт сердито умолк. Невозможно было предположить, что это безобидное стекло могло испортить его настроение. Видимо, у отца Нифонта имелись основания быть недовольным шуленгой. Салогуб понял это, хотя и не мог объяснить, и счел самым лучшим не докучать священнику вопросами.
3Урен и Дуванча сидят под раздвоенной березой на невысоком пригорке. Перед ними лежит бесконечное поле голубого льда, прикатанное солнечными лучами. Озеро наполняет воздух острым запахом камыша. Кое-где изо льда проглядывают зеленые листья кувшинок, желтые стебли тростника, камышовые стрелки... А над головой склоняются гибкие ветки березки. Они еще голые, но с побуревшей живой кожицей и наклюнувшимися почками. Позади – густой лес: березняк вперемешку с осинником, сосны рядом с лиственницами. Там, в лабиринте стволов и ветвей, все еще хоронится снег, зернистый, пестрый, точно присыпанный крупными песчинками. Острый запах прели и смолья кружит голову.
Дуванча пристально смотрит в глаза Урен и не узнает их. В них нет прежних искорок, которые делают их смеющимися даже тогда, когда лицо остается спокойным. В них что-то новое. Незнакомое ему что-то есть и в лице, и во всей фигуре его Урен. Гордая она сегодня. Голова откинута назад, рука крепко сжимает косу, переброшенную на грудь; смотрит куда-то далеко и не видит Дуванчу. А ему очень хочется дотронуться до пушистой косы, погладить... Положить голову к ней на колени и смотреть в ее глаза...
Дуванча хмурит брови, отворачивается. Разве Урен сердится на него, что он встал на пути этого человека? Взялся за нож у полога ее юрты?
– Ты не смотришь на меня. Почему? – тихо спрашивает Дуванча, крепко сжимая лук. – Разве с весенними днями твое сердце стало другим?..
Девушка, как будто очнувшись, вскидывает на него свои прекрасные глаза, чуть улыбается.
– Дай твою руку, – таинственно шепчет она. – Вот так. Слышишь: ку-ку, ку-ку...
Да, Дуванча слышит! Хорошо слышит, как бьется сердце Урен, и крепче прижимает руку к упругой, трепетной груди. А еще он слышит, как пахнут губы Урен. Да, от них веет ароматом весны: она грызла веточку березы, поэтому губы ее хранят запах пробуждающейся тайги...
– Слышишь? Для кого поет кукушка в лесу? Ну, скажи, сын Луксана...
– Не для меня ли? – радостно улыбается Дуванча. Голова его сама собой клонится к плечу девушки.
– Для того, кто рядом со мной, – шепчет Урен.
Дуванча очень осторожно прижимается щекой к ее груди, закрывает глаза. Урен вздрагивает, но не отодвигается...
– Мы всегда будем рядом, – шепчет он. – Всегда. Ты заставила меня идти в юрту к Миколке. Я получил русское имя, но я верну им его со стрелой, когда ты станешь моей... Я не отдам тебя никому. Ты моя, Урен. Моя...
Тень грусти снова набегает на лицо девушки. Оно становится строгим.
– Да, пусть отец думает, но я уже решила. Решило сердце... Но я боюсь...
Дуванча поднял голову, горячо воскликнул:
– Ты не должна никого бояться! Я рядом. Отец-креститель обрезал мне волосы, но мои стрелы не стали слабее. Пусть твоего сердца не касается дыхание ночи...
Урен улыбнулась, протянула смуглую руку, отломила от ветки гибкий отросток, осторожно сняла бурую смолистую кожицу почки: на прутике проглянула бледная зелень. Листок только зачинался.
– До зеленых дней еще есть время, – заметила Урен и снова улыбнулась. – Смотри, олени уже бегут! – воскликнула она, сжимая руку Дуванчи.
Вдоль побережья катилась разномастная лавина оленей. Она имела форму почти правильных шеренг. Но вот шеренги начали ломаться, с середины и с боков вырвались всадники. Лавина распалась, рассыпалась по полю, понеслась еще стремительнее. Сотни возбужденных голосов подбадривали, горячили всадников и животных. Люди, полукругом оцепившие поляну, кричали, заглушая один другого; вверх летели луки и шапки. Наиболее нетерпеливые и проворные бежали сбоку. Разноголосый гам, фырканье разгоряченных животных, щелканье копыт разносились далеко окрест.
Разметанная лавина стремительно приближалась к пригорку. Урен, затаив дыхание, следила за бегом. Все ближе лавина. Уже слышно прерывистое дыхание оленей, шелест прелой ветоши под десятками копыт. Уже отчетливо видны возбужденные лица передних всадников. Впереди мчится молодой охотник. Ветер развевает полы меховой куртки, косичка летит следом. Широкое лицо лоснится от пота. Глаза лихорадочно горят. Его крупный белый олень, гордо откинув назад безрогую голову, идет размашистой рысью.
– Семен! – радостно крикнула Урен, приветливо махая рукой.
– Семен! – Дуванча, как и Урен, вскочил на ноги.
– Сын Аюра! – грохнул многоголосый хор людских голосов. – Самый ловкий и проворный!..
Да, это был Семен. Неуклюжий, неразворотливый на земле, парень совершенно преобразился. Он сидел, чуть откинувшись назад всем телом, широко разбросив ноги, правая рука с занятыми сошками была отведена в сторону.
Он стрелой пролетел мимо пригорка. Следом за ним с пригорком поравнялся Назар.
– Назар! Второй в ловкости и проворстве! – приветствовали зрители...
– Дуко! Третий в ловкости и проворстве!..
Вслед за Дуко мимо пригорка промчалась целая группа всадников. Мелькнули лица, прогудела земля, и всадники умчались дальше, провожаемые восторженным ревом толпы.
Возбужденные крики постепенно стихали, напряжение спадало, когда совсем неожиданно раздался звонкий неудержимый смех Урен.
– Ой, старый пень прыгает, как подбитый рябчик!
Она обращалась к Дуванче, но ее услышали почти все!
Люди зашевелились. Взрыв многоголосого хохота потряс окрестности.
Появление сына Гасана разозлило Дуванчу. Но вид Перфила был настолько потешен, что он уже не мог удержаться от смеха.
Посредине поляны толстый Перфил состязался с рослым оленем. Он старался высвободить ногу из повода недоуздка, но разгоряченный, увлеченный гонкой олень рвался вперед, таща за собой незадачливого наездника. Перфил неуклюже прыгал возле левого бока на одной ноге, не выпуская из рук повода. Зрелище становилось любопытнее по мере приближения их к пригорку. Мокрый, взлохмаченный Перфил уже не сопротивлялся. Он оставил злополучный повод в покое и покорно скакал, крепко обнимая зад оленя.
– Проворный и ловкий сын Гасана! Кто может равняться с ним?! – громовым хохотом приветствовали его зрители.
– Он прыгает, как подбитая куропатка!
– Зачем ему иметь две ноги? Он может ходить на одной!
Но Перфил вроде не слышал насмешек и острот.
Неожиданно толпа расступилась. Стихли остроты.
На поле вышел Гасан. Глаза его горели бешеной злобой. Он медленно вскинул массивный изогнутый лук и, не целясь, опустил тетиву. Не успел затихнуть зловещий аккорд, как сильное животное забилось в предсмертных судорогах.
Толпа сдержанно загудела. Нельзя было понять, одобряют люди поступок старшины или же осуждают: в их голосах была дань меткому выстрелу Гасана и осуждение его жестокости.
Гасан самодовольно огляделся, громко произнес:
– Из этого быка люди могут сделать еду!
Толпа загудела громче, на этот раз одобрительно. Многие тут же поспешили исполнить распоряжение шуленги.
Уже довольный собой, Гасан вернулся к подножию пригорка, где стояли исправник и отец Нифонт.
– Отличный выстрел, старшина! – торжественно встретил его Салогуб. – Тридцать сажен – наповал.
– Стрела Гасана надвое разрезает стрелу, летящую мимо на двадцать шагов, – ответил тот, медленно закатывая рукава алого шелкового халата. – Это увидят глаза самого губинатра.
– Любопытно, весьма любопытно, – заметил Салогуб. Обращаясь к отцу Нифонту, добавил: – Старшина обещает нам приятное зрелище. Будем держать пари на его стрелы?
– В этом Козьма Елифстафьевич искусен. – Отец Нифонт не скрывал недовольства старшиной. – Но от спора я воздержусь, ибо спорить о том, что во власти божьей, рискованно.
– Значит, батюшка не доверяет искусству старшины?
– Сие во власти божьей. Нельзя предугадать, что среди инородцев не отыщется много ловчее мошенника.
Но Салогуб уже не слушал отца Нифонта. Он любезно беседовал со старшиной.
– Шуленга, слышал я, что твоя стрела выбивает трубку из зубов бегущего, как всадника из седла.
– Стрела Гасана пробивает беличий глаз, разрубает стрелу, летящую мимо. Стрела Гасана все может! Ха! Это скоро увидят глаза губинатра!
– Хорошо, старшина, оценю твое искусство, – пробасил Салогуб, размышляя: «Почему он называет меня губернатором? А? Хитрит, мошенник. Ну да пусть его – с меня не убудет!»
На побережье начиналась борьба. Больше десятка пар охотников, крепко схватив друг друга за кушаки и ремни, напряженно топтались на месте, пуская в ход всю силу и ловкость. Лица их были красны, глаза возбуждены, на руках набухли вены. Полукругом полыхало несколько костров, вокруг которых сидели зрители, держа в руках вертела с нанизанным мясом. Исход каждого поединка люди встречали восторженными криками. Победителю сыпались сдержанные похвалы, а побежденному доставались колкие замечания и остроты, однако в добродушном тоне.
В одной паре мерялись силой Аюр и Тэндэ. Схватившись за кушаки, они то притягивали друг друга к себе и несколько секунд ломали тела, испытывая силы, то снова расходились. Борьба напоминала вялый и однообразный танец.
У Аюра не было никакого желания торжествовать победу над Тэндэ. Его голову занимали более важные мысли.
– О чем говорил Гасан? – тихо спросил он, слегка притягивая Тэндэ к своей груди.
Тэндэ вздрогнул.
– Урен отбирает хозяин, – тихо ответил он.
– Что сказал ты?
– Сказал, думать буду. Другое не мог. Зачем этот человек вернул мне жизнь тогда?
– Пусть печаль оставит твое сердце. Волк раскрыл пасть, но он лишь щелкнет зубами, – пообещал Аюр.
– Так ли?
Тэндэ сомневался. Но в сердце его запала крохотная искорка надежды. Это Аюр угадал наверняка по тому, как расслабли мускулы Тэндэ, как он поспешно откликнулся на его слова.
– Скажи Урен, чтобы она хорошенько следила за моим знаком. А тебя Гасан не должен видеть...
– Будет так...
– Эти люди делают то же, что и длинноухие, засунувшие свои головы в одну петлю! – раздался над поляной насмешливый голос. Тотчас все дрогнуло в общем смехе. На головы Аюра и Тэндэ посыпались остроты.
– Аюр и Тэндэ обнимались, как имеющие разные косы!
– Они говорили, что в их сердце живет большая любовь друг к другу!
Каждая фраза вызывала новую волну смеха.
Противники, оставив кушаки, стояли посреди поля. Только теперь они заметили, что остались одни. Остальные уже давно закончили поединок. Аюр повернулся, отыскивая глазами того, кто сказал первые слова. Это был Перфил. Он, щурясь, оглядел его с ног до головы и от души рассмеялся.
– Мы сейчас беседовали с самим Миколкой. Миколка сказал, что падающему с оленя лучше заплести две косы. Тогда он сможет связывать их под брюхом оленя, на котором сидит!
И снова раздался громкий взрыв хохота. Смеялись все, от мала до велика. Впрочем, трое не смеялись. Это были Перфил, позеленевший от бессильной злобы, Гасан, сгорающий от бешенства, и отец Нифонт.
Последний стоял рядом с исправником, морщился, точно сосал клюкву.
– Антихристов сын. Приобщили тебя, ирод, к вере христианской на радость Сатане и Иуде. Да достанется твоя коса чертям на потеху, – вполголоса благословлял Аюра отец Нифонт.
– Что-то любопытное сказал этот инородец, – улыбаясь, поинтересовался Салогуб.
Отец Нифонт передал слова Аюра и, только увидев колыхающийся живот исправника, понял свой промах.
– Каков мошенник! А? Остер на язык! – взрыдывал Салогуб, придерживая обеими руками живот. – Этот молодец не тобой приобщенный?
– Отсохни мои руки и язык, – перекрестился священник. – Приобщенные мною инородцы богоприлежные.
– У этого мошенника здравый рассудок, – заключил Салогуб, доброжелательным взглядом провожая Аюра. – Его надо привлечь на сторону церкви. Большая польза будет для дела.
– Для церкви этот инородец зловреден, – отец Нифонт пожевал губами, – а пользу извлечь можно.
– Это то, для чего мы служим, – внушительно заметил исправник.
– Церковь всегда служит на благо отечества, сын мой, – важно ответил священник. А на душе сдержал: «Отнеси, господь, тучею этого антихриста».
– Старшина готовит зрелище, – сообщил Салогуб. – Посмотрим, посмотрим, каков он на деле...
Гасан стоял на том месте, где недавно пробовали силы Аюр и Тэндэ. В обнаженных по локоть руках держал лук со вложенной стрелой. Притихшие люди сидели в напряженном ожидании. Начинался самый интересный вид состязаний, который является верхом искусства и требует не только зоркого наметанного глаза, но и крепких мускулов, железной воли и выдержки.
На поле находился еще один человек с луком и стрелами. Это был Семен. Он стоял у кромки льда в пятидесяти шагах от Гасана и напряженно следил за ним, ожидая сигнала.
Гасан медленно повернулся лицом к озеру. Семен вскинул лук, отпустил слегка натянутую тетиву. Стрела плавно заскользила по воздуху, вычерчивая отлогую дугу и уводя за собой сотни людских глаз. Гасан стоял все в той же позе. Жили и работали одни цепкие глаза, выжидая почти не поддающийся ощущению отрезок времени, чтобы пронзить летящую цель. В мгновение, когда стрела достигла самой высокой точки и как будто качнулась, обретя равновесие, Гасан вскинул лук. Тугой вибрирующий звук тетивы резанул тишину, стрела скользнула по мишени, вырвав клок хвостового оперения.
Сдержанный гул прошел среди зрителей и тут же затих. В голубом прозрачном воздухе снова плыла стрела, пущенная Семеном. И снова стрела Гасана устремилась ей наперерез. Раздался глухой металлический стук наконечников.
Люди восторженно зашумели.
Гасан неторопливо закладывал в лук новую стрелу.
– Превосходные выстрелы, старшина, – с удовольствием отметил исправник. – Но разрубить эту неуловимую мишень тебе не удастся. Держу пари на свои часы. Каково твое мнение, ба...
Салогуб проглотил конец фразы. Вместе с затихающим аккордом тетивы на лед падали две равные половинки разрубленной стрелы.
Снова над озером грянул многоголосый хор.
– Первый по стрелам Гасан!
– Его стрелам нет равных!
Гасан, отставив ногу, смотрел в сторону исправника.
– Гасан отдаст новое ружье, если найдется, кто побьет его стрелы! – зычно крикнул он.
Гомон и шум прекратились. Над побережьем нависла мертвая тишина. Люди вопросительно переглядывались, опускали глаза.
Гасан наслаждался.
– Нет в сопках равных Гасану!
– Пожалуй, так, – с явным сожалением ответило несколько голосов.
Однако нашелся человек, который решил в этот день победить Гасана. Уверенным шагом он вышел на поле, провожаемый радостными взглядами сородичей. В руках он держал потемневший от времени лук и три стрелы.
– Сын Луксана? – удивился Гасан.
– Да, – ответил Дуванча, останавливаясь против старшины. В глазах его горела открытая ненависть.
– Проткнуть летящую стрелу труднее, чем беличий глаз! Или длинноухий забыл об этом?
К лицу Дуванчи прилила кровь. Но он сдержался, молча заложил стрелу...
Аюр, не спускавший глаз с молодого охотника, понял, что пришло время действовать. В голове его был разработан подробный план. Он зародился вчера, когда Аюр из слов Тэндэ узнал, что русский начальник будет присутствовать на игрищах. Аюр убедил Дуванчу пойти к отцу Нифонту для крещения, дал знать Тэндэ, что у него имеются кое-какие мысли, убедил Дуванчу выйти на поле для состязания с Гасаном. Теперь оставалось выполнить заключительную часть, и все обойдется как нельзя лучше!
Он тихо приблизился к исправнику, который был всецело поглощен ожиданием поединка. Выждал несколько секунд, набрал полную грудь воздуха, гаркнул, как заправский солдат, бегло, торжественно, зычно.
– Здрав желам, ваш благородие!
Исправник слегка вздрогнул, повернул к нему удивленное лицо.
– Каково? А? – неопределенно пробасил он, испытующе оглядывая подтянутую фигуру охотника, вытянувшегося во фронт. – Служивый?
– Так точно, ваш благородие! – гаркнул Аюр, съедая исправника выпученными глазами.
– Какого полку? Войска? – строго спросил тот, невольно расправляя плечи.
– В Забайкальском казачьем полку, ваш благородие! – не моргнув глазом отчеканил Аюр. Ему оставалось добавить, что служить-то служил, да не он, а его дед, царство ему небесное...
– Вольно, братец, – разрешил исправник. – Значит, казак. Отлично. Службу знаешь, выправку имеешь.
Салогуб замолчал, наблюдая за полем. Аюр решил воспользоваться случаем.
– Ваш благородие, наш народ прислал меня просить...
– Говори, говори, служба, – ободряюще произнес Салогуб.
– В нашем роду есть двое, которые желают стать мужем и женой по обычаю русских.
– Любопытно. Весьма любопытно, – повернулся к нему заинтересованный исправник. – Так в чем же дело? Церковь обвенчает как надо, по-христиански.
– Они желают, чтобы ваше благородие стал для них крестителем-отцом, – поспешно дополнил Аюр.
– Посаженым отцом, – догадался Салогуб. – С удовольствием!
Аюр утер ладонью вспотевшее лицо.
Исправник повернулся к священнику, приглушенно пробасил:
– Сами послушники идут в руки церкви.
– Торжествует вера православная, сын мой, – поднял палец священник. – Инородцы за обручением в церковь идут!
– Я покидаю Острог. Мне бы хотелось видеть венчание, чтобы подробно сообщить об этом государю.
– Не запамятуй, сын мой, о скромных служителях церкви.
– Сочту своим долгом, – многозначительно ответил Салогуб.
– Где же жених и невеста?
– Они рядом, – живо ответил Аюр, указывая на Урен, которая сидела в двадцати шагах на пригорке. – Вон та, сидящая под березой. А вон...
– Эта барышня в малиновом халатике? – в голосе исправника проскользнула удивленная нотка. Широкие брови слегка приподнялись, палец, нацеленный лизнуть ус, застыл.
– Да.
– Она прелестна! – Салогуб приласкал ус. Услужливое воображение тотчас нарисовало ему другой образ, дочь старшины. Та и другая во многом напоминали друг друга. Только у той волосы спадали пышными локонами, а у этой были подобраны, отчего лицо казалось строже. Красота той была более утонченной, более нежной и даже хрупкой, а у этой наоборот, скорее мужественной, чем нежной. Одна напоминала розу, взлелеянную искусным садовником, другая – взращенную самой природой.
– Она очаровательна. Я с удовольствием исполню твою просьбу. И безотлагательно. А не тот ли счастливец ее суженый, что сейчас станет запускать стрелы?
– Да, это так, – несколько озадаченно пробормотал Аюр, пытаясь объяснить догадливость исправника.
– А это что за молодец? Он, похоже, стережет черноокую?
Аюр мгновенно обшарил глазами пригорок. Лицо его вспыхнуло негодованием.
– Это торгующий в лавке хозяина... Его глаза стыдятся людей.
– А-а. Тот, что прыгал рядом с оленем, как старый козел? – заметил исправник и снова обернулся к священнику.
А Урен ничего не замечала. Строгое, немного задумчивое лицо ее было обращено на поле. Она сосредоточенно глядела в одну точку. Внезапно вся она выказала волнение: полусогнутая рука поднялась и застыла напряженно, лицо осветилось, готовое для радостной улыбки, губы полуоткрылись. Аюр последовал за ее взглядом – и встретился со взглядом Дуванчи, который стоял к нему лицом с луком в руках. Аюр ободряюще махнул рукой. А Дуванча быстро повернулся лицом к озеру и замер.
В ту же секунду из лука Семена порхнула стрела. Дуванча вскинул лук и, не целясь, опустил тетиву. Стрела, едва успев достичь верхней точки, распалась на две равные части.
Побережье громыхнуло.
– Стрелы сына Луксана не имеют равных!
Гасан со злостью махнул рукой Семену. В воздух снова взвилась стрела. Трижды взмывали стрелы, трижды Дуванча вскидывал лук, трижды на лед падали рассеченные на равные части стрелы. Люди торжествовали. Дуванча смущенно улыбался. Он по-своему радовался победе. Он победил ненавистного ему человека!
– Может, длинноухий захочет равняться в стрельбе по бегущей трубке? Ха! – Гасан топтался, не находя места от ярости.
Дуванча, даже не взглянув на него, закинул лук за плечо, быстро зашагал через поле, провожаемый злым смехом.
– Длинноухий боится стрелять по бегущей трубке!
Аюр и Урен с нетерпением поджидали Дуванчу. Один – со сдержанной улыбкой, другая же – с радостным волнением. Едва он приблизился, как Аюр подал знак следовать за собой и строго шепнул:
– Делай так, как скажут русский начальник и Нифошка.
Исправник встретил их ласково.
– Какая парочка, а? Хороша! Стреляешь ты отлично. Непревзойденно. Нет! И невеста у тебя прелестна.
Дуванча старался не глядеть на исправника. И тот в свою очередь не обращал на него внимания, зато рассматривал Урен, которая, потупя взор, стояла перед ним.
– Сейчас батюшка соединит ваши руки и сердца, – проронил Салогуб, с сожалением отводя взор от девушки.
– Есть ли свидетели со стороны невесты? – осведомился отец Нифонт.
– Да, – с готовностью подтвердил Салогуб и взял смуглую руку Урен в свою ладонь.
– Есть ли свидетели со стороны жениха?
– Да, – подтвердил Аюр и взял руку Дуванчи.
– Согласна ли, дочь моя, стать женой раба божьего Дмитрия?
Аюр передал слова священника Урен.
– Да, это так, – утвердительно кивнула головой девушка.
– Согласен ли, сын мой, стать законным супругом...
– Урен, – хмуро подсказал Дуванча, твердо добавил: – Да, это так.
Неожиданно появился Гасан. Он тяжело сопел, лицо было красно от гнева. Он заговорил, торопливо глотая слова:
– Русский начальник, губинатр. Эта...
– Обожди, старшина. Не мешай, – оборвал исправник и нежно пожал девичьи пальцы.
Отец Нифонт взял руки юноши и девушки, свел их вместе, заключил:
– Венчаются... На веки веков. Аминь! Не забывайте церкви, дети мои, – отец Нифонт покосился на Гасана.
– Да. Это будет так, – смиренно согласился Аюр и шепнул Дуванче: – Вы можете уходить. Я догоню вас.
И здесь случилось непредвиденное. Урен смело шагнула к исправнику, с доверчивой улыбкой протянула ему маленькую руку. Поступок был настолько неожиданным, что Салогуб на мгновение растерялся. Рука было поднялась, чтобы тронуть ус, однако быстро изменила направление и ласково обняла девичьи пальцы.
– С богом, – пробормотал Салогуб, но тут же поправился: – Мир и любовь твоему очагу, прелестная барышня. Очень тронут вашей признательностью, – галантно раскланялся он.
Урен гордо посмотрела на взбешенного Гасана и отошла к Дуванче, который пасмурно следил за ней, казалось, не одобряя ее поступка. Но достаточно было одного ее взгляда, чтобы на его лице засияла улыбка.
Дуванча и Урен пошли рядом, Аюр повернулся к исправнику.
– Желаю долго видеть солнце, ваш благородие.
– С богом, служба, – ответил Салогуб, задумчивым взглядом провожая счастливую пару.
– Да. Превосходная пара. Как находишь, старшина?
Гасан молчал.
– Первыми пришли в церковь за обручением, – многозначительно подхватил отец Нифонт.
– Есть о чем сообщить их величеству. Лично присутствовал при обручении, хотя и без кольца, отцом посаженым! А тебе, старшина, – голос исправника построжал, – окрестить первенца этой пары. Крестным тебя нарекаю!
– Занятие богоугодное и для души пользительное, – назидательно подтвердил отец Нифонт.
– Для царя послужить надо, старшина, – уже мягче произнес и исправник.
– Гасан знает, что делать!
– Нет сомнения. Ты умеешь делать так, как надо царю. И государь узнает об этом. Ты превосходно стрелял, старшина, – спохватился исправник, вытаскивая из внутреннего кармана сюртука массивные серебряные часы с такой же массивной серебряной цепочкой. – Эти часы я дарю тебе за хорошую службу русскому царю и за искусную стрельбу!
Как ни велика была злоба Гасана, но она на время уступила место славолюбию – ненасытному чувству, которое руководило этим железным человеком, определяя все его поступки, рождая презрение ко всему окружающему, гордость и довольство собой.
– Гасан хорошо умеет стрелять! Гасан умеет хорошо служить царю! – подтвердил он, разрывая зубами отворот шелкового халата, чтобы прикрепить подарок исправника.
– Несомненно. Я убедился в твоих способностях, старшина, – громко заметил Салогуб, мысленно прикинув, во сколько обойдутся эти часы горделивому старшине, в богатствах которого не сомневался.
– Ах да! Сегодня мы старшиной званы на ужин, батюшка, – с удовольствием напомнил Салогуб священнику, который с плохо скрытым недовольством наблюдал за стараниями Гасана.
– Сперва ублажай душу, сын мой, а потом тело. Меня еще ждут святые дела, – с достоинством ответил отец Нифонт.
– Святые дела прежде всего, – согласился Салогуб, окончательно убеждаясь в неблагосклонном отношении священника к старшине.
Гасану наконец удалось вырвать клок из отворота халата и продернуть серебряную цепочку. Вид его был довольно потешен. На левой стороне груди висела сияющая медаль на белой ленте, справа, увлекая тяжестью тонкий шелк, болтались часы, свисающие почти до пояса.
Исправник со сдержанной улыбкой рассматривал его фигуру. «Аспидный осьминог. С ним умело обходиться следует. Выпустит щупальца, оплетет, засосет. Но мы заставим служить их для своей пользы». Ему пришло в голову подзадорить старшину, кольнуть его самолюбие, что он и сделал в самой обидной форме.
– А ты, старшина, проиграл пари этому искусному стрелку.
Кровь ударила в лицо Гасана, однако он рассмеялся.
– Ха! Этот длинноухий может ломать стрелы. Но он испугался равняться с Гасаном в стрельбе по бегущей трубке! Гасан сделает то, что не сделает никто в сопках!
Старшина стремительно повернулся и ринулся на поле, где уже начинались танцы и игры. Сперва он шагал торопливо, но когда приблизился к людям, пошел тихо, выставив живот, на котором покоились серебряные часы на цепочке.
Люди почтительно сторонились, давая дорогу.
– Все длинноухие должны оставить берег! Гасан станет пускать стрелы! – властно распорядился он, останавливаясь на середине поля.
Игры спешно заканчивались. Группы мужчин и женщин рассыпались. Люди отходили к линиям костров. Шум мгновенно утих. И в этой тишине отчетливо звучала песня. Низкие мужские голоса выводили грустную мелодию, сопровождая ее глухими выкриками.
Гасан медленно повернулся на звук песни. Шагах в сорока на маленьком бугорке сидели трое мужчин. Глаза их были плотно зажмурены, тела плавно раскачивались в такт песне.
Пели двое. А третий – старик с сивыми растрепанными волосами – время от времени ударял скрюченными пальцами по тетиве лука, вырывая из нее глухие стоны. Голова его была откинута назад, открывая морщинистую шею, в зубах торчала трубка, должно быть давно угасшая.
Шуленга лениво поднял лук. Трубка вылетела из зубов старика, как сухой сук отлетает от дерева, отшибленный умело брошенным камнем. Певцы вскочили, озираясь по сторонам. Старик стоял на коленях, слепо оглядываясь вокруг, шарил по земле трясущимися руками. Гасан смеялся.
– Трубка длинноухого сидела на пути стрелы Гасана! И теперь ушла на тот берег!
По побережью, как легкий низовик, прошелестел осуждающий ропот.
– Разве достоин тот, кто потерял уважение к старикам, ходить по земле? – раздался громкий голос Аюра.
Толпа сумрачно загудела.
– Хозяин-Гасан потерял уважение к человеку, который больше его видел солнце....
– Духи отнимут у него, что приносит ему радость.
– Горы не дадут приюта, кто забыл обычаи предков...
– В низовьях реки Энгдекит не найдется места для такого человека...
Гасан, нагнув голову, выжидал. Он не проронил ни одного слова. Медленным давящим взглядом обвел лица сородичей. И взбунтовавшийся поток, способный все смять, истолочь на своем пути, заколебался, покорно укладываясь в свои берега.
– Старая ворона всех больше видела солнце, однако она набивает свой желудок тем, что оставляет ей волк!..
– Волк зря щелкнул зубами, и теперь его ярость не находит места, – довольно громко заметил Аюр.
– Опасно злить его сердце, – удрученно ответил Тэндэ. – Он будет злиться на всех людей...
– Разве может волк злиться на медведя, отнявшего у него пищу? Урен стала женой сына Луксана потому, что так захотел русский начальник. Гасан не станет злиться на него.
– Русский начальник покинет сопки, а хозяин-Гасан останется здесь, – Тэндэ вытер потное лицо рукавом куртки.
Аюр не ответил. Слова Тэндэ заставили его задуматься. Однако его успокаивало одно: Гасан побоится мстить за обиду, нанесенную ему исправником.
– Он побоится русского начальника, – уверенно заключил он. Тэндэ с сомнением покачал головой.
Аюр готов был рассердиться на Тэндэ, но его взгляд приковало другое. Он снова увидел Перфила. Тот по-прежнему стоял за деревьями, не спуская глаз с пригорка, где сидели Урен и Дуванча. Лицо Перфила искажала злоба, когда с пригорка доносился тихий счастливый смех Урен. Он топтался, готовый сорваться, но каждый раз что-то удерживало его на месте. Наконец Перфил вышел из-за деревьев, крадучись приблизился к пригорку.
– Сын Гасана хочет равняться в силе с длинноухим! – вызывающе бросил он.
