Текст книги "Твари в пути (СИ)"

Автор книги: Владимир Торин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

Летающий ковер приземлился на плоской крыше одной из башен дворца, причем ему удалось это проделать незаметно – постарался Ражадрим Синх. Трое людей и один гном, не теряя времени, спустились на раскаленную каменную кладку верхней площадки. Буквально в паре шагов, под растянутым на столбах красным навесом, на кошмах сидели воины, опустив загорелые кисти рук в башенный арык, узкую водную канавку, протекающую по всем дозорным путям. Джинн принялся расхаживать рядом, демонстративно вышагивая перед лениво играющими в «обезьян» стражниками, заглядывая в их крошечных пальчиковых обезьян и пытаясь понять, кто ведет в счете. Воины в упор не замечали ни его, ни прочих незваных гостей.

– Когда муравей заполз в ухо эмиру Келери, – начал разглагольствовать джинн, – он не слышал даже собственного крика, и так маленькое насекомое разрушило огромную страну, на восстановление которой потребовались десятилетия, – волшебный дух уже привык к роли руководителя всей авантюры, и, похоже, ему это нравилось, – так и мы заползем в самое нутро к магу Салему и посмотрим, как рушатся его минареты. Он еще пожалеет о том, что посмел недооценивать такого великолепного джинна, как Ражадрим Синх-Аль-Ма…

Поняв вдруг, что говорит лишнее, волшебный дух мгновенно замолк и раздраженно потупился. Он проговорился, и общий смысл его признания понять не составляло труда. Лишь Хвали едва слышно уточнил суть у Аэрхи.

Бергар шепотом ответил:

– Обезьяний Шейх посчитал Ражада настолько бессмысленным джинном (он не подходил даже для его магических экспериментов), что отправил его как простого каторжника в шахты – неслыханное оскорбление для моего друга, а еще…  – Взгляд Рожденного в Полдень наткнулся на два полыхающих глаза и курносый нос, упирающиеся почти что в самое его лицо. Черты джинна исказились от злости, из-под его плотно сжатых губ поползли тонкие струйки пара.

– Договаривай, черная обезьяна, что же ты…  – процедил Ражадрим Синх.

– Гхм, – кашлянул Ильдиар, перенимая на себя внимание обидчивого и крайне ранимого джинна. – Почтенный Ражад, если не ошибаюсь, у тебя был план. Муравьи и минареты…

– План, да. – Сколь обидчив был джинн, в равной степени он был и отходчив. – И хоть маг Салем, да подавится он своими ящерицами, и могучий чародей, укравший свое чародейство у еще более могучего чародея, но он все же не сможет быстро понять, куда конкретно ему стòит направить удар своих магических сил, если весь его халат облепят слепни…

– Без сравнений, – рявкнул Аэрха, улыбаясь. Улыбка вообще не сходила с лица великана-бергара – казалось, что и родился на свет он, не плача, как прочие люди, а насмехаясь над ним, этим самым светом.

– Вы, о почтеннейшие, вчетвером спускаетесь внутрь дворца, – оскорбленный запретом на велеречивость, промямлил джинн, – находите там стражу и устраиваете бедлам. Лучше разделиться – так будет больше шума. В общем, делайте все, о просторечивейшие из нелюбителей высокого слога, что сочтете нужным, лишь бы гремело громче, чтобы…

– Чтобы вам было легче освободить из гарема визиря нашу спутницу, – подхватил Джан, усмехаясь.

– Чтобы мне было легче ос… Что? – спохватился джинн. – Нет, для великолепных джиннов нет преград! Особенно на пути в залы гаремов.

– Там, должно быть, полно стражи, – нас просто перебьют, – возразил гном, – глупый план.

– Вовсе и не много, – поджав губы, ответил Ражадрим Синх, но на лице его была написана другая фраза: «Никакого почтения!». – Беспорядки в шахтах потребовали вмешательства гвардии мага Салема и, по моим сведениям, все возможные силы уже отправлены туда. В шахтах сейчас подлинная буря: наибелокожейший из всех мелолицых хорошо постарался!

– Да, но стража визиря сразу вернется, как только они узнают про нападение на дворец, – заметил паладин.

– Совершенно верно, о светоч, но если мы будем действовать быстро, то все прекрасно успеем.

– То есть мы начинаем свалку, – подвел итог Аэрха, – а ты, Ражад, воспользовавшись неразберихой, проникаешь в гарем и освобождаешь пленницу. Сажаешь ее на ковер, запускаешь вместе с ковром из дверей гарема, затем проникаешь в подземелье, там освобождаешь друга наших новых друзей и вместе с ним поднимаешься сюда, прихватив по пути и нас. И к этому времени ковер уже будет ждать нас на крыше.

– Звучит гладко, – недоверчиво проговорил Джан.

– Как шелк на чадре девы Ситры, когда касаешься его пальцами, – мечтательно закатил глаза Хвали.

– То есть так же недостижимо, – пробормотал Ильдиар.

В душе его поселилось странное чувство. Это была смесь легкого недоумения и разочарования: не так, он полагал, претворяются в жизнь желания, загаданные джиннам…

* * *

… Решетка холодила спину. Она была настолько ледяной, что ее металл ощущался даже через халат. В шаге впереди образовывался провал, без дна и света, разливающий кругом иссиня-черную мглу. Где-то вдалеке, в двух сотнях футов, виднелся крошечный одинокий фонарь – маяк противоположного берега, куда перебраться было просто невозможно.

– Неужели все так просто? – тем не менее, пробормотал Сахид Альири.

И пусть для любого другого эта бездна показалась бы совершенно непреодолимой преградой, подобное зодчество было ему знакомо и с похожими путями он уже прежде сталкивался.

– Вирмова дюжина шагов вдоль стены… Шаг вперед…

Под растрепанной и потертой туфлей, словно выросший из бездны, оказался твердый участок пола – фут на фут, как раз, чтобы встать, соединив ноги вместе.

– Теперь повернуться влево, переступить пространство в один шаг… пройти восемь шагов… Да! Теперь вперед восемь шагов… Теперь вле… Нет! Вправо! – Нога ушла в пустоту. Сахид Альири покачнулся на узкой ступени, но сумел сбалансировать и успел шагнуть в другую сторону.

Несколько лет назад, тогда еще будучи под покровительством Али-Ан-Хасана, он и еще несколько ловцов удачи охотились за сокровищами безумного чародея Каллина Мереди. И у того в башне была выстроена подобная бездна. Али, наставляя их, дал четкие указания, как преодолевать Провалы Незримых Ступеней, объяснив, что они всегда строятся по одному общему принципу, отличаясь лишь в размерах. И вот сейчас, пробираясь через обтекающую его по пояс туманную чернь, Сахид Альири вдруг подумал, а не было ли то, давнее, приключение его подготовкой к проникновению во дворец великого визиря, которого его первый враг и соперник во влиянии на султана, визирь Мечей, Али-Ан-Хасан, ненавидит. Сперва Али велит похитить камни, которые Алон-Ан-Салем лично упрятал почти на самое дно султанской сокровищницы, а теперь оказывается, что его протеже прекрасно осведомлен, как бежать из темницы великого визиря. Уж не личного ли цепного пса пестовал Али в лице Сахида Альири, чтобы однажды спустить его на хозяина Алого дворца?… Неважно! Сейчас он это делает не для Али, а для себя. Судьба преподнесла ему неожиданный подарок, и он не намерен разбазаривать его попусту. Теперь Алон-Ан-Салему нипочем не уйти от справедливой расплаты, и он об этом позаботится. Давно, очень давно он взял себе прозвище Кариф, когда в один черный год лишился и отца, и матери. За смерть отца, придет время, ответит предатель Али – Кариф слишком долго искал истину, сомневался и проверял, пока не уверился окончательно. А вот в мучениях матери, некогда первой красавицы Ан-Хара, бесследно сгинувшей в гареме могущественного великого визиря, он всегда знал, кого винить.

Предаваясь мыслям о скорой мести, тщательно высчитывая шаги и выверяя направления, Сахид Альири и не заметил, как оказался на площадке под фонарем…

Бездна была пройдена, и единственный путь вел вглубь нижних покоев дворца, который все больше напоминал Сахиду запутанную нору гигантских песчаных многоножек с переплетением ходов и ответвлений: коридоры, пролеты, лестницы, опять коридоры…

В какой-то момент он выбрался на балкон, открывающий вид на очередную пропасть. По дальней стене провала, выложенной из желтого ракушечника с красными разводами, прямо по отвесной кладке ползали какие-то твари. От них исходил слитный урчащий говор, словно сотни стариков одновременно принялись монотонно жаловаться на султанские налоги. Приглядевшись, Сахид Альири различил, что у каждой из этих тварей по шесть лап, комканая, свалявшаяся шерсть и хвосты, которые они использовали, как дополнительную конечность для цепляния. А еще у них были обезьяньи морды. Паучьи обезьяны… Вживую асар никогда этих чудовищ прежде не видел, лишь слышал от старых ловцов удачи страшные истории о встречах с ними, в которых погибали и были съедены их компаньоны, а им самим лишь чудом удавалось унести ноги. Здесь же паучьих обезьян были сотни. Для чего они великому визирю? Неужели он просто приходит сюда порой полюбоваться на свой питомник? Или он собирает армию из тварей? И куда в таком случае он ее направит, если догадка верна?…

Пройденным помещениям и лестницам уже не было числа, как и с легкостью обведенным вокруг пальца стражникам, но что-то здесь было не так. Постепенно Сахида Альири охватывало странное чувство: как будто его ведут именно этой дорогой, не давая шагнуть ни вправо, ни влево от намеченного пути. Повинуясь внезапному порыву, в какой-то момент ловец удачи рванулся в правое ответвление коридора, хотя до этого намеревался пройти через левое, но тут же уперся в закрытую дверь. После нескольких неудачных попыток вышибить двери плечом Сахид Альири прислонился к стене, тяжело дыша. Сердце билось так сильно, что готово было выпрыгнуть из груди. Что делать? Может, попытаться вернуться назад?

Беглый узник заглянул за угол. По тому коридору, откуда он только что пришел, в его сторону двигались двое Необоримых. Выходит, все же у него лишь один путь – налево, к винтовой лестнице, уходящей вниз. Что поджидает его там?

«Алон-Ан-Салем, негодяй, почему тебе было просто не убить меня? – в отчаянии подумал Сахид Альири. – Зачем нужны эти игры?»

Бросив последний взгляд на надежно запертую дверь, ловец удачи выскользнул в коридор и медленно двинулся в ту самую сторону, куда совсем не хотелось идти… Удача от него ускользала, словно золотые динары, просыпаемые в песок из дырявого кармана…

* * *

… Бел-Гамидин был несчастен. Даже падающие в дальние пески звезды были не так несчастны, как Бел-Гамидин. Его окружала невероятная роскошь, но он ее не замечал. Он был унижен, подавлен, и в его голове, будто незваный гость, выселивший самого хозяина, поселилась жуткая мигрень. Высокие своды потолков в любой момент будто грозили обрушиться, резные деревянные панели, казалось, сочились болью и отчаянием. А длинный ворс ковров под ногами превращался в его воображении в иглы, которые кололи его широкие босые, очень напоминающие руки, ступни. Фигуры в богатых халатах и шелковых тюрбанах сидели в разных частях Зала Отдохновений на пирамидах из подушек – их присутствие угнетало еще больше.

Бел-Гамидина не радовали, но наоборот, злили густые сиреневые и сапфировые, темно-зеленые и цвета апельсиновой корки облака дыма, которые клубились в воздухе Зала Отдохновений. Его раздражали эти сложнейшие сооружения стеклянных сосудов, состоящие из колб, чашек и блюдец, достигающие высотой нескольких футов. Из них торчали переплетенные, ползущие по дорогим коврам, диванам, подушкам и пуховым валикам трубки. Волшебное варево в недрах кальянов бурлило, но оно распространяло вокруг себя не тепло, а холод; широко разъехавшиеся в улыбках губы отсеивали не веселость шуток, а злобу насмешек. Эти губы, над которыми нависали усы, а из-под которых, в свою очередь, стекали водопады бород, злословили на него, Бел-Гамидина. Их яд был так горек и обиден, что несчастный не замечал ни серебряных подносов, на которых возвышались горы фруктов и пирамиды сладостей, ни длинноносых кумганов, наполненных вином и чаем, ни величайшей драгоценности из всего, что можно поглотить в пустыне, – фруктового льда в чародейских несогревающихся чашах.

– Вы поглядите на его сутулую спину! Даже верблюды, эти великолепные животные, могли бы позавидовать спине нашего наимудрейшего и наикрасивейшего родственника! – голосом, полным рахат-лукума, облобызал слух всех присутствующих в Зале Отдохновений средних лет мужчина с треугольной белой бородой – лунный перелив расчесанных прядей выдавал в нем чистокровного асара. На его голове красовался алый тюрбан с золотой каймой.

Со всех концов комнаты раздался дружный смех.

Спина Бел-Гамидина согнулась еще сильнее. Ее не смогли бы распрямить даже мягчайшие диваны, в которых можно было утонуть, как в бассейне.

– Вы только поглядите на его мохнатую шкуру! На ее цвет! – поддержал игру другой родственник Бел-Гамидина, худосочный асар с раздвоенной бородой и в высоком, узком темно-синем тюрбане. – Я бы отдал все сокровища моего рода, только бы повесить на стену такую шкуру, как у нашего немерзнущего родственника!

Из уст окружающих сорвались очередные клубы разноцветного дыма и разноголосый смех.

Бел-Гамидина жгло изнутри. Ему казалось, что по нему топчутся… Что ж, в каком-то смысле так оно и было. Под его шкурой, полностью покрытой густой шерстью цвета пальмового листа, пылала ярость, и даже небольшие фонтаны, установленные по углам зала Отдохновений, чтобы охладить его, не смогли бы пригасить ее.

Его болящее во всех суставах уродливое тело, которое ему дали взамен настоящего, того, в котором он появился на свет из чрева матери, он ненавидел всей душой, он был мерзок сам себе до крайности. Бел-Гамидин сидел, сильно вытянув шею и смотря прямо перед собой, чтобы даже краем глаза не поймать взглядом собственные плечи, руки, ноги или брюхо. Его новая шея не была предназначена, чтобы ее вытягивать, – она была короткой и широкой, но он все равно ее тянул и тянул, как кувшин из колодца. Его приводил в ярость сам вид его родственников, поэтому он сидел к ним спиной, глядя сквозь тонкие просветы в резной решетке окна на внутренний двор Алого дворца. Бел-Гамидин пытался вдохнуть аромат розовой воды в фонтане, свежесть ветерка, шевелящего листья лимонных деревьев, пытался уловить тоненькие голоски заводных игрушек, которые где-то там, в мягкой тени сада, звеня суставами, выплясывают для Аль-Энеги, любимой племянницы Алон-Ан-Салема. Бел-Гамидин хотел туда, и его новое тело было с ним согласно в этом порыве, его тянуло в этот сад, будто арканами ловцов удачи. Его новое тело более подходило для деревьев и ветвей, для крон и листьев, чем для душных, задымленных каменных комнат. А еще этого невыносимого общества. Но ему нельзя было покидать родственников во время послеполуденного отдыха – это был один из законов Алого дворца.

Бел-Гамидин был обезьяной. Зеленой обезьяной. Это было наказание, которому подверг его Алон-Ан-Салем, дальний и ненавистный родственник, под чьим кровом он жил. Великий визирь Ан-Хара и прочие члены его семьи считали и говорили, что Бел-Гамидин еще легко отделался, и ему дòлжно каждое мгновение своего жалкого существования восхвалять бесценную щедрость и снисходительность его добрейшего мудрейшества, поскольку за подобный дерзкий, предательский и ужасный проступок мучительная смерть в яме со скорпионами была целиком и полностью заслуженной. Но великий Алон-Ан-Салем не отнимает жизнь у родственников, он не проливает в пески их кровь, даже если в ней общего с его кровью одна капля. Проступок же Бел-Гамидина заключался в том, что он полюбил прекрасную племянницу хозяина Алого дворца, кареокую Аль-Энеги. Именно поэтому теперь он должен день ото дня выслушивать насмешки и терпеть побои от каждого, даже самого жалкого из своих родственников.

Вот и в тот день, о котором идет речь, Бел-Гамидин терпел унижения и задыхался от кальянного дыма, когда вдруг из коридора раздался какой-то шум, из-за чего даже муж его сестры, черед которого был придумывать шутку, запнулся на полуслове.

В следующее мгновение в зал Отдохновений с криками и ужасающим ревом стремительно ворвались два человека. Один из которых был белокожим, а другой…

Родственники великого визиря Ан-Хара в первую секунду застыли от неожиданности и ужаса на своих пирамидках из подушек с кальянными трубками в зубах, но белокожий чужак с ходу рубанул мечом по столу, расколов сделанные из воска и покрытые эмалями фигурки свечных шахмат, а чернокожий великан раскрутил в воздухе над головой огромный ятаган, дополнив свое действие зловещим хохотом. Этого оказалось достаточно, чтобы все присутствующие бросились кто куда, главное, чтобы подальше от этих двух безумцев, с криком: «Бергары!!!».

– Трусы! – прогремел Аэрха, глядя вслед теряющим курносые туфли на бегу вельможам. – Недостойные быть мужчинами!

– Может быть, это евнухи? – улыбнулся Ильдиар де Нот, оглядывая зал Отдохновений.

– Верно! Целый дворец евнухов! – захохотал Аэрха, опуская голову в каменную чашу углового фонтанчика и тем самым освежаясь; смех под водой превратился в бульканье. – И главный евнух – Обезьяний Шейх! Если их султан узнает…

– Уж мы позаботимся, чтобы узнал, – пообещал Ильдиар, разглядывая учиненный их появлением погром: убегая, вельможи опрокинули несколько столов и раскидали бесчисленное количество блюд. – Не желаешь ли подкрепиться, благородный Аэрха?

– Великая глупость – не съесть плод, сорванный с ветки! – Великан подхватил с низкого резного столика огромное блюдо, заставленное зефиром, и просто наклонил его в широко раскрытый рот. Не менее двух дюжин перламутровых пирожных исчезло в нем без остатка.

Ильдиар де Нот не отставал – взял в руки виноградную гроздь размером с добрую телячью ногу и начал жадно обрывать зубами ягоды, заедая их рахат-лукумом.

– Эхо от наших голосов уже вырвало из барханов корни этого дома? – с набитым ртом поинтересовался Аэрха.

Ильдиар не ответил – он даже престал жевать, вдруг поняв, что в зале они с бергаром не одни.

– Что это такое? – Ронстрадский паладин не мигая глядел в два звериных глаза на уродливой морде зеленой обезьяны, с любопытством их разглядывающей. Странно внимающее каждому слову существо сидело у окна на выстеленном ковром подоконнике.

– Всего лишь зеленая обезьяна, – пояснил Аэрха. – Как говорит пустынная поговорка: «Если обезьяна не укусила тебя, не обращай на нее внимания»… Любимец Обезьяньего Шейха, наверное.

На эти слова зверь искривил выступающие вперед губы, обнажились желтоватые клыки и зубы. Кажется, обезьяна усмехнулась. «Любимец…».

– Скажи мне, Аэрха, – проговорил паладин, пытаясь уловить, понимает ли его слова зеленая обезьяна, но, должно быть, ее больше ничего не интересовало, кроме собственных обезьяньих мыслей, – почему ты помогаешь мне? Почему отправился, рискуя жизнью и вновь обретенной свободой, в Алый дворец вместо того, чтобы исчезнуть в песках?

– Каждый, кто когда-либо встречал Обезьяньего Шейха, – начал бергар, развалившись среди шитых подушек, – хранит в сердце для него слова, которые должны быть непременно вложены в его уши. Рожденный в Полдень ничего не боится. Он не боится неволи, но более того он не боится свободы, которая во стократ ужаснее, так как рисует в наших глазах миражи противоречивого будущего. Аэрха не боится смерти, не боится жизни – он был рожден в полдень, а скорпионий час – самое жестокое время в пустыне. Слова, которые Аэрха хранит в сердце для Обезьяньего Шейха, заслуживают того, чтобы он их услышал. Ведь он говорит вещи, которых нет. И мой брат может быть жив. А еще…  – бергар усмехнулся, – тот, кого вы называете сильномогучим духом, попал к тебе в услужение, маленький белый человек, а он – мой единственный друг уже многие годы. Наши с ним пути связаны нитями фаланг.

Ильдиар кивнул, понимая, что по сути Аэрха ничего так и не сказал. Можно ли доверять тому, кого встретил на земле негодяев всего лишь несколько часов назад? Правда ли то, что общая напасть сплачивает? Или незнакомец втирается в доверие и когда-нибудь предаст? Не слишком ли он неестественно прямолинеен и притворяется, а потом, при удобном случае, вонзит нож в спину? Возможно ли это вообще, если речь идет об Аэрхе Рожденном в Полдень? Бергар… Варвар из рода тех, кто, как говорил Сахид Альири, не имеет даже своего языка. Мог ли Кариф ошибаться? Мог ли не знать, что бергары, эти черные как антрацит люди пустыни, не только прекрасно умеют говорить, но еще и мудры, ведь речи Аэрхи не позволяют сомневаться в его мудрости? Загадка, ответ на которую может стòить жизни.

Всеми этими сомнениями Ильдиар преисполнился, в основном, из-за весьма странно ведущего себя джинна, а так как бергар, как он сам сказал, был неразрывно с ним связан, то часть сомнений перешла и на него. Прежде, чем разделиться, мнительный гном не упустил случая втайне предупредить северного графа, чтобы был начеку с Аэрхой, как минимум до того, как они все соберутся вместе снова, ведь: «Пустыня – та еще тварь, и наивных она пережевывает первыми».

– Куда дальше ведет нас песчаный путь? – спросил тем временем бергар.

«Осторожнее, Ильдиар. Ты даже Джану и Хвали не рассказал подробностей, а уж они-то уже доказали, что на них можно положиться… Помни об этом… Осторожнее…».

– Сперва нам нужно отыскать потаенную вещь нашего синекожего друга, которую похитил у него Алон-Ан-Салем, а еще…  – он запнулся, – у великого визиря есть кое-что, нужное мне.

– Что ж, если знаешь, чего хочешь, то ты, можно сказать, прошел уже половину пути, – глухо проговорил Аэрха, – и, обладая этим знанием, добыть нужное становится несоизмеримо проще, даже если это самое нужное надежно заперто…

Зеленая обезьяна вздрогнула…

* * *

… Один из бесконечных коридоров Алого дворца обрывался балконом, закутанным в голубоватый туман. Еще издали ловец удачи смог разглядеть колонны ажурных парапетов, поддерживающие своды, и величавую каменную скамью, на которой сидел человек в зеленой чалме и в бархатном изумрудном халате, перехваченном золоченым шитым поясом.

Из оконных проемов в коридор лился бледный свет, походящий на висящую в воздухе серебряную пыль. Сахид Альири предположил, что где-то внизу в колодце за балконом для какого-то из своих злокозненных ритуалов Алон-Ан-Салем кипятит в огромных котлах воду, отчего в воздух и поднимаются тучи горячего пара, и повернулся было, чтобы уйти из коридора и поискать другой путь прежде, чем человек в зеленой чалме его увидит, но не успел.

– Не бойся, ловец удачи, – раздался со скамьи голос, походящий на хруст глиняных черепков, когда по ним ступает нога в тяжелом сапоге. – Ты можешь подойти ближе. Не все в этом дворце желают тебе смерти.

Сахид Альири замер в нерешительности. Нужно было бежать, бежать, не оглядываясь, но что-то не давало ему и шагу ступить. Жутковатый надломанный голос, казалось, набросил на него петлю. Вместо того, чтобы ретироваться обратно в черноту переходов, облитую багровым светом факелов, асар спросил:

– Откуда ты знаешь, кто я?

– У меня превосходный слух. Удары сердца – волнение, страх и напряжение; дыхание – долгий бег; кипящий в бурлении желудок – голод. А еще шаги… Стража сюда никогда не заходит – переступание этого порога грозит смертью. Сиятельные родственники хозяина этого дома тоже сюда не спускаются. Ты мог быть лишь тем, о ком говорил отец. Пленным ловцом удачи, выуженным из песка. Отец рассказал мне о тебе, Сахид-Альири-Рашид-Махар-Имрис-Эреди-Гаве-Джен… Прозванный Карифом, самопровозглашенный мститель, не-ашин.

– Отец? – только и спросил Сахид Альири. Незнакомец знал имена его рода до седьмого колена, но больше его испугало «не-ашин». Откуда он знает?

– Тот, кого ты зовешь Алон-Ан-Салемом, великий мистик Пустыни.

Сахид Альири опешил. Он не знал, что у великого визиря есть дети.

– Ответь мне: что самое печальное в жизни человека, ловец удачи? – спросил сын визиря; асар промолчал, и голос ломающихся глиняных черепков продолжил: – Самое печальное – то, что половина жизни тратится на повторение. То есть истинно, по-настоящему, человек живет не более чем половину жизни. Но я-то уже свое почти отжил, поэтому повторю еще раз: «Не бойся, ловец удачи. Ты можешь подойти ближе. Не все в этом дворце желают тебе смерти».

– Чего же желаешь мне ты?

– Всего лишь того, что один честный пустынник другому при встрече на караванной тропе: желаю здравствовать, когда есть тени от пальмовых листьев и когда их нет, да свершатся все твои начинания, думы обратятся в деяния, а деяния – в блага, и пусть берегут тебя небо, пески и ветра. Я не знаю тебя, ловец удачи, а как я могу желать смерти человеку, которого не знаю и который мне ничего дурного не причинил. Но и как я могу вообще желать смерти другому, если я не давал ему жизни, тогда как моя собственная жизнь была мне дарована?

– Твои слова воистину мудры.

Сахид Альири даже не предположил, что, возможно, все это уловка, чтобы поймать его, что человек в зеленой чалме, так и не повернувший головы, – на самом деле один из прихвостней визиря, и что, прикрываясь добродетельностью, он просто выжидает, чтобы подманить его, Карифа, поближе, как нередко в прошлом делал и он сам. Нет, он так не думал. Что-то говорило ловцу удачи, что ему не стòит опасаться этого человека.

Асар просто направился к балкону, но, не преодолев и пяти футов, отпрянул назад.

– Это не пар…  – прошептал он, глядя на льющийся через парапет серебристый туман.

– Нет, это пар, – ответил сын визиря. – Но не тот, который ты предполагал увидеть, ловец удачи.

Сахид Альири, переборов себя, вновь шагнул к балкону. И тут он заметил, что пар начал срываться с его губ при дыхании, а кожа покрылась мурашками. Ему вдруг стало невероятно холодно. И как такое возможно? Он ведь в Пустыне!

– Что это? – спросил он, подходя ближе. Асар вжал локти в бока и начал дуть на ладони, пытаясь их согреть, – его будто вырвали с палящего солнца и окунули на дно залива Лут-Кенени, что у берегов Эгины.

– Величайшее сокровище, – негромко сказал голос глиняных черепков. – От которого кровь стынет в жилах, от которого сердце замедляет свой бег, от которого слезы превращаются в…

– Лед.

Сахид Альири подошел ближе и обошел скамью. Человек в зеленой чалме не обернулся на гостя – он не пошевелил ни одним мускулом.

Взглянув на его лицо, ловец удачи отшатнулся и уперся спиной в ледяной парапет. Будто и не почувствовав холод, он положил ладони на ограждение.

Лицо сына визиря напоминало маску. И дело здесь было отнюдь не в невозмутимости. Лицо этого человека было сплошь покрыто изломанными трещинами, на некогда прямом носу виднелся осыпающийся скол, губы походили на клыки – все, что от них осталось, – это лишь обломки, истончающиеся с каждой секундой или новым словом. В глазах и на коже отсутствовал даже намек на влагу. Эти глаза человека в зеленой чалме будто сошли со старинных панно – наполовину стертые векàми и пылью, они незряче глядели прямо перед собой. На руках сына визиря отсутствовали некоторые пальцы, и при этом у скамьи была рассыпана глиняная крошка, проглядывающая в кучках более мелкого песка.

– Кто ты? – выдавил Сахид Альири. – Или, вернее, что ты такое?

– Человек, – зашевелил губами сын визиря. С каждым словом его губы трескались сильнее и с них опадали осколки сухой глины.

– Что с тобой сделали? Это все визирь, я прав?

– Не старайся долить больше воды в кувшин гнева из пересохшего источника. Никто не виноват. Не всегда кто-то виноват. Я всего лишь умираю. Разве, когда асар стареет, у него не выпадают волосы, зубы? Кожа не дряхлеет? Воспоминания не утрачиваются?

– Да, но… ты – не асар.

– Чревом моей матери был атанор, дышащий багрянцем горн. Я – дитя Великого Делания.

– Алхимия…  – прошептал Сахид Альири. – Ты вышел из алхимического горна… голем.

– Дитя нумерологии, алхимии и астрологии.

– Он тебя создал… Вот почему ты называешь его отцом…

– Я был инструментом, как клещи или перегонный куб, будто игла или нить. Но я стал бòльшим, чем сам полагал. Мне открылся мир, прекрасный своими нескончаемыми кладовыми непознанного, и я стал его изучать, чувствовать. Когда я смог не только мыслить, но и осознавать, отец обратил на меня свой взор. И это был не взор кузнеца на его молот, а взгляд скульптора на его статую. Творение…

– Ты стареешь…  – Сахид Альири глядел на глубокие борозды на скулах голема, на застывшие, неморгающие веки, на его истончающиеся пальцы. – Отчего?

– Ответ так же очевиден, как и причина высыхания источников, увядание плодов, дряхление солнца.

– Это время, – сказал асар. – Но сколько же тебе лет?

– Одиннадцать тысяч и восемьсот восемьдесят оборотов солнца, или тридцать три года.

– Тридцать три года…  – вздохнул Сахид Альири. – Незавидная участь. Но почему ты здесь?

– Я будто горшок с цветком. С увядающей гюль…  – Довольно крупный кусок губы откололся во время произнесения этих слов. Он упал на колени сына визиря и раскрошился от удара. Новообразовавшаяся дыра чернела до середины левой щеки, обнажая зубы и шевелящийся во рту язык. – Я лелею надежду, что, пребывая здесь, смогу охладить внутри себя землю, корни, стебель, листья и лепестки настолько, что они выживут. Пускай уснут, но будут присутствовать, будут хотя бы видеть сны, потому что главное для меня – это видеть.

– И ты веришь, что холод поможет тебе заснуть?

– Нет.

– Но тогда, как же…

– Вера и надежда различны, словно близнецы, которых все путают… Я рад только, что могу быть здесь, и разговор с тобой, ловец удачи, стòит моих последних сил… Я вижу тебя, я познаю тебя, я хочу понимать тебя. А если засну, хочу помнить о тебе. Это место подарит мне покой. Погляди вниз…

– Это место?

Сахид Альири осторожно повернулся и глянул через парапет. Несколько долгих, как каторжный день, мгновений асар не мог оторвать от них взгляда. Около дюжины фигур, напоминающих застывшие в гротескных позах статуи, стояли в огромном глубоком колодце. Ледяные торсы, покрытые множеством витых узоров, ледяные руки, напряженные в мышцах и тянущиеся кверху, рты, разорванные в криках.

– Это тюрьма для эйренибов и борров, духов льда и снега. Преданные отцу ловчие духов пленили их у Стены Вечного Льда, на далеком севере. Они охлаждают весь дворец, но, помимо этого…

– Вода, – догадался Сахид Альири. – То, что ценится дороже золота. Замороженная вода. У кого в Пустыне есть вода, у того есть власть.

Голем не ответил. Сахид поглядел на него – половина лица зияла прорехами. Левой части рта уже не было. Через правый глаз протянулась ветвистая трещина, уходящая под чалму.

Ловец удачи мучительно захотел хоть как-то помочь этому странному существу:

– Что я могу для тебя…

– Тебе пора идти, – прервал асара голем. – А у меня осталось двадцать одно мгновение тишины…

Сахид Альири кивнул и направился к выходу из коридора. Не дойдя до угла, он вдруг остановился, обернулся и поглядел на зеленую чалму, неподвижную, как будто надетую на голову статуи, что в каком-то смысле было именно так.