Текст книги "Лучший полицейский детектив"

Автор книги: Владимир Моргунов

Соавторы: Вадим Молодых,Елена Федорова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)

Эпилог-пролог

Приставив к Малому опера, Полковник спокойствия не получил и знал отчего… Написав дотошному (в целях личной безопасности) дежурному распоряжение – расписку, по сути, – в том, что он забирает задержанного под личную ответственность и обязуется препроводить того в камеру родного отдела, начальник этого самого отдела снова по-кавалерийски вскочил на сидение машины и «ударил», было дело, «по газам», но быстро заставил себя успокоиться:

«Сыграть на опережение, конечно, надо… В наш век информации да в нашем государстве прав бывает не доклад, а докладчик… Ибо не так важно что докладывать, гораздо важнее – как! А потому суетиться не надо… Итак, что мы имеем?»

Опытный интриган даже принял правее, чтобы не мешать (правильный мент!) другим автомобилистам спешить по своим делам.

«Реноме… Репутация… Куратор – сука – всё равно поинтересуется после меня, что и как… У меня в этом плане всё путём – не только подчинённые… плевать на них, на пехоту! Хотя если их спросят, то и с этой стороны я уже прикрыт… но и начальство не сможет сказать, что я своего сдал. Это хорошо! И сдавать его буду – а я уже его сдавать еду – так, как начальство полагает допустимым, то есть чужими руками – по уму. Это тоже хорошо! А что пока плохо? А то, что всё это вообще произошло… происходит… в моём отделе, блин! И даже не сам факт… факты… нет – всё-таки пока (тьфу-тьфу-тьфу) только один-единственный факт сумасшествия участкового… а ещё, разумеется, то, что об этом многие знают… вон как этот чёртов дежурный в отделении… И прокурорские, стало быть, тоже! Надо помочь им дать правильную – нужную! – интерпретацию этого факта. Официальная версия чтоб была соответствующая… А то этим только дай волю – с радостью на моих костях спляшут и на гроб помочатся… Тьфу ты! С гроба начали – гробами и кончаем… Отставить! То, что там втихаря за спиной всякое быдло шептать будет, – по херу… У нас обо всём шепчутся втихаря, но это делу не мешает. Главное, чтоб втихаря! А потому всем им должно быть объявлено официальное мнение, которое и будет считаться правдой. Куратор – мужик толковый… Мне доверяет… Поэтому – всё как есть… Как надо, вернее! Повинную голову меч не сечёт!»

И Полковник, наполнившись властной уверенностью, включил левый поворотник и начал решительно… не протискиваться, нет – расталкивать суетливых автомобилистов, пробираясь в крайний левый ряд и добавляя газу.

Предельно пугающе серьёзно было не только снаружи здания, напоминавшего тысячелетний саркофаг, в котором насильно погребено время, но и внутри – в приёмной, в которой напротив входной двери стоял стол секретаря. О дубовую монументальность стола заранее разбивались не то что попытки, а и даже мысли о свежести, о лёгкости, о радости, об улыбке на лице, о жизни в кайф (прости господи, слово-то какое поганое – заграничное, чтоб им всем там, греховодникам, ни дна ни покрышки!). И это был только ещё предварительный стол – в приёмной. Страшно представить должно было быть, какой же важности и серьёзности стол там – в самом кабинете.

Но и здесь уже, в приёмной, секретарь одним своим взглядом сразу избавляла от рефлекса даже за пределами этого учреждения – хоть в деловом обсуждении, хоть в нетрезвой мужской компании, хоть мысленно в темноте дома под одеялом – добавлять к названию своей должности игривые суффикс и окончание – секретарша. Она была секретарь! Существо без пола, без возраста, без эмоций… Растворяющий душу любого, даже сделанного из кремня, посетителя, водянистый взгляд мёртвых немигающих глаз. Узкогубый рот, накрашенный специально так, чтобы было понятно, что она – секретарь – всецело добровольно поддерживает постулат Устава внутренней службы о скромности и скрытности. Голос тихий, но поставленный – его нельзя не услышать, даже если в этот момент здесь, в приёмной, Большой симфонический оркестр будет играть любую громкую кульминацию Вагнера, или многосотенная артиллерийская батарея грянет всесокрушающий победный залп.

– Вам назначено?

Полкан не выдержал змеиного взгляда и отвёл глаза… Фикус в бочке у зашторенного, словно забранного в светомаскировку, окна.

Ф-фу-ух! Слава богу! Оттянуло… Попустило…

Хоть что-то живое… Впрочем, живое ли? Его листья, может быть, давно уже регулярно краской мажут… Хотя… Они точно не пластмассовые – здесь такое недопустимо! Зато губы у секретаря стали как будто из пластмассы – твёрдой, ломкой, отечественной… Да и голос такой же – скрипучий.

– Нет. Но у меня срочное дело.

– Служебное или личное, товарищ полковник? Как доложить?

Полкан мгновенно испугался врать. Но поразмыслив успокоился:

– Служебное. И не телефонное.

– Хорошо. Я доложу. Присядьте.

И отвела глаза – как забыла о нём.

Полкана снова попустило. Теперь без фикуса. Он даже обрадовался – опять передышка… Но через минуту заволновался – ничего не происходило. Даже глупая случайная муха, умудрившаяся пролететь через все кордоны и многократно уже пожалевшая о своём здесь присутствии, и та просто висела в воздухе на одном месте, и даже не жужжала… Словно бы и крыльями своими не работала – как будто умерла. Но – как и фикус – без признаков недозволяемого разложения. Более того – так и оставшись в полёте.

Однако… Заставив не видевшего их Полкана вздрогнуть, величественно пробили напольные часы – памятник времени, и секретарь встала, оправила жакетный костюм, поправила прическу – туго забранные в узел на затылке обесцвеченные (допустимая вольность!) волосы, сложила на согнутую левую руку папки и пошла в кабинет.

Когда за ней бесшумно закрылась дверь, полегчало не только Полкану – он не побоялся своих звуков вдоха-выдоха, а и всем посетителям в приёмной – кто-то даже осмелился вытянуть ноги. Хотя и ненадолго – свобода пуглива под гнётом традиций.

Соскучиться по секретарю никто не успел. Она вышла из кабинета хоть и бесшумно, но не незаметно, и, останавливаясь перед каждым отдельным посетителем (и заставляя тем самым того встать – размять ноги – умница!), проговаривала тому предварительный вердикт – что будет дальше.

– Куратор вас примет, когда немного освободится, – бесстрастно сообщила она Полкану. – Ожидайте.

И снова забыла о нём.

До самого вечера он «мариновался» в приёмной. Он передумал-перенервничал тысячу раз, представляя себе, как его кто-то – кто?! – опередил и представил дело в невыгодном ему свете.

Лишь однажды, когда совсем стало невмоготу, Полкан осмелился отлучиться по нужде в туалет, заодно чтобы позвонить оттуда – конспиративно, без стеснений, под шум сливаемой воды – и громким шёпотом объявить своему секретарю… то есть, секретарше, конечно же!.. о том, что он у начальства, и неизвестно когда освободится. При этом Полкан испытал единственное за день удовольствие – иметь стопроцентную «отмазку» от повседневной ненавистной рутины, когда его никто из подчинённых не упрекнёт (втихаря, разумеется!) в манкировании должностными обязанностями и «въезде в рай на их горбу». И в то же время по строгости, исходившей от секретарши и сочившейся из телефонной трубки, Полковник чувствовал, как растёт и укрепляется его авторитет – шутка ли, срочно у начальства… Да какого! Такого, что со специальной охраной ходит-ездит, которая даже самих полицейских своими не считает.

Наконец:

– Товарищ полковник. Пройдите. Вас ждут.

На нетвёрдых, негнущихся ногах – «Засиженных, просто засиженных, чёрт!» – Полкан шёл по ковровой дорожке вдоль многостульного длинного стола заседаний к расположенному в другом конце кабинета столу хозяйскому.

Пока шёл – вспотел. От волнения, как от усталости. От страха, как от восторга.

Стоявший у окна немного боком и спиной к входящим Куратор повернулся…

Как удивился бы Малой – совсем недавно участковый и давно студент – если бы мог увидеть его сейчас… Это был тот самый Куратор его бесславно кончившейся университетской общественной деятельности…

– Здравствуйте, товарищ полковник. – Рукопожатие. – Садитесь. – Приставной стул (не кресло). – Рассказывайте. – Немигающий водянистый взгляд.

Полкан резко выдохнул (мысленно, только мысленно!), как перед добрым глотком спирта, и рассказал. Всё! Вернее, почти всё – про хорошего работника, про свою попытку сберечь ценного сотрудника для органов, про явное (теперь уже!) нервное расстройство последнего, даже про рапорт того, написанный «задним числом». Про несданный пока пистолет – табельное оружие – умолчал. Не решился-таки… А может забыл в волнении.

После минутной паузы-тишины Куратор встал, показав рукой, чтобы посетитель сидел – тот, ёрзая в психологическом неудобстве, сдвинулся на самый уголок стула. Куратор снова подошёл к окну. Встал спиной и немного боком.

– Ладно, полковник… Я тебя понял. Ценю твою откровенность. Правильно сделал, что сам всё рассказал. Не ошибается тот, кто ничего не делает… Верно? Ты ведь как лучше хотел… За честь мундира боролся… Так ведь? Работай пока… Я подумаю, чем и как тебе можно помочь… Всё.

«Подумает он… – думал сам Полкан… в смысле, полкан теперь, полкашек даже!.. – Сука!»

И это с искренним раболепием во взгляде, с преданно приоткрытым ртом, из которого разве что слюнявая струнка не тянется вниз к форменным наградным колодкам, приколотым к кителю на груди и лежащим сейчас на пузе.

Однако пауза-тишина затянулась…

Полкашек встал на негнущиеся ноги, неаккуратно громко отодвинув стул, и молча пошёл к двери.

– Полковник, – тихий голос, как гром, впитавший в себя полутон доброты и сочувствия. – Задержись.

Разворот кру-гом.

– Отвечу доверием на твоё доверие, полковник…

И Куратор, умея одновременно быть вкрадчивым и повелительным, продолжил:

– …Хочу, чтобы ты («Ты!» – отметил полкашек, становящийся опять Полканом) и твои ребята… пошустрее, посмышлёнее, поаккуратнее – не как этот! – понаблюдали за…

Куратор подошёл и открыл спрятанный в стене сейф, достал пакет, вынул фотоснимок, показал издали – Полкан подошёл ближе, всматриваясь – так и есть: не менее высокопоставленный коллега Куратора…

Как удивился бы Антон Малой, если бы увидел сейчас этот фотоснимок. Это был отец его покойного друга Кирилла…

«Соперник на ещё более длинный и высокий кабинет, – понял Полкан. – Компромат нужен…»

– …Ясно?

– Так точно. Всё сделаю.

Куратор кивнул, заканчивая аудиенцию.

Но Полковник от наполнившего его вмиг профессионализма вконец осмелел и, не имея (и, конечно же, не спрашивая – как можно!) ни телефонов, ни адресов, подошёл вплотную, чтобы рассмотреть лицо ещё раз, чтобы не дай бог потом не ошибиться – это ведь уже не медсестра! И даже не сынок его… Сам! Ответственность-то какая!!! Ошибка смерти подобна – в борьбе-возне теперь должен победить Куратор. Иначе… Они с конкурентом сами договорятся, и после Куратор если что с готовностью на того поработает, выжидая и подсиживая, а вот Полковнику… полкану-полкашке!.. башку отвинтят… например, по вновь открывшимся обстоятельствам дела об убийстве… Боже! Страшно-то как! Эта сука ведь тогда его даже и не вспомнит.

Куратор положил снимок на стол, отвернулся и медленно двинулся к окну.

Полковник глянул и не увидел на фото лица… Пятно! Отвернулся-повернулся… Пятно! Закрыл-открыл глаза… Пятно вместо лица!

«Что за чёрт!»

В прострации отвернулся и пошёл к выходу. У дверей очнулся и судорожно попытался вспомнить-закрепить в памяти лицо – ещё до пятна! – на фото, показанном вначале издалека.

Куратор заметил топтание у двери.

– Что-то ещё, полковник?

Тот невольно повернулся на голос и обомлел – стоявший в глубине своего длинного, как высокого, кабинета Куратор теперь тоже потерял лицо. Расстояние не мешало разглядеть освещённое расшторенным окном пятно… то есть, здесь – Пятно, конечно же!.. вместо лица.

В голове Полковника задул свистящий ветер.

– Нет, нет, ничего. Всё ясно.

Он, морщась от боли, вышел и аккуратно закрыл за собой дверь.

Через приёмную проходил быстро – неаккуратно. По коридору уже бежал, топая. Ветер в голове усиливался…

Россия, осень 2013-лето 2014

Елена Федорова
Не страшась пути

Осенний вечер

Был теплый осенний вечер. Семья Иваницких устроилась на веранде пить чай. У главы семейства было, на удивление, благодушное настроение. Теперь, когда убрали весь урожай, можно было и не нервничать. Ведь собрали не только весь колхозный, но и свой. Николай Иванович по привычке называл все, что не было его собственным – колхозным.

День выдался чудный. Листья на деревьях были бурыми уже давно, многие поскручивались и опали. И сейчас настали последние ласковые деньки осени. Бригадир с удовольствием наблюдал, как во дворе носились его дети. Беззаботное детство! Через лет десять они уже будут взрослыми и не будут такими радостными. Но, каждому возрасту – свое!

– Позови малых, мать, пусть идут вечерять!

Марина Викторовна вышла к детям. Сегодня у них за столом было много людей: погостить к ним приехала старшая дочь Тося с городским мужем и младшим внучонком, соседи Марченки, которые тоже хотели увидеть ее. Так что Марина повыставляла на стол свои лучшие припасы. Она бегала, хлопотала и радовалась за дочь. Нет, своей жизнью она была довольна. Ей и с мужем повезло, и жили они в достатке. Но для Тоси мать хотела более легкой жизни. Так что, вышла замуж там, пусть там и живет, а сюда в гости приезжает. Не нужно ей всю жизнь быть привязанной к грядкам да хозяйству. Самой Марине, ведь, даже поехать в тот же город невозможно. Если все поедут, кто будет скотину кормить-поить?

Наконец, все дружно уселись за столом. И так хорошо им было, такие задушевные беседы лились неторопливо, что никому не хотелось нарушать эту идиллию. Женщины за чаем, а мужики – за наливкой, обменивались новостями и воспоминаниями, а младшие Вовка и Сашка только головами вертели от удивления. Да, Марина гордилась тем, что ее муж не наливается самогоном, как большинство, а культурно «вкушает» ее домашнюю наливку. Ей, действительно, повезло с мужем. Николай Иванович был из семьи сельских интеллигентов, поэтому дома всегда вел себя культурно. За двадцать семь лет семейной жизни она от него ни одного бранного слова не услышала. Но на работе он был очень строгим! Авторитет у него был такой же, как и у головы сельской рады. Даже больше! Просто он отказался идти на эту должность.

Поэтому, и в обычной жизни, и особенно – сегодня, у Иваницких все было хорошо. На улице было так приятно, что дверь оставили открытой. Ласковый воздух с улицы теперь мог беспрепятственно проникать в дом, передавая всем свои прощальные частички тепла. Младшенький Илюшка радостно бегал ко всем на руки и смеялся, когда его тискали. Но неожиданно эту идиллию нарушили звуки лая собак, которые у Иваницких сидели на привязи. Марина Викторовна обеспокоено поднялась и посмотрела в сторону огорода. Именно там происходило что-то, что заставило их псов так заволноваться. Сначала она думала, что там, как обычно, курка Лавриненок перелетела через плетень на их огород. Но затем, с облегчением, вздохнула. Это была собака соседей.

– Жулька, Бобка, а ну – тихо! Это Сирко до вас в гости идет!

Соседский пес был всегда культурным – каким-то чудом он понимал, что по грядкам бегать нельзя и всегда чинно передвигался по дорожке. Правда, в этот раз он что-то тащил в зубах… Что-то очень большое для него… Но это были их собачьи дела. Хозяйка знала, что стащить с ее огорода было нечего, поэтому особо не переживала. Она подлила себе чаю и обратилась к соседке с каким-то вопросом. Но в этот миг Сирко почему-то проскользнул к ним на веранду и стремглав забился под стол, мотая чем-то белым и большим в зубах, и рыча.

Это было настолько странным, что все невольно испугались.

– Пошел! Иди геть! – Николай Иванович притопнул возле стола.

– Чи не сказывся вин? – закричала соседка.

Дети вскочили с ногами на диван, поднялся шум и крик. Марина на миг остолбенела. Пес мог, конечно, и бешенство подхватить. В их краях недавно нашли и уничтожили бешеных лис. А Сирко всегда был не на привязи! Но, как рассказывал ветеринар, при бешенстве животные становятся агрессивными, кидаются на всех, боятся вида воды, у них судороги, течет слюна… А у Сирко, вроде, этого нет?

– Дайте воды! – она поспешно зачерпнула стаканом воды из ведра и ляпнула ею под стол. Сирко мигом выбежал из веранды.

– Фух! – выдохнули все.

– Надо предупредить соседей. Пусть последят за псом! – сказал хозяин. Марина вспомнила, что пес прибежал к ним с какой-то ношей. «Стащил, наверное, мясо у хозяйки! Надо им отнести», – подумала Марина и нагнулась. Под столом, действительно, валялся грязный белый целлофановый пакет.

– Здоровый же! Килограмма два! Как он его тащил? – недоумевала Иваницкая. Она раскрыла пакет и вдруг страшно закричала, уронив от неожиданности свою находку.

– Что там? – испугалась соседка.

Но бледная Марина Викторовна молчала и лишь показывала рукой на выпавший пакет.

Подбежавшая к ней дочь, взглянув на пол, побледнела и рухнула на диван. Сашка и Вовка завопили вслед и вскочили с ногами на диван, словно к ним по полу приближалось что-то страшное. Николай Иванович ступил пару шагов, присмотрелся и замер от ужаса. Из-под грязного целлофана выглядывала маленькая… ножка с крошечными пальчиками. Он потянул за пакет и… К горлу мгновенно подкатил ком тошноты. Его накрыло приступом жестокой нервной рвоты. Иваницкий был ветераном-афганцем и за время той войны повидал много зверств. Но такого он не видел никогда!..

– Срочно беги к голове, пусть вызывает милицию! – прохрипел он соседу и тяжело опустился на стул.

Были у меня убийства

– Рассказывайте, по какому поводу Вас к нам направили, – начала опрос пациента Дина Гнатенко.

В это время из морга вернулась побледневшая растрепанная и трясущаяся тетя Лиля:

– Там…там…

– Что такое, теть Лиля?

– Диналексевна, у нас…выпотрошена дытына!..

Лиля плюхнулась от бессилия на стул. Все в ужасе замолчали…

– Спокойно, теть Лиля, – не теряя хладнокровия, медленно произнесла судмедэксперт и придвинула к санитарке стакан воды.

Пациент в ужасе закатил глаза.

– Боже, ну у Вас и работка, – пролепетал он.

Дина, как ни в чем ни бывало, продолжила его осмотр. Она понимала, что если даст волю собственным нервам, то индуцирует психоз у всех остальных. Гнатенко видела в своей жизни очень много страшного и знала, что лучший выход в таких ситуациях – спокойствие. Оно дает возможность морально подготовиться к поиску выхода из ситуации. Лаборанты, конечно, сидели на своих местах, как взвинченные, но подражая врачу, молчали. Лилия сидела на стуле, пила воду и обмахивалась первой попавшейся ей под руку экспертизой. Когда шокированный пациент покинул, наконец, кабинет приема, Дина повернулась к санитарке.

– Тетя Лилечка, дорогая, Вы же знаете, где работаете! Нам нельзя пугать пациентов. А кроме того, он сейчас примется разглашать информацию…

– Диналексевна, я просто такого кошмара не видела! Пойдемте в морг! – отчаянно заломила руки та.

Гнатенко поднялась со своего места и вместе со всеми пошла на свою вторую рабочую «базу». На секционной столе лежал целлофановый пакет, а рядом, на тряпках – маленькое тельце новорожденной девочки.

– Ой, видела я убийства детей, думала, что уже все повидала, но такого еще не видела!.. – запричитала старшая лаборантка.

Дина раздвинула остолбеневших вокруг стола сотрудников и замерла. У ребенка по линии плечевого сустава была отрезана правая рука, от подбородка до самого низа был произведен срединный разрез и отсутствовали все внутренние органы…

Это был просто шок!!! У кого поднялась рука сделать такое с новородженным ребенком? Нормальный человек не может оправдать убийство. Но, понять иногда можно, ведь теоретически, любого можно и довести до него. И если, например, отец семейства нападет на захватчика своей семьи и убьет его – это можно понять. Даже можно понять, если после этого, потерпевший начнет расчленять тело напавшего. Но сделать такое не с остервенелым убийцей, а с новорожденным ребенком, который еще не успел никому ничего плохого сделать!.. Это невозможно было ни понять, ни простить! Пока все в ужасе смотрели на страшную находку, в зале появился Муслий.

– Ну, что тут у нас? Ой, ужас, с. ки! Падлы! Как земля таких носит? Твари! Лиля, откуда нам это доставили? – начальник отделения эмоционально был послабее Дины. Недаром он в сложных случаях всегда просил ее взять себе неординарную экспертизу. Иначе он мог и материться, и кулаками махать перед пациентами, что было совершенно недопустимым.

– Валерий Михалыч, а у нас еще нет сопроводиловки, – пролепетала Лиля.

– Как – нет? А как же в приемном отделении им разрешили тогда открыть наш морг? Юля, иди, звони в нашу дежурку и найди концы!

Лаборант послушно выбежала из морга, а Муслий стал ходить вокруг стола.

– Дин, ну ты возьмешь себе экспертизу? Я же не могу детей вскрывать, знаешь…

– А я, что – могу? Что вы из меня монстра делаете? Я вообще, после вчерашнего выезда к начальству, не хочу работать! – в сердцах бросила его боевая подруга.

– Дина, вот честное слово, мы все тебя любим! Какого монстра? Да, если ты хочешь знать, тебя сегодня должен прокурор … навестить!

– Это еще почему? – искренне удивилась Дина, – Что случилось?

– Ни-ни! Все хорошо!

– Так, что это за заговор?

– Да все хорошо, честно! Все очень хорошо! Он тебе благодарность за Гольдмана хочет сказать…

– А-а, ну ты меня напугал. Да ладно. Но ты пойми, мне тоже все это тяжело психологически. У меня же тоже есть дети…

– Но ты же у нас такая железная леди… А я… я же буду беситься… Я просто не могу ничего с собой поделать. Потом буду жалеть, но сначала наору на всех и всем только хуже будет… Ты же меня знаешь!

– Я-то уж точно знаю! Помню, как ты бесился, когда я устроилась сюда на работу.

– Ну вот, видишь! Но, я же тогда – не со зла! Я просто боялся, что ты козни строить начнешь, порядки свои устраивать…

– Порядки, я как раз устраивала, – напомнила ему сотрудница.

– Да, и это – правильно! Сейчас я это понимаю. У тебя же больше опыта…и знаний! – горячо уговаривал ее Валерий.

– Ладно, – согласилась Дина, ведь деваться ей все-равно было некуда.

– Валерий Михалыч, Диналексеевна, а это – не наш случай. Говорят, что это – из другого района привезли, – оперативно вернулась и отрапортовала Юля.

– Интересно, из какого именно: второго, третьего или четвертого? – с сарказмом спросил начальник отделения, – И что это вообще за кошмар? Может, ритуальное убийство?

– Валер, какое ритуальное?

– А что? Есть же у нас сектантские села? Может, староверские?

– Послушай, они есть. Но раньше же из них ничего подобного не доставляли! Почему, вдруг, теперь должны были ни с того, ни с сего появится ритуальные убийства? Разве мы слышали, что у нас объявились какие-то новые «пророки», «апостолы»?.. Будем ждать… Во-первых, по закону, без постановления мы не имеем права приступать. Да и что приступать? Вскрывать-то практически нечего. С чем работать? То, что это – новорожденная, 100 %! Плаценты – нет, пуповины – тоже, органов – нет! Во-вторых, появится какой-нибудь участковый и все расскажет. Я лично думаю, что какая-то тварь хочет, чтобы мы думали, будто ребенок – мертворожденный.

– Да, сейчас любая бабушка в селе знает, что живорожденность можно установить по органам… Вот гадина! Как можно своего ребенка выпотрошить?

– Может, и не своего? Например, бабушка, дедушка, тетушка…

– Папочка и т. д.?

– Это – все-равно их ребенок!

– Да понятно. Но они – те, кто это сделал, так не считают. Идем на прием, пока нет разрешения. Только с Гольдманом и Нечипоренко раскрутились, на тебе – новое неочевидное!

– Работа у нас такая.

– Да, это точно.

Эксперты пришли в амбулаторию. Но пока битых пациентов не было. Поэтому Дина стала листать за чашкой кофе справочник практического эксперта.

– Ты знаешь, конечно, у нас остался мозг ребенка… Но он же и внутриутробно питался кровью. По нему ничего и гистологи не скажут. Я, конечно возьму кожу на гистологию из мест расчленения… Но скорее всего, они это на мертвом ребенке делали. Я, по крайней мере, надеюсь на это! Боже, если бы кто послушал нас со стороны! Эти наши разговорчики: «Вот у меня было убийство!»… Все, кто услышал, подумали бы, что это – разговоры киллеров. Просто ум за разум заходит! Я НАДЕЮСЬ(!), ЧТО РАСЧЛЕНЕНИЕ РЕБЕНКА ПРОИСХОДИЛО ПОСЛЕ ЕГО СМЕРТИ! ПОТОМУ ЧТО, ЕСЛИ ВЫБИРАТЬ ИЗ ДВУХ ЗОЛ – ТО ЛУЧШЕ (?!), ЧТОБ ЭТО ПРОИЗОШЛО ПОСЛЕ СМЕРТИ, ЧЕМ ДО!.. УЖАС!!!

В Одессе Дина работала еще и судебным гистологом, поэтому очень хорошо знала весь диагностический диапазон работы коллег. Она прекрасно помнила, как выглядят ткани всех органов под микроскопом, помнила вид каждого эритроцитика и других клеток. И поэтому, реально понимала, что в этой экспертизе им никто не поможет. Надо было полагаться лишь на материалы следствия.

– Что поделаешь, солнце? Работа у нас такая, – успокаивал ее, как маленькую, Валера. – Ты возьми все, что сможешь. Я знаю, что ты – выжмешь максимум! Ты же – наш Ум!

– Спасибо. Спасибо за доверие, – кивала в трансе головой Дина. Сегодня, благодаря этому ужасному событию, ее нежное лицо и солнечная прическа померкли и сливались с белым халатом. Когда настроение у Гнатенко падало, она выглядела, как поникшая мимоза. Сегодня оно упало до депрессивного состояния.

– И вот скажи, они считают, что у нас вредность заключается только в работе с формалином и реактивами при работе с трупами. А то, что их доставляют нам часто в таком виде, как Гольдмана, – ничего? А психологическая вредность? Почему психиатрам при работе с их психами платят 50 % за вредность, а нам – при работе с нашими психами – ничего? А у нас в работе намного чаще встречаются психи-убийцы и извращенцы, чем у самих психиатров!

– Валера, кого ты хочешь убедить? Меня? Я сама возмущаюсь так же! Если бы их, министерских работников, я имею в виду Минфин, заставить самих вскрыть гнилой труп тупым инструментом, с неработающей вентиляцией, думаю, что зарплата у нас стала бы адекватной! А так все сидят и удивляются, что многие из наших коллег подались в рэкет! Я это ни в коей мере не оправдываю, но понимаю, откуда корни идут!

Все сотрудники отделения были сами не свои.

– Меня всегда поражали убийства детей, – горячо говорила старшая лаборант, обращаясь с Диной, – Как Вы можете с таким работать?

– Сама удивляюсь. Но меня поражали не сами убийства, а убийцы. И самое страшное – это бытовые мотивы.

– Какие, например? – удивился их водитель.

– А вот пока нет посетителей, могу рассказать вам о некоторых детоубийствах из моего арсенала экспертиз. Много у меня было убийств детей, но – такого!.. Хотя каждое преступление жестоко по-своему. Даже, если оно пассивное.

– Как это? – спросила Юля.

– Это когда ребенка не душат, не бьют головой о стенку, а просто оставляют без всякой помощи: без воды, еды, тепла и ухода. Но и на фоне такого кошмара встречаются случаи, особенно поражающие наши понятия о добре и зле. Помню, как-то, в период отпускной замены межрайонного эксперта в районе З. Одесской области, у меня произошел подобный случай…

Дина слегка прикрыла глаза, вспоминая то давнее событие. Стояло жаркое одесское лето. Впрочем, в Одессе лето всегда было жаркое. И все было бы ничего, если бы не надо было ездить два-три раза в неделю в З. Обычно, после работы она одна, или в компании с сотрудниками, которые тоже жили на поселке Котовского, ехала к Приморскому бульвару, спускалась по Потемкинской лестнице к порту, садилась на катер и ехала на пляж Лузановку. Возможно, это было у нее летним способом снятия стресса после работы. Сидя на открытой палубе, и наблюдая за пенными волнами и сильными попрошайками-бакланами, приставуче сопровождающими каждый катер, Дина радовалась бурлящей жизни вокруг. После того, как катер причаливал к пляжу, она не упускала возможность понежиться в теплой морской воде и позагорать пару часов. А если она не забывала захватить интересную книгу – время вообще проходило прекрасно. Но в те дни, когда надо было ехать в командировку, она была лишена такого удовольствия. После возвращения поздно вечером, или вообще – ночью, одесситам приходилось, в лучшем случае, освежиться под холодной струей из-под крана, в худшем – ополоснуться водой из ведра, предусмотрительно оставленного сердобольными родственниками. Летом в Одессе всегда была проблема с водой. Старая система водоснабжения, которая латалась по обыкновению кусками, не выдерживала и вечно повреждалась. И с самого начала лета весь город был перерыт сплошными канавами, а одесситы горько шутили, что опять «готовятся к войне», и два раза в день ждали с ведрами в руках поливальные машины, которые обеспечивали их водой.

– Следует заметить, что от Одессы до З. добираться на дизеле, а потом – автобусе, приходилось не менее пяти часов. Летом такой путь в разгоряченном поезде и запыленном маленьком бусике был довольно утомительным. Поэтому, добравшись до задворков центральной районной больницы, я была уже уставшей. А теперь представьте условия работы местного эксперта! Прием потерпевших у него велся в одном кабинете с фтизиатром, что вообще недопустимо, а вскрытия – в старой трансформаторной будке, в которой и развернуться-то было невозможно! Итак, у коллеги идет оживленный прием туберкулезников, а меня у дверей ждет вторая очередь – битых и травмированных. На столе лежит пять(!) направлений на вскрытие. Раз мертвые ждали меня уже три дня, то могут подождать еще некоторое время. Потому что живые уже не могут ждать чисто психологически. Вижу по настроению, что у всех сейчас истерика начнется. Поэтому, разъяснив положение дел, начинаю прием живых лиц. И часа через два, наконец, попадаю в знаменитый морг области, из удобств которого есть только слив в полу. Воду носит ведрами старенькая санитарка – божий одуванчик. Помещение настолько маленькое, что в нем помещался лишь один секционный стол и каталка, с щелью между ними в сантиметров в тридцать. Хорошо, что я никогда не была полной. Два тела и маленькое тельце лежат на означенных предметах, а еще два – на полу, под ними. Рассуждая рационально, прихожу к выводу, что тело ребеночка оставлю в самую последнюю очередь, когда буду совсем уставшей. Вскрытия начинаю с самого массивного и уже подгнившего тела. Хоть подгнившими было уже большинство из них.

– Ужас! – передернула плечами тетя Лиля.

– Еще какой! – подтвердила Дина Алексеевна, – И вот так, постепенно освобождаю морг. Сделаю вскрытие – выдам тело родственникам, потом они мне следующее на стол кладут, а я иду выписывать врачебное свидетельство. Эта будка – морг была далековато от кабинета фтизиатра. Кстати, к началу вскрытий, коллега уже давно закончил свой прием. Продышусь минут пять на свежем воздухе, и – все сначала. Одно тело уже не могли поднять, и пришлось мне его прямо на полу, на коленях вскрывать. А вы удивляетесь, откуда у меня упорство. Выработалось от безысходности. Когда понимаешь, что никто, кроме тебя, этого не сделает, приходится становиться и делать! Короче, к тому моменту, когда у меня в работе осталось только тельце ребенка, я уже очень устала. И физически, и морально хотелось отдохнуть. Внимание уже несколько рассеялось и тоже требовало отдыха. Но с детьми у нас вечно бывают всякие неожиданности. Поэтому, я не расслабляюсь и иду беседовать с родителями. Они достаточно молодые – обоим до тридцати. В трауре, конечно. Заплаканные такие. Знаете, две черные скорбные такие фигуры… Спрашиваю у них о том, что произошло с ребенком.