Текст книги "Твари в пути (СИ)"

Автор книги: Владимир Торин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

– Ты-ы? – просипел Ильдиар, и кровь вместе со слюной потекла из уголка его рта. Кто-то взял северного раба за руки, пытаясь, видимо, приподнять. – Уйдите… все прочь. Аааа…

Вся спина была в ранах, хотя, что тут говорить – спины он не чувствовал вовсе – на ее месте были лишь кровавое месиво и висящая ошметками кожа. Перед глазами стояла багровая пелена, и изредка в ней приобретал четкость очертаний грязный, заплеванный пол рабского застенка.

– Скажи-ка на милость, ну зачем тебе понадобилось связываться с этим визирем? – спросил Сахид Альири.

Он оставил все попытки поднять лежащего ничком рыцаря и, достав из-за пояса какую-то мазь, начал втирать ее в раны. От ужасной боли паладин снова потерял сознание…

* * *

«Краса Песков» по праву считалась если не лучшей чайханой в Ан-Харе, то, во всяком случае, одной из лучших. Дощатые полы здесь плотно устилали богатые харумские ковры, высокие стены украшали прекрасные вышивки работы непревзойденных мастеров-басхаров, в воздухе витал дым изысканных благовоний, а уж какой здесь подавали чай! За одну чашку такого чая иной человек продал бы свою душу, ничуть не жалея о заключенной сделке.

Аромат здешнего чая убаюкивал, успокаивал самую мятежную натуру, неизменно бодря и проясняя ум. Знатоки говорили, что во всем Ан-Харе, да что там Ан-Харе! – на всем Востоке не сыскать лучшего напитка. Владелец «Красы Песков», немой Абдул, за долгие годы так никому и не открыл секрета, как он готовит свой чудесный чай, а все попытки конкурентов прознать его тайну завершились весьма трагично для последних. Еще бы – по молодости достопочтенный шейх Абдул промышлял вовсе даже не чаем, не гнушаясь самых темных дел. Поговаривали, в те лихие годы он частенько ходил морем вдоль западных берегов, собирая богатую дань с тамошних обитателей, чем и заработал на свою первую чайхану. Годам к тридцати пяти, богатый и успешный, Абдул вернулся в Ан-Хар и остепенился, открыл новое дело, но старых привычек так и не утратил, как и связей. Вот так для многих пиратов, контрабандистов и ловцов удачи в Ан-Харе его «Краса Песков» стала излюбленным местом отдыха. Здесь решались дела и заключались сделки, вершились судьбы и плелись зловещие нити заговоров, эти стены порой слышали такое, чего не ведали, но страстно желали бы знать как великий визирь, так и сам многомудрый султан, да продлит Пустыня его правление на вечность. Но стены молчали, как молчал и сам Абдул, лишившийся языка еще на заре своей буйной молодости. Прийти сюда во все времена означало одно: все твои тайны останутся с тобой, не касаясь чужих ушей, а стòит кому-то рискнуть и сунуть нос не в свои дела, гнев хозяина чайханы моментально настигнет любопытствующего, а городские канавы смиренно примут на свое дно еще одно тело излишне ретивого слухача.

В чайхане было людно, но достаточно просторно, так что посетители нисколько не мешали друг другу. Между группами людей сновали глухонемые слуги, разнося чай в пузатых серебряных кумганах и тут же разливая его по глиняным чашкам. Желающим подавали также шербет, лукум, зефир и другие сладости.

Али-Ан-Хасан не раз проводил в «Красе Песков» переговоры и не видел причин изменять своим привычкам. Вот и сейчас, расположившись полулежа на великолепном ковре, он не спеша потянулся за чашкой чая, без лишней суеты поднес ее ко рту и сделал небольшой глоток, после чего принялся с наслаждением вдыхать чудесный аромат. Его собеседник, сидящий напротив, тем временем пил обжигающий чай большими немилосердными глотками, ничуть не смущаясь своего поведения.

– Я вижу, ты так и не научился по достоинству ценить хороший чай за все эти годы, сын моего друга. Это чудесный сорт тысячи лепестков, а не простой черный лист…

– Я люблю хороший чай, Али, – сидящий напротив улыбнулся краешком губ, – но не так, как это делаешь ты. Ты ценишь форму, я – содержание. Тебя прельщает аромат, а мне ближе его тепло.

В подтверждение своих слов Сахид Альири сделал очередной глоток, опустошив чашку, и потянулся за новой. Хасан тем временем все еще вдыхал серебристые пары, клубящиеся над его чашкой.

– Хе-хе, я знал, что ты неисправимый и нетерпеливый упрямец… Никогда не признаешь, что был неправ, скорее лишишься головы.

– Моя голова пока еще при мне.

– Надолго ли? – Визирь Мечей внимательно посмотрел в глаза своему собеседнику, но в этих совсем стеклянных зрачках ничего нельзя было прочесть. – Сегодня ко мне приходили люди Алон-Ан-Салема.

Сахид Альири осторожно поставил горячую чашку обратно на ковер, услышав имя великого визиря.

– Неужели? И что же им было нужно? – Ни единый мускул не дрогнул на его смуглом лице.

– Понятное дело, что. То самое, что ты имеешь неосторожность носить на своих плечах, неосмотрительный сын моего друга.

– Полагаю, они предложили тебе выкуп за мою голову. Много?

– Достаточно, чтобы завести себе еще с десяток наложниц.

– Тогда в чем дело? Решил напоить меня чаем перед смертью? – Сахид Альири напрягся, бросив тревожный взгляд на плотно закрытые двери чайханы. Саблю пришлось оставить в руках прислуги на входе, и теперь оружие было слишком далеко, да и что он сможет против всей стражи Ан-Хара. Впрочем, у него в рукаве еще оставалось кое-что, чем он мог удивить врагов.

– Успокойся. – Хасан неожиданно резко выругался себе в бороду, наблюдая, как рука Сахида Альири медленно поднимается. – Не родился еще человек, способный заставить меня отказаться от своего слова. Я сказал его людям «нет», можешь убрать свою отравленную звездочку, прибереги ее для великого визиря.

Собеседник не спешил опускать руку, и по лицу Хасана скользнул едва заметный испуг.

– Верь мне, верь своему старому другу, – прищурился Али. – Как верил мне твой отец.

– Ни к чему хорошему его это не привело.

– Неужели семена недоверия проросли между нами, Сахид? Что за демоны сегодня терзают твою душу? Разве не воспитал я тебя, как своего сына, когда мой друг Альири пропал? Разве оставил в трудный час? Разве лишал добычи или обсчитывал при дележе?

– Мой отец был капитаном «Каа» сина». К землям Империи Сиены отплыл один капитан, а назад вернулся другой…

Хасан возмущенно вскинул руки, всем своим видом выказывая, насколько он оскорблен.

– Мне горько слышать от тебя такие слова, сын моего друга. Ты разбиваешь мне сердце своими злыми мыслями. Я не верю своим ушам – Сахид Альири обвиняет меня! Воистину, сегодня на небе взошла черная луна и помутила твой разум…

Визирь Мечей отставил в сторону чашку, приняв из рук прислужника новую, затем не спеша поднес напиток к губам.

– Я не отдал им тебя, потому что ты дорог мне, как был дорог и твой отец, – добавил Хасан. – Он был хорошим капитаном, прямым, честным и безжалостным. Ходить с ним по одной палубе для меня было честью. После того, как «Каа» син-Беспощадный» стал моим, я много раз вспоминал о твоем отце…

– Не сомневаюсь, – в голосе Сахида Альири прозвучал неприкрытый сарказм. Руку с припрятанной метательной звездочкой в рукаве он опустил.

Некоторое время они пили чай и молчали, размышляя, каждый о своем. Наконец, Сахид Альири прервал повисшую паузу:

– Наверное, я был бы должен поблагодарить тебя за то, что сегодня моя голова осталась при мне. Но что-то мне говорит, что тебе нужна благодарность иного рода, ведь так, Али? Та услуга за услугу, о которой ты говорил в Ангер-Саре.

Хасан улыбнулся:

– Вот что мне всегда в тебе нравилось, так это твое деловое чутье, сын моего друга. Эх, быть тебе лет через десять знатным шейхом, с богатым домом и множеством прекрасных жен… Если не будешь ворошить прошлое и не расстанешься со своей умной головой раньше времени.

Сахиду Альири надоело ходить вокруг да около.

– Что тебе нужно от меня, Али?

– Камни Аурэнна-Тарквина.

Сахид Альири даже присвистнул от удивления. Эти очень редкие камни имели просто невероятную цену и даже, по слухам, колдовскую силу. Поговаривали также, что ни один владелец еще не расстался с ними по собственной воле.

– А что, разве они есть в Ан-Харе?

– Есть, и ты принесешь их мне…

* * *

Это совершенно точно был сон. Подобные странности происходят лишь во сне.

Каменная комната располагалась на вершине башни, выше – только чердак – судя по тому, что за узкими окнами – лишь небо. С холодом, стоящим в помещении, не могли справиться ни гобелены на стенах, ни ковры на полу, ни даже горящий камин. У одной из стен стояла огромная дубовая кровать, скрытая тяжелым бархатным пологом, – хозяина там нет. Да он вообще, признаться, редко туда ложится. Подле кровати, с левой стороны, разместилась резная деревянная колыбель, легонько покачивающаяся сама по себе. Заклинание двигает ее, убаюкивая двух малышей лежащих бок о бок. Младенцы завернуты в сотни простыней, отчего походят на клубки, – выглядывают лишь спящие пухлые личики. У одного ребенка лицо – багрово-алое, как будто ему невероятно жарко, как будто он варится в собственном соку; у второго – бледно-голубое, как будто он стынет, обдуваемый всеми ветрами на вершине крутого утеса. При этом дети спокойны и безмятежны: веки их сомкнуты, ротики слегка приоткрыты, они сопят, дыхание их ровно, а сердцебиение столь же размеренно, сколь и звук шагов… Звук шагов на лестнице. Но вот стук каблуков приближается, дверь открывается, и в комнату входит Ильдиар.

Одет он странно: в длинную алую мантию мага огня, в руках он сжимает посох в виде змея. Такой же посох, помнится, был у Тиана, Архимага Ронстрада, старого доброго Тиана. Почему же он сам, Ильдиар, в одеждах волшебника? У него есть дар огня, но он не учился в Элагонской школе, не получал диплома, он – паладин из ордена Священного Пламени, а не маг, он может воспламенять меч, броню и творить огонь лишь в слабейших его проявлениях, он не заклинатель, а мечник всего лишь с… как любил говорить сам же Тиан, «слишком горячей кровью». Этого недостаточно, чтобы быть магом. И все же это он. Он – маг. И он заходит в комнату. В свою комнату. Почему-то ему кажется, что все это принадлежит ему: комната, жизнь, воспоминания. И при этом он прекрасно понимает, что это сон. Странный до боли, но, тем не менее, сон. Здесь он – кто-то другой. Он не может понять, прошлое это или грядущее, или же истерзанное сознание сотворило нечто совсем из ряда вон выходящее – новую реальность, где все по-другому.

Заперев дверь на три оборота ключа и наложив дополнительное заклятие на замок, он подходит к колыбели и склоняется над ней.

– Она умерла. – Он будто бы разговаривает сам с собой. Эти два слова он повторяет себе вот уже семь часов подряд. И все равно не может поверить в то, что они означают. В душе осталась пустота – за эти семь часов он постарел на семьдесят лет. Но на его внешности это не отразилось. Пока что.

– Она умерла, – повторяет он, ожидая ответа.

И при этом хриплый голос, принадлежащий как будто человеку, стоящему рядом («как будто» – потому что нет никакого человека – Ильдиар в комнате один, не считая спящих детей), ему отвечает:

– И ты смиришься с этим.

Ильдиар почти не моргая глядит на детей. Его детей. Хотя откуда у него дети? Он ведь даже не женат. Он же так и не сделал предложение Изабелле, леди Даронской. Или все же женат? И это его жена умерла вот уже как семь часов? А ее прекрасное ледяное тело лежит, завернутое в саван, на еще более холодном каменном постаменте в капелле Хранна в Асхиитаре, гортенском дворце, готовое к отпеванию? Ему больно. Сейчас. Но он смирится.

– Я знаю, – говорит он.

– А знаешь ли ты, что тебе нужно сделать? – спрашивает невидимка.

– И это я знаю…  – Он осторожно, будто бы опасаясь чего-то, прикасается указательным пальцем сперва к багрово-алой щечке, затем – к бледно-голубой. – Отеки спадают, как видишь…

– Да, и полностью исчезнут через два дня. Никто не отличит их от обычных детей.

– Никто не отличит, – словно эхо, тоскливо повторяет Ильдиар.

– Кого ты присмотрел для них?

– Уилл заберет младшего. Он позаботится о нем, только ему можно доверять.

– А старшего?

– Прокард Норлингтон.

– Ты спятил?

– Я поступил с ним чересчур… сурово, ведь по сути своей он отнюдь не злокознен, и к трагедии привели, скорее, его невежество и упрямство. Нужно дать ему хотя бы какой-то смысл в жизни, и при этом он будет считать, что искупает свою вину.

– Ты не боишься, что они вырастут и узнают друг друга? Они ведь близнецы.

– Они не будут похожи. Стихия наложит свой отпечаток как на их внешность, так и на души. Ветер будет светел разумом, порывист и дерзок в решениях, а огонь…  – Ильдиар любовно и печально поглядел на младенца, – огню не будет покоя никогда. Моя кровь передалась ему в большей степени, чем ветру. Ветер взял больше от… Катарины.

– Твоя кровь…  – пробормотал невидимка. – Птичья кровь в веках не стынет, птичья кровь тлеет, ожидая своего часа… Хотелось бы тебе помочь, но тебе не помочь.

– Ты прав, Гарн. Все предопределено.

– Пора, – напоминает невидимка. Ильдиар и сам это знает. – Пора разлучить их. Ни один не должен узнать о существовании другого. Теперь, когда ты решил выступить против Них, ты сделал верный выбор. Не колеблись ни мгновения. Ты еще помнишь, зачем это делаешь?

– Ради их же блага.

– Верно. Чтобы их не могли восстановить друг против друга, чтобы их не могли использовать против тебя. Ты проиграешь войну, если твои дети станут ее детьми, детьми войны. Вперед…

Ильдиар превратил посох-змея в длинную спицу и закрепил ее у себя на мантии, после чего подхватил младенцев на руки, накрыл их плащом, который висел на спинке стула подле камина. Он пригнул голову, сделал глубокий вздох и шагнул в поднявшееся ему навстречу, как к старому другу, ревущее пламя. В следующее мгновение он исчез и…

* * *

… и открыл глаза. Все верно. Всего лишь сон… Он лежал на груде лохмотьев в рабском застенке. Луна светила через узкие щели потолка – подчас по доскам над головой прохаживался стражник, его шаги сопровождали скрип, песок, сыплющийся в глаза, и багровая лужа света, которую разливал факел.

В застенке все спали. Ильдиар лежал на спине – что удивительно, спина почти не болела. Сколько же он провалялся без памяти? Паладин повернул голову – по бокам от него лежали Джан и Хвали: герич спал с полузакрытыми глазами, будто пытался одновременно подглядеть и сон, и явь; гном же храпел на все подземелье и бормотал во сне нечто напоминающее застольные саги Дор-Тегли. Помимо этого в разных углах застенка подчас кто-то кашлял, орки бессвязно молились своим духам даже во сне, кто-то плакал, не просыпаясь…

– Секхир ди анур шерах фих…  – раздался вдруг неподалеку жуткий шепот.

Голос, которым были сказаны непонятные слова, напоминал лязг большой связки ключей в выкованном из железа трясущемся желудке.

Ильдиар поднял голову и похолодел. Голос звучал от той странной стены, на которую во время разговора с ним косился Джан, где в ракушечнике будто были вырезаны надписи. Но не сам голос так испугал северного графа. Из стены наружу торчала длинная костлявая рука, оканчивающаяся широкой пятерней с тонкими многосуставчатыми пальцами; каждый палец венчал кривой коготь. И сейчас за рукой из стены уже вылезали плечо, часть обвисшей груди и вытянутая морда. Тварь, постепенно проникающая в каземат, представляла собой жуткое зрелище. У нее не было глаз и носа, а лоб переходил сразу в верхнюю губу. Оскаленная пасть была усеяна клыками и походила на медвежий капкан. Монстр был высок – ему приходилось подгибать голову, чтобы продолжать свое освобождение из стены, – и при этом очень худ. Иссушенная кожа подчеркивала все очертания ребер, а живот был так глубоко ввален, что спереди даже можно было различить силуэт хребта твари. Кожа пришельца была черна, а длинные серебристые волосы тяжелыми прядями волочились за головой монстра и все еще не вышли полностью из стены, хоть они и были уже не менее семи футов в длину.

– Секхир ди анур шерах фих…  – пролязгало вновь чудовище и шагнуло вперед.

У него были поджарые ноги, но при этом оно упиралось запястьями длинных рук в землю, как примат Джейкоб-Чужеземец, подаренный островными правителями для зверинца короля Ронстрада. Никто не просыпался, никто не обращал внимания на чужое присутствие в застенке. Все будто погрузились в настолько глубокий колодец сна, что из него не выбраться. Или же он сам, Ильдиар де Нот, все еще продолжает спать, а монстра никакого нет и в помине…

Тварь полностью вышла из стены, но волосы ее по-прежнему тянулись в камень. Ночной пришелец стал водить головой из стороны в сторону, будто бы озираясь. Он направился туда, где спала Валери.

Ильдиар дернулся и собрался было подняться, когда… чья-то широкая, тяжелая и потная ладонь зажала ему рот и вдавила голову в подстилку, а массивная черная рука с другой стороны обхватила его грудь, не давая пошевелиться.

– Мммм…  – промычал Ильдиар и скосил взгляд. Его держали Хвали и Джан, лежащие в прежних позах. Оба прикидывались спящими.

– Ле-жи-ти-хо, – едва слышно проговорил одними губами гном, не торопясь убирать свою тяжеленную, как кузнечная наковальня, ладонь с лица белокожего раба.

Ильдиар кивнул, и хватка тут же ослабла.

– Не шевелись и не гляди на него.

– Ты что, прикажешь мне просто закрыть глаза и отрешиться? – гневным шепотом спросил граф де Нот, глядя в согбенную спину твари, на которой четко проступили все острые позвонки. Монстр хоть был и велик размером, но умудрился ни разу не наступить на спящих рабов. Он продолжал свой поиск, двигая головой из стороны в сторону и ища что-то… или, скорее, кого-то…

– Да, подери тебя Дрикх, – на длинном выдохе пробормотал (будто во сне) гном. – Немедленно закрой глаза.

Закрыть глаза сейчас казалось для Ильдиара де Нота чем-то безумным, чем-то невозможным. Закрыть глаза, когда тварь совсем рядом, и ее хриплое дыхание напоминает кипение воды, а жуткий лязгающий голос потусторонним эхом расходится по застенку! Закрыть глаза, пусть монстр уже навис над бедной девушкой? Или вскочить и… и что? Со злостью на свое бессилье, Ильдиар подчинился – он закрыл глаза. За этот короткий миг фантазия, подкрепленная страхом, нарисовала перед мысленным взором, как монстр мечется, как отправляет в пасть одного раба за другим… Ильдиар тут же рефлекторно открыл глаза вновь – монстр был на том же самом месте, озирался и слегка покачивался из стороны в сторону, будто выбирая между двумя лежащими перед ним людьми.

– Закрой – сказал, – негромко рыкнул Хвали, а Джан сильнее прижал Ильдиара рукой к его подстилке, отчего тот едва не задохнулся.

Переборов себя, граф де Нот вновь закрыл глаза.

– Валери…  – все же прошептал он.

– Ее. Не. Тронут.

– Почему?

– Она не отчаялась, – последовал странный ответ.

– Что это вообще такое? – с дрожью в голосе прошептал Ильдиар.

– Заурегб-дей – его имя, – ответил Джан. – Древний демон – живет здесь уже многие века.

– Древний демон?

– Ты видел его седые волосы? – прорычал Хвали – мол, не нужно сомневаться. – Знаешь, сколько нужно демону веков, чтобы поседеть?

– Но что он здесь делает?

– Живет, – сказал Хвали.

– Нет, – уточнил Джан. – Живет он в стене, а здесь его кухня. Каждую ночь он выходит и утаскивает с собой одного из рабов. Заурегб-дей – демон отчаяния. Он питается теми, кто утратил волю к жизни. Он насылает странные сны, в которых мы видим ужасные, безысходные вещи. Эти сны пробуждают в нас горечь, сожаление и тоску…

«Странные сны? – подумал Ильдиар. – Вот оно что…».

– Но как же Валери? Я слышу его дыхание – он где-то подле нее.

– О, северянин, за нее не беспокойся: тебе самому стоило бы поучиться у этой девочки воли к жизни.

– Почему его не остановят? Почему не убьют?

– Никто не пытался, – равнодушно проговорил Джан. – Да и зачем? Он ведь не безумный убийца, сеющий смерть на улицах города, – он всего лишь… сосед с несколько иными предпочтениями в еде.

– Но он ведь пожирает людей! – яростно прошептал Ильдиар. – Неужели вам все равно?

– Да, нам все равно. И тебе тоже. Иначе следующим ты отправишься на обед. Знаешь, что он говорит, северянин?

И будто услышав Хвали, демон вновь проговорил:

– Секхир ди анур шерах фих…

– Это значит: «Я забираю сожаление. Не мешай мне».

– Но откуда он вообще здесь взялся?

– Говорят, предшественник Алон-Ан-Салема, – сказал Джан, – великий визирь и чародей Ихтар-Ан-Медб, гонялся за ним по всей пустыне, после чего поймал и посадил на цепь. Мол, он первый из здешних рабов…

– Все, можно открывать глаза, – пробормотал Хвали.

Гном и герич отпустили Ильдиара, и тот осторожно поднял голову – в застенке были лишь рабы. Быстрый взгляд в сторону стены с неизвестными символами – локоть исчезает в камне.

– Ну, вот и все…  – бесстрастно констатировал Джан Ферах-Рауд. – Пустыня забрала еще одну жизнь…

Граф де Нот вскочил на ноги и бросился к Валери – она спала на боку, подложив ладони под голову, и ей явно снилось что-то тревожное. Старая кошма подле нее пустовала…

* * *

Прошла почти неделя с того момента, как Ильдиар очнулся и впервые увидел древнего демона Заурегб-дея. С тех пор ни одной ночи он не мог сомкнуть глаз: все ждал появления монстра, наблюдал за ним из-под полуприкрытых век, затаивал дыхание, когда тварь подходила слишком близко, сжимал зубы, когда она обхватывала чье-то безвольное спящее тело когтистой лапой и утаскивала в свою стену. Постепенно он почти привык к соседству с демоном и втайне надеялся, что жажда мести, жажда свободы и чувство долга перед королем окажутся для монстра отчаяния невкусными качествами.

Сахида Альири Ильдиар не видел с тех пор, как тот смазывал ему раны на спине своей целебной мазью. Что-то здесь было не так. Больше Ильдиара не пытались продать. Его не выводили на помост, не вешали табличку ему на шею, вообще ничего. Как будто в изначальных планах подлого ловца удачи заработать на нем как можно больше звонких динаров что-то изменилось.

Каждое утро в застенок спускались три десятка вооруженных стражников и писарь с книгой Гаума. На их лицах были повязки, обильно умащенные благовониями. Первым делом стражники выносили трупы умерших за ночь (если таковые были), и писарь, следуя пояснениям Джана Ферах-Рауда, которому доверял сам Наскардин-Ан-Гаум, отмечал болезни, от которых умерли люди: песчанка, сонная лихорадка, кокосовая горечь, пылающая язва, скорпионий язык, обезвоживание, отравление похлебкой и прочее… К слову, предшественником Джана на должности раба-надсмотрщика был некий Джарин Игеб, хитрый прощелыга, озлобленный на всех и вся. Чтобы насолить Гауму, однажды утром он в списке болезней указал «черная смерть», после чего долго смеялся. Хотя как следует насладиться шуткой ему не дали. Стража разобрала помост и залила в яму застенка масло, после чего бороться с болезнью доверили огню. Не считаясь с убытками, Гаум выжег мнимую чуму вместе со всеми рабами.

Итак, после того как писарь вычеркивал имена из списка и обозначал причины смерти, красными чернилами он отмечал жертву Заурегб-дея – Гауму не было жаль расставаться с самым бессмысленным рабом раз в сутки – благо, каждый день в застенок приводили новые вереницы. Когда писарь заканчивал подводить итог, стражники вносили три огромных котла с дымящейся похлебкой. Изголодавшиеся рабы набрасывались на еду так, что черпали кипящее варево руками, обжигая кожу, и жадно отправляли его себе в рот, невзирая на боль. Вскоре котлы забирали, двери запирали, и рабы вновь оставались в обществе лишь друг друга. Пока не наступит полдень. За час до солнечного зенита цепь вновь снимали, дверь отворяли, и стража при помощи писаря составляла вереницу товара для сегодняшнего базарного дня. Кто-то безропотно поднимался и шел к выходу, когда называли его имя, становился в очередь и давал заковать себя в кандалы, другие сопротивлялись, отбивались, но результат был тем же. Кто-то кричал, не желая расставаться с родственниками и друзьями, но им постоянно напоминали первый закон раба: «У раба нет родных». После готовую, скованную длинной цепью вереницу выводили наружу и выстраивали на помосте, где каждый получал табличку. В полдень бил барабан, возвещая начало базара. Начинались торги… К вечеру барабан бил вновь, но уже оповещая о закрытии торгового дня. Нераспроданных рабов возвращали обратно в застенок.

Ильдиар все ждал, что вот-вот назовут и его имя, но о нем будто забыли. И тогда он начал искать этому причину… Думалось тяжело. Его мозг был истощен так же, как и тело: бессонница, голод, чувство загнанности, ощущение жизни на кончике вращающегося ножа ан-харского жонглера и кашель – кажется, он чем-то заразился – не позволяли ему разгадать загадки Сахида Альири. Единственным более-менее здравым предположением было то, что подлый асар не продает его, поскольку ожидает какого-то определенного покупателя. Джан рассказал, что, бывает, рабы проводят месяцы в застенке, пока какой-то шейх из дальнего края пустыни не приедет забрать их согласно договоренности с ловцом удачи. В пользу этого так же свидетельствовало странное поведение Сахида Альири в первый день торгов. А вот почему он, болтливый как канарейка, сразу не сказал этого своему пленнику? Да просто чтобы не дать Ильдиару возможность придумать план побега. И Ильдиар (назло Сахиду) начал придумывать. Самоубийственные планы, безрассудные, невероятные – вплоть до мысли оседлать Заурегб-дея и выбраться с его помощью.

Валери по-прежнему сидела в своем закутке – ее также не было в базарных списках. Ильдиар пытался наладить с ней общение, но девушка смотрела волком и молчала в ответ, как будто это была его вина в том, что она находится в столь плачевном положении. Несколько раз он слышал, как она повторяет, будто бы молясь: «Где ты? Где же ты?».

Хвали, тем не менее, выводили на помост регулярно, а подчас и по два раза на дню – Наскардин-Ан-Гаум не терял надежды выручить за гнома хоть что-нибудь. По возвращении Дор-Тегли рассказывал своим приятелям по несчастью последние новости. И новости эти, хоть и выдавали непосредственный, наивный характер гнома, его впечатлительность, некоторую грубость и вульгарность взглядов, но заставляли задуматься… Было в них что-то общее… Что-то тревожное и надвигающееся…

«Мимо проезжал шейх Мухад-Ан-Бураби, с ним было полно вооруженной охраны. На площади шепчутся, что задница шейха вся мокра от пота – боится бергаров…».

«На базаре побывал Шелнок Кинн, визирь Удовольствий, у них с Гаумом разгорелся наигранно вежливый спор, почти ссора, из-за какой-то девчонки, которую последний скрывает и не желает продавать для дворца самого султана. Полагаю, речь о твоей спутнице, Ильдиар. Гаум весь позеленел от страха и начал заикаться. Говорит, мол, что девчонка принадлежит визирю Мечей, любимцу самого султана. Пришлось Шелноку Кинну уйти ни с чем. Пригрозил, что посоветует его величеству Гаума в качестве нового евнуха. Все свои клады в горах отдал бы, чтобы взглянуть на подобное хотя бы одним глазком!»

«Гаум сердит. С северо-запада, из Келери и от гор Дор-Тегли, которые здесь называют Хребтом Фиуррот-Фера, приток рабов прекратился. На границе султаната бесчинствуют бергары, спустившиеся, по слухам, с пика Раэгреса. Задница Гаума мокра от пота – боится бергаров, как и все…».

«Дева Ситра из Абнин-калима – это оазис рядом с Басхой, сегодня отодвинула краешек полога на своем паланкине. Я видел лишь ее миндалевидный прекрасный глаз под насурьмленной бровью и шелковый платок с жемчугом, которым она закрывает свое прелестное личико, но уверен: она в меня влюблена! Она смогла по достоинству оценить мою несгибаемую силу воли и… чего это я должен затыкаться, Джан, обезьяна бестолковая?! Сам заткнись!..»

«Базар встревожен: великий визирь, говорят, отбыл из Ан-Хара в Алый дворец, свою вотчину на севере. Стража на всех постах удвоена…».

«Видел сегодня карликовых слонов – торговец нес их в клетке на голове – занятная диковинка!»

«Пал форт Кириаг-дор в оазисе Лин-сур! Бергары! Это ведь рядом с Фалиром – три дня пути! Еще немного, и моя собственная задница тоже взмокнет от пота – форт совсем близко от Ан-Хара!»

«Хочу обезьянку в красной феске! Видел сегодня у одного перехожего дервиша! Она сидела у него на плече и грызла фисташки! Выберусь отсюда, непременно добуду обезьянку в красной феске!»

«Бахши? Девон и Али-Беб пели песни про то, что «Все мы вскоре умрем» – уныло. Жара. Мухи. О бергарах ничего не слышно. Форт Кириаг-дор в оазисе Лин-сур возвращен войском визиря Мечей Али-Ан-Хасана. Великий Али занял его и не нашел в нем ни одного бергара – жалкие трусы предпочли убежать, когда услышали, что на них идет сам визирь Мечей. Али занял пустой форт…».

Тема бергаров была в Ан-Харе весьма острой – это Ильдиар де Нот понял уже давно. Но сейчас, когда они подошли вплотную к городу… Во всем этом таилось нечто странное: бергары оставили форт, предоставив его Али как на шитой подушечке. Но где же они сами?

Долго задумываться над хитросплетениями помыслов пустынных дикарей ему не дали…

* * *

… «Вот и он, долгожданный покупатель», – подумал Ильдиар, глядя, как Сахид Альири перешептывается с каким-то воином из благородных, сидящем на могучем боевом коне. Белые одежды, такая же белая чалма и смуглая кожа – должно быть, асар. Из складок белого плаща торчали два ятагана в расписанных вязью зеленых ножнах. Паладин почему-то вдруг подумал, что знакомство с этим человеком не сулит ему ничего хорошего, причем вся история с Сахидом Альири в сравнении с этим покажется всего лишь дурным сном. Тогда он еще не знал, насколько был прав…

Ильдиар выругался про себя – он-то надеялся, что за ним приедут из Ронстрада, надеялся, наконец, увидеть лицо того, кто все это затеял.

Граф де Нот снова стоял на помосте; за ним растянулась цепочка рабов, искренне надеющихся, что неистовые стражники выместят на первом всю свою злобу, и до них очередь не дойдет.

Паладин вспоминал сейчас рассказ Хвали о том, что он подслушал на днях, когда Сахид Альири и толстяк Гаум препирались между собой. Судя по словам гнома, треклятый охотник за головами обещался отдать хозяину рабского рынка все вырученное за Ильдиара золото в обмен на какую-то девчонку из застенка. Северный граф сразу же понял, что речь шла о Валери. Кроме того, Сахид Альири добавил (опять же, по словам гнома), что может достать также кое-что очень ценное, из сокровищницы самого султана, если Гаум поможет им бежать из Ан-Хара от гнева Али-Ан-Хасана…

Бум! Размышления Ильдиара прервал удар набата.

Бум-бум!!! В первую секунду рынок затих, а во вторую уже взорвался кипящим штормовым морем. Люди в страхе побросали свои корзины с покупками и бросились бежать. Все одновременно.

– Что происходит?! – закричал Ильдиар, но его крик заглушили вопли людей.

– Бергары, – раздалось в толпе. – Это Бергары!