Текст книги "Поэзия Бориса Пастернака "

Автор книги: Владимир Альфонсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

И вместе с тем. приглядевшись, мы обнаруживаем в этих стихах, еще сравнительно ранних, из «Сестры», определенные генетические признаки. Л. Я. Гинзбург справедливо говорит, что возможность появления таких стихов была подготовлена футуристическим экспериментом «на пути освобождения поэзии от эстетических запретов» Их экспрессивная структура достаточно «футуристична»: «На тротуарах истолку...». «Задекламирует чердак...» И как-то не сразу осознаешь, что последнее двустишие приведенного отрывка – реминисценция, восходящая к стихам другого смыслового и мелодического строя. Сравните – у Блока:

О. я привык к этим ризам Величавой Вечной Жены! Высоко бегут по карнизам Улыбки, сказки и сны.

(шВхожу я в темные храмы...»)

Сходство Пастернака с Блоком проступает в различии (иной контекст), и наоборот – разные в принципе подходы допускают почти цитатную перекличку.

В «Охранной грамоте», говоря о том. как искусство путем одухотворения подключает к целому косные жизненные ряды. Пастернак по ходу дела формулирует свое отличие от символистов. «Но так как не было второй вселенной, откуда можно было бы поднять действительность из

1 Гинзбург Лидия. О лирике. Л., 1974. С. 350.

первой, взяв ее за вершки, как за волоса, то для манипуляций, к которым она сама взывала, требовалось брать ее изображенье, как это делает алгебра, стесненная такой же одноплоскостно-стью в отношении величины».% Место второй (мистической) вселенной занимает у Пастернака образ, коренящийся в первой, реальной вселенной, но подающий ее явления в новых сцеплениях, взаимодействиях. Л. Я. Гинзбург пишет об этом так: «Образность Пастернака – не связь конкретного с абстрактным, чувственного со сверхчувственным; это связь явлений между собой, взаимное истолкование вещей, раскрывающих друг перед другом свои смысловые потенции; поэтому – связь познавательная. В его понимании образность – не столько метод художника, сколько объективное свойство мира человеческой культуры. (...) Согласно этой концепции мира – все отражается во всем, любая вещь может стать отражением и подобием любой другой вещи, все они превращаются друг в друга, и превращения эти ничем не ограничены»

В результате движение, у Блока направленное «вглубь», в заповедную тайну символа, у Пастернака больше разбрасывается «вширь», по видимому пространству образности, и сам Блок в его восприятии много динамичнее, чем на самом деле. У Блока Пастернак выше всего ценил «стремительность», «блуждающую пристальность», неповторимый город, заселенный «юрко мелькающими фигурками», «прятки», «взбудоражен-ность»,– во всем этом, мы помним, он видел соответствие началу эпохи невиданного исторического перелома. Чуждый мистическим прозрени-

1 Там ж е. С. 349.

ям Блока, Пастернак и их трактовал по-своему, в связях с конкретной, бытовой действительностью, а не в разрыве с ней. «Черты действительности как током воздуха занесены вихрем блоков-ской впечатлительности в его книги. Даже самое далекое, что могло бы показаться мистикой, что можно бы назвать «божественным». Это тоже не метафизические фантазии, а рассыпанные по всем его стихам клочки церковно-бытовой реальности, места из ектеньи, молитвы перед причащением и панихидных псалмов, знакомые наизусть и сто раз слышанные на службах. Суммарным миром, душой, носителем, этой действительности был город блоковских стихов, главный герой его повести, его биографии. Этот город, этот Петербург Блока – наиболее реальный из Петер-бургов, нарисованных художниками новейшего времени. Он до безразличия одинаково существует в жизни и воображении, он полон повседневной прозы, питающей поэзию драматизмом и тревогой, и на улицах его звучит то общеупотребительное, будничное просторечие, которое освежает язык поэзии. В то же время образ этого города составлен из черт, отобранных рукой такою нервною, и подвергся такому одухотворению, что весь превращен в захватывающее явление редчайшего внутреннего мира» («Люди и положения»).

Кого здесь больше – Блока или самого Пастернака? Структура блоковской поэзии в этом толковании как бы перетекает в пастерна-ковскую, становится пастернаковской. И движется дальше, шире, за пределы субъективности. Пастернак, помимо прочего, прекрасный читатель. Выше уже говорилось, что его интерпретации поэтов прошлого не просто «пастернаковские» – они очень современные. Он умеет по-новому взглянуть на такие специфические особенности того же Блока, которые, казалось бы, прочно остались в той эпохе и непереложимы на язык нового времени. Сама тональность блоков-ской поэзии в восприятии Пастернака какая-то новая. Там, где Блок мучительно и страстно ищет, Пастернак находит у него ответ. Блок в его передаче предстает как поэт, наделенный «орлиной зоркостью», поэт утверждения и обещания, «явление русского Рождества во всех областях жизни». С мыслью о Блоке он писал свою «Рождественскую звезду» – «русское поклонение волхвов... с морозом, волками и темным еловым лесом» («Доктор Живаго»).

Маяковский тоже ответ, прежде всего ответ. Этот ответ заключен в масштабах его личности и решительно обозначенной позиции в мире. Пастернак не принял (для себя) романтизма Маяковского, «пониманья жизни как жизни поэта»,– жизнь для Пастернака всегда шире, пер-вее, бесконечнее любого из нас, она бессмертна.– но он, по-своему, утверждает масштабы личности не меньшие, чем у Маяковского.

Когда Маяковского спрашивали, что он сам чувствует, читая свои стихи, он отвечал: «А я все вижу». Поэт зрительного, живописного мировосприятия, он конечно же видел, буквально видел, свои фантастические метафоры. И мы вместе с ним должны увидеть (представить сцену), как «пляшут нервы» его героя, «большие, маленькие, многие»,– пляшут так, что у них «подкашиваются ноги», а в нижнем этаже рушится штукатурка; как герой пытается «выскочить» из горящего дома-сердца – из собственной грудной клетки: «Дайте о ребра опереться!» («Облако в штанах»); увидеть, опять-таки впрямую, как огромно решающее слово, ожидаемое героем в любовной муке: «Проглоченным кроликом в брюхе удава по кабелю, вижу, слово ползет» («Про это»). Из всех органов чувств Маяковский больше всего доверял глазу, и активность зрительных образов в его стихах исключительно велика. В метафорическом образе Маяковского как бы два слоя: идет рассказ о психологическом действии – и одновременно дается показ, появляется (на основе метафорического сравнения) ряд картин-иллюстраций к событию, которые в предметности своей могут вовсе не совпадать с сюжетом, а дополняют, «дорисовывают» его эмоционально. Происходит своеобразный кинематографический «наплыв». Это, как уже говорилось, не просто выразительный прием – это поэтика на уровне миропонимания. Весь мир стягивается к человеку, даже космос у раннего Маяковского лишен самостоятельного существования, образы космоса тоже средство гиперболизации чувств героя, стоящего в центре мироздания.

У Пастернака нередки образы, построенные вроде бы по сходному принципу.

Дремала даль, рядясь неряшливо Над ледяной окрошкой в иней, И вскрикивала и покашливала За пьяной мартовской ботвиньей.

(«Встреча». 1922)

Здесь «за стихом» тоже угадывается «посторонний» для темы образ – неряшливого человека. Угадывается глазом, слухом, как-то еще. Но он не получает у Пастернака той самостоятельности, «отдельности», а главное – той подчеркнутой эмоциональной окраски, которая характерна для метафорических ответвлений в стихе Маяковского, вдруг вспухающих и вырывающихся на первый план. У Пастернака строфа остается «пейзажной», по смыслу начальной метафоры и в контексте целого стихотворения. «Посторонние» детали (ассоциации) «бытового» содержания намертво вкрапливаются в общую, единую структуру. Маяковский дает перебив планов, Пастернак – их диффузию, взаимопроникновение. «Даль», «окрошка», «иней», «ботвинья» – слова пейзажные и бытовые равноправны в пределах целого. Здесь возможны бесконечные варианты, и данная строфа, данное направление ассоциаций – лишь один из этих вариантов. Раньше, в «Сестре моей – жизни»,– про сад:

Но тишь. И листок не шелохнется.

Ни признака зги, кроме жутких Глотков и плескания в шлепанцах

И вздохов и слез в промежутке.

(«Плачущий сад»)

В «Темах и вариациях», тоже раньше, чем «Встреча»,– про снег:

Спиралями, мешкотно падает снег. Уже запирали, когда он, обрюзгший. Как сползший набрюшник, пошел в полусне Валить, засыпая уснувшую пустошь.

(«Шекспир» )

Еще Ю. Тынянов в статье «Промежуток» (1924) говорил о том, что вещи у Пастернака связаны по смежности, не поглощают одна другую, а сохраняют в сцеплении образа свою относительную свободу и объективность. Потом эту мысль развили Р. Якобсон, А. Синявский, 3. Па-перный, Л. Гинзбург. Все они, так или иначе, с различными акцентами, видят в системе Пастернака глубокое внутреннее отличие от гиперболизма Маяковского, при элементах определенного сходства и воздействия Маяковского на Пастернака (как и. добавим с учетом «Про это».– Пастернака на Маяковского).

Речь не о масштабах, не о вместимости мира того и другого. В этом смысле они оба грандиозны. Я не знаю других поэтов.– их просто нет,– которые бы после Блока и даже больше, чем Блок, так свободно общались с целым мирозданием, как Маяковский и Пастернак. В этом их родство, в этом и различие. Маяковский смотрит на мир, как мастер смотрит на сырой, необработанный материал,– он весь нацелен на перестройку мира. Пастернак в мире – его вечный подданный, потрясенный величием творения. Грандиозные и резкие метафоры Маяковского основаны на контрастном мировосприятии. Метафора Пастернака всегда связь, утверждение однородности жизни сверху донизу и для всех времен.

Им обоим, а также Ахматовой, Мандельштаму, целому ряду поэтов предшествовал еще и Иннокентий Анненский, что тоже необходимо учесть. Пастернак и Анненский – проблема, еще ждущая основательного и детального исследования.

Пастернак очень скупо говорил об Анненском, ограничиваясь высокими оценками общего плана.

В «Людях и положениях» он вспоминает о своей ранней поре: «...Университетский мой товарищ К. Г. Локс... впервые показал мне стихотворения Иннокентия Анненского, по признакам родства, которое он установил между моими писаниями и блужданиями и замечательным поэтом, мне тогда еще неведомым». Далее в том же очерке он только Анненского, Блока и «с некоторыми ограничениями» Андрея Белого выделяет как поэтов, которые воплотили идеи символизма (как их понимал Пастернак), идеи, которые суждено было обновить поэтам следующего поколения (конкретно речь шла о Цветаевой).

Со слов Ахматовой, зафиксированных А. Най-маном, узнаем, что в 1935 году Пастернак «весь вечер говорил об Анненском: что он для него, Пастернака, значит»

Наиболее конкретную, но опять-таки в широком контексте оценку Анненского находим в письме к В. Шаламову от 28 марта 1953 года: «Мне кажется, моей настоящей стихией были... характеристики действительности или природы, гармонически развитые из какой-нибудь счастливо наблюденной и точно названной частности, как в поэзии Иннокентия Анненского и у Льва Толстого...» Это уже указание на действительную связь.

Близость Пастернака к Анненскому и, вместе с тем, его отличие, своеобразие, может быть, особенно проявляются там, где Пастернак разрабатывает общие с Анненским мотивы, близок ему тематически. Я ограничусь такого рода выборочным материалом – циклом «Попытка душу разлучить» в книге «Сестра моя – жизнь».

Л. Я. Гинзбург в качестве «самого главного» у Анненского отмечает «связь между душевными процессами и явлениями внешнего мира» 2 и на этой основе сравнивает с ним Пастернака.

1 Найман Анатолий. Рассказы о Анне Ахматовой– Новый мир, 1989. № I. С. 192.

Сам Анненский писал об этом так: «...Как иногда мне тяжел этот наплыв мыслей, настроений, желаний – эти минуты полного отождествления души с внешним миром» (письмо к А. Бородиной) '. Причем внешний мир в стихах Анненского предстает в каком-то конкретном моменте или предмете, концентрирующем не просто внимание поэта, а именно «мысли, настроения, желания» – глобальное состояние, самоощущение лирического «я».

И лежу я околдован, Разве тем и виноват. Что на белый циферблат Пышный розан намалеван.

(«Тоска маятника»)

В иной тональности, не в мучительном сознании «причинной» связи, а в свободном, по «смежности» и «подобию», соединении «я» и внешнего «предмета» этот образ повторяется у Пастернака:

Ты зовешь меня святым, Я тебе и дик и чуден,– А глыбастые цветы На часах и на посуде?

(«Мухи мучкапской чайной»)

И дело даже не в тональности – в чем-то большем.

Механизм «связи между душевными процессами и явлениями внешнего мира», его, так сказать, макет, черновик представлен в сравнительно раннем стихотворении Анненского «Мухи как мысли» (Памяти Апухтина).

' Гинзбург Л и д и я. С. 318. 360

Я устал от бессонниц и снов. На глаза мои пряди нависли: Я хотел бы отравой стихов Одурманить несносные мысли.

Я хотел бы распутать узлы... Неужели там только ошибки? Поздней осенью мухи так злы, Их холодные крылья так липки.

Мухи-мысли ползут, как во сне. Вот бумагу покрыли, чернея... О, как, мертвые, гадки оне... Разорви их, сожги их скорее.

На наших глазах разворачивается процесс рождения характерной для Анненского метафоры, образа. Вполне традиционное раскрытие определенного, «названного» душевного состояния и «счастливо наблюденная частность» (осенние мухи) в последней строфе образуют слитное единство, с обилием внутренних ассоциативных связей,– среди них особенно впечатляет уподобление стихов, букв стихов, мертвым мухам на поверхности листа, перерастающее, соответственно, в оценку самих стихов. При этом психологический план выдержан от начала и до конца.

Пастернак может начать стихотворение так же «заданно», в русле подчеркнутого мотива:

Душа – душна, и даль табачного Какого-то, как мысли, цвета.

Но он тут же «отвлечется», впустит в стихи другие, «побочные» впечатления – расширит картину и как бы раскрепостит сами стихи:

У мельниц – вид села рыбачьего: Седые сети и корветы.

Ах, там и час скользит, как камешек Заливом, мелью рикошета! Увы, не тонет, нет, он там еще, Табачного, как мысли, цвета.

(«Душа – душна, и даль табачного...»)

И «мухи-мысли> у Пастернака потекут и закружатся по-другому. Он развернет образ в энергичном ритмическом ключе (близком «Тоске маятника» Анненского), а главное – в широком пространственном измерении. В результате получится нечто совсем новое, не загнанное в глубь душевного переживания, а рассредоточенное, идущее вширь и чуть ли не торжествующее в своем сумасшедшем вихре:

Но текут и по ночам

Мухи с дюжин, пар и порций,

С крученого паныча,

С мутной книжки стихотворца.

Будто это бред с пера. Не владеючи собою. Брызнул окна запирать Саранчою по обоям.

Будто в этот час пора Разлететься всем пружинам, И, жужжа, трясясь, спираль Тополь бурей окружила.

Где? В каких местах? В каком Дико мыслящемся крае? Знаю только: в сушь и в гром. Пред грозой, в июле,– знаю.

(«Мухи мучкапской чайной»)

Связь душевного состояния и внешнего мира в общем лирическом строе стихотворения очевидна. Однако их тождество ослабляется тем, что в данном случае это все-таки сравнение: «Будто это бред с пера...» В большинстве других случаев Пастернак обходится без «будто», дает метафору абсолютно слитную. Но все равно – образ у него по своему значению, содержанию гораздо больше, чем у Анненского, обращен к миру внешнему, предметному. Пастернаку и в мучкапской чайной «есть, есть чему изумиться!» Образ, разворачиваясь, вбирает в себя массу «случайных», подвернувшихся подробностей – «дюжины» и «пары» (счет тех же порций), «крученого паныча» (растение), всем знакомое (но в стихах, наверное, впервые) трясение мошкары и т. д. Психологический аспект в достаточной мере нейтрализуется тем, что чувство разливается вширь, охватывает окружающее, вообще Пастернак гораздо менее «психологичен», чем Анненский. Само рождение образа доставляет Пастернаку радость, наслаждение, это тоже входит в содержание его стихов. Он и о печали, о тоске, особенно в период «Сестры», пишет с поэтическим восторгом. Стихи, посвященные драматическому событию, в себе самих несут катарсис, освобождение. Еще пример.

Попытка душу разлучить С тобой, как жалоба смычка, Еще мучительно звучит В названьях Ржакса и Мучкап.

Выделены слова, так или иначе отсылающие к Анненскому – к «Смычку и струнам», к «мучительным сонетам»... И далее стихотворение близко Анненскому мотивом отождествления «я» и кого-то «другого» (у Пастернака – любимой). Но завершается оно опять-таки мощным вторжением чего-то неизмеримо большего, чем заключенная в нем коллизия,– простора, чуда, озарения:

Как в неге прояснялась мысль! Безукоризненно. Как стон. Как пеной, в полночь, с трех сторон Внезапно озаренный мыс.

(«Попытка душу разлучить...»)

Отсюда – прямой путь к поэтике цикла «Тема с вариациями», к «свободной стихии» природы и стиха. К пушкинской стихии, как ее трактует Пастернак.

О чем речь – о том, что Пастернак поэт более «светлый», чем Анненский? Нет, конечно, хотя это тоже входит в различие их на уровне поэтической системы. Речь о том, что Пастернак, восприняв уроки Анненского, идет дальше, зная (по-своему, разумеется), какой «следующий по порядку шаг» предстоит сделать поэзии «в ее историческом развитии».

В критической прозе Анненского много мыслей, под которыми охотно бы подписался Пастернак. Современный стих, утверждает Анненский, идет «от бесповоротно-созяанного стремления символически стать самой природою*; но при этом «поэт не навязывает природе своего я, он не думает, что красоты природы должны группироваться вокруг этого я, а, напротив, скрывает и как бы растворяет это я во всех впечатлениях бытия» Чем не пастернаковская мысль?

И все же в самых сокровенных идеях Анненского есть такой поворот, который с точки зрения Пастернака как бы свидетельствует о внутренней незавершенности Анненского. Назначение поэтического слова, по Анненскому,– служить связью между «я» и «не-я», отражать их вечно сменяю-

1 Анненский Иннокентий. Избранные произведения. Л., 1988. С. 495.

щиеся взаимоположения. Однако эта позиция «между двумя мирами» недаром оценивалась Анненским как гордая и скорбная: она неизбежно приносит страдание. «Я» поэта, по словам Анненского, «хотело бы стать целым миром, раствориться, разлиться в нем», но оно «замучено сознанием своего безысходного одиночества», и мир, к которому оно стремится, утверждает его в этом одиночестве, потому что «я» существует «среди природы... кем-то больно и бесцельно сцепленной с его существованием»

Пастернак охотно вслед за Анненским говорил об «одинокой современной душе», но он не разделял его чувства непоправимой беды человеческого существования -он на веру принял высший смысл и целесообразность бытия.

Анненский, принадлежа к символизму, одновременно противоречил ему, высвобождал поэтическое, шире – человеческое «я» из-под власти всеобъемлющих концепций. Он утверждал личностную позицию в мире, вел отсчет от конкретной человеческой жизни, во многом, как отмечает Л. Я. Гинзбург, за счет того, что сохранял прочную связь с психологической прозой XIX века. И, как оказалось, намечал новые, уже после-символистские, поэтические перспективы.

Поэты, прошедшие «школу» Анненского, брали от него что-то им особо близкое и доводили это, ставшее своим, качество до завершенности в логике своего мировосприятия.

Пастернак при содействии Анненского, его принципа связи душевных состояний и явлений внешнего мира до бесконечного расширил сферу своей впечатлительности. «Отождествление души

'Там же. С. 497.

с внешним миром» было безусловным поэтическим достижением Анненского и одновременно его маетой, получившей в его стихах предельно искреннее выражение. Идя новым поэтическим путем, он натолкнулся на «старый», как мир, страдальческий вопрос – о цели бытия. Пастернак перенес центр на само бытие, на мир как «явленную тайну», и слияние души с внешним миром открыло для него иные возможности. Из бесконечных «отождествлений» и «подобий» он творит образ мира, «подражая творцу в творении вселенной, вслед за родной матерью производя себя вновь и вновь на свет».

...Пастернак не склонен был предписывать искусству цели конкретные и практические. Но в конечном счете вся его поэзия исполнена большой внутренней целеустремленности. Открыть человеку глаза на мир, на чудо творения – уже это одно создает вокруг нее нравственный ореол, утверждает красоту и добро в качестве основополагающих жизненных принципов.

Это полдень мира. Где глаза твои?

Но жизнь – «alter ego», «сестра», «чудо» – будучи неисчерпаемым источником вдохновения, в то же время сама объект для ответного воздействия на нее со стороны художника.

Он смотрит на планету, Как будто небосвод Относится к предмету Его ночных забот.

(«Ночь»)

Вспомним еще раз про теорию неравномерных жизненных рядов, про оглядку поэта на «самые отечные, нетворческие части существованья» ради приобщения их к целому. Самая высокая

поэзия не обходится у Пастернака без прозы, вдохновение для него имеет этический смысл. Он хотел населить мир одухотворенными вещами – и тем поднять все сущее, в глазах человека, на новую ступень.

«Но надо возделывать свой сад» (Вольтер). Пастернак возделывал свой сад – сад поэзии:

Я б разбивал стихи, как сад...

Однако свой ли только, если это не просто сад и не просто стихи? Если это сад-вселенная, место жизни человека и человечества. Был на Руси художник Андрей Рублев. Он писал «Троицу» – образ вселенского единства и всепобеждающей одухотворенной любви,– писал в эпоху жестоких междоусобиц внутри страны и диких нашествий извне. Поэзия Пастернака утверждает жизнь как высшую одухотворенную ценность. Марина Цветаева в статье «Световой ливень» подводит итог своим размышлениям о пафосе Пастернака: «– И никто не захочет стреляться, и никто не захочет расстреливать...» В наше время, когда так обострилось чувство единой судьбы человечества, поэзия Пастернака особенно и по-новому раскрывает свой действенный смысл.

Пастернак – явление чрезвычайное. Попытки обузить и обкорнать его несут лишь потерю для нашей культуры. Превращать его в эталон, в пример для подражания нет нужды: Пастернак неповторим. Настала пора для углубленного постижения этой замечательной поэзии, круг удивленных и благодарных читателей которой неукоснительно и быстро расширяется.

ОГЛАВЛЕНИЕ

От автора............ 5

сСЕСТРА МОЯ – ЖИЗНЬ». О центральной идее лирики Пастернака 1913-1931 гг........ 10

сЗАПИСЬ СО МНОГИХ КОНЦОВ РАЗОМ». Принципы поэтического повествования.......179

«ДО САМОЙ СУТИ». О лирике Пастернака 1940-

1950-х гг................243

«ОБРАЗ МИРА. В СЛОВЕ ЯВЛЕННЫЙ». О метафорической системе Пастернака........313

Владимир Николаевич Альфонсов

ПОЭЗИЯ БОРИСА ПАСТЕРНАКА

Худож. редактор Б. А. Комаров. Техн. редактор £. Ф. Шараева. Корректоры Э. Н. Лип па. Е. А. Омельяненко.

ИБ № 7749

Сдано в набор 26.04.89. Подписано к печати 27.10.89. М 21288. Формат 70X ЮО'/зг– Бумага офсетная № 1. Литературная гарнитура. Офсетная печать. Усл. печ. л. 14,95. Уч.-изд. л. 13,83. Тираж 20 000 экз. Заказ № 97. Цена 1 р. 10 к. Ордена Дружбы народов издательство «Советский писатель». Ленинградское отделение. 191104, Ленинград, Литейный пр., 36.

Ордена Октябрьской Революции, ордена Трудового Красного Знамени Ленинградское производственно-техническое объединение «Печатный Двор» имени А. М. Горького при Госкомпечати СССР. 197136, Ленинград, П-136, Чкаловский пр., 15.