Текст книги "Преступление и наказание (СИ)"

Автор книги: Владимир Наконев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

ПЛОХИЕ

Стиль работы испанской пенитенциарной системы можно проиллюстрировать моим примером. В тюрьме Мадрид -7 Эстремера, в блоке, где я был, находился педофил. Здесь они – неприкасаемы. После того, как его, а через некоторое время и меня, переместили в тюрьму Кастейон-2 Албокассер, педофила поместили в так называемый респектабельный модуль, а меня интегрировали в модуль наркоманов.

Позже, правда, администрация допустила «прокол», переведя меня в тот же модуль, где педофил наслаждался полусвободной жизнью.

Тот мой временный залёт к блатным позволил мне позже насмехаться над всеми работниками тюрьмы, от охранников до медиков, когда они меня спрашивали о причинах, побудивших уйти оттуда.

– Мне не нравятся ваши педофилы, – неизменно отвечал я, наблюдая при этом всю гамму эмоций на переднем лице собеседника.

Моё кратковременное пребывание в убежище для любителей детских тел дало возможность убедиться в отличии еды в модулях для наркоманов и педофилов. Я уже описывал в «Средиземноморской диете» способы превращения еды в ещё одно наказание для зэков, но то, что творилось вокруг наркомодуля, требует отдельного описания.

Наш номер шесть считается в тюрьме самым плохим местом. От него шарахаются не только зэки, но и охранники. Те заключённые, что должны были, по каким-нибудь причинам, прийти в наш модуль, заранее были готовы если не умереть, то, по крайней мере, получить преждевременный инфаркт.

Кухонные работники изо всех сил старались избежать обязанности отвозить еду в модуль № 6. Поэтому делали это всегда в последнюю очередь. Соответственно, всегда это были остатки.

Модульные раздатчики пищи, из-за этого, вынуждены каждый раз поштучно пересчитывать всё, что привозят на тележках: хлеб, мясо, куски рыбы, сосиски, йогурты, фрукты, проверять объём кофе в термосе и так далее…

Поскольку в этой тюрьме воровство начинается ещё до начала процесса приготовления пищи на тюремной кухне, то конфликты гарантированы.

– Не хватает йогурта (яблока, персика…), говорит представитель принимающей стороны.

– Ну, постарайтесь выкрутиться.

– Как выкрутиться? У меня по списку сто четырнадцать, а ты привёз сто тринадцать. Как я объясню, и кому, что ему нет положенного?

– Ну, нет больше, понимаешь!

– Не понимаю! Забирай все эти йогурты, я выдам еду без них!

Забрать кухонный работник не может: в меню записан йогурт и он изворачивается, как только может, чтобы всучить недостачу в модуль и не отвечать за это. Но модульный зэк стоит на своём и не подписывает прилагаемую накладную. В спор включается дежурящий в модуле охранник. Он звонит на кухню. Недостающий йогурт сам-собой «находится». Все успокаиваются. А нехорошесть и конфликтность наркомодуля повышается на один балл.

Иногда охранник из «не наших» присутствует при проверке поступившего и заранее шлёпает штемпелем по бумажке и отпускает носильщика под честное слово. Но зеки, принимающие пищу, всё равно пересчитают содержимое тележек. Не хватает!

– Синьор! – обращается ответственный за раздачу к охраннику,

– Нужно звонить на кухню, не хватает двух джемов.

– Не нужно! – охранник достаёт из кармана две маленькие упаковки.

– Ворюга! – возмущается позже наш кухонный работник, – Или этот тихушник сам взял незаметно, или тот, с кухни дал ему за моей спиной.

Время от времени, зекам нашего модуля, из тех, кто понормальнее, удаётся перевевестись в другой для учёбы на тюремных профессиональных курсах или перевестись в респектабельный за постоянное махание шваброй. Так я обогащаюсь информацией о функционировании этой тюремной системы.

В блоке, зэки которого работают на тюремной кухне, мясо, например, валяется в баках для мусора. Потому что еду в этот модуль привозят по списочному количеству, хотя тридцать человек из них ежедневно находятся на кухне и специально готовят для себя отдельно что-нибудь вкусненькое. Ходят слухи, что охранники того модуля тоже не чисты на руку, но я об этом напишу лишь тогда, когда увижу собственными глазами.

Жаловаться на произвол, творимый в отношении «нехорошего» модуля бесполезно, да и некому. Мало того, что большинство зэков в тюрьме Кастейон-2 – испанцы, да к тому же и администрация состоит из них же. Можно долго перечислять все трюки тюремных работников, превращающие еду в вид наказания. Рассказывать о том, что уменьшается пайка хлеба, что уже несколько лет в этой тюрьме зэки не получают по утрам кусочек маргарина, как это делается в других тюрьмах…

Последним «изобретением» администрации этой тюрьмы стал запрет на получение заключёнными больше 200 мл. так называемого кофе в день. И это в жаркое испанское лето. Воды пожалели!

О ХОРОШЕМ

– Есть ли для тебя что-нибудь хорошее в Испании? – спросил мой коллега по отсидке, прочитав очередной мой рассказ о тюрьме, переведённый на испанский.

– Конечно! – отвечаю я шуткой, – Дети. А всё остальное, что они делают руками – это ужасно.

Посмеялись.

Есть ли что-нибудь хорошее в испанской тюрьме? Есть ли кто-нибудь хороший…? Конечно! Но не стоит ожидать, что я напишу о хороших охранниках, и это предоставит возможность другим, о которых я уже упоминал, «съесть» этих хороших живьём. Как в потусторонней жизни так и в тюрьме, как в России так и в Испании, существует подсиживание, сплетни, наветы, свояченничество и просто подлянки.

А я лишь описываю все эти ненормальности и не моя вина, что их так много. Испанцу в испанской тюрьме хорошо. Особенно если он – бродяга, бомж или представитель малочисленного, но широко распространённого цыганского племени. Работать не заставляют, кормят, наркотики дают, крыша над головой, одежду стирают, и никому в голову не приходит заставлять, боящегося воды испанца, мыться в душе. Целыми днями это вонючее существо выпрашивает купить ему кофе или дать табачку на самокрутку. Если не достигает желаемого, то собирает окурки, ворует покупки из оставленных без присмотра сумок. Потом поднимается в камеру, заваливается на койку, не снимая обуви, смотрит телевизор… И так все дни, отведённого ему наказания. Проснувшись, выбрасывает мусор во двор через окно и спускается туда на очередную прогулку.

Если повезёт, то этого «гуманоида», за старательное и лицемерное протирание окон, могут перевести в респектабельный модуль, где он будет считаться вступившим на путь исправления. Он закончит отсидку, выйдет за ворота, и вскоре вернётся обратно в эту или другую тюрьму, потому что по ту сторону забора он никому не нужен и наркоты там просто так никто не даст.

Если зэк курящий, то все поблажки только ему. Даже в сборнике пенитенциарных правил сказано, что он может курить и в камере, с согласия сокамерника. Курят везде. Некурящие же должны толеранствовать, начиная с утра, когда всех заставляют выйти из камер, спуститься вниз и ждать в наполненном табачным и конопляным дымом зале. А охранники, тем временем, не спеша осматривают пустые камеры, тоже спускаются вниз, соизволив открыть двери в тюремный двор. Во дворе многочисленные курильщики снова занимают самые удобные места: в тени летом или в укрытии от дождя зимой. Некурящие всё ещё терпят.

То в одном, то в другом месте раздаётся душераздирающий вопль, это значит, что кого-то из местных после утренней дозы потянуло спеть. Другие постоянно качают бицепс или отжимаются. Лишь небольшая часть зэков пытается уединиться с книгой или поиграть в шахматы. Есть в модуле домино и игра под названием «парчиш». Разноцветные фишки гоняют с помощью кубика по нарисованному крестом полю. Но эти игры не на интерес. В тюрьме и правила тюремные. Играют на кофе, телефонные карточки или табак. После продолжительных игр наступает время сверки и сведения счётов. Лёгкие столкновения, повышение голоса и всё заканчивается помещением в изолятор и переводом в другие блоки. Ходят легенды о «специалистах», умудрившихся набрать долгов на сотни евро и вовремя поменять модуль. Но нередки и случаи, когда их настигает карающая длань кредиторов.

По правилам зэкам положены печатные источники информации: местные и центральные газеты. Поскольку, эти газеты сначала попадают в кабину к охраннику, то выходят оттуда с вырезанными бонусами и заполненными кроссвордами. Зачастую такая страница просто вырвана из газеты вместе с, заинтересовавшей охранника, статьёй. Если этот грамотей не успел прочитать газету за время своего дежурства, то он унесёт газету домой и зэки её больше не увидят. А если ночью охраннику при чтении вздумалось утолить голод, то на следующее утро зэки увидят вкусно пахнущую газету, щедро украшенную пятнами масла от банки сардин. Нужно отметить, что не все охранники такие. Некоторые, наоборот, приносят из дома, уже прочитанные, газеты и журналы.

Но я опять забыл о хорошем. Есть ли что хорошее в испанской тюрьме? Да, есть! Здесь не «подселяют» третьего зэка в двухместную камеру, как это делают во Франции. Там такому подселенцу приходится спать на полу, потому что в камере только одна

двухъярусная койка.

ШАХ И МАТ

Что такое плага бактерий я знаю. Про плагу насекомых слышал. Но то, что мой текст наполнен плагой неуважения, меня задевало. Именно так выразилась начальница безопасности тюрьмы своим малоразборчивым почерком. Я взял новый лист бумаги и вывел на нём:.

«Уважаемая сеньора. В многочисленных комментариях на содержание моих книг, рассказов и других текстов меня называли циником, ироником, правдивым, шутником и т. д. Меня очень удивляет, что написанное мной «заполнено плагой неуважения». Поэтому отправляю вам отрывок из одного моего рассказа, который вам понравится по многим причинам:

«…. На следующий день пишу первое письмо директору тюрьмы: «Уважаемый сеньор. В этой жалобе я задаю вам вопрос, на который не нужен ответ. В день 12.08.15 одна охранница запретила вход в библиотеку блока № 6 всем читателям. Я не слышал её аргументов, но могу их представить себе, потому что некоторое время назад, в похожей ситуации, она заявила прямо передо мной: «Я – функционер и делаю, что захочу».

Это незаконное использование власти, что запрещено «Сборником правил пенитенциарной системы» и «Уголовным кодексом».

Вопрос следующий: – Не кажется ли вам, что не вы командуете в этой тюрьме?

Для меня подобные скандалы как хлеб для голодающего: я – писатель и отражу всё в моей будущей книге, когда выйду из тюрьмы».

Через пару недель, эта охранница снова появится в нашем модуле. Это был другой человек. Без лишних слов откроет и оставит открытой библиотеку и не подойдёт к микрофону. Правда, в этот раз она не была старшим смены.

Радость мести наступила для Евы, так зовут это маленькое существо, через несколько месяцев, когда она начала постоянно работать в нашем блоке.

У меня в глазу лопнул сосудик. Глаз болел и чесался. Подхожу к кабине. Обычно зэка с похожими неприятностями должны перепроводить в санчасть. Но не в этот раз.

Ева посмотрела на меня и говорит:

– Не нахожу, что тебе нужна помощь медиков.

Я улыбнулся и ушёл. Ищу среди зэков и нахожу глазные капли, которые успокаивают боль. Почти начинаю придумывать, как пожалуюсь на неё ещё раз. Но, через несколько дней вижу, что у нас появляется представитель тюремной безопасности, подходит к одному зэку, что-то спрашивает и уходит. Как интересно! Спрашиваю и зэк, ошарашенный произошедшим, говорит, что шефа спросила его о взаимоотношении с Евой. В этот момент я понял, что это чудовище собственными руками роет себе могилу в этом коллективе охранников и решаю не подавать никакой жалобы против неё.

Смешно и печально одновременно, что эта маленькая дьяволица живёт в кредит, отпущенный Провидением, потому что, не так давно, сильно оскорбила одного зэка.

Разъярённый араб выломал лезвие из станка для бритья и бросился на её поиски, но был остановлен и нейтрализован другими зэками. Ева никогда не узнала об этом».

Закончил я моё письмо заместителю директора по безопасности так:.

«Надеюсь, что это письмо, претендующее быть конструктивным, послужит для чего-нибудь позитивного. И поверьте мне донья Ева (её тоже так зовут), что пишу вам без всякого смысла неуважения, ни даже иронии. С сердечным…»

Прочитал написанное и прослезился. Вот же, изощряюсь в изящной словесности! Почти подхалимничаю. Если не уметь читать между строк.

Гораздо позже, я узнал продолжение истории. Один охранник рассказал мне, что это письмо было прочитано замдиректора по безопасности на одном из совещаний и, не называя никого по имени, замдиректора вопросила.

– Вам что, жить надоело?

ХРОНИКА ОДНОЙ ЖАЛОБЫ

Мартышка к старости слаба глазами стала. И на голову захромала. Это я о себе.

Совершая преступление, нужно быть готовым к тому… В общем ко всему.

Тем преступным вечером я проигнорировал подготовку и забыл положить в карман очки. Прошло некоторое время. За решёткой оно или тянется или летит. Скорость зависит от образа жизни, поведения и привычек. Педофилы, воры наркоманы, зная методы испанского процесса перевоспитания моют, метут, таскают, пресмыкаются и «стучат». Экс-советяне с брезгливостью относятся ко всему, что их здесь окружает, и переезжают из тюрьмы в тюрьму по модулям для нарков и конфликтным. Как и местные зэки баскского происхождения.

Но без очков плохо. С воли никто не принесёт. Деньги тоже, в тот вечер забыли поместиться в мой карман. Пишу заявление администрации тюрьмы Мадрид-7, с просьбой оплатить мне очки. Между прочим, деньги на это у испанской пенитенциарной системы есть. Куда их девают – особая тема для другого рассказа.

Получаю ответ: «Очки не входят в список обязательно предоставляемых услуг и предметов».

Не удивило. Удивило другое: в ответе было прописано, что в случае несогласия я могу жаловаться судье в надзор за пенитенциарной системой в соответствии с параграфом закона. Подумав, я решил, что получить отказ и там более чем возможно, и стал просто ждать. Тем более, что впереди маячил переезд в другую тюрьму. Меня привезли в Кастейон-2, тюрьму строгого режима. Таких не много в Испании. Узнаю, что в этой тюрьме есть мастерские. Пишу заявление о желании получить временную оплачиваемую работу, чтобы приобрести очки и одежду. Ни одна руководящая сволочь не пошевелила пальцем, чтобы, хотя бы, ответить на мою писульку. Тогда я повторяю запрос про очки. К запросу добавляю бумагу со стоимостью и градуацией необходимых глазных протезов, выписанных окулистом. Ответ не заставил себя ждать. Мне опять отказали, в связи с «наличием собственных средств». А я ничего про них не знаю.

Финансовая служба зэковских денег в тюрьмах ведёт свою бухгалтерию и не зависит от администрации. Запрашиваю и получаю ответ, что у меня на счету есть ноль целых, ноль десятых европейских денег. Снова ложусь в спячку и не протестую. Через год повторяю просьбу помочь в улучшении зрительного здоровья. Ответ обещают прислать позже. Я тоже никуда не тороплюсь и через три месяца «хунта» (совет по-испански) меня информирует, что мне отказано по причине «наличия у просителя собственных средств». Ответ – копия предыдущего с разницей в дате выписки. Ну ладно! Вы сами захотели!

Пишу заявление администратору (заместитель директора), чтобы он приказал оплатить мои будущие очки из моих собственных средств. Чиновник в ответе предлагает мне приложить документ от окулиста. Отсылаю. В следующем ответе администратор извещает, что у меня нет денег и советует обратиться экономическо-административный совет тюрьмы, откуда я только что получил отказ. И не возвращает мне предписание окулиста. Теперь мне нужно начинать всё по новому кругу. Ну уж нет!

Кропаю очередные литературные труды, которые посылаю директору тюрьмы и его администратору, чтобы рассказали мне, что и как я должен делать в этой дурацкой ситуации. У администратора, наверно, закончились чернила или желание и он отмолчался. Я же махнул на всё и накатал жалобу судье по надзору, добавив в письмо все накопившиеся бумаги. И снова жду.

Директор позже прислал мне свой ответ. В лаконичной форме он объясняет мне, что отрицательный ответ на моё заявление – это обычная форма, призывающая просителя подать жалобу в надзор. Вот тут-то он и попался! Значит, арабским наркоманам оплатили очки, а я, вроде как, другого сорта. Пишу ему закрытое письмо без обычного обращения типа – господин директор:.

«Ну и ну! Кажется, что во всех испанских тюрьмах я должен учить всех администраторов работать! В вашем ответе говорится, что отрицательный ответ на просьбу указывает на возможность подать жалобу. Мне очень жаль сообщать это вам, что в вашем документе нет ничего такого, потому что отсутствует целый параграф, подобный этому».

Переписываю абзац из документа, полученного в другой тюрьме. И продолжаю:.

«В вашем решении экономико-административного совета тюрьмы из года в год, повторяется одно и то же, что не совсем правильно юридически. Таким образом, можно посоветовать жаловаться Папе Римскому или Иисусу Христу. Спасибо за ваш совет обратиться с глазными проблемами к приходящему медику! Но мне бы больше помог ваш приказ вернуть мне мой китайский словарь, не пропущенный в приёмнике и который я написал собственноручно большими буквами на картонках, чтобы можно было прочитать без очков. Заявление на возвращение моих задержанных вещей отправляю в тот же день, что и это письмо. С сердечным приветом… 06.03.2017».

Отдаю охраннику в кабине заклеенный конверт и, тем же вечером, наблюдаю появление в нашем модуле директора тюрьмы. Меня к нему не зовут. Я тоже не проявляю инициативы, обозревая высокопоставленного гостя издали.

ОПЕРАЦИИ

Ну вот, хочется написать что-нибудь хорошее об Испании и испанцах. Мне нравится эта страна. Мне нравятся испанцы. С их детской нечестностью и необязательностью. С терпением и безразличием. С состраданием и глупостью. С их верой в куклы святых, которых таскают на плечах по улицам, не смотря на то, что подставка этой куклы может весить до трёх тонн.

Но тюрьма не место для таких повествований. Про испанцев-зэков, это, даже не смешно. Про испанцев-охранников… они не сильно отличаются от зэков. В тюрьме трудно увидеть других испанцев. Из другой жизни. По ту сторону забора, украшенного поверху колючей проволокой. Эта специальная проволока украшена не, привычными нам колючками, а приваренными «бабочками», крылья которых напоминают ножевые лезвия. Тупые по сторонам шипы этого лезвия, могут запросто оторвать мышцу при нанизывании на них.

В тюрьмах есть медработники, педагоги и, иногда, представители религиозных концессий с воли. Но общение с ними так зарегулировано правилами, что воспринимаешь вольных, как декорацию. Но многим нравится. За это терпят получасовую подготовку, шмоны, придирки, от которых отходят на часовом занятии в школе или беседе на религиозные темы в том же школьном здании. Потом снова шмоны, и возвращение обратно.

В школу мне поздно. С медиками общаюсь лишь при необходимости. Такой необходимостью стали мои глаза. Точнее, они мне без необходимости. Один фиг дальше двадцати пяти метров ничего не вижу. А если и вижу, то, словно в сильном тумане. Вдобавок к старческим болезням ещё и прогрессирующая катаракта прицепилась. Ремонтировать эту бяку возможно только в серьёзных медучреждениях. Больница города Кастейон-де-ля-Плана, куда приписана наша тюрьма, недостаточна даже для населения. В мои редкие приезды туда, я вижу нескончаемые очереди ко всем специалистам. Радио говорит, что в провинции Валенсия – самые долговременные очереди на операции. Речь идёт о месяцах ожидания. Я ждал операции на одном глазе один год, четыре месяца и пятнадцать дней.

За месяц до операции, о которой я ещё не знал, меня привозят в больницу, под усиленной охраной и в наручниках заводят в кабинет офтальмолога, когда выкликает медсестра. Небольшого роста женщина смотрит с любопытством на меня, переводит взгляд на гвардейцев, что стоят за моей спиной.

– Я буду оперировать его 21 сентября в пять часов вечера. За два часа до операции он должен быть здесь.

Я невольно улыбаюсь, слушая этот приказной тон, не вяжущийся с этой симпатичной докторшей. Но становится интересно: то, что сказал доктор – это лапша на мои уши или головная боль для моих сопровождающих? Жандармы сзади, тоже ошарашенные таким напором, по очереди издают какие-то звуки, свидетельствующие о повышенной мозговой активности. Доктор же делает запись в своём журнале, кладёт ладонь на пухлый конверт, помеченный моим именем и, не дожидаясь ответа от моего эскорта, продолжает:

– Вот вам документами с формулярами проб, которые ваша медчасть должна сделать. Если вопросов нет, можете идти.

– Нет, нет. Вопросов нет, – приходят в себя гвардейцы.

Теперь тема им понятна и они, перебивая друг друга, говорят одно и то же.

– Всё будет так, как вы сказали. Не беспокойтесь.

Мне не нравится быстрота принятия решений в такой деликатной теме, как мои глаза и я встреваю:

– У меня есть вопрос. Мне кажется, что я стал хуже видеть за этот год ожидания.

– Да? – наклоняет голову доктор, – Сейчас закапаем и посмотрим.

Капли в глаза для расширения зрачков. Час ожидания к неудовольствию куда-то спешащих охранников. Меня, то есть глаза, фотографируют, и мы говорим всем «до свидания».

Уже со следующей недели у меня берут кровь на анализ. Два раза делают кардиографию, что мне не совсем нравится. Я уже ложился под электроды год назад и меня уверяли, что всё хорошо. Но медсестра уверяет, что два раза перед операцией, это – нормально. Придётся поверить на слово. Снова ожидание. В тюрьме ждать легко. Даже если ничего не делаешь, время не останавливается.

Недели через две, неожиданно, меня везут в больницу. На десять минут меня принимает анестезиолог. Взвешивает и, усадив напротив, начинает спрашивать и объяснять.

– Курите?

– Нет.

– Алкоголь?

– Нет.

– Наркотики?

– тоже нет.

Взгляд становится теплее.

– Аллергия на что-нибудь?

– Пока не было.

Непереносимость медикаментов?

– Последние 30 лет не принимаю никаких.

Снова поднимает голову и обозревает необычного пациента.

– Были операции?

– Полвека назад вскрывали опухоль на руке под общим наркозом.

Медик смотрит на обложку, где написано, что мне – сорок семь лет и понимает, что клиент не только необычный, но и слегка чокнутый.

– Съёмные зубные протезы есть?

– Есть.

– На операцию нужно будет снять.

И снова домой. В тюрьму то есть.

Приближается дата операции. «Гвардия сивиль» с успехом решила головоломку, заданную доктором. Поскольку зэк заранее не должен знать даты поездки, неважно куда; в больницу, в суд…, то меня за день до назначенного дня вынимают из камеры и везут. Оставляют в больнице на попечение местной полиции. Типа, пусть у вас голова болит. Но у полицейских, дежурящих в больнице, голова не болела. На фоне идиота, который постоянно орал и стучал в стены койкой в соседней камере-палате, моё поведение казалось им ангельским.

– Могу оставить жилет? А то – прохладно.

– Нет, не положено. Даже трусы нельзя.

– А два одеяла можно?

– Сейчас скажем медсестре.

И все остались довольны.

Заходит женщина лет пятидесяти, с усталостью на лице. Толи праздник какой был ночью, толи жизнь не ладится. Но улыбается, укладывая меня на койку. Берёт мою руку в свои ладони и похлопывает, чтобы вздулись вены после наложенного жгута.

– Нервничаете? – спрашивает.

– Совсем нет.

Медсестра вдруг протыкает мою вену насквозь. Чертыхается, прижимает вату и виновато бормочет.

– А я, кажется, нервничаю.

– Ничего, бывает. Попробуйте ещё раз, – утешаю.

Полицейские, молодые пацаны, смотрят и улыбаются.

Трубки фиксируются на моей руке и меня оставляют в палате одного. Трубки – это, типа мостиков, к которым можно подсоединять любые капельницы.

В больнице города Кастейон есть отделение, куда возят больных зэков. В аппендиксе здания, на третьем этаже, за двойной дверью находится слева «обезьянник», где в наручниках ожидают амбулаторные больные. Напротив, через коридор, комната для охраны. Дальше по коридору, за ещё одной дверью, шесть палат. В одной из них нахожусь я. В палате есть телевизор. Включаю новости, а там… Каталония протестует, правительство запрещает, полиция обыскивает, народ блокирует улицы, в порт Барселоны заходят четыре круизных лайнера, на которых планируют разместить дополнительные полицейские силы. Операцию по наведению порядка назвали «Анубис». Бог мёртвых в Древнем Египте. Испанцы любят громкие и звучные названия.

Заходит растерянная медсестра с подносом в руках.

– А тебя, оказывается, будут оперировать завтра. Я принесла тебе еду.

– Большое спасибо, но мне ничего не надо. Только воду.

– Но ведь операция только завтра!

– Вот я ничего и не буду есть до операции. А потом посмотрим.

Озадаченные, как и медсестра, полицейские закрывают дверь на задвижку снаружи. На окне, между прочим, решётки нет. Сижу, хожу, поглядываю в телевизор, и время идёт. Позже, отказываюсь от полдника и ужина. Интерес ко мне повышается. Мне на ночь выключают свет и не беспокоят, если не считать замера температуры и давления при пересменке в полночь.

Утром начинается движение. Куча капель в глаз, новая пижама, чтобы переодеться после душа, опять капли и снова растерянно мне.

– А твоя операция будет только вечером…

Хе-хе! Значит, доктор не обманула. Начинается вечер. Сажают на кресло-каталку. Полицейские небрежно отмахиваются от меня, когда я протягиваю руки под наручники. Пожилая женщина везёт меня по этажам в операционную. Два укола выше и ниже глаза, подсоединяют капельницу и, поддерживая под руку, помогают лечь на стол под гиперболоид.

Левый глаз накрывают специальной полумаской. Правый, вроде бы, открыт, но я его не чувствую и ничего им не вижу. Почти ничего, потому что… появилась фигура, похожая на физиономию с картины Эдварда Мунка «Крик». Такие же формы, глаза, открытый рот.

Этот рот засверкал огнём и на чёрном фоне стали сталкиваться между собой крупные, сверкающие снежинки. Сталкиваясь, они ломались. На их месте появлялись новые. Какие-то чёрные, но прозрачные пятна наплывали друг на друга, заполняя всё пространство. Снова снежинки, но уже чёрные с блестящими краями, на чёрном же фоне. И всё это под музыку прибора, которая иногда прерывалась женским голосом, требовавшим закрыть крышку. Под конец появился какой-то прозрачный круг, с чётко очерченным неровным краем. Его долго прилаживали в отверстии такого же размера. Всё закончилось приклеиванием накладки на глаз. И обрушившимся артериальным давлением из-за какой-то дряни из капельницы. А ведь я их предупреждал, что мой организм, чистый от лекарств, может сильно реагировать на всякую химию. Но сейчас мне не до химии и не до реакции на неё, потому что лежу на койке с давлением девяносто на шестьдесят, и даже пальцем шевелить не хочется. Это видимо беспокоит не только меня, потому что среди ночи мне не только делают дежурные замеры, но и приносят стакан сладкого фруктового сока.

На следующий день снимают нашлёпку, и я выныриваю одним глазом из тумана, в котором жил все последние годы. Медицина закончилась, и начались будни по выполнению протокола по перевозке опасного преступника, коим являюсь. Но тюремный автобус, ежедневно перевозящий больных зэков, уходит без меня. Мне там не хватило места: мне положен отдельный двухместный «шкафчик», размером 90/90/165 см. Растерянные местные полицейские, число которых значительно уменьшилось, потому что их коллеги отправлены в Каталонию на продолжающуюся там операцию «Анубис», обещают позвонить в тюрьму, чтобы меня забрали. Когда я обедал в палате, мне принесли одежду. За мной приехали двое гвардейцев на простом автомобиле. Слегка пугаю их обещанием выблевать только что съеденное. Суют мне в карман полиэтиленовый пакет и салфетки на всякий случай, руки в наручники, меня в авто и через полчаса нахожусь на территории тюрьмы.

Время отдыха. Зэки в камерах. В кабине никого нет и я, от нечего делать, стою под закрытыми дверями модуля, наслаждаясь новыми горизонтами отремонтированного глаза.

Появляются два охранника соседнего блока. Они меня знают с момента появления в этой тюрьме.

– Привет! Чего ждёшь?

– Да вот… Домой не пускают.

Поболтали, посмеялись, посплетничали и они уходят к себе, пообещав позвонить, чтобы меня впустили. Народ мне обрадовался. Всем интересно, как прошла операция, потому что некоторым такая же предстоит.

Когда меня привозили в операционную городской больницы, я видел съём со стола предыдущего пациента. Когда, через десять-пятнадцать минут, увозили меня в операционную, под руки заводили следующего клиента. Медики работали как на фабричном конвейере. И тут же рядом, на тюремном конвейере, штампуют насильников, воров и наркоманов. Парадокс, однако!

А в полицейской операции в Каталонии уже дополнительно приготовлены семнадцать тысяч полицейских и жандармов со всей страны, две тысячи спецназовцев из антитеррористических подразделений. Туда же перебросили единственный в Испании бронированный грузовик, оборудованный водомётом.

После операции положено четыре недели капать в глаза специальные капли. На второй неделе мне кажется, что не хватает запаса. Без записи захожу к медсестре, когда она проводит приём в нашем модуле. Без разговоров она делает запись в журнале.

– Как прошла операция? – спрашивает.

– Теперь я вижу, что ты очень симпатичная, – отвечаю.

Полицейская операция по запрету голосования в Каталонии отражается в фотографиях всех европейских газет: полицейские кувалдами ломают двери школ, таскают за волосы женщин и бьют их. Бьют и молодых и пожилых. Люди с кровотечениями от ударов и выстрелов резиновыми пулями. Через пару дней провинциальное правительство сообщает о 893 раненых и четырёх госпитализированных. Полицейские, в свою очередь, заявляют о 437 раненых агентах.

Полицейские, заблокированные демонстрациями протеста в отелях Каталонии, которых показывают по телевизору и наркоманы в тюремном модуле скандируют одни и те же лозунги:.

«Viva Espana!» и «Yo soy español, español, español…» Зеки ещё кричат «Поднимайся Испания!» и вскидывают руку в фашистском приветствии. У полицейских же вытянутая рука сжата в кулак.

Правительство Испании провело ещё одну операцию: собрали патриотов со всей страны, привезли их в Каталонию, где они заполнили улицы Барселоны с государственными флагами и криками: «Не хотим независимости!», «Не обманывайте нас, Испания – едина!», «Да здравствует Испания!». Весь мир увидел, что каталонцы не хотят отделяться.