Текст книги "Тропинка в небо (Повесть)"

Автор книги: Владимир Зуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Пирушка в день рождения. Марий в роли кавалера. «Скатертью дорога»

День рождения Манюшки пришелся на воскресенье. Утром, в постели, в глаза ей ударил теплый и яркий луч солнца, и она вдруг почувствовала радость, как будто кто-то пообещал ей сегодня длинный, счастливый, беззаботный день.

На нее налетела Марийка и начала дергать за уши, приговаривая:

– Расти велыка та красива, як верба над ричкою!

Вскоре появились Захаров, Козин и Трош. Они тоже не преминули оттаскать новорожденную за уши, восклицая каждый свое:

– Высоких полетов тебе, Марий, и женишка-хвыномена в придачу!

– Без сопливых обойдемся, – отбилась Манюшка от «женишка».

– Летной тебе погоды на всю жизнь, о зеленоглазый брат наш!

– Взаимно, о болтливый брат наш с перебитым носом!

– С днем ангела, ваше сиятельство!

– Тенкью вери мач, барон.

Толик с подчеркнутой торжественностью вручил Манюшке маленький, карманного формата томик стихов Некрасова. Знал, чем угодить. Игорь развел руками.

– А меня извини. Я принципиальный противник подарков. Они ничем не отличаются от взяток.

«Лукавишь, голубчик, – подумала Манюшка. – Уж я-то знаю причину этой твоей принципиальности: у тебя как у Вани Кудряша – кудри да душа да походка хороша».

Барон двумя пальцами «изящно» вытащил из кармана бутылку. Прищелкивая языком, с видом большого ценителя некоторое время рассматривал ее на свет. Потом залихватски выбил пробку и, поставив посудину на стол, приказал Марийке:

– Горничная, бокалы!.. Княгиня, вы не возражаете против этой марки? Зная, что разные там коньяки и шампанские вам приелись… вернее, припились и вызывают изжогу, решил попотчевать вас фруктовым.

– А может, это результат расстройства вашего состояния, барон? Говоря по-нашенски – проциндрил, небось, денежки?

– Фи, княгиня, как вы вульгарны!

Вошла Марийка со стаканами, за нею бабушка ее Устинья Григорьевна внесла на тарелке румяный пирог.

– Нате-ка ось, спробуйте. 3 рыбою. Добра закуска до вашего стола.

– Да… зачем? – смутилась Манюшка. – Не надо, бабушка. Мы без закуски. Привыкли, – вдруг брякнула она и покраснела.

Житье бабушки с внучкой проходило у нее на глазах. Они едва сводили концы с концами, жили на маленькую пенсию за погибших Марийкиных родителей, скромные доходы от продажи искусственных цветов, которые с большой выдумкой мастерила Устинья Григорьевна, да на небольшую сумму, что получала она за сдаваемую внаем кровать. Не хватало еще последнее отдавать ее гостям!

– Ну, любонька, ты не спорь, – обиделась Устинья Григорьевна. – Я бильше тебя пожила на билому свити и бильше знаю, що надо, а що не надо. Бери та ешь, з чим тебя и поздравляю.

Пригубив «чарочку» и поцеловав Манюшку, она ушла к себе на кухню. Оттуда послышалось ее ворчание:

– Привыкли воны, бач, без закуски. Можно подумать, кажный день празднують.

От вина все неестественно оживились, стали беспричинно пересмеиваться. А Игорь с Марийкой еще и перемигивались со значением. Вскоре ни с того ни с сего Козин вдруг заявил:

– Хорошо с вами, о высокородные, но аллах свидетель – дела! – встал и удалился.

И почти сразу испарилась Марийка, ничего не сказав, – вроде бы на минутку вышла. Манюшка ничего не поняла и, немного погодя, наивно поинтересовалась:

– Где это Марийка застряла? Пора бы уж вернуться.

– Эх, княгиня, – укоризненно заметил Трош, – распустили вы свою горничную, оставили без присмотра, вот она и сбежала с проезжим корнетом.

– С каким еще корнетом, что ты несешь?

– Фи, ваше сиятельство, – поморщился Трош. – Видно, недаром в свете поговаривают, что в вашем роду значительна примесь холопской крови… С корнетом Козиным она сбежала, васьсясь!

– Не браните ее, барон: какие ее годы – всего пятнадцать. Вот через три годика доживет до наших лет – станет догадливее.

Манюшка глянула на ехидное лицо Троша, на улыбающегося Захарова и презрительно скривила губы.

– Голодной куме вечно хлеб на уме. Марийка пошла по своим делам, а совсем не то, на что вы тут намекаете.

Трош и Захаров расхохотались.

– Конечно, по своим, – согласился, улыбаясь, Толик. – Не по нашим же.

«Как же так? – растерянно размышляла Манюшка. – Она ведь вроде на Захарова глаз кидала… Ну, и прозорлива ты, нечего сказать».

– Ну, братцы, я вижу, безделье вас развращает. Давайте-ка, барон, тряхнем стариной и покалякаем по-английски. Двадцать новых английских слов… их же надо когда-нибудь усвоить!

– Помилуйте, княгиня! – вскричал Трош, тут же подхватившись с табуретки и пятясь к двери. – Какой там английский! У меня столько визитов еще. И к виконтессе Гуль-Гуль, и к маркизе де Храп, и к мужлану Петьке Раковину – ни минутки свободной. Гуд бай, ваше сиятельство, будьте здоровы, не кашляйте. – И он, не медля ни секунды, исчез.

– Оказывается, Барона выгнать – раз плюнуть. Стоит только напомнить про уроки. Как сатане про святой крест… А не прошвырнуться ли нам по свежему воздуху, Марий? Все равно жисть наша поломатая. Давай выруливай на взлет.

На улице было тихо, солнечно, зелено. Молодые листья на деревьях блестели, как будто их только что тщательно вымыли и они не успели еще просохнуть. Друзья спустились вниз по Бойкой, прошлись по проспекту Калинина.

– Вот тут, за этой оградой, строится детский сад, – показывал Толик, привычно входя в роль гида. – На месте разбитого. А в том разбитом ваш покорный слуга счастливо провел свои младыя лета… Эх, как же жалко будет уезжать!

Зашли в парк. Здесь остро и томительно пахло цветами, молодой листвой, струились какие-то тонкие ароматы – как будто мимо них одна за другой проходили надушенные женщины. Встретился парень в длинном пиджаке, брюках дудочкой, шляпе с широкими, изящно загнутыми полями, при галстуке. Почему-то он вызвал неодобрение у Манюшки. Она даже обернулась и некоторое время смотрела ему вслед. Потом плюнула и сказала:

– Ну и субъект! Не мужчина, а черт знает, что такое.

– Ого, что-то будет: Марий заговорила о мужчинах. И чем он тебе не понравился? Шикарно одет? Но это дело вкуса.

– Вкуса! Иди ты в баню со своим вкусом!.. Мужчина должен быть похож на мужчину, а не на франта…

Шагах в двадцати впереди них, поигрывая плечами, вразвалочку шел спец. Навстречу ему, плавно, словно в танце, плыли две девушки в одинаковых голубых платьях. Подойдя к ним вплотную, спец неожиданно вклинился между девушками, растолкал их в стороны и как ни в чем не бывало проследовал дальше. Обернувшись, снисходительно усмехнулся и подмигнул Толику и Манюшке: вот, мол, как с ними надо. Это был Витька Комора из первого взвода.

А девушки недоуменно пожали плечами и вздохнули.

– Это не спец, а… – сказала одна, повыше, с нежно-смуглым лицом и гладко причесанными волосами соломенного цвета.

– …а обыкновенный нахал, – закончила вторая, круглолицая, с темными косами, уложенными короной.

– Ненавижу этого типа, – сквозь зубы процедила Манюшка. – Не потому даже, что при встрече обязательно спохабничает. Весь он какой-то… Глядит так, как будто мы по его милости живем… как фашист с автоматом.

– Ну, это ты чересчур.

– Я как увижу его, так начинает правый кулак чесаться.

– Не дури. Он вон какой лось, может так засветить…

– А ты что же, не поможешь?

– Не-а: я не дерусь со своими, особенно в парках и других общественных местах.

– Да какой он свой? Если в нашей форме, то уж и свой?

– Ладно, кончай.

В это время они сошлись с девушками, и Захаров громко обратился к ним:

– Простите, ради бога, и не подумайте, что у нас все такие, как этот. Он у нас с детства трохи пидтоптанный, из-за угла мешком стукнутый.

– Знаем – пыльным мешком, – вступая в разговор, засмеялась та, что повыше.

– Это бы еще ничего, – продолжал треп Толик. – Беда в том, что в мешке случайно оказался увесистый кусок антрацита.

Захаров умело вел дело к знакомству. Манюшка только глазами хлопала: какой, оказывается, искусный Дон Жуан! Слово за слово – и вот уже все четверо пожимают друг другу руки и представляются.

– Марий? В первый раз слышу такое имя, – удивилась Лена, которая с короной, и покраснела. (Она краснела по всякому поводу, заметила Манюшка. При этом лицо ее становилось виноватым и беспомощным, как будто она в гостях пролила чай на парадную скатерть.)

– Это античность, – пустил пыль в глаза Толик. – Марий – потомок древнеримских патрициев.

– О-о, – уважительно протянула Вера, а Лена начала исподтишка пожирать Манюшку взорами, при этом отчаянно краснея.

– А что это вы каким-то ненатуральным шагом шли? – спросила Манюшка, чтобы отвести разговор от своей особы.

Вера объяснила, что они репетировали царственную походку – у них в мукомольно-элеваторном техникуме в драмкружке готовится спектакль, и они там играют царицу и царевну. Это дало Захарову пищу для новых острот и комплиментов. Девушки охотно поддерживали разговор. Не успела Манюшка толком сообразить, что случилось, как компания разбилась на пары, и Лена взяла ее под руку.

Поначалу это показалось забавным, Манюшка острила и говорила комплименты своей нечаянной подружке, а та, вспыхивая, таяла и все теснее прижимала к своему голубому боку Манюшкину руку. Через некоторое время «потомку древнеримских патрициев» игра надоела, он умолк и частенько стал поглядывать на часы.

– Что-то вы похмурнели, – заметила Лена. – Скучно со мной, да?

– Нет, что вы, – равнодушно отозвалась Манюшка. – Просто нам пора. – Она еще раз взглянула на часы и крикнула: – Захарыч, половина третьего!

Толик, конечно, моментально сообразил – скоро обед. Упаси бог опоздать! Сбавив шаг, они с Верой подождали, пока подойдет вторая пара.

– Эх, жисть наша поломатая! От службы не убежишь. Но через часок-полтора можем снова приземлиться здесь.

– Мы будем гулять по этой аллее, – радостно отозвалась Лена и запунцовела. – Нам еще репетировать надо.

После обеда Толик спросил:

– Ну что, пошли?

– Куда? – Манюшка еле сдерживала смех: вот вошел в раж, Дон Жуан, даже забыл, кто она!

– Как куда? К нашим хвыноменам.

– Ого! Уже хвыномены. Так, так… Ну, летной тебе погоды.

– А ты? Бросаешь меня? В боевой обстановке? Товарищ называется.

– В данной обстановке мы с тобой как гусь и свинья – не товарищи. Дарю тебе еще и Ленулю. Скажи ей, что меня посадили на гауптвахту. Пусть не ждет и выходит замуж.

– Н-да-а, – озабоченна нахмурился Захаров. – А мне она будет мешать… Кого ж мобилизнуть на этот вылет?

У калитки Манюшку догнал Матвиенко.

– Вот… от сердца отрываю. – Он протянул ей… томик Некрасова.

– Спасибо. Раз отрываешь от сердца – вдвойне дорогой подарок. Но не печалься – отрываешь ненадолго. У тебя когда день рождения?

– Шестого октября.

– Прекрасно. Шестого октября получишь от меня Некрасова. Точно такого.

Вася наморщил свой квадратный лоб, помялся, покашлял.

– А знаешь, подари лучше что-нибудь другое. Зачем нам два одинаковых тома?

Манюшка даже остановилась – такую несусветную чушь он нес.

– Ты что, собираешься стать вечным спецом? Давай, дело хозяйское. Но на меня не рассчитывай.

– Да я в том смысле… кхе, кхе… Можем же мы и в училище одно попасть? Если постараться…

– А зачем? – пожала плечами Манюшка. – Мы народ военный – куда пошлют, туда и поедем.

– Да… конечно … – потускневшим голосом пробормотал Вася. – Может, погуляем? Погодка-то – как по заказу.

– А уроки? Не хочется идти на «гражданскую казнь» даже из-за такого великого события, как собственный юбилей.

– Тогда давай сперва сделаем уроки. Пошли ко мне, на лужайку. Будем зубрить на свежем воздухе, хоть какое-то облегчение.

Уроков было много, разделались с ними не скоро и вышли гулять, когда солнышко уже плыло на закат. Через весь город прошли до вокзала и сели отдохнуть на скамейку в привокзальном сквере. Вася раскошелился на мороженое.

– Хорошо, черт возьми, быть именинником! – воскликнула Манюшка. – Любимые книги дарят, пироги пекут, мороженым кормят…

Матвиенко не ответил. Когда шли по городу, он преимущественно молчал и чувствовалось, что мучится этим молчанием. Время от времени начинал о чем-нибудь, и Манюшка, желая ему помочь, подхватывала, но Архимед быстро выдыхался; что-то мешало ему, сковывало.

– Смотри, Марий, какой роскошный вокзал отгрохали, – нащупал он наконец очередную тему. – Даже есть отдельный зал для офицеров. Вот станем летчиками, приедем в отпуск и – пожалуйста… для нас… А потом выйдем в город и поедем в спецуху…

Хоть и сладостно было мечтать о будущем, практичный Манюшкин ум противился беспочвенным фантазиям.

– Вряд ли мне понадобится в Днепровск.

Архимед сник.

– Ну… в жизни все может быть – попадем в одно училище, потом в одну часть, и я приглашу тебя… как своего однополчанина, скажем, провести отпуск у меня в деревне. Неужели откажешь?

Тут тоже было много «допустим» и «если», и Манюшка только иронически-снисходительно покивала головой – ну, ну, чем бы дитя не тешилось…

Смеркалось. Потянуло прохладным ветерком. В какой-то момент наступила тишина – трамваи не пришли на кольцо, проходящие автобусы где-то задержались, смолкли и другие звуки цивилизации. Слышались только шелест листвы да попискивание птиц.

– Ах, как хорошо! – прошептал Вася. – Прямо невыразимо… Кхе, кхе… Пойдем-ка лимонадика дернем до такому случаю. Только чур – я угощаю.

– Другой бы спорил, а я – пожалуйста.

Попив воды у ларька, они собрались вернуться на свою скамейку, но тут внимание их привлекла черная колонна, выползавшая из улицы Петровского на привокзальную площадь. Плыла незнакомая песня на чужом языке. Манюшка и Вася подошли поближе. Люди в колонне одеты были кто во что: в спецовки, вязанки, пиджаки, русские военные гимнастерки и немецкие мундиры без знаков различия.

– Немцы, – сказал Вася. – Пленные.

Молодые, средних лет и совсем пожилые, они шли неторопливым «цивильным» шагом, не в ногу, и пели нестроевую грустную песню. Лица у большинства были хмурые, сосредоточенные. Один – низенький, в ватных брюках военного образца и в истрепанном немецком мундире, с каким-то странным сооружением на голове, напоминающим чалму с козырьком, повернул к ребятам горбоносое, побитое оспой лицо и поделился:

– Нах хаузе. До-мой.

– Скатертью дорога, – махнула рукой Манюшка.

Немец закивал, благодаря, а она повернулась и пошла прочь. Ей стало так, будто ее отколотили, а потом, затаив насмешку, извинились и ушли восвояси. Матвиенко, догнав ее, сказал, словно продолжая спор:

– Кое-что они поняли все же…

– Может, и поняли, – глухо отозвалась она. – Но они… хорошо порезвились тут у нас, поразбойничали… в меня вот только случайно промахнулись… А теперь едут домой, к своим киндерам и фрау… Я им никогда не прощу! – сквозь стиснутые зубы сорвавшимся голосом выдохнула она.

– Но ведь… не мстить же, – виновато сказал Вася.

– Как им теперь отомстишь. – Она ускорила шаги, давая понять, что не желает продолжать этот горький разговор.

Вернулись на старое место и долго сидели молча. Стемнело. В сквере было скудное освещение и мало людей. Видимо, это подбодрило Васю. Пробормотав: – А я ведь тебя и не поздравил как следует, – он неловко обнял Манюшку и поцеловал прямо в губы.

Оторопев от неожиданности, она сначала не оказала сопротивления. Это поощрило Архимеда, и он поцеловал ее еще раз. Тут Манюшка пришла в себя, с силой оттолкнула «соблазнителя», вскочив, размахнулась и закатила такую гулкую оплеуху, что на ближайшем дереве встревоженно загалдели разбуженные птицы, а у Васи с головы свалилась фуражка.

Быстрым шагом Манюшка поспешила к трамвайному кольцу. Внутри у нее все кипело. Черт знает что! Прямо как осатанели! Только и разговоров, что про девочек и про любовь! Но ведь люди-то они военные, должны уметь держать себя в руках… Даже Васька туда же: всю дорогу что-то такое бормотал, бормотал про совместный отпуск и, наконец, на – как шулик из-за тучи на цыпленка. Хоть стой, хоть падай!

Сравнение Архимеда с разбойником-шуликом – а она, выходит, беззащитный цыпленочек – рассмешило Манюшку. И, стоя на задней площадке трамвая, она вглядывалась в заоконную темень и колебалась: может, вернуться? Треснула его дай боже, небось, до сих пор голова гудит, – и бросила. Видать, и в самом деле натура у него эмоциональная (Лесин всенародно так его охарактеризовал), а значит, всего можно ожидать. Вдруг еще что выкинет.

В конце концов Манюшка решила сойти, но тут Вася появился в трамвае. Печально морща лоб, встал рядом и уткнулся носом в окно.

– Опасный ты человек, оказывается, – сказала Манюшка миролюбиво. – Я бы с тобой в разведку теперь не пошла.

– Да я ж просто так, – промямлил Вася. – Я ж как сестренку. Даже как брата. Поздравил с днем рождения. А ты сразу убить готова…

– А, ну если как брата… Зачем же тогда два раза? – хмыкнула Манюшка.

Вася уже начал отходить, в голосе его появилась лукавинка:

– Один раз как брата, второй – как сестру.

– И еще ведь хотел!

– Хотел еще как друга. И как будущего однополчанина.

– Но я же не знала. Предупредил бы хоть. Я б, может, сама тебе щеку подставила… В общем, если хочешь со мной дружить, выкинь из головы эти глупости.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Для хорошего ученика экзамены – праздник. Манюшкина артель

Начались экзамены – самая вольготная для Манюшки пора: перечитывать то, что хорошо знала, было скучно. Достаточно перелистать учебник – и можно отдыхать до экзамена.

Но оказалось – отдыхать она не умеет. Взялась читать «Ловцы трепангов» О. Щербановского из серии «Морские приключения», но все время, от первой страницы до последней точил червячок: не тем занимаешься, не тем, бездельничаешь. Решила переключиться на обязательную литературу по программе десятого уже класса. Принесла из библиотеки «Хождение по мукам», забралась на кровать. Читать никто не мешал: бабушка ушла куда-то по своим цветочным делам, Марийка тоже исчезла – она вообще последнее время до позднего вечера не показывала домой носа.

От запойного чтения разболелась голова, и Манюшка вышла проветриться и размяться. Побродив по парку, заглянула к Матвиенко. Архимед, Очеретян и Резников удобно расположились на лужайке перед домом и, совмещая полезное с приятным, читали вслух учебник и загорали.

– А, привет, Марий! – воскликнул рыжий добродушный Резников. – Включайся в нашу артель. Ты человек полезный.

Манюшка присела рядом. Матвиенко, передавая учебник Резникову, попросил:

– Боря, подолдонь маленько, мне надо кое-что уточнить у Мария. – Он придвинулся к Манюшке и, стараясь не мешать приятелям, вполголоса спросил: – Читала в молодежке фельетон «Львиная пасть»?

Она кивнула. В фельетоне рассказывалось о группе мошенников, которые присваивали выручку от работы аттракционов в Парке имени Шевченко. Среди них был и школьник Ваня Мотовило – помогал отцу, работавшему на аттракционе «Львиная пасть». Посетитель платил Ване рубль и бросал с определенного расстояния монетку в пасть львиного чучела. Если попадал – получал три рубля, нет – отходил с конфузом. Чаще, однако, еще и еще раз пытался отыграться и, как правило, безуспешно. Большую часть выручки Ваня прикарманивал.

– Я вот одного не понимаю, – сказала Манюшка, – почему автор сваливает вину на школу, на семью, на войну, на кого угодно, а сам этот «шалун» – он-то что, выходит, – не виноват?

– Нет, там и с него вина не снимается.

– Вот именно – «и с него». А ведь ему, как-никак, уже пятнадцать годиков. В этом возрасте человек может вполне отвечать за свои поступки. И нечего искать оправдания.

– А по-моему, надо все-таки спрашивать и с семьи, и со школы, и с друзей-товарищей. Вообще все должны друг за друга отвечать.

– Во-во! Давайте тогда введем заложничество. У фашистов неплохо оправдывало себя.

– Ты невозможный человек! – взвился Вася. – Все доводишь до абсурда.

– Нет, только до логического конца… С четырнадцати лет принимают в комсомол – значит, с этого возраста и доверие человеку должно быть полное, и спрос полный.

– А, вон в чем дело, – хмыкнул Вася. – Отстаиваешь свои права малолетки?

У Манюшки от возмущения даже дыхание пресеклось.

– Ты… да ты…

– Эй, эй! – закричал Резников, отложив книгу. – Вам тут что – барахолка? Ну-ка, Марий, убирайся. Двигай, двигай! Вот после ужина приходи на чай. Даже полпряника выделим. А сейчас – катись.

Смущенно покашливая, Вася посмотрел на Манюшку жалобными глазами: вот, мол, брат, какая скудная жизнь настала – даже поспорить всласть не дают.

– Ну, проводи меня, – чтобы хоть немного утешить его, предложила Манюшка.

– Да ты не заблудишься, – ехидно заверил Очеретян. – Калитка видна невооруженным глазом, а там свернешь налево.

Посетив еще несколько компаний, Манюшка поняла, что всюду она лишняя. Ей даже намекнули, что нечего шататься и людям мешать, а если уж вовсе делать нечего, пусть возьмет кого-нибудь на буксир.

Она забрела в запущенный сквер, занимавший пространство между спецшколой и Дворцом культуры металлургов и вдруг возле старого заброшенного фонтана увидела Игоря Козина и Марийку. Они лежали рядышком на голубом покрывале, загорали и читали каждый свой учебник. Временами соприкасались то плечи их, то руки, и тогда круглая Марийкина рожица с конопушками на щеках вспыхивала тревожным пожаром, а Игорь плотоядно облизывал сухие губы.

«Шугануть их, что ли? – подумала Манюшка, кося неодобрительным оком на эту идиллию. – Черта плешивого они так выучат… Нет, а эта-то тихоня: „С подружками занимаюсь“… И еще краснеет!»

Все ж у нее хватило здравого смысла не устраивать публичного скандала. Она прошла мимо и почти тотчас наткнулась на Барона. Он устроился со всеми удобствами: овеваемая ветерком, голова его покоилась в прохладной тени каштана, а тело подсушивалось на горячем солнышке. Он так уютно посвистывал носом, так блаженно причмокивал губами, истомно постанывал, что Манюшка рухнула рядом и тут же поплыла в райские кущи.

Долго ли она проспала, неизвестно. Разбудил ее Трош – он, перевернувшись на другой бок, откинул руку и задел Манюшкино лицо – получилась довольно чувствительная затрещина. Манюшка вскинулась и по давней привычке на удар сперва ответить ударом, а после разбираться, кто и за что, закатила Трошу хлесткую оплеуху. Тот хрюкнул, открыл глаза и непонимающе вытаращился на нее. Уразумев, что к чему, Барон потянулся с таким свирепым наслаждением, что, казалось, затрещали кости и зазвенели мышцы его длинного мускулистого тела.

– И тут нашла! – сокрушенно вздохнул он. – Нигде не скроешься от вашей любви, княгиня. Хорошо, что я успел все-таки соснуть минуток двести… С чего начнем? – Трош деловито открыл валявшийся рядом учебник.

– С самого начала, – вздохнула одновременно сожалеюще и облегченно Манюшка. – Режим такой: два часа работать, десять минут отдыха.

– Я бы предпочел наоборот.

На другой день, едва они расположились под тем же каштаном, к ним подошел Игорь Козин.

– О гонительница любви и каждой бочки затычка! – обрушился он на Манюшку. – Не сомневаюсь – это твой змеиный язык и твои ядовитые наветы отвратили от меня сердце моей дамы сердца. Мы разлучены, и я горько оплакиваю разлуку. Кто заплатит за мои бриллиантовые слезы?

– За бриллиантовые – вот разве что Барон, если его состояние за долги не перешло еще к Разуваеву и Колупаеву. Я могу только свой пирожок за ужином пожертвовать.

– Годится… Принимайте, о высокородные, в свою артель несчастного, насильственно разлученного со своей…

– Слушай, катись-ка ты!.. – не выдержав, рявкнул Трош отнюдь не светским тоном. – Не мешай работать широким массам баронов и княгинь!

– Не гоните меня, о лучшие представители презренной голубой крови! – переменил тон Игорь. – Поверьте, вместе с дамой сердца готовиться к экзаменам… упаси аллах. Чуть сосредоточишься на художественных особенностях «Мертвых душ», а тут – раз! – контакт, зажигание и полет. Смотришь в книгу, а видишь ручку, щечку, ушко, плечико, завиток… Так что отказываюсь, о сиятельная, от пирожка в уплату за мои бриллиантовые слезы. Зубы мои готовы грызть гранит науки.