Текст книги "Преступление и наказание (СИ)"

Автор книги: Владимир Наконев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

ДИЕТА

Испания – это цивилизованная европейская страна. Тюрьма в Испании – это тюрьма в европейской цивилизованной стране. В этой тюрьме можно легально получить наркотики, которыми «пациенты» умудряются устроить «передоз». В тюрьме с уважением относятся к политикам, педофилам, хроническим больным, мусульманам и вегетарианцам. В тюрьме есть диета. Попросил я диету, поскольку питаться тем, что давали всем, было невозможно. И совсем не потому, что варево было больше предназначено для свиней, а не высшему классу приматов, этим меня не удивишь. Еда была пересолёная, а это меня убивало. Правда, постепенно.

Записали меня на диету без жира и соли, но первым делом отобрали сладкое. Перестали давать булочки, мороженое, ванильные или шоколадные кремы и оставили без единственного источника калия – пасты из какао. Бананы и раньше получали только наркоманы и мусульмане.

Я решил не возникать, понимая, что «не всё скоту масленница» и, так же молча перенёс и половинное уменьшение пайки хлеба: меньше изжоги будет. Работать-то не заставляют!

Но еда опять стала пересолёная, Сказал об этом доктору и услышав ответ, что она к кухне никаким боком…

Потом пожаловался медсестре, что позволило увеличить срок безсолевого питания ещё на одну неделю. Рецедивисты на кухне не унимались и снова, сначала понемногу, а потом и совсем не понемногу, еда перестала быть диетической. Хотя администрация и продолжала её считать таковой и, регулярно, по кличу «Диета!» я заходил в столовую, получал пайку, пробовал и переворачивал эту гадость мусорный бак. Больных коленей больше не хотелось.

Беру бланк рапорта и пишу: «Директору. Прошу, чтобы кто-нибудь, наконец, мне ответил: кто этой тюрьме отвечает за диету? Я просил диету без соли, а еда продолжает быть солёной. И ней больше соли, чем в обычной еде. Доктор мне сказала, что это не её область, а после моей жалобы медсестре, несолёная еда была всего несколько дней. С Уважением.» И расписался.

Вот только не знаю, умеет ли он читать. Вряд ли. Он раньше был директором в другой тюрьме, неподалёку. Потом его понизили за взятки от зэков, переведя в эту тюрьму начальником службы безопасности. И вот теперь он снова директор, заменив директоршу, которую, в свою очередь, тоже куда-то перевели, за то, что стало зашкаливать количество трупов. Не выживают лица испанской национальности в своей собственной пенитенциарной системе.

Тюрьма Албокассер (провинция Кастейон) – новая – ей ещё нет десяти лет, но уже пользуется дурной славой среди лиц, осмелившихся вступить в конфликт с законом. Здесь не только исправляют нехороших, с точки зрения воспитателей, зэков, не только заставляют отрабатывать наказание прштрафившихся в других местах охранников, не только содержат подальше от семей и родины басков. Эта тюрьма имеет на своём счету множество трупов. Слухи гласят, что больше 60. И за это здесь сменилось множество директоров. По этим показателям Casteiion-2 держит уверенное первое место среди 80 тюрем Испании. Некоторое количество отошедьших в мир иной совершило это добровольно и сознательно. Ещё большее число плохо просчитало, необходимую для веселья дозу. Но самое большое количество трупов приходится на изолятор. Разумеется, в статистике всегда сказано про суицид. Причём тело, решившее расстаться с этим миром, безжалостно билось разными частями тела, в основном лицевой частью, об окружающую среду, видимо отыскивая выход в вечность.

Зная приверженность аборигенов к жестоким забавам с мучением домашних животных, где коррида не самое жестокое действо, начинаешь с подозрением обозревать окружение и по-другому воспринимаешь рассказы людей о тюремных беззакониях служащими в униформе и без.

ШЕРСТИ КЛОК

Исполняющая обязанности доктора в новой тюрьме невзлюбила меня с перого же знакомства с моими сопроводительными документами. И все мои жалобы не только не были услышаны, но и не были записаны. Вышел я с приёма здоровее, чем зашёл. Вышел, понимая, что эту стену ударом не прошибёшь. Нужно давить. И, посоображав, начал компанию по приобретению очков. Написал рапорт, с просьбой записать меня на работу, чтобы купить очки. Ответа не последовало.

Ничуть не расстроившись, я через три месяца пишу новый рапорт, чтобы меня принял офтальмолог. Результат тот же. Ещё через месяц я записываюсь к социальному работнику и жалуюсь ей, что кругом сплошные индейские жилища ввиде фигвамов. Женщина прониклась сожалением и дала хороший совет: обратиться в экономическо-административный совет тюрьмы. Я так и сделал, присовокупив к рапорту бумагу из предыдущей тюрьмы, в которой мне отказали в приобретении очков из-за того, что «они не находятся в списке обязательно предоставляемых вещей», и указываю, что четыре месяца назад запрашивал работу и не получил никакого ответа. Случайно, попадаю аккурат к заседанию этого совета и через неделю получаю свой рапорт с резолюцией: «запросите цену очков у окулиста». Записываюсь на приём к докторше. Та, приняв меня, начинает издалека, что мол, сначала надо подать заяву в совет.

– Я уже подал, – отвечаю, показывая бумагу.

Но коллегу Гипократа тяжело выбить из колеи.

– Эту вашу просьбу совет рассмотрит на очередном заседании, которые проходят раз в три месяца.

– Уже рассмотрел, сеньора, там внизу есть резолюция.

Она шевелит губами, разбирая написанное.

– Очень хорошо, теперь вам нужно написать рапорт, чтобы вас приняла офтальмолог.

Мне, почему-то вспоминается Аркадий Райкин, с его бессмертным: «А это у вас что? – Справка. – О чём? – О том, что вы не верблюд».

– Я уже подавал рапорт месяц назад.

– Не может быть, – притворяется эскулап, – У меня нет.

– Ничего страшного, успокаиваю я, – Вот вам мой экземпляр.

Она берёт, читает, потом смотрит на меня, но ничего нового придумать не может. Раскрывает журнал и делает запись.

– Всё. Я записала.

Мне удаётся промолчать дипломатически. Вот же зараза! Без рапорта, значит, записать нельзя. Произношу слова благодарности, встаю со стула и, почти повернувшись, небрежно бросаю через плечо:

– А кто контролирует приготовление пищи? Там, на кухне – одни рецидивисты.

– Я просил безсолевую диету, а еду дают пересолёную. В ней больше соли, чем для других.

– Это не я! – вскидывается докторша, – Запишитесь на приём к фельдшеру и скажите ей.

– Спасибо за совет. Обязательно запишусь, – обещаю я и ухожу.

Наврала! Уже со следующего дня в еде не было ни малейшего следа соли. Но я всё равно нажаловался медсестре через четыре дня. А ещё через день меня принял окулист и через короткое время, когда на моём носу должны были красоваться бифокальные очки, я получил уведомление, что «Финансово-административный совет тюрьмы в ближайшее время рассмотрит мою просьбу» И рассмотрел. Ещё через полтора месяца мне дают бумагу с решением этого совета: «Отказать в оплате очков, потому что имеет достаточно средств на своём счету». Знахарша победила!

Я же, слегка офигевший, оказывается я миллионер и не знаю об этом, попросил выписку из моего тюремного счёта. Меня отфутболили, типа ты и так каждый месяц получаешь бумажку, подтверждающую, что там у меня тихо-тихо. Выматеришись по-китайски, я подредактироал текст и запросил по новой, объясняя, зачем и поблагодарил заранее, чего я обычно не делаю. Хорошее слово и кошке приятно. Уже на следующий день у меня на руках были два листа с распечаткой движения денег на моём счету за последние шесть месяцев. Наиболее повторяющаяся цифра была «ноль».

И стал я думать месть.

ЦЕНА СЛОВА

В Испании врут все. Врут нагло. Врут, призывая в свидетели Бога, помершую или, пока ещё живую, мать. Врут без изящества, без выдумки, но с умыслом. Умысел прост: или обмануть, или не получить наказания за обман. Законы страны прописаны таким образом, что потакают этому вранью.

Врут цыгане, не умеющие читать-писать. Врут воры всех категорий от мелких жуликов до финансовых воротил. Врут полицейские, судьи, адвокаты и политики. Врут бизнесмены, банкиры, домохозяйки и бомжи на улице.

«Мамой клянусь»! «Клянусь Богом!» «Клянусь детьми!» – самые распространённые заклинания обманщиков. Их используют для одурачивания, выпрашивания, обмана во всех ситуациях; от многолюдной улицы до полупустого зала суда. От разговора тет-а-тет до выступления перед публикой.

«Не помню», «Это было не моё дело», «Не имею понятия». Так отвечал премьер-министр перед судом, рассматривавшим дело о коррупции. И все его товарищи по политической и правительственной работе демонстрировали такую потерю памяти. Всё им сошло с рук. Правда не надолго. После приговора суда премьер перестал возглавлять правительство и отошёл от политики. Вместе с ним ушло и его правительство.

«Не помню», «Был пьяный», «Употребил кокаин», «Когда вышел из душа, обнаружил мёртвую девочку в моей квартире» – отвечал сорокадвухлетний мерзавец, задушивший тринадцатилетнюю девочку-аутиста, которая имела неосторожность пройти мимо его жилья, спускаясь по лестнице к ожидавшему в машине отцу. Знал про что врал. И для чего. В Испании нетрезвость и нанюханность являются, по Уголовному Кодексу, смягчающими обстоятельствами.

Об этом не знал бывший «совок», защищавшийся кухонным ножом и порезавший руки двум пьяным придуркам из бСССРа, вломившимся в его жилище, чтобы показать власть. Несостоявшийся потерпевший, побывав на родине в местах, где «макар телят не пас», помнил, что «чистосердечное признание смягчает вину», а опьянение усугубляет. Поэтому, отвечая перед испанскими судьями, наврал, что был трезв и честно ответил, что не употребляет наркотиков и не склонен к суициду. В результате стал агрессором, напавшим на нетрезвых людей, с умыслом их порезать и получил за это десять лет тюрьмы.

А если б сказал: а) был пьян, б) под воздействием наркотиков, в) ничего не помню, г) склонен к суициду и уже несколько раз пытался наложить на себя руки, отделался бы двумя годами заключения.

Местные обманщики свято верят в непогрешимость своего вранья. Когда я появился в новой тюрьме, ко мне сразу подошёл один из цыганских «старожилов».

– Добрый день сеньор!

Молча киваю.

– Могу я попросить вас об одолжении?

Киваю опять.

– Здесь все знают, что я хороший человек. Не могли бы вы дать мне взаймы три евро, чтобы купить еду? На следующей неделе в среду я обязательно отдам. Богом клянусь!

Краем глаза наблюдаю напряжённое ожидание целой компании таких же хороших человеков. Но подъигрываю.

– Кто может подтвердить, что ты хороший человек?

– Все могут. Вот, например… – он показывает на одного из зрителей.

– Он хороший человек? – спрашиваю.

– Да, он очень хороший, – соглашается свидетель.

– Займи ему денег на еду, – бросаю я, отворачиваюсь и ухожу.

Больше ко мне с такими просьбами никто не приближался. Прошла пара лет. Одним днём привозят новенького, который обходит всех зэков модуля, разговаривая с ними в «в привате». Ещё один побирушка. Наступает и моя очередь. Останавливает меня прямо на выходе во двор.

– Извините меня сеньор. Я прошу о небольшой помощи. У меня проблема.

Демонстрирую заинтересованность.

– Меня только что вызывал социальный работник. Ей только что позвонила моя жена и сказала, что моя дочь упала и сильно разбила голову. Вы можете дать мне телефонную карточку, чтобы позвонить домой?

И морда лица такая, что мне рыдать хочется.

– Ты ничего не выдумываешь?

– Сеньор, клянусь мамой!

– А мама твоя об этом знает, что ты ею клянёшься?

Отмахнувшись от его следующей тирады, удаляюсь. Через месяц испанец ушёл «в отказ»: перестал выходить из камеры, уверяя, что его хотят убить за долги. За это его перевели в другой модуль. В респектабельный, между прочим.

РАБОТНИЧКИ

Между сдвоенными блоками тюрьмы расположена кабина, по-испански называется точно так же, – зарешёченное пространство с отдельным входом и лесницей, сообщающейся с галереей безопасности, которая пронизывает всю тюрьму.

В кабинах сидят, пожизненно приговорённые к ней, охранники.

По громкой вызвали меня. Подхожу к «форточке» кабины.

– Такой-то из первого блока записал тебя толмачом на видеоконференцию, которая будет завтра.

– Я не знаю такого человека.

– Но он, видимо, тебя знает, – настаивает, несколько ошарашенный охранник.

– Я точно знаю, кто может записать меня, потому что у меня была договорённость быть переводчиком с другим экс-советянином. Его не только зовут по-другому, но он ещё и в другом блоке. Но я не разглашаю этого, продолжая обыгрывать тему разговора.

– Кто этот человек? Русский или украинец? Если украинец, да ещё один из моих недругов, видеоконференция может законьчится не так, как планируется, ещё и не начавшись.

– Вот дьявольщина! – в сердцах произносит охранник и просит меня подождать, пока он выяснит. Проходит пара часов и снова меня выкликают по «матюгальнику».

– Это совсем другой человек записал тебя переводчиком, – радостно сообщил мне функционер.

– И совсем из другого модуля, – подхватываю я.

– Точно!

– Ну и как можно перепутать? Блок – другой, фамилия – другая, другая национальность. Там что, читать не умеют и рисуют, что в голову придёт?

– Да вот… так получилось, – смущается испанец.

На следующий день меня выпускают из камеры раньше, чтобы успел позавтракать, и перепровождают в накопитель блока, где проводится видеоконференция с Мадридом.

– Ой, дядя! – появляется мой знакомый, – Ты их тут всех так запугал. Мне охранник всю дорогу талдычил, что ты – «muy peligroso» (очень опасный).

– Сами виноваты, – отвечаю я ему, и начинаем обговаривать темы будущего разговора с судьёй, надзирающей за системой.

В зале для видеоконференции стоят несколько рядов стульев, а напротив, за прозрачной перегородкой из оргстекла, два телевизора. На одном – мелко-мелко, далеко в углу, чтобы нельзя было разглядеть лицо – сидит судья с секретарём, а второй телевизор показывает нас крупным планом и между телевизорами, за той же перегородкой, находится камера, направленная на нас.

У меня не проходит ни одного дня без приключений. На следующий после видеоконференции день, я допиваю из кружки жидкость под названием утренний кофе и на дне обнаруживаю завитушку металлической стружки в три сантиметра длиной. Отломилась от клубка, которым мыли бидон, да так в нём и осталась.

Заглотишь такую и будет она дырявить кишочки, ни разу не засветившись на рентгене. Показываю кухонным работникам блока, типа, вам такое не попадалось? Они корчат физиономии: уже задолбались показывать пальцем на подобное и советуют показать охраннику. Показываю.

– А что я могу сделать? – разводит он руками.

Блин! То, что тут никто ничего сделать не может, я уже убеждался неоднократно. Тут и доктор-то – ноль без палочки. Я подумал день, взял бланк рапорта, проколол в нём дырочки, чтобы закрепить металлическую стружку и написал: «Директору. Прошу оборудовать контейнеры для кофе фильтрами, а то очень трудно проглатывать такие объекты, как этот». И стрелочку нарисовал.

Заяву принимал другой охранник. Привлечённый необычностью оформления рапорта, перечитывает его и до слёз смеётся, откинувшись на спинку стула.

СРЕДИЗЕМНОМОРСКАЯ ДИЕТА

Что такое Испания? Испания – это тепло. А ещё – это коррида! Народ по улицам наперегонки с быками бегает на глазах у зевак и, когда праздник заканчивается, начинают трупы подсчитывать тех храбрецов, что с бычьими рогами на тесных улицах не разошлись.

Фламенко – это тоже Испания: цыгане попарно или поквартетно орут все вместе: «Ай-ай-ай-о-о-ой!» или «О-о-о-ой-ай-ай-ай!» И не потому, что живот болит. Это песня такая и все, кто её слушает, в ладоши бьют. Ритмично.

Испания – это dieta Mediterranea, это драгоценность страны, как говорит Его Королевское Величество, когда хочет польстить подданным во время посещения берегов этого самого Mediterraneo.

Про эту драгоценность говорят все. От верхов до самого опустившегося наркомана.

– Диета – это о-о-о! И глаза закатывает. Толи придуряется, толи предвкушает. Только несознательные иностранцы могут обозвать эту диету уличным нехорошим словом. Особенно тюремную диету.

Калорийность питания, подкреплённая параграфом из сборника «Пенитенциарных правил», при даже грубом подсчёте никак не получается с приставкой ПЕРЕ…, а еле-еле втискивается в НЕДО…

Ни разу в моей непутёвой жизни мне не приходилось просыпаться среди ночи с чувством голода. В тюрьме же Casteion-2 стало привычкой. Поспрошав коллег, я выяснил, что не один я такой неправильный. И стал делать как все: приберегать что-нибудь, чтобы жевануть в темноте.

Однажды на свободе обязательно вооружусь фотокамерой и повторю в домашних условиях блюда кастейонской тюрьмы. Пока же попробую описать словами.

– Томатная паста, разведённая сырой водой, куда щедро насыпаны зёрна консервированной кукурузы и горошка. Завершает этот кулинарный шедевр куски сосисок.

– Суп из бульоных кубиков, расколошмаченное яйцо и куски хлеба.

– Суп: бульон, яйцо и лук.

– Такой же бульон с ракушками или рожками.

– Суп без бульонных кубиков, в котором плавают половинки картофелин, куски моркови и клочки каких-то листьев.

– Варево с заветренными кусками свиной кожи и щетиной.

– Вода, с порезанными стручками зелёной фасоли и кусочками ветчины.

– Ещё такое же, но из воды и вермишели.

К счастью, между этими изысками средиземноморской диеты можно встретить и ке-что существенное, что уберегает зэков XXI века от превращения в узников Бухенвальда XX века. Тем не менее, расстройство желудка в тюрьме Casteión-2 – обычное дело.

Но вопрос о средиземноморской диете продолжал беспокоить. Что же это такое? Решил я, что лучше испанца никто это объяснить не сможет и обратился к двум местным, которые даже были какими-то ответственными в тюремной кухне, но потом их задвинули в блок наркоманов. То, что они про кухню рассказывают и про то, как они там еду готовят, я описывать не берусь. Ещё мне не хватало, чтобы читателей моих рассказов тошнило при этом.

Оба слегка офигели от вопроса, потом один неуверенно сказал, что паэйя – это блюдо из этой диеты.

Paella – согласно словаря Испанской Королевской Академии наук – еда сделанная из риса, в который добавляются другие составляющие: морепродукты, мясо, рыба, овощи и т. д. Поверьте мне, так и написано: и т. д.

Если кто-нибудь из вас, евший плов, скажет, что ему нравится испанская паэйя, считайте, что он мой враг на всю оставшуюся жизнь. Наши соотечественницы, вкусившие паэйи, характеризуют её такими словами: «Если бабе лень готовить, она может сделать такую хрень.»

На мой второй вопрос, является ли еда в здешней тюрьме частью или подобием средиземноморской диеты, оба испанца авторитетно заявили, что эта еда – дерьмо и, когда они работали на кухне, они её не ели.

Загадка диеты разрешилась, когда я спросил старого бандита, любившего в молодости заходить в банки без кредитной карточки, но с пистолетом в руке. Он закатил глаза.

– О-о! Эта диета базируется на рисе, оливковом масле, овощах, свежем мясе, такой же рыбе и морепродуктах.

– А что, в Голландии, например, эти ингридиенты хуже?

– Конечно! – возмущается испанец, – это же средиземноморские продукты. В Голландии таких нет.

УЖАСЫ

Меня напугать трудно. Я сам себя сильнее напугаю, если буду представлять, как что-то может происходить.

Только-только я написал жалобу директору тюрьмы про металлическую стружку, обнаруженную в кофе, как этот кофе вообще перестали давать. Это меня ничуть не расстроило, потому что, как диетчик, я стал получать по утрам молоко.

Но потом, всем сразу показали «козу» в виде прекращения горячего питания. Начались дни сплошных салатов. В обед – фрукт и салат, вечером – салат и йогурт. И всё! Причём, салат совсем не такой, как его можно себе представить. Большие лохмотья листьев салата, консервированная кукуруза из банки, маринованная свекла из другой такой же банки и больше ничего. Иногда в таком салате могут появиться ломтики свежей луковицы или варёной моркови. Но лишь иногда. А присутствие запаха рыбной консервы или кусочков варёного яйца воспринималось как манна небесная. Ни уксуса, ни чеснока, ни масла. Ничего. Ах да, бывали дни, когда к салату прилагались два треугольничка плавленого сыра или пара ломтиков колбаски.

Мне-то ладно, я размером маленький и всегда могу физкультуру перестать делать, но как это переносили пузатые нарки и не нарки, так и осталось загадкой.

Тюремный телеграф донёс, что на кухне делают ремонт и перестилают пол. Вот тут-то мне поплохело, представив, как наркоманы, закончившие тюремные же курсы плиточников, меняют пол, потому что, как готовят пищу повара той же квалификации, я уже знал. Чем больше я это представлял, тем большей жалостью проникался к моим, та-са-зать, сотоварищам, которые сосредоточенно жевали листья салата, вокруг меня. В спортивном комплексе, задумав перекрасить стенку, уже третью неделю ставят леса. Тюрьма по своей конструкции представляет собой шедевр испанского тюрьмостроения. Если поднимается сильный ветер или льёт дождь – отключается электричество и исчезает вода в кранах. Если с водой администрация ещё как-то выкручивается, раздавая бутылки с водой зэкам по списку, то с электричеством было проблемнее: его просто не было. В такие дни охранники толпой бегали по коридорам, вручную двигали двери туда-сюда, разблокировав механизм.

Поужинали мы салатом и стоим, ждём, когда нас по камерам разведут. И в этот момент включают электричество. Если вы думаете, что от этого всем полегчало, то глубоко заблуждаетесь. Теперь двери надо было обратно сблокировать с механизмом автоматического открывания. В принципе, это легко: нужно всунуть специальный ключ в отверстие и повернуть его. Повернули. Дверь ни с места, хотя в механизме что-то жужжало.

Три охранника в кабине, по очереди, нажимали кнопку, один командовал от замершей двери и полсотни зэков вокруг него давали советы. Дверь эти советы игнорировала. Процесс приготовления ко сну откладывался на неопределённый срок.

Наконец мне надоело. Протолкавшись через толпу, я встал рядом с охранником.

– Что, не получается?

– Да вот…. Нехорошая дверь!

– Отсоедини механизм.

– Зачем?

– Потому, что я так хочу.

Офигевший охранник поворачивает ключ. Затем, по моей команде, трое советчиков сдвигают дверь.

– Поверни ещё раз ключ.

Охранник уже не перечит.

– А теперь открывай и пошли наверх.

Дверь открывается САМА, повинуясь нажатию кнопки в кабине. Нарки радостно долдонят, словно их молитвами решилась проблема, а охранник чуть не бросается мне в обьятия.

– Ну, ты даёщь дядя!

Я ограничиваюсь тем, что позволяю ему пожать мне руку и отправляюсь вместе со всем стадом готовиться баиньки.

Ровно две недели продолжалась работа в кухне и пытка салатом, наконец зэки стали пробовать другие пищевые продукты. Могу только представить, как ремонтируют королевский дворец. Сколько я не проходил мимо, там всегда, сбоку от здания, валяются какие-то мешки и кирпичи.