Текст книги "Преступление и наказание (СИ)"

Автор книги: Владимир Наконев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

ЧУДИЩЕ

В тюрьме Casteiion-2 долгое время директором была женщина. Испанская пословица гласит: «Дом, где женщина рулит, плохо живёт». Все скандалы и конфликтные ситуации, которые происходили на моих глазах, были с бабами-охранницами. Женщинами их назвать язык не поворачивается. И была среди них одна пигалица, выглядевшая хуже, чем транссексуалы, которых я уже видел за решётками. У неё не торчало ничего. Ни сзади, ни спереди. Хотя вру, спереди всегда торчала сигарета в различной степени докуренности. Я на неё не обращал внимания даже когда ейная дурь из неё выпирала. Даже когда она беспричинно ко мне прицепилась.

– Я не вор, а убийца, – промурлыкал я, проходя мимо впавшей в ступор начальницы.

Даже когда, однажды, она попыталась закрыть библиотеку нашего блока, где нормальные люди целый день читают, пишут или сочиняют, как я.

В тот день на наше счастье в смене были нормальные охранники, которые, узнав про самодурство, минут двадцать объясняли существу неправильность её поведения.

И вот, когда вся Испания поехала в отпуск и охранники тюрьмы тоже, лилипутесса появилась на дежурстве с другим новым охранником. Да ещё и в ранге старшего дневной смены.

– Сегодня библиотека будет закрыта.

– Сеньора! – попытался разрулить ситуацию зэк, отвечающий за обьект, – Нам всегда открывают библиотеку.

– У вас плохие привычки. Я – функционер и делаю то, что нахожу нужным.

Все приуныли, собравшись возле дверей библиотеки.

– Народ! Спокойно! – встреваю я. Просто ей нужно сегодня почувствовать себя человеком. Её, возможно, неделю не трахали.

Многонациональная группа дружно засмеялась. Посыпались колкости.

– Точно, больше недели!

– Да у кого на неё встанет!

– Она сегодня себя ещё покажет…

С другой стороны тюремного двора на весёлую компанию злобно смотрела, пыхая клубами дыма, дьяволица с неизменной сигаретой во рту. День только начинался. Через некоторое время оживает громкоговоритель.

– Такой-то, подойди к кабине!

Нарк поднимается и идёт.

– Сидишь и куришь в зале. Нарушение!

– Сеньора! Что вы говорите? Сигарета не зажжёная. Я её только что скрутил.

– Дерьмо!!

– Сеньора! Это вы мне?

– Дерьмо, я сказала!!

Мне стало весело.

– Люди! А кто с ней уже встречался?

Когда мне начали рассказывать, я офонарел: неправда, выдумывают! Но говорили совершенно разные люди о совершенно разных случаях. Оказывается, в этом маленьком тельце помещается монстр с дьявольскими замашками. Она могла войти на кухню, выбрать пару-другую фруктов из еды, предназначенной для зэков и уйти, не удостоив даже взглядом попытки кухонных работников сообщить, что здесь всё по количеству привезли.

Могла в сопровождении трёх-четырёх горилл подойти к какому-нибудь зэку и, постукивая его кулачком в грудь, верещать о том, что она наведёт порядок в этом месте. Рассказов было много.

– А пожаловаться слабо? А в надзор за пенитенциарной системой?

Народ невразумительно зажевал ответы.

– Ну, давайте сегодня каждый по рапорту напишет?

Такая же реакция. Эх, блин! Я же в Испании. На следующий день пишу очередное письмо директору тюрьмы. Я ему ещё много напишу за то, что он уворовал полотенце и авторучки, когда меня шмонали в приёмнике.

«Уважаемый сеньор: В этой жалобе я задаю вам вопрос, на который не обязательно отвечать. Сегодня, 12.18.2015. охранница запретила читателям посещение библиотеки в блоке № 6, мотивируя, что она начальник и делает то, что ей вздумается. Это явное нарушение Пенитенциарных Правил и игнорирование Уголовного Кодекса. Вопрос следующий: Не кажется ли вам, что не вы командуете в этой тюрьме?

А для меня подобные случаи – как хлеб голодающему: я – писатель и напишу всё в моей будущей книге, когда выйду из тюрьмы. С Уважением».

Через пару дней лилипуточка снова появилась в нашем блоке. Без лишних слов открыла библиотеку, комнату для физкультуры и ни разу не подошла к микрофону. Правда, она не была старшим смены.

ВОСПИТАТЕЛЬ

Воспитатель в тюремной системе Испании – лицо важное. Educador – официальное название профессии. Это не просто воспитыватель или перевоспитыватель. Это образователь. Это учитель. Даже не просто учитель, а царь и Бог. Вы когда-нибудь видели работающего царя? Библия, правда, говорит, что Бог-таки работал. Целых шесть дней. Потом решил отдохнуть, обозревая сделанное. Видимо то, что он увидел, сделало его если не офигевшим, то, по крайней мере, нежелающим продолжать начатое. И остались мы в недоделанном мире.

Ах, да! Я же о другом Боге…

Воззрим в корень. Чему может научить или воспитать, или на худой конец перевоспитать испанский сеньор, которого в детстве плохо кормили? Я знаю, о чём говорю. Которого воспитывали, что это хорошо мучать и убивать животных принародно. Образование, которого щедро замешано на продукции Голливуда. С горем пополам закончившего школу, и просидевшему пару-другую штанов в университете.

Не слишком ли я мрачно? А кому ещё придёт в голову мысль работать в тюрьме? Это даже не полицаем по улице ходить, где каждый бродяга нож носит. Эдукадор – человек касты. Он единственный, от кого зависит улучшение или ухудшение жизни зэка. От одного его слова может повыситься или остаться прежним уровень содержания помещённого (официальное название заключённого – interno). Только эдукадор может направить или переместить зэка внутри тюрьмы или направить в другую тюрьму, хотя считается, что это делает административная комиссия пенитенциарного центра, состоящая из директора, замов по безопасности и воспитанию, психолога, медика и начальников блоков.

Бог на работе появляется, как ему положено: когда захочет. Если он захочет чего ещё, кроме своего появления на работе, все должны бросаться и выполнять. Сказал воспитатель зэку, что нужно мыть окна и этот начинает соревноваться с другими за возможность изображать работу на глазах у охранников, чтобы они вписали в журнал наблюдений, что помещённый Filonov успешно трёт каждый день одни и те же окна или не менее успешно собирает совком окурки во дворе. И перевоспитывается.

В конце месяца или квартала воспитатель снизойдёт до прочтения этих заметок и с удовлетворением пометит себе, что его метод даёт хорошие результаты. Значит, в будущем можно будет выслушать просьбу зэка.

В новой тюрьме воспитатель смотрит на меня долгим и непонимающим взглядом. Обо мне каждый день можно записывать одно и тоже: делает упражнения в спортзале и пишет в библиотеке.

– Выполняешь какую-нибудь работу в блоке? – наконец спрашивает он.

– Зачем?

Сеньор впал в прострацию. Ожидал чего угодно, от жалобы на плохое здоровье, не позволяющее взять швабру в руки, до неблагоприятного расположения звёзд на небосклоне, или смиренной просьбы направить меня на нужный участок этой самой работы.

Полистал бумаги в разных направлениях и, не найдя никакой подсказки ответа, он снова поднимает взгляд.

– Просто я хотел сообщить, что скоро будет заседание комиссии по пересмотру режима содержания.

– Спасибо. Я могу идти?

– Да. До свидания.

На том и расстались. Через некоторое время я в личной односторонней переписке с директором тюрьмы уведомил администрацию, что занимаюсь писательством. В блоке появился воспитатель из другого блока. Взъерошенный, встревоженный, но очень вежливый.

– Как вам живётся в этом месте?

– Спасибо, хорошо.

– Правда? Может есть какие пожелания?

– Нет, что вы. Всё хорошо.

– На самом деле? – не унимается эдукадор.

– Ну. Если на самом деле, то – очень хорошо.

– Э-э-э… хм… а почему вас направили в эту тюрьму?

– Понятия не имею. Я сюда не просился.

И в таком духе минут двадцать. Заканчивая разговор, перед тем, как попрощаться, воспитатель выдаёт ключевую идею:

– Если вам чего-нибудь захочется, ну, например? перевода в другую тюрьму, то достаточно написать рапорт.

– Зачем мне в другую тюрьму? Мне здесь нравится, – отвечаю я и вежливо откланиваюсь, оставляя Бога с головной болью.

ВРЕДНОСТЬ

«Дабы дурость каждого видна была» было написано в одном из указов Петра Первого. Дуростей в тюрьме Кастейон-2 Албокассер хватало. Но одна из них выделялась настолько – нет, выпячивалась настолько – что только слепой её не видел.

Как и все тюремщики мира, испанские – точно такие же особи рода человеческого. Не способные не только к обучению, но и к элементарному зарабатыванию денег или воровству. Но это я кажется, снова о погоде на полуострове…

Настоящее имя Ниф-Нифа – Хосэ-Луис. Фамилий по эту сторону забора у охранников нет. Никто не желает сведения счёта в потусторонней жизни. У охранников, внутри тюрьмы номер. Ниф-ниф же за свои двадцать лет работы в системе, научился скрывать иего. Никогда он не подписывал никаких бумаг, могущих оказаться в руках его подопечных.

Высокий, грузный, с одутловатым лицом, на котором блестели очки, он всегда с вежливой улыбкой выслушивал обращающихся к нему зэков. С этой же улыбкой обещал и не выполнял своих обещаний. А, если удавалось что-то сделать по просьбе сидельца, то его рот растягивался до самых ушей в самооценке своей полезности.

Туалет в модуле наркоманов постоянно забивался, краны постоянно переставали перекрывать воду, но Хосе-Луиса, как шефа модуля, это не интересовало и сотня зэков стояла в очереди к двум «толчкам» и одному писсуару. Остальные не работали. Вообще-то в модулях есть вторые туалеты, которые администрация держала закрытыми, используя их как кладовки.

Проснувшись ночью, можно было слышать, как льётся вода внизу в туалете. Она лилась по три – четыре дня не переставая. И это в провинции, где из года в год жалуются на нехватку воды. Иногда Ниф-Ниф вмешивался в процесс истечения воды и перекрывал её во всём модуле, оставляя зэков без умывания и отходы жизнедеятельности в камерах без смывания.

У всех стало рефлексом держать в камере ведро с водой в дни, когда Ниф-Ниф появлялся на дежурстве. На всякий случай. А то каку смыть нечем будет.

Придя на работу в очередной раз, Ниф-Ниф озаботился вдруг, что нет утверждённого списка посещающих модульный спортзальчик. Его никогда не было за восемь лет существования тюрьмы, но с сегодняшнего дня эволюция человечества могла бы остановиться.

Тут же, некстати, начался Рамадан и Ниф-Ниф начал упорядочивать прием пищи мусульманами. Собрал их в столовой, довёл до сведения и проинструктировал ответственных на кухне модуля. Если в прежние годы арабы входили дружною толпою, получали свои кулёчки и подносы, оставляя раздатчикам время для собственного ужина, то теперь по нифнифовским правилам, правоверные выстраивались в очередь снаружи, потом один входил, получал ночную пайку и, когда начинал удаляться от раздаточного окошка, следующему можно было переступить порог. Ниф-Ниф с неизменной улыбкой, лично контролировал очерёдность, стоя в дверях. Начиная с того дня, зэки, раздающие пищу, стали ужинать второпях, унося недоеденные куски к себе в камеру.

Со временем Ниф-Ниф улучшил своё изобретение, запуская очередного последователя Пророка ещё до того, как предыдущий отходил от раздачи. А со стороны нужника уже доносился привычный шум водопада.

Но Ниф-Ниф его не слышал. Он обдумывал очередное улучшение жизни зэков. В модуль пришла целая бригада работников. Полдня они занимались тем, что откручивали четыре шурупа в каждой камере, которые фиксируют на стене пробковую доску. На неё зэки имеют право повесить календарики и фотографии родных и близких. Открутив шурупы, бригада снимала доску, намазывала её по периметру строительной пеной и возвращала на место. Вернувшись в камеры после обеда, зэки обнаружили свои фотографии на полу. Сам пол был заляпан пеной, которая не смывается водой.

Ниф-Ниф стоял в коридоре и демонстрировал мефистофельскую улыбку: очередная гадость удалась. Вечером и в последующие дни зэки перестали запасать вёдра с водой, потому что Ниф-Ниф закончил свои дежурства. А на дверях туалета появились два новых объявления:.

«Если туалет будет продолжать засоряться, это приведёт к его закрытию» и «Плохое использование туалета будет наказываться переводом в другой модуль».

Список занимающихся спортом так и не был завершён.

УНИЖЕНИЕ

Именно в тюрьме я столкнулся с исламом. Раньше не приходилось. Люди в закрытом пространстве вынуждены менять свои привычки. Которые, в свою очередь, связаны со стадностью. Если всякие там индивидуалисты, протестанты, католики и ортодоксы и раньше стороной обходили воскресные службы, то и теперь не спешили. Но с удовольствием пели под гитару хором с навещающими зэков монашками. Иеговисты, как у них принято, не только брались за руки и молились, но и использовали своё нахождение в заключении для привлечения новых заблудьших овцов в своё сборище.

Мусульмане же, лишившись своих привычных свободных пятикратных обращений к Всевышнему, угрюмо сбивались в кучки и, выяснив направление на Мекку, дружно обращали голые пятки в другую сторону. Никто им не мешал, но и особо не способствовал. Лишь иногда могли разрешить моления в отдельной комнате.

В тюрьме Кастейон-2 Албокассер было по-другому. Не смотря на то, что муж директора тюрьмы был обрезан в детстве на чёрном континенте, администрация мягко и без особого нажима преследовала тех, кто по углам становился на четвереньки. Их переводили в другие модули, потом без объяснения причин, возвращали обратно, препятствуя тем самым образованию знакомств и группировок.

Небольшой спортзал модуля всегда закрывался на ключ, когда в него на час заходила очередная группа для занятий. Вместе со мной потихоньку набралась группа в шесть человек. По несчастью для них все они были арабами. Коллектив из одного русского с нехорошим личным делом и пяти последователей Пророка, могущих перековаться в возможных приверженцев исламского халифата, включила богатое воображение службы безопасности тюрьмы. Тем более, что в спортзальчике не было камеры наблюдения. В течение одной недели все правоверные были отправлены в другие модули, и я остался на ближайшие месяцы в одиночестве со штангами и гантелями.

В тюрьме сменился директор. Наезды на мусульман перешли в режим открытых военных действий. Обыски, общие и индивидуальные, ежедневные или внезапные, всё те же переводы в другие места постепенно превратили пятикратномолящихся в забитое овечье стадо. Они угрюмо сидели по углам, играли в домино или двигали фишки по крестообразно нарисованному полю. Самые молодые временами играли в футбол. Но от спортзала шарахались, как чорт от ладана. И молиться на виду перестали.

В первый год отсидки в тюрьме Кастейон-2 я просто блаженствовал, когда наступил Рамадан и арабы по вечерам получали кулёчки с едой, которую им можно было заглатывать по ночам после появления первой звезды. К кулёчкам мусульмане получали ритуальный супчик харера. Это варево, добротно приправленное специями и густо поперчённое, должно было компенсировать нехватку калорий после дневного поста, когда правоверному не разрешается ни есть, ни пить.

После изысков средиземноморской тюремной диеты этот суп казался воплощением всего самого лучшего, что могло бы быть на Земле в этот момент. Арабы, получив в свою пластмассовую коробку с крышкой этой харьеры, щедро отливали мне в углубление на подносе и, после этого могли донести посуду до стола и закрыть крышку.

Второй Рамадан в Албофакере (такое название деревни, где находится тюрьма Кастейон-2, придумал мой друг-эстонец), при новом директоре, был отмечен не только убогостью меню в кулёчке, но и количеством хареры, выдаваемой с тюремной кухни. Качество тоже было бледным напоминанием прошлогоднего. Я, правда, продолжал радикализироваться по вечерам, но гораздо меньшей порцией супа. Мои уговоры, чтобы хоть кто-нибудь из обрезанных нажаловался на плохое приготовление и недостаточную дозу супчика, ни к чему не привели. Ни один почитатель Корана не осмелился это сделать. Стадо окончательно потеряло своё достоинство. И бороды посбривали. Начинаю понимать, где находятся корни мусульманского радикализма.

После того, как я надоумил моего сокамерника нажаловаться на качество пищи, он сходил в отпуск в своё арабское консульство в Валенсии. Дипломатические работники правильно поняли его рассказ и, к следующему Рамадану, передали тюрьме Кастейон -2 большое количество фиников. Из расчёта по паре килограммов на каждую правоверную душу, находящуюся за решёткой. Наивные! Испанцы разворовали больше половины.

Консульский коллектив через год исправил свою ошибку, направив в тюрьму имама, раздавшего, из рук в руки, кулёчки с финиками тем мусульманам, кто объявил письменное желание соблюдать Рамадан. Так было пресечено воровство и отмечено нежелание некоторых сынов Пророка поститься в святой праздник.

ИСЦЕЛИСЯ САМ

Самолечение опасно для вашего здоровья, предупреждала советская медицина. Не знаю, для чьего здоровья опасно, но за мою, достаточно долгую жизнь, игнорирование докторов привело к тому, что я ещё живой. Многие мои сверстники уже там. И большинство из них усиленно лечилось от всяких напастей. Кое-кого лечили не от той болезни, которая свела в могилу. Но это узнали при вскрытии.

Меня вскрывать не надо. Я и так могу рассказать, что у меня внутри. Просто меня слушать никто не желает. Всё тот же проклятый шум в ухе, всё те же щелчки косточек, когда делаю глотательные движения. Всё тоже ощущение, словно евстахиева труба (да, я знаю, что это такое) заполнена жидкостью и, когда наклоняю голову, в ухе словно перекатывается свинцовый шарик.

Увидев в руке одного зэка флакон с медикаментом против отита, я прошу дать попробовать. Уж хуже точно не будет. Капаю в ухо. Уже через два часа мокрота в носоглотке начинает душить изнутри. Освобождаюсь, откашливаюсь и чувствую, как исчезает «свинец» и перестаёт стучать молоточек и наковальня. Ну-ну! Ещё капель в ухо…

Первое, что я услышал от «доктора» в тюрьме Кастейон-2, это то, что в тюрьме нет рентгена. Спорить не стал, зная, что врёт. Но, примерно через год, войдя в помещение, где только что вымыли пол с жидким мылом и поскользнувшись, я со всего маху «лёг» на локоть. Рука опухла и посинела. Синева, как-то равномерно, проступила пятнами по всему предплечью между локтевой и лучевой костями. Я забеспокоился, потому что несколько лет тому назад я точно так же прилетел на пол со сложившийся подо мной лестницы и, после этого, возле локтя отчётливо прощупывался осколок кости.

По какой-то причине в модуле был другой доктор, который не знал, что в тюрьме «нет рентгена» и дал мне направление. Повели меня в санчасть. Рентгенолог, выслушав мой рассказ, что рентгена нет в этой обители, сначала весело посмеялась, потом посерьезнела и, увидев, как неловко я мостился на стол под излучатель, посоветовала мне ещё раз записаться к доктору. Я так и сделал.

Ещё один визит в рентгенкабинет. После того, как техник сделала мне фронтальный снимок нижнего отдела позвоночника, она задумчиво на меня посмотрела и повесила снимок под лампу. Я на нём увидел сломанное ребро. Не удивился. Это было последствием массажа, который мне сделал здоровяк в другой тюрьме. Я уже давно догадался, что ребро отломано, потому что чувствовал: когда это ребро заходит вовнутрь, оно начинает елозить по лёгкому, провоцируя кашель и боль. А, когда я растягиваниями и прижиманиями спины к дверному косяку, передвигал его наружу, то оставалась просто боль.

– Это мой снимок, – спрашиваю.

Техник мне показывает пальцем, как рот закрывают на «молнию», и говорит:

– Я не должна ничего говорить посетителям, но лучше, если ты попросишь направление на ещё один снимок. Вот здесь.

И тычет пальцем в мою спину. Ну, хоть кто-то в этой тюрьме меня понимает.

В третий раз прихожу фотографироваться. Прходит пара месяцев. Достаточное время, чтобы снимки свозили в госпиталь к специалистам, и вернули обратно. Записываюсь на приём к доктору и прошу просветить меня относительно моих проблем.

– Снимки?! – удивляется убийца здоровья (matasanos – исп.), которая не знала о существовании рентгенкабинета в этй тюрьме, – Хорошо, посмотрю.

На той же неделе вызывает меня в санчасть.

– В твоей папке нет других снимков. Только вот этот.

Показывает на негатив, висящий на специальном стенде под лампой.

– Всё у тебя нормально. Нет причин для беспокойства.

Я надеваю очки. Это не тот снимок! На нём два изображения позвоночника, «ужатые» так, что не видно рёбер. Чувствую, как волна выздоровления накрывает меня с головой, не оставляя места раздражению.

Время – лучший врач, особенно в испанской тюрьме. Проходит ещё один год осторожного ничегониделания и боль в сломанном ребре переходит в простое нытьё. Срослось, наверное! И осколок в локте больше не прощупывается.