Текст книги "Преступление и наказание (СИ)"

Автор книги: Владимир Наконев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

ГОВЯННАЯ ТЕМА

– Нет, ты представляешь? – бывший советский человек возмущённо жестикулирует, помогая себе набрать воздуха в грудь, – Я этому уроду объясняю, что это – вехотка, предмет гигиены, и руками даже показываю, как её использовать. А тюремщик-дебил смотрит на меня, языком цокает и головой качает: нельзя. Так и забрали! У меня уже скоро грибы на спине вырастут.

Я его понимаю. Сам тоже пытался объяснить значение щёточек и ниток для чистки зубов, дёсен и межзубного пространства, когда меня принимали на долгий отсидочный срок. И тоже – низ-зя! У испанцев странное отношение к предметам гигиены, правилам гигиены и вообще, к мытью тела. Среди зэков-иностранцев в испанской тюрьме нередко можно услышать: «Воняет, как испанец».

Вот и сейчас мы пытаемся изобразить испанскими словами и выражениями нужду простого экс-советянина в туалетном ёршике. Наконец мы справляемся с задачей и отдаём формуляр охранникам. Через неделю приходит ответ: у нас нет ёршиков. Ну, это-то мы и раньше знали, потому что все унитазы в общем туалете раскрашены этими… ну как их… разными следами, всех тонов коричневого цвета, оставленными задней частью человеческого тела, которое хорошо поело.

В испанском словаре есть слово, которое я не обнаружил ни в одном другом известном мне языке. Zurraspa. Не смотря на звучное и красивое произношение, это слово означает след каки, оставленный на поверхности или одежде. В любви объясниться слов не хватает, а экскрементный шрам имеет своё особое название.

Не решив проблемы ёршика, мы, тем не менее, изобрели из подручных средств неплохие мочалки, которые, при умелом обращении, так полируют кожу, что она на ощупь кажется попкой младенца. А зурраспы в общем туалете блока продолжали жить своей отдельной жизнью, красуясь не только в унитазе и вокруг него, но и на стенах, оставленые там на память чьим-то пальчиком. Типа, здесь был педро.

Побывав в приёмнике тюрьмы «Кастейон-2», куда меня перевезли из Мадрида, я не только лишился всяких ручек-карандашей и иже с ними. У меня отобрали бутылку с гелем для душа и бутылку с хлоркой, которые я запасливо привёз с собой. Так я и заехал в грязную камеру без средств дезинфекции и первую ночь провёл в унизительных попытках отмыть всё одной водой. В мадридской тюрьме в первый день я получил не только все положенные средства гигиены, включая четыре презерватива, но и пакет с новыми простынями, которые стояли колом и хрустели, как деревянные. Здесь же, в «Кастейон-2», мне дали чистые, но прожжённые сигаретами старые простыни и заставили расписаться в том, что я обязуюсь их беречь. В камере меня ждал зассанный кусок поролона, который здесь называют матрацем. На нем не было матрасовки. Первую ночь я спал не раздеваясь, одетый по-зимнему, на голой пластине железной койки. Потом, с помощью зэков, подобрал себе всё, что надо, включая лишнее одеяло, которое оказалось зимой совсем не лишним.

– Ну что? Решили problemas escatológicos? – поприветствовал нас зэк-иностранец, родным языком которого был испанский, но он использовал его более литературную часть.

– Что такое эскатолохикос? – не понял я.

– Посмотри в словаре, – ухмыльнулся коллега.

Беру словарь. Ешь твою медь! Мимо меня проходит целый пласт испанской культуры, не описанный никем и не изученный мной. Это слово, не просто слово, а целое прилагательное, характеризующее что-то связанное с экскрементами и грязнотой, вызванной испражнениями. Сразу придумалось название по-испански: Zurraspas y otros problemas escatológios.

Обалдеть! Жизненно и в тему. Только сейчас я обратил внимание, что испанцы не идут в туалет погадить, облегчиться, покакать или по-большому. Они ходят «к тигру», «посадить ёлочку». Романтично-то как! Они не пукают и не пердят, несмотря на наличие соответствующих слов. Они «пускают бздох» и, если делают это часто, то для этого есть соответствующее слово. Если часто, громко и безсовестно, то – другое слово, и есть слово, означающее имитацию губами звука из анального отверстия. Достойные последователи Сервантеса и Лорки.

Вспомнилось, что знаю одну семью. Испанскую, разумеется. Там хозяин, посадив ёлочку, закрывает крышку унитаза и уходит. Его жена, вся во внимании, тут же бросается к горшку, чтобы навести порядок, и это правильно. Зурраспа из-под «ёлочки» лучше очищается, пока свежая.

Но не знаю, как называется процесс, когда в камеру к прибалту подселили испанца. Обычное дело, тюрьма-то испанская. Необычным было то, что в первую же ночь испанец насрал на стул товарищу по камере и потом обещал его зарезать после каждого пинка или удара. Воспитательная экзекуция продолжалась до тех пор, пока не закончились угрозы.

Надо, пожалуй, перечитать ещё раз весь испанский словарь. Там меня ждал сюрприз. Простым просмотром натыкаюсь на слово hez. Не знаю такого. Знаю hoz (серп), знаю haz (сноп). А тут другое сочетание. Читаю в пояснении: «смесь веществ, выпущенных через задний проход, как обстоятельство формирования отходов физиологического процесса пищеварения». Витиевато и непонятно. В школьном словаре – покороче: «вещество, которое испускает организм, закончив переваривать пищу». Хе-хе! Это уже ближе к истине. Ещё один словарь испанского языка: «hez» – отходы, которые организм выводит через анус, закончив пищеварение. Короче, это именно то, о чём вы подумали.

Сам, не ожидая, я решил загадку полувековой давности. Теперь я знаю, почему мальчишками мы говорили: «Пойти похезать».

ПРОГРЕСС

Испанская тюремная медицина эволюционирует. Вдобавок к программе отучения от героина с помощью метадона, ввели новое изобретение. Теперь тот, кто желает избавиться от метадоновой зависимости, может перейти на получение нового наркотика: субоксон. Очередь за дозой в блоке не уменьшается, но появилась новая группа нарков, которых по утрам вызывают и ведут в санчасть. Судя по довольным мордам, когда возвращаются, никто им иньекции в задницу от головной боли не делает.

Я принадлежу к ненужной части зэков. Наркоты не прошу, от таблеток отказываюсь, к доктору не записываюсь. Но и у меня случаются проблемы. Так называемая безсолевая диета настолько солёная, что давление временами зашкаливает. Не могу же совсем отказаться от еды. И однажды утром меня просто плющит. В голове словно бухает огромный кузнечный молот. Пульс сто четырнадцать в состоянии ничегонеделания. Временами бросает в пот. Объясняю ситуацию дежурящему шефу модуля. Тот делает неопределённый жест: типа, потом. Это «потом» так и не наступает. Мимо меня дефилирует группа наркоманов, которых ведут за радостью в санчасть и обратно. Мне же остаётся или сдохнуть, или попытаться привести организм в порядок. Получается второе, если считать порядком девяносто ударов сердца в минуту.

Не сдаваясь, спрашиваю охранника, почему мне не разрешили сходить в санчасть, померять давление. Он мне долго и пространственно рассказывает о связанных руках новыми правилами медика тюрьмы. Когда он заканчивает, я уже выстраиваю в голове план будущей жалобы, которая никому здесь не понравится. Устрою им тут перестройку.

На этой же неделе удаётся записаться к доктору. Эти записи стали спортивными соревнованиями. Если спринт по объявлению на запись не получается, то не видать тебе медика. Наркоманы бегают быстрее чемпионов Мира. Мы стояли возле дверей, ожидая входа в большой тюремный спортзал, когда объявили, что можно записаться. Мне нужно было лишь повернуться и сделать шаг к окошку. И даже с этим ничтожным промедлением я был седьмым в списке. Зэки говорили, что в последнее время принимает новый доктор. Захожу на приём. Не повезло! Меня заслушивает всё та же знахарша, что забыла о наличии рентгена в тюрьме. Запаковываю моё недовольство поглубже и мне удаётся решить все проблемы, накопившиеся за более чем полгода моего неприхода в её кабинет. Почти все, если не считать самого главного: проблемы с пересолёной едой и невозможностью померять давление. Сейчас тоже не меряет. Доктор приходит на раздачу таблеток нуждающимся, а не артериальное давление регистрировать. Правда, обещает, что в следующий приход медсестра вызовет меня сама. Когда это будет, не известно.

Делать нечего, нужно искать другие средства улучшения здоровья. Вдобавок к регулярным занятиям с железом, начинаю бегать. Говорят, что так можно убежать от инфаркта. Бегаю по тюремному двору размером 25 на 50 метров. Можно ещё и записаться на выходы, чтобы делать круги по тюремному футбольному полю. Записаться-то можно, но не факт, что разрешат. Я же не исправляющийся наркоман и не сердечно больной, чтобы иметь предписание врача на эти прогулки.

По случаю встречаю ответственного работника, от которого зависит это разрешение. Спрашиваю о моих шансах на беготню. Ответ меня не радует.

– Знаете, это очень трудно. Потому что сначала удовлетворяются заявки спортивного модуля.

Спортивный модуль – это всё те же наркоманы. Я уже рассказывал, что в тюрьме Кастейон-2 существует изобретение: наркоман-спортсмен. Стараюсь не показать и не высказать по этому поводу и демонстрирую максимальную вежливость и дипломатичность.

– Это не каприз. Мне уже шестьдесят четыре года, имею склонность к гипертонии и кроме того, нахожусь в этой тюрьме уже три с половиной года, и никогда ничего не просил. Но сейчас мне бы хотелось убежать от деревянного бушлата.

Спортивный «мэтр» задумчиво смотрит на меня, спрашивает, как меня зовут и не очень уверенно обещает сделать всё возможное. Не собираясь сидеть сложа руки в ожидании чудес, продолжаю оздоравливаться сам.

«если хочешь быть умным, бегай;

если хочешь быть красивым, бегай;

если хочешь быть здоровым, бегай»,

– говорили древние греки. Уже после первых дней с забегами, мой пульс понижается в покое и быстро восстанавливается, когда заканчиваю упражнения. Организм помнит! А давление померять всё не получается. Ну нет летом восемнадцатого года, двадцать первого века в испанской тюрьме «Кастейон-2» такого простого медицинского сервиса. В бегательный список я не попал.

СКАЗКА

Жил-был король. Он не всегда был королём. Сначала он был принцем. Принца все любили. Все, кроме старшей сестры, которая перестала быть принцессой из-за рождения принца. Принц рос, учился, стал генералом и готовился стать королём. Но это у него не получалось. Не получалось и жениться. «Жениться по любви не может ни один король».

Времена менялись и в соседних монархиях стали появляться простолюдинки. Принц воспрянул духом и перестал искать среди благородных семей и фамилий. Женился-таки по любви и даже трон получил. Потому, что его папа докоролевствовался до того, что этот стульчик стал бельмом в глазу среди его подданных. Вместе с троном бывший принц унаследовал коррупцию всех государственных институтов и усиление сепаратистских движений в провинциях. Оживились и фашисты.

Непривычный к таким заворотам истории, молодой король неудачно высказался о событиях и смог, неоднократно, наблюдать по телевизору, как на улицах его страны жгут его же портреты. Не сильно расстроившись, король устроил большое шоу с вручением своей двенадцатилетней дочери первого ордена. За будущие заслуги перед родиной.

Так и шла жизнь на территории королевства: портреты жгли, гимн освистывали, порядка не наводили, кое-где постреливали, везде воровали, на улицу выбрасывали семьи с детьми, в тюрьмы стали сажать артистов и певцов и приветствия со вскинутой правой рукой регулярно показывали по телевизору. Король, унаследовавший долгожительство от родителей, не покидал дворцового стула столько же лет, как и его папа.

Старшая дочь – принцесса – выросла, вышла замуж, родила двоих детей, развелась с мужем из-за его пристрастия к наркотикам и всё ждала обещанной с детства короны. Когда, наконец, головной убор освободился, политическая обстановка в стране изменилась настолько, что некому стало защищать идею монархии. Тем более в предвидении того, что разведённая женщина будет править королевством.

Снова жгут портреты, снова сепаратисты и референдумы о независимости. Снова полицейские операции по усмирению. С подачи левацких организаций по всей стране проводят референдум по сохранению монархии. Среди простого народа это не находит поддержки и страна превращается в парламентскую республику, записав отошедшего от дел монарха последним королём в истории страны. Впереди были другие потрясения.

ТЮРЕМНЫЙ ТУРИЗМ

В испанских тюремных дебрях мне встретился Калев Когерман – бродяга, проведший не один десяток лет в местах различной отдалённости. Получивший образование там, где этого не следовало бы делать. Оставшийся всё тем же недалёким семнадцатилетним подростком, каким «зачалился» впервые в застенки.

Простой и участливый, юморной и наблюдательный, он радовал меня нечастыми письмами после того, как наши пути разошлись на просторах Пиренейского полуострова. Одно из его литературных творений я и предоставляю читателю. Такое не придумаешь! Так он ехал из тюрьмы в тюрьму.

Ну, здравствуй, Дядя Вова!

Ты меня прости, засранца, что не писал раньше, но не было возможности. Так как две недели пробыл в Вальдеморо (пересыльная тюрьма под Мадридом). Я попал так плохо туда, как раз на праздник semana santa (святая неделя). Ну что сказать? Мне кажется, что кормёжка там лучше. Меньше дают, но вкуснее. В пище есть хоть немного соли.

Утро начинается в 7.30. проверка и в 8.30. завтрак. На завтрак дают когда как, то булка с колбасой и стакан – ихний – высокий – кофе, то просто две пачки печенья и кофе. Система та же самая, что и в «эстремерде» (Калев переиначивает название Estremera – тюрьма, откуда его увезли): в 9.30. выгоняют на улицу и в 13.30. обратно на обед. Во дворе – жопа, поскольку нет ни одной скамейки, куда можно было бы присесть. Вплотную к зданию есть выступ и это всё. Я выносил постоянно с собой одеяло, чтобы подложить. Иначе – холодный бетон на всю жопу и геморрой выскочит до самых пяток.

Так, поехали дальше. Внутри здания есть туалет, два сральника и два писсуара. За ними есть, я так думаю, для особого контингента – два душа. Я не видел, чтобы там кто-то мылся. Наверное, попались одни блатные. Есть и другое помещение, где четыре душа. Но они маленькие и один не работает. В камере только толчок и раковина. Вода течёт нормально и хорошо регулируется. Сейчас прокручу немного назад и расскажу про заезд в Вальдеморо, а то я начал с кормёжки и много пропустил.

Забрали меня из Эстремеры так неудачно, что я не смог ни с кем попрощаться. Но мне огромно повезло, что меня не шмонали. Вообще, хотя и народу немного было: трое мужиков и одна баба. Этих вытряхнули так, что я начал побаиваться, если начнут, то это на пару часов. Я в боксике сидел тихо и, когда конвой уже начал: «Rápido!» (быстро, исп.), только тогда и вышел к моим вещам, они стояли в коридоре. Крендель, который там работает (зэк), начал обыскивать мой багаж, почему-то на меня посмотрел так весело и сказал: «Muy listo» (очень хитрый, исп.). Я ему в ответ: «Си, сеньор!» (да, господин! исп.) Он наклеил бумажку, куда я еду и на этом мы расстались. Уже в Вальдеморо многие удивлялись, что у меня с собой телевизор и я ухитрился его провезти, чтобы не начали требовать деньги за перевозку. А то слышал – точно не знаю, только слышал – могут сдирать 36 евриков. Мы были только втроём и нас довезли до Вальдеморо на маленьком микроавтобусе, а та баба там осталась. Правда не знаю, куда она свои вещи загрузила и как. Потому что это была картина что надо. Чёрный мешок – три четверти моего роста (представляешь!) полный и круглый стоял посреди коридора. Менты смеялись, что это пол-автобуса. А когда она сверху спускалась, у неё было маленьких сумок штук десять. Я сам видел.

Значит, загрузили нас нормально. Поехали. В общем с того утра у меня «начался самостоятельный жизнь». Это я по-испански. И я на неё не жалуюсь, потому что справляюсь с ней очень даже славно. Мне говорят, что я, как эстонец, справляюсь с ней прекрасно. Опять я отклоняюсь от темы.

Сняли нас в Вальдеморо в транзит. Тюрьма там большая, но я её видел только через окно. С собой наверх на этаж можно брать только самое необходимое. Это лучше сразу, при упаковке вещей, приготовить в бауле. Если некурящий, то легко. Но мне, денег-то нету, немного скучновато. Но я попал очень удачно, были знакомые и каждый день мой любимый чай и poco tabaco (немнного табака, исп.). Повели, значит, наверх и попал я в тараканий рай. Это не тараканы, а лошади какие-то.

На следующий день просыпаюсь, ноги спустил и думаю: «Кто же ночью у меня обувь с…забрал?». А это, оказывается, тараканы их ночью увезли к двери. А если бы дверь открыта была! Суки! Ночью так топают, что спать невозможно бедному эстонцу. Другой раз просыпаюсь ночью, чтобы закурить. До стола дотягиваюсь, а там идёт балдерера-fiesta (праздник, исп.). И таракан, который самый здоровый, мне кричит.

– Ты, мужик, закуривай, нас не стесняйся!

Дожил до белой горячки. И, вроде, кроме воды ничего не пью. Теперь, вот, думаю, эти тараканы в хате, вроде как дружбаны и, может быть, они и вещи мне помогут дотащить. Я бы этому не удивился. Наверное я оказался подлецом и, может быть, они меня обозвали киллером, но одного я замочил и спустил в унитаз. Остальные убежали, да ещё и подкалывали меня, что я – растяпа и не поймаю их никогда. Но я хитрый и вылавливаю их по одиночке. Пока удаётся.

Ну, а теперь, чтобы продолжить рассказ, я опять должен вернуться назад. Рассказывал уже про душевые внизу. Ими можно пользоваться, когда выгоняют на улицу. Загоняют обратно в 13.30, а могут и чуть раньше. В очереди идём «на подносы», как у нас было, набираем еду и наверх по камерам. Вечером снова на улицу. Там, где прогулка, там и экономато. Но, только за деньги. Они должны быть в кармане, а не на карточке. Торговля довольно бедная. По выходным и праздникам, вечером не работает.

Видел там двоих с нашего модуля. Пообщался там с ними немного. Подкинули мне табака и бумагу, как сироте. Сирота я, правда, не казанская, а эстонская. Но, всё-таки, сирота. Спасибо и за это!

А так… система здесь такая же, как в ЭстремаДУРЕ: вверх-вниз. Начал я писать всё это в Вальдеморо, пока было свежо в памяти. А то головушка у меня немного сдвинутая.

Грузят нас одним утром в девять часов на автобус. Перед этим, как положено, принимаю полтаблетки и проспал всю дорогу, четыре часа. Сидел в автобусе такой довольный и думал, что сегодня ночью буду спать в «своём доме» и, наконец, опять телевизор. Но меня ждало большое разочарование, так как нас сняли с автобуса в Сарагосе и там переночевали.

С окна немного видна тюрьма. Не очень-то и огромная. А менты там, ну прямо золото! Спокойные, улыбающиеся и, вообще, какие-то другие. Не то что в Эстремере и Вальдеморо. Ну, прямо, люди из другого мира. Кормёжка нормальная, камеры чуть поменьше. И проверка такая: можно спокойно лежать, рукой махнул, что живой, и на этом всё.

На следующее утро загрузили нас опять в автобус, большой, с туалетом, и я снова в мечты: наконец-то телик. Но, опять меня грубо поимели. Проехали примерно четыре часа и нас начали выгружать. Думаю, дома, но – увы! Нас сняли в Барселоне и, гады, держали там аж шесть дней. Вот это жопа! Утро начинается с проверки в 7.30. и надо быть одетым и стоять на ногах смирно. Я на первой проверке лежал на кровати и просто махнул менту ручкой. Надо было видеть эту рожу! Вытянулась до самого пупа. Начал что-то бубнить и стоял, пока я не встал и полностью оделся.

Первый сокамерник был «Romania». Такой весёлый и более меня разговорчивый. Уехал на следующее утро. А днём закинули мне полублатного марокканца. Это был кадр что надо! Заходит, значит, а я лежу на первом ярусе, наблюдаю, кто пришёл. Плывучая, на шарнирах походка и с такой рожей; мол что ты в моей камере делаешь? И почему на моём месте спишь? Я, конечно, таких видел эшелонами и съедал таких на завтрак. Поэтому, молча лежу и смотрю. Он мне объявляет, что он из Марокко и недвусмысленно смотрит то на второй ярус, то на первый.

Я этого «не замечаю», встаю на ноги, протягиваю ему руку и говорю:

– Я – эстонец и говорю по-русски.

Затем лёг обратно на койку. Толи слово «русский» его успокоило, толи то, что я лёг обратно, но больше на эту тему у нас никаких намёков не намечалось. Он начал хвалить русских и наплёл мне, что у него в зоне долгое время был сокамерником русский и, даже, одно слово сказал по-русски; «привет».

Я начал крутить самокрутку, немного табачку ещё было. А он, как увидел у меня курительную бумагу, чуть с ума не сошёл; мол, у нас это запрещено и нету. А у меня оставалось ещё три пачки. У него же – сигареты «Негро». Он дал мне три «Негро», не считая того, что оставил, а я ему – новую пачку. В 16.30. выгоняют во двор, утром не выпускали. Там, во дворе, был его друг. Он ему сказал про бумагу. Подзывают меня и «бизнес» состоялся. Я им по пачке бумаги, они мне шесть «Негро». Я так подумал, что этих сигарет мне хватит минимум на два дня. Выгодная была сделка.

В восемь поднялись наверх – ужин и его должны будут забрать на следующее утро. Ментовка ему ещё вечером сказала: «Утром в восемь». Этот нехороший человек, «редиска», не дал мне всю ночь спать. Постоянно, только засыпаю, а он мне – «russo, no roncar!» (русский, не храпеть! исп.) А перед тем, как лечь спать, он, конечно, очень неохотно залез «на жёрдочку», был маленький спектакль. Но такой смешной, хоть стой, хоть падай. Но смеяться нельзя. И вот я изо всех сил держался, но, всё равно, иногда выскакивало. Но араб так и не понял, что мне смешно. Я умело косил то на одно, то на другое. А история такова: у него возникла огромная проблема, куда же заныкать курительную бумагу? Она же запрещена и – сразу рапорт. А для рапорта – кишка тонка. Шарниры есть, а кишки-то нету. Берёт в руки кроссовок, первым делом обнюхивает, вытаскивает стельку. С фантастической мордой её тоже обнюхивает. Смотрит на меня, потом уставился внутрь кроссовки. Минуты так на две-три. Ложит кроссовок и стельку на стол. Не на пол! И история повторяется с самого начала, только с другим кроссовком.

У меня была мысль попросить тоже понюхать. Всё-таки интересно, может там пахло розами? Я постеснялся попросить, подумав, что ему потом не хватит и мне будет стыдно: ни тебе, ни мне. Я – писатель никудышний и весь комизм передать через письмо трудновато, но постарайся понять и не падай в кому от смеха. Дело далеко от смеха, потому что у человека большая проблема: куда прятать бумагу? И вот, после того, как он эту бедную бумагу и под стельку совал и в одежду пробовал по разным местам совать, рожа у него стала сиять как солнце. Он за считанные секунды собрал свои кроссовки, сам себе что-то бормоча. Резко встал, схватил на почте большой полиэтиленовый конверт, оторвал от него клочок и стал запаивать бумагу в него. Закончив это, он обернулся ко мне своей сияющей рожей и показал, куда он задумал эту бумагу спрятать. Я думаю, не надо долго гадать, куда…

От этой канители он, бедолага, так устал, что сразу забрался на «курятник» и заснул. Утром встали на проверку, потом завтрак и он у меня спрашивает:

– Во сколько за мной придут?

Я возьми, да и ляпни:

– Не раньше девяти.

Он опять с довольной мордой залез наверх и говорит:

– Успею ещё поспать.

В восемь дверь открывается. Он, как святой, лежит на спине. На морде – глубокое удивление. Подошла ментовка и охренела: тот лежит наверху и хоть бы хны. Ментовка что-то сказала и тут началась такая суматоха. Сам чёрт ногу сломит. Хватает за всё одной рукой, потому что вторая рука автоматом хватает кусок недоеденного хлеба. В оконцовке, ушёл кое-как. Дверь закрылась и мне ещё долго было весело.

Я начал оглядываться. Гляжу, на полке в мешочке новые носки. Спасибо большое! На соседнем столике – пустая коробка из-под чёрных сигарет. Не знаю почему, но я эту пачку яростно разорвал. И что я вижу! Выпали две фитюльки шоколада. Не сладкого. А перед этим только думал, что сигареты заканчиваются и брошу к такой-то матери эту курёху. Ну вот, как бросить мне теперь, если у меня на столе лежат две пачки «Winston»? Гуляй, рванина! Извините, опять выкрутился с трудного положения. После этого кадра я остался один и, слава Богу, так и досидел до шестого дня.

Третья неделя в дороге. Загрузили опять в автобус. Ещё пять часов до Кастейона. И вот я здесь! Тюрьма примерно как в Эстремере по конструкции, но отличается тем, что у ментов нет злых морд и в камерах есть телевизоры. Я попал словно с дождя под крышу. Атмосфера совсем другая или мне так кажется. Всё как-то тихо и спокойно.

(Первые впечатления Калева от тюрьмы «Кастейон-2» со временем изменились и он отправился в новое двухнедельное путешествие по Испании в тюремном автозаке. Не последнее.)