Текст книги "Вурди"

Автор книги: Владимир Колосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Книга первая
ЕДИНСТВЕННАЯ

Часть первая
ХРОМОНОЖКА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

За ним кто-то гнался. Огромный, белый, студенистый. Растекшийся по перелескам и глазастым лужам. «Значит, недавно прошел дождь», – подумал Гвирнус. Но странное дело: он почему-то не помнил ни этого дождя, ни своей встречи с тем, что так упорно преследовало человека. Поначалу почти бесшумно – лишь легкий шорох травы да шелест листвы выдавали егоприсутствие. Потом все громче и громче: послышался хруст ломаемых веток, в небо взметнулись стайки потревоженных птиц, в каком-то десятке шагов от человека прямо через бурелом промчалась грузная самка ведмедя. Рычание перепуганного насмерть зверя заставило прибавить ходу. Он уже не бежал – он летел сквозь лес, задыхаясь, обливаясь липким потом, расцарапывая в кровь лицо и руки. Внезапно выскочивший из-под влажного дерна корень гиблого дерева пронзил ступню, Гвирнус захромал и без сил повалился на влажную траву.

Недавно прошел дождь, которого он хоть убей не мог вспомнить.

Почему?

Гвирнус жадно приник к теплой, попахивающей землей и брусникой луже, но, увидев свое отражение, отпрянул: яд гиблого дерева действовал быстро – себя он не узнал.

Рука сама собой зачерпнула воды.

«Вот так. Каждый сам по себе. Рука. Усмешка. Отражение. И еще то, что за спиной. И еще – лес. Деревья. Цветы. Беременная самка ведмедя. В это время они все беременные. Рыбы в небольших, разбросанных по лесу озерцах. Жирные крольчихи в глубоких норах. Женщины Поселка, которые наверняка уже растопили печи и возятся с многочисленными котелками и плошками…»

Ног он не чувствовал.

Была весна.

И было утро.

2

А утро в Поселке, по обыкновению, начиналось с того, что Хромоножка Бо просыпался от холода, сладко потягивался, зевал, а злые языки утверждали, что не столько зевал, сколько выблевывал остатки вчерашнего ужина с доброй порцией эля (о! этот эль! – злые языки и сами были очень даже не прочь… хлебнуть… да-с!), но сей факт мало кого интересовал, ибо главное все-таки заключалось в том, что пьяница повелитель Хромоножка Бо просыпался, и просыпался именно человеком. «Без какого-либо злого умысла, а так – чтоб подшутить над очередной хозяйкой своим неожиданным превращением из обыкновенного с виду горшка с кашей в глуповатого толстомордого верзилу с гнилыми зубами и премерзким запахом изо рта. Да-да, не злонамеренно, а всего-навсего с перепоя», – утверждали одни. «Вовсе нет, – возражали другие (а таких было в Поселке большинство), – как раз-таки пренепременно в самый ранний час, когда ни о чем не подозревающая хозяйка нежится под одеялом, а уж завидев этакого невесть откуда взявшегося верзилу с остатками каши на лоснящейся от пота физиономии, она, хозяйка, визжит, как зарезанная, и опять-таки пренепременно выскакивает полуголая, с болтающимися титьками из постели, а вот это-то пьянице повелителю и надо».

«Страсть как он любит их болтающиеся титьки», – ухмылялись сплетники.

Как бы там ни было, но утро в Поселке начиналось с бабьего визга.

На сей раз визжала толстуха Лита.

Что-что, а это она умела.

В хижине напротив проснулись.

– Началось! – проворчал, ворочаясь в теплой постели, Питер Бревно. Его взлохмаченная голова с трудом оторвалась от подушки. Сонное лицо недовольно сморщилось. Он громко шмыгнул носом.

– Сходил бы посмотрел, – сказала спросонья красавица Норка.

– Сама иди. Подружка как-никак.

– Вот еще! – фыркнула Норка. – А ну как это оно?

– Некому было бы так визжать, – буркнул Питер. – Спи. Рано еще.

– Пойду хоть в окошко гляну, а?

– Ага. – Питер сладко зевнул. – Хромоножка это. Днем разберусь.

– У Литы свой разборщик есть.

– Вешать их надо, дармоедов, – сонно сказал охотник.

– Кого? Повелителей, что ли?

Норка искоса посмотрела на мужа.

– Ага, – пробормотал Питер и улыбнулся. Во сне.

3

Проснувшись, она первым делом ощупала свой живот – большой, мягкий, разбухший, как гриб после хорошего ливня. «И то верно – гриб», – улыбнулась Ай-я. Хотела бы она знать какой. «Тук-тук», – отдалось в прижатой к животу теплой ладони. Ребенок уже вовсю сучил ножками – просился на волю. «Тук-тук», – билось едва ли не в такт движению маленьких ножек ее сердце.

– Милый, – прошептала Ай-я, – проснулся уже? В такую-то рань?

«Бум!» – ребенок будто услышал Ай-ю. Ладонь женщины едва не подпрыгнула на животе. Мальчик? Девочка? Больно шустрый. Наверное, мальчик. Да и Гвирнус хотел именно мальчика. Уже и лук ему смастерил. Вон висит на стене. Не так долго и ждать. Дней десять, говорила Гергамора. А уж старуха свое дело знает.

– Тес! – Ай-я нежно погладила ладонью живот. Гриб? «Дождевик! – подумала она. – Пфф! И нету». – Она вздрогнула, и неприятный холодок пробежал по спине. Ай-я вовсе не была уверена в том, что ее разбудил ворочавшийся в животе малыш.

Ее разбудило предчувствие…

4

Прошла целая вечность, прежде чем Гвирнусу удалось подняться. Нога болела. Он стиснул зубы: «Терпи», – и заковылял сквозь кустарник, спугнув семейство маленьких пушистых комков, мгновенно исчезнувших в серой дымке расползающегося по лесу тумана. Кролики Гвирнуса не интересовали – их хватало и в Поселке. Ему вообще было не до охоты; он мечтал лишь об одном – скорее выбраться из этого леса, доковылять до своей хижины, бухнуться в мягкую постель. Гвирнус представил, как будет суетиться вокруг раненого мужа Ай-я. А уж у нее-то всегда найдется по такому случаю и кружка хмельного эля, и добрая порция какой-нибудь премерзкой – охотник поморщился – лекарственной настойки. Тьфу! Он так явственно представил последнее, что во рту стало горько.

Да.

Она наклонится над ним, притворившимся спящим, ее теплые, влажные губы коснутся его губ, а он, вдруг неожиданно выпростав руки из-под одеяла, обнимет огромный, набитый кучей маленьких ребятишек живот и…

Гвирнус улыбнулся.

Он знал, что она ему на это скажет, смеясь и краснея, как девочка: мол, отстань, ведмедь этакий, нечего лапать, пока не твое, еще подавишь дитя, лучше бы пошел, дров что ли нарубил. Мне ведь нельзя; вон Гергамора говорит, еще дней десять и рожать пора…

«Мальчика!» – пренепременно вставил бы Гвирнус.

«Хватит мне и тебя, нелюдима, – смеясь ответила бы Ай-я, – я уж и платьице ей сшила».

«Врешь».

«А вот и не вру. Хочешь посмотреть?»

– Хочу! – громко, на весь лес, сказал Гвирнус.

– Хочу, – прошелестел тысячами тысяч листьев лес, коварно подсовывая под ноги хлипкие тельца стелющихся по земле карликовых берез.

– Помолчи уж, – зло прошипел охотник. – Не до тебя.

Он остановился, переводя дух. Прислушался. Шум погони стихал. Еще трещали вдалеке ломающиеся ветви, еще метались меж темных стволов встревоженные сойки, но теперь неведомый преследователь заметно сместился влево, в глубь леса, туда, куда бежала испуганная самка ведмедя.

– Повезло, – пробормотал Гвирнус, чувствуя себя немного виноватым: «Она все-таки беременная, эта самка, а я…»

Она прижалась к нему – живот к животу: ничего, пускай тоже почувствует, как дергается, как уже живет, почти само по себе, но еще в ней, маленькое суетливое тельце. Обняла мускулистые плечи мужа. Крепче. Еще крепче. Так спокойнее. Ему. Ей. Всем.

За окном быстро светало. Огромный дуб, запутавшийся в утренней дымке, задумчиво хлопал листвой. Дул легкий ветерок, но белые хлопья тумана упрямо цеплялись за могучие ветви. («Вот так и я цепляюсь за егоплечи», – подумала Ай-я). Из ветвей внезапно вылетела большая черная птица и камнем упала вниз, невесть как сквозь туман разглядев в траве свою жертву.

Во дворе жалобно поскуливал Снурк.

«Вот оно – предчувствие. И Снурк скулит, с чего бы это? Обычно ведь носится по Поселку как угорелый и не докричишься с утра».

Щетина мужа остро покалывала щеку. Слегка побаливала непомерно набухшая (скоро, очень скоро) грудь. Малыш в животе угомонился, и теперь Ай-я ощущала лишь толчки собственного сердца да легкое подрагивание – во сне – мускулистого тела Гвирнуса.

«Что ему снится?» – подумала она.

Ему снилось утро.

Теплое, влажное, с запахом прелой листвы и ароматами цветущих трав. Лес расступился – еще с десяток шагов, и Гвирнус вышел к окраине Поселка.

– Вот я и дома, – тихо, почти шепотом, сказал охотник.

Он усмехнулся. Сон (Гвирнус чувствовал, что это всего-навсего сон) мало чем отличался от яви. Все те же серые, испуганно жмущиеся один к другому дома («жалкое зрелище»), латаные-перелатаные соломенные крыши, вороны, сидящие на покосившихся заборах.

«Кар!» – нагло заявила одна из них.

– Кар! – передразнил Гвирнус.

Он наклонился, сорвал пучок травы, торопливо обтер грязные сапоги. Поглядел на ворону: достаточно? Ворона почему-то хитро подмигнула ему, громко щелкнула клювом.

– Кыш! – махнул рукой Гвирнус.

Ворона расправила крылья и перелетела на ближайшую крышу.

– Там и сиди, – проворчал Гвирнус.

Вид Поселка нагонял тоску.

Сломанные калитки, гнилые сараюхи, неухоженные огороды. Испитые лица рыболовов.

Там и сям черные пеньки.

Вон – от рябинки, что разрослась себе на беду: срубили по осени, когда померещилось непутевой Норке, будто потянулась к ней рябинка усыпанной гроздьями ягод веткой. Визжала тогда Норка чуть не на весь Поселок. Мол, и не рябинка это вовсе, а проклятое оноее со света сжить хочет. Питер Бревно – муженек – тут как тут. С топором.

А вон – целая рощица порублена. Стояла посередь Поселка, хоть глазу веселей, а то ведь, помимо нее, ни одного деревца вокруг. Так нет. Пустили слух, будто шебаршит там по ночам кто-то. Торчат теперь пеньки, что бельмо на глазу. Хоть бы выкорчевал кто.

Одни кусты в Поселке и остались.

Несколько сосенок.

Да дуб во дворе у Гвирнусов.

Издалека виден.

Красота!

– Эх! – крякнул охотник.

Что там деревья!

И люди-то как пеньки. Все боятся чего-то, некоторые уж и вовсе в лес носа не суют – целыми днями на реке пропадают.

«Рыболовы», – презрительно называли их охотники.

Да. Вид Поселка нагонял тоску.

Даже темные, засиженные мухами окна домов. Даже разговоры, даже произносимые людьми слова, которые теряли смысл раньше, чем срывались с языка. Даже эти жирные, наглые вороны – ишь как смотрят – даром что во сне.

– Ненавижу! – прошептал Гвирнус.

Этот мир был бы бесконечно пуст, если бы…

Если бы в нем не было Ай-и.

(Нет, не зря-таки его прозвали нелюдимом).

Это все страх. Страх ожидания, который хуже смерти.

«Но ведь и ты боишься. Даже во сне», – честно признался он себе.

Не оглядывайся на лес.

Он все-таки оглянулся – лес равнодушно шелестел тысячами тысяч листьев. Охотник зашагал по едва приметной тропинке к дому.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Дом Гвирнуса стоял на отшибе, возле сумрачного леса Подножия, над которым зловещей тенью нависал Зуб Мудрости – огромная, поросшая неприступными зарослями гигантского чертополоха скала. «Черной» еще называли ее жители Поселка, ибо почти всегда была она темна и только ранним утром в погожие дни свет с востока окрашивал ее в ядовито-коричневые тона.

Немногие рисковали селиться столь близко к лесу. Лишь самые заядлые охотники и дармоеды повелители жили здесь. Да и то потому, что их не очень-то жаловали в Поселке. Одних за несносный характер, других – за разводимую ими вследствие великой лени грязь.

– И уж коли онопридет (а онообязательно придет, тут и сомневаться нечего), пусть уж эти будут первыми, – поговаривали, теребя бороды, старики.

И были правы.

Оноприходило, и не раз, особенно по ночам, люди слышали крики о помощи, на которые отвечало разве что неистовое эхо. Но кто, кроме эха, решится подать свой голос в час охоты и примирения, когда одного шороха достаточно, чтобы сгинула добрая тысяча жизней?

А может, это были только сны?

2

Они искали подходящее дерево.

Хромоножка Бо равнодушно ковырял в носу. Его большие, мясистые губы непрестанно шевелились. Серые, глубоко запавшие глазки на плоском рябом лице то и дело косили в сторону Литы, но лишь изредка в них проскальзывало что-то похожее на укоризну: мол, ты же знаешь, не со зла я, просто пошутить хотел, а то, смотри, скукотища какая, только и знаете, что прошлогодние сплетни мусолить да от страха трястись – лес, лес, а что лес? Плевать я на него хотел!

Лита тоже осторожно, с опаской поглядывала на пьяницу повелителя: а ну как обратится во что-нибудь этакое, возись с ним потом. Горшок вонючий! Вон до сих пор остатки каши на подбородке, тьфу! И как это она с вечера не приметила, что горшочек-то ну прям совсем новехонький – первейший признак, что нечисто. Что повелителем попахивает.

«Сами же нами вовсю пользуетесь, – мысленно отвечал ей Хромоножка. – Сколько нас таких… горшков да плошек, – он усмехнулся, – по вашим полкам расставлено. Это небось дешевле будет, чем настоящие покупать».

Он вытащил из носа огромную козявку; не торопясь, обстоятельно вытер палец о штаны. Лита брезгливо отвернулась. Ее муж, коротышка Ганс, подтолкнул повелителя в спину: давай-ка поторапливайся, ты, горшок с кашей, не будешь по ночам чужих жен умыкать.

«Да разве ж я умыкал? – Бо легко читал его мысли. На то он и повелитель. – Это бродяги-отшельники, они, да, умыкают; не то чтобы очень часто – в последнее время их чего-то и вовсе не видать, но случается. Вон в прошлом году забрел один, так красавицу Норку только и видели. Охмурил и глазом не моргнул. Хорошо, Гвирнус в лесу на них наткнулся. Отбил Норку, а ему вместо благодарности чуть голову не оторвали, разве ж это по-людски?»

Ганс остановился. За ним остановились и другие.

– Здесь? – показал он на росшую во дворе горшечника Гея разлапистую сосенку.

– Хлипкая больно, – проворчал Питер Бревно, – разве ж этакого верзилу выдержит?

Он поправил сползший с плеча моток веревки.

– Пожалуй, – согласился Ганс, хмуро взглянув на толпившихся вокруг сельчан. «Ишь сколько собралось. Даже старуха Гергамора приковыляла. Им что – одно развлечение повелителя вешать, а мне?..» Ганс осторожно потрогал распухшее, изрядно покрасневшее ухо: «Погорячился малость. Надо же! От повелителя схлопотал, чтоб его!»

– Извини, – сказал без выражения Бо.

«Уж и подумать ничего нельзя», – вздохнул Ганс.

Рассвело. В тусклом небе Подножия закурчавились розовые, как щеки младенца, облака. Запели птицы. Закурились над хижинами дымки. Около покосившегося забора справлял свои собачьи дела ободранный пес Вирта. С год прожил у сапожника, пока тот не помер. И нет чтоб на охоте – прямо в собственной постели. То ли грибами отравился, то ли еще чем. Только по вою пса и поняли – неладно дело. Пришли, а в хижине вонища – не продохнуть. Ну и Вирт лежит. Оскалился. Лицо мухами облеплено, язык изо рта вывалился, весь синий. А на табуретке башмак совсем новехонький стоит. На левую ногу. Питеру же и делал. Наверное, все перед смертью любовался. Жалко, что на правую не успел. Башмак-то был ого-го-го!

«Жрать охота», – думал про себя Питер Бревно, поглядывая на собаку.

– Ссыт, – задумчиво сказал как раз в тот момент, когда пес наконец опустил ногу и деловито затрусил по улице. – Гляди-ка, а вот и Гей!

– Гей, он самый. – Из распахнутого окна высунулась лысая голова горшечника. – Чего это вы с утра пораньше надумали?

– Айда с нами, – махнула рукой красавица Норка.

– Гляди-ка вас сколько, – проворчал Гей, – веревка-то зачем? – Он взглянул на ковырявшего в носу Хромоножку. – А! Вот оно что. Только не на моем дереве, Норка. У меня и своих забот хватает.

Окошко захлопнулось.

Питер зло покосился на Норку. «Гей-то завтракает небось. А мне вот Норка так пожрать и не дала. Я на голодный желудок не то что повелителя, кого угодно повешу».

– Эй, так и будем весь день стоять? – хмуро спросила Лита.

Ее большое, пухлое тело распирало невзрачное платье. Обвисшие, дряблые груди вздрагивали при каждом слове.

– А титьки-то у тебя небось ого-го-го! – усмехнулся Питер, поглядывая на ее глупое, изрытое мелкими оспинками лицо. – Ладно, идем. – Он смачно сплюнул себе под ноги. – Куда это?

– Ну не в лес же! Туда. – Питер ткнул пальцем в сторону хижины Гвирнуса.

– К дубу?

Питер кивнул.

– Не даст он вам свой дуб поганить, – прошамкала где-то за спиной Гергамора.

– Как же! Спросили! – пробормотал Питер. – Его и самого того… давно пора.

В животе урчало.

3

Глаза Гвирнуса были закрыты, но дыхание сбилось. «Уже не спит», – поняла Ай-я. Она хорошо знала мужа и потому торопливо отстранилась от него. Пробуждался Гвирнус беспокойно; обыкновенно приходил в себя не сразу, а сначала садился на кровати, нервно тряс лохматой головой, все еще находясь во власти тягучих снов. Ай-я окликала его, и он, уронив пару-другую грязных, тяжелых, как камни, слов, вдруг возвращался к ней – родной, любящий, нежный. Ловил ее укоризненный взгляд.

– Что? Опять? – Он виновато улыбался.

Ай-я повернулась к мужу спиной, примостившись на самом краешке. Так спокойнее. А то ведь и рукой может ненароком махнуть. И ногой зацепить – всякое бывало (спросонья чего не сделаешь?), а маленького в животе жалко. «Ведмедь этакий», – подумала женщина.

– Проснулся?

– Угу.

– Он уже совсем большой, – зачем-то сказала Ай-я.

– Повернись, – сказал Гвирнус, и она послушно перевалилась на другой бок.

– Ну-ка! – Гвирнус откинул одеяло. («Закрой, холодно», – прошептала Ай-я). – Вижу, что не маленький. Ишь как разбух! – Гвирнус довольно прищелкнул языком: мол, хорошо сработано, а? – Дерется?

– Еще как! – Она улыбнулась.

– Охотник! – радостно сказал Гвирнус, касаясь теплой мозолистой ладонью ее живота. – Охотник, – повторил он. Ладонь его скользнула ниже. И это было приятно. Всегда.

Но не сейчас.

– Смотря до чего! – рассмеялась Ай-я.

И тут же нахмурилась – во дворе нервно закаркала ворона, зашелся заливистым лаем Снурк.

В дверь постучали.

– Нас нет дома, – прошептала Ай-я.

– Так они и поверили, – прошептал Гвирнус и – уже в полный голос – спросил:

– Кто?

– Я это, Илка. Откройте.

Они переглянулись: с чего бы это? (Жена горшечника, как и многие в Поселке, обходила дом Гвирнусов стороной).

– Скорее, – поторопили за дверью.

– А куда спешить? – недовольно проворчал Гвирнус, натягивая штаны. Ему решительно не нравились ни это утро, ни незваная гостья, ни собственное одеревеневшее от сна тело.

– Мне тоже одеваться? – спросила Ай-я. – Кроликов надо бы покормить.

– Спи, – сказал Гвирнус.

Но спать ей не пришлось.

4

– Входи.

– Я в общем-то не к тебе, – сказала Илка, едва переступив порог. – К ней, – кивнула она в сторону кровати. – Неужто спит?

– Сама видишь, – пожал плечами охотник, разглядывая гостью.

– Я сяду? – неожиданно робко спросила Илка. Ее губы дрогнули, а лицо вдруг как-то сразу сморщилось и постарело лет на десять. Казалось, она вот-вот заплачет.

«Только этого не хватало, – подумал Гвирнус, – и так-то не красавица, один нос чего стоит, вон в веснушках вся, морщины – ну вылитая Гергамора… А сейчас и вовсе… Старуха», – чуть было не сказал он вслух.

– Садись, – он подвинул табурет.

– Спасибо! – Илка села. Поправила упавшую на лоб седеющую прядь. Окинула взглядом хижину. Жалко улыбнулась: – Чистенько у вас. Ни пылинки. Вы ведь повелителей не держите? («Нет», – покачал головой охотник). И как это Ай-е удается? Я вот и повелителей держу – дармоеды несчастные («Знаю, как держишь, – усмехнулся про себя Гвирнус, – как платишь, так и работают»), – и сама весь день туда-сюда, а все равно грязь. Чтоб им пусто было, этим повелителям. Горшки хреновы. Всю работу у Гея отбили. Так, значит, спит? – Она вопросительно взглянула на укрывшуюся с головой Ай-ю.

– Спит. – Гвирнус все больше раздражался: «И куда клонишь знаю – про повелителей, про чистоту, – колдунья она, по-вашему. За то и обходите наш дом стороной». – Давай, Илка, зачем пришла? – резко спросил он.

– Не знаю. Боюсь я.

– А если боишься, чего явилась? – Ай-я резко села на кровати, прикрыв одеялом нагую грудь.

– Я… – испуганно сказала гостья, – я…

Она была не так уж безобидна, эта Ай-я. Да и красотой не блистала. Разве что белые, пышные, чуть с рыжинкой волосы да голубые, слегка раскосые глаза – вот и все. Мужчины Поселка падки на совсем иные прелести.

Гвирнус, известный нелюдим, долго обходил ее в своих скитаниях: немало женщин перебывало в его хижине. А она ждала. Еще с детских лет ждала именно его, Гвирнуса, чье имя наводило страх даже на самых искушенных по части драки бродяг. Ни один из них не смел задирать Гвирнуса. Ни одна из женщин Поселка не смела отказать ему, когда грубая мускулистая рука по-хозяйски касалась самых заветных мест.

Пришел день, и нелюдим обратил-таки на нее взгляд.

Ай-я хорошо помнила тот день.

Лил дождь. Дверь ее хижины распахнулась, и он вошел – мокрый, упрямый и – уже тогда – необыкновенно родной.

– Можно? – спросил Гвирнус, и в тот же самый миг Ай-я почувствовала, что он от нее не уйдет.

Никогда. Ибо она была…

Но тсс…

Тсс… Капля. Капелюшечка… Спи, деточка, спи. Это не страшно. Я научу. Никто и не узнает. Вурденыш мой… Глупенький. Могло быть и хуже… Если б на улице. Да при всех. А они с колышком. С осиновым… Ох, что я такое говорю? Спи, деточка, спи. А коли про вурди кто плохое скажет, так ты поддакивай – так-то оно вернее будет. Пускай языки чешут. А ты посмеивайся да посередь их и живи. Мужа себе найди хорошего, доброго. Только смотри, чтоб береженый был. А коли царапинка какая – тут же прочь беги. И у мужа, и у кого еще. Нельзя тебе. Кровь то человеческую учуять… Кроликов на такой случай под рукой надобно иметь… Спи… И про баловство забудь. Вурди то, он много чего умеет. Да только расплата потом одна…

– Илка?!

– Что это с ней? – тихо спросил Гвирнус.

– Помолчи! – Ай-я щелкнула пальцами перед глазами застывшей женщины. Илка покачнулась, нелюдим поспешил поддержать ее.

– Сейчас пройдет, – виновато сказала Ай-я, – со страху это. Небось наговорили всякого. – Она грустно улыбнулась. Глянула на мужа: – Ты ведь не веришь, что я колдунья, да?

– Ты – моя жена, – сказал охотник.

– Я – твоя жена, – эхом откликнулась Ай-я.

– Мало ли что наплетут. – Он все еще поддерживал сидевшую на табурете Илку.

Голова женщины безжизненно свешивалась набок. Глаза были закрыты.

– Положи ее на кровать. Это обморок. Такое бывает. Ничего страшного.

Гвирнус кивнул, улыбнулся и нежно погладил Ай-ю по огромному животу.

– А вот это и в самом деле смахивает на…

5

– Красивый… – задумчиво сказала Норка.

– Да ему тыща лет, не меньше. Он еще небось вурди помнит, – проворчал Питер («Типун мне на язык»), – недаром нелюдим в него так вцепился. Мы еще прошлым летом предлагали срубить. Так он ни в какую. Что Ай-я, что этот… Два сапога пара. Идите-ка, говорит, со своим лесом куда подальше. Мол, лес – это лес, а дуб, значит, и не лес вовсе.

– Разворчался, – подошла к Питеру Гергамора. – Вон у Гея сосенка во дворе растет, да и у тебя пара яблонь. Руби их сколько хочешь.

– Э… – протянул Питер, – дерево дереву рознь. Наши маленькие еще. Силу не набрали. От них большой беды не будет. А этот…

– Гвирнус, что ли?

– Дуб, дура! Кто знает, чего от него ждать? Может, он почище любого леса будет. Вспомни, как Торка скрутило. Был человек и – нету.

– Так онож из лесу пришло. Дуб-то здесь при чем?

– А может, лазутчик он. Стоит высматривает, кого бы еще к рукам прибрать.

– Тьфу на тебя! – сказала в сердцах Гергамора. – Совсем от страха спятили.

«И то верно, – подумал Хромоножка, – глупости одни».

– А так красивый, – согласился с Норкой Питер и распахнул ногой хлипкую калитку, ведущую во двор Гвирнусов. Крикнул, не обращая внимания на зашедшегося лаем Снурка: – Эй! Гвирнус, просыпайся! Дело есть!