Текст книги "Тропинка в небо (Повесть)"
Автор книги: Владимир Зуев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Николай приходит на помощь
На весенние каникулы Манюшка никуда не поехала. Залесье забывалось все прочней: друзей и товарищей там уже не осталось, к Николаю Степановичу хоть и тянуло, но в его новой семье родился ребенок и там, наверно, было не до нее. Поскольку в наряд она не записалась и снялась с довольствия, ей выдали сухой паек на неделю. Но сколько там было этого сухого пайка, да еще при Манюшкином аппетите! Кусок колбасы, кусок сыра, две банки рыбных консервов, хлеб. Со всем этим она управилась за три дня. Как-то так незаметно отламывала хлебушка, отщипывала колбаски, откусывала сырку, отчерпывала консервов – глядь, и оказалась у пустого корыта. Четвертый день она кое-как перебилась – сходила на обед в спецшколу и в память старого, лагерного, знакомства ее покормила тетя Тося. Можно было вообще пристроиться к знакомым поварихам и протянуть до конца каникул, годиком раньше Манюшка так и поступила бы, – но сейчас она вдруг не без удивления обнаружила, что не может жить на подачки. «Да боже ж мой, – сказала она себе, – остается каких-то три дня, неужели не вытерплю? Было время – годами голодала и ничего, осталась жива, а тут три дня. Не о чем и толковать». Манюшка залегла в постель и погрузилась сперва в чтение, потом в сон, потом опять в чтение и снова в сон.
– Ты часом не захворала, подружка? – спросила Марийка, собираясь вечером на свидание с Игорем.
– Нет, решила отоспаться за все годы. Не мешай!
Марийка поверила, но, встретившись с Козиным, когда разговор случайно коснулся Манюшки, сказала:
– С постели не встає, никуды не ходит. Говорит, отсыпаюсь.
– О штатская наивность! Ты разведай-ка, есть ли у нее чего рубать. Недаром же спикировала вчера в столовку. Тогда надо выручать… Знаю я эти сухие пайки!
В тот же вечер Марийка, расставшись с Игорем – он заступал в караул, – поехала на Стахановский поселок. Разыскала Николая Вербака, который только что вернулся из института и собирался ужинать и, вызвав его на улицу, сообщила:
– Я подруга Мáрия, она у нас живет. Якщо вы не хотите ее потерять, то поспешите – она помирает с голода.
– Ну, так уж и помирает, – засмеялся Николай.
– Не встает с постели. Голос слабый, как у котеночка… Знаем мы эти сухие пайки.
– Да вы что! – вдруг вскрикнул Вербак. – Она? Да где вы раньше-то были! – Он рванулся к двери, вернулся и затоптался перед Марийкой. – Я сейчас… Хотя нет, купим по дороге…
– Чего это вы задергались? Не знаете, что ли, Мария? – укоризненно сказала Марийка. – Если вы привезете ей продуктов, она вас выгонит. Да и мне попадет. Вы придумайте что-нибудь такое, ну, почему приехали, пригласите куда-нибудь, а по пути заведите в столовку чи в кафе и покормите. Будьте мужчиной, а не желторотым пацаном.
Он хотел было поставить на место эту круглолицую кудрявую кнопку, но сдержался: все же советы дает разумные.
Меньше чем через час они добрались до Марийкиной квартиры.
– Я исчезаю, – сказала Марийка. – А то она догадается.
На стук отворила бабушка и, увидев незнакомого штатского парня, окинула его подозрительным взглядом: здесь появлялись только ребята в военном. И пока он проходил в комнату девочек и находился там, она держалась в готовности номер один: сидела на краешке стула, настороженно нахохлившись и прислушиваясь.
– О? – удивилась Манюшка, увидев Николая. – Кого я вижу! Какими ветрами?
Коля облегченно вздохнул. Голос у нее еще был покрепче, чем у котеночка – Марийка явно сгустила краски. Не давая ей времени на раздумья, с ходу атаковал.
– Слушай, это ж явное отклонение от нормы – почти два года живем рядом и ни разу вместе в киношку не сбегали. Приглашаю.
– А что за фильм? – Манюшка изо всех сил старалась не показать свою радость. – Может, какой-нибудь…
– «В мирные дни». Сергей Гурзо играет. Ну, тот, что Сережку Тюленина в «Молодой гвардии».
– Да знаю… Отвернись, я встану.
Через полчаса они добрались до трамвайной остановки, где нужно было делать пересадку на троллейбус. Солнце еще не зашло, было тепло, и Николай расстегнул пальто – то самое, что побывало у Коморы.
– Давай заглянем в столовую, – предложил он как бы между прочим. – Я голодный, как стая волков. Время у нас еще есть… Тебе чего взять? – спросил он, когда они уселись за стол.
– Ну… стаканчик лимонада разве что, – ответила она таким тоном, точно собиралась еще и рыгнуть от сытости.
– М-угу… Значит, так, – сказал он подошедшей официантке. – Суп с фрикадельками, рыбу жареную и компот. Все два раза.
– Зачем ты? – вяло сказала Манюшка, когда официантка отошла. – Я же…
– Не люблю, когда во время еды мне в рот глядят. Не бойся: не съешь – я помогу.
Как не сдерживала себя Манюшка, а с ужином она управилась раньше Николая. Впору было набиваться к нему в помощники.
– Ты сегодня пришел в самое-самое вовремя, – сказала она благодарно, думая, что он не понимает скрытого смысла ее слов.
– Ну вот, хоть раз, – вздохнул он. – Завтра с утра приглашаю в Межвузовский ДК на областную выставку научно-технического творчества студентов. У меня свободный день.
После сеанса они шли пешком по улицам Днепровска и говорили о фильме. Когда вышли к парку, Николай спросил:
– Слушай, не прошвырнуться ли нам по аллеям, как порядочным? Время еще совсем детское.
Они погуляли по парку, потом сели на массивную, с решетчатой чугунной спинкой скамью. Рядом на столбе горел фонарь, и недавно зазеленевшие ветви молодого клена, что стоял тут же, отбрасывали на их лица ажурную колеблющуюся тень.
– Слушай, – после долгого молчания нерешительно заговорил Николай. – Может, не нужно тебе было… может… ну что тебе в авиации? Не для девушек это и вообще… – Он почувствовал, что Манюшка вся напряглась и, взяв ее руку в свою, другою начал легонько, едва касаясь, поглаживать. – Я ведь к чему? Ты после школы уедешь в училище, потом в часть. Ну, а я как же? При тебе? Проситься в армию, по месту твоей службы? А я не хочу быть военным.
Боясь, что она вспыхнет и, чего доброго, убежит, Николай охватил ее руками и только потом понял, что обнял. Манюшка не шелохнулась. Потрясенная, она некоторое время не могла выговорить ни слова. Наконец осторожно освободилась, сказала раздумчиво, словно вслушиваясь в свои слова:
– Что мне в авиации? Не знаю, Коль… – Доверчиво придвинулась к нему. – Был недавно у нас летчик, на Балтике воевал… Много рассказывал, но мне больше всего запомнился один случай. Они прикрывали «дорогу жизни». В мае сорок второго развернулись самые тяжелые бои. Ладожская флотилия загрузилась на восточном берегу и готовилась идти к западному. Оружие, продовольствие. Сам понимаешь, чем для ленинградцев были эти грузы – жизнь! И вот немецкая первая воздушная армия – шестьсот самолетов! – получила приказ во что бы то ни стало потопить эти корабли.
Манюшка устремила взгляд на вершину дерева, прищурилась, покусывая губы, словно вспоминая и одновременно грезя наяву. Николай смотрел на нее с удивлением: да что это с ней? Если бы не знал ее хорошо, подумал бы, что очень тонко, талантливо играет. Когда она снова заговорила, в голосе появилась хрипотца:
– Двадцать девятого мая в сумерках появилось полтораста пикирующих бомберов. Да еще, заметь, их прикрывали истребители. А у нас в то время оказалось всего пять самолетов. И наши летчики взлетели и пошли навстречу этой армаде. Представляешь?.. Фашисты шли четырьмя группами – три рядом, параллельно, а четвертая сзади. Наши распределились и ринулись на ведущих. И всех сбили, представляешь? – Голос ее зазвенел, ликуя. Глаза сверкали. У Вербака защемило сердце, как будто с каждым словом Манюшка отдалялась от него. – Не сворачивая, мы прошли через их строй. Фашисты отворачивали кто куда, натыкались друг на друга. Мешанина, хаос. А мы всей пятеркой вышли на четвертую группу. Сбили ведущего, остальных перемешали, рассеяли. Тут открыли огонь зенитчики. А мы развернулись и начали атаковать снизу. Они метались, как вспугнутые мухи. Один за другим поворачивали назад. Мы гнали их до Шлиссельбурга… – Манюшка смущенно засмеялась. – Извини, получилось: «мы пахали»… Примазалась…
– Я тебя понимаю, – мягко сказал Николай. – Но послушай – в каждой профессии есть свои герои. У нас в медицине, например…
– Ах, брось ты, пожалуйста! Летчики особые люди.
– Вот как? Значит, это тебя прельстило?
– Да нет… Ну, как ты не поймешь… Просто я… не могу уже не «примазываться» к авиации – к ее делам, к ее героям, даже, если хочешь, к ее беспорядкам… Я сердцем приросла ко всему этому. И уже не отодрать… Да что там… У нас ребята… бывает, что отчисляют по здоровью… так они рыдают втихаря, и были случаи – до самоубийства доходило. – Манюшка рывком встала. – Пошли, поздно уже.
Всю дорогу шли молча. И только когда начали прощаться у ее дома, Манюшка сказала:
– Ну, а насчет… ну, вот… как быть и прочее… так это ты уж сам выкручивайся. Ты мужик – тебе и голову ломать.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Четвертый взвод на заработках
На самоподготовке подписывались на заем. Полагалось по десятке с носа. Дошла очередь до Игоря Козина.
– Где думаете взять деньги, голубчик? – поинтересовался Лесин. – В прошлом году мы сделали вид, что вас у нас просто нет. Но это мы. А там… – Он показал пальцем в пол, имея в виду второй этаж, где располагалось руководство, – там замечают все. Почему в четвертом взводе неполный охват? Кто это учится на полном государственном обеспечении, а государству дать взаймы какой-то червонец не хочет?
Игорь сидел краснее кумача.
– Что ж я могу сделать, товарищ преподаватель? Мои доходы равны нулю. Ниоткуда ни копейки. Неоткуда.
– Ну, а сами заработать не пробовали? Подите на вокзал, потаскайте пассажирам чемоданы.
– В форме ВВС?
– Зачем в форме? Переоденьтесь в гражданское.
– У меня нет гражданских шмуток.
– Да, вы их продали и на эти деньги приобрели фуражку. Вот видите, как для себя – вы нашли выход, а вот для государства… Гражданское платье можете занять у товарищей, вот хоть у Гермиса.
А Гермис тоже сидел красный, не поднимая глаз. Он, как и все остальные во взводе, понимал, что Лесин обращается и к нему, но пока не впрямую – из тактических и воспитательных соображений: мотай на ус, голубчик, и угрызайся.
Да и все остальные чувствовали себя преотвратительно. То, что они, взрослые здоровые парни, подписавшись на заем, расплачивались родительскими десятками, у многих далеко не лишними, – это сомнительный патриотизм.
– Подумайте над этим. Даю вам неделю сроку, – сказал Лесин. Он поизучал еще с минуту Козина, поелозил своим неустойчивым боковым взглядом по хмурому лицу Гермиса и вышел.
Манюшка толкнула Игоря в бок.
– Слышь, а что? В самом деле, двинем на вокзал и будем таскать чемоданы. Переломимся, что ли? Вон Вовку еще возьмем, – кивнула она Гермису. – Поедешь с нами? Или слабо?
– Да пойми ты… – Лицо у Игоря перекосилось, как будто он хватил залпом стакан уксуса. – Мы тут поем: «Не всем дано летать», людьми себя чувствуем, и вдруг тебе: «Эй ты, ну-ка!» Лакей! Унизительно.
– А чего тут унизительного? – пожала плечами Манюшка. – Работа, как всякая другая. Я вам делаю работу, вы мне платите зарплату, вот и все. А насчет «эй ты!»… у тебя что, язык отсох? Можно ведь и ответить культурненько: «Закройтесь, пожалуйста!..»
– Фи, княгиня! – вмешался Трош. – Где только вы воспитывались? Быть лакеем у какого-то пузатого плебея для нее, видите ли, работа!
– Ну, конечно, какая же это работа? Унизительно, особенно для нас с вами, барон. А вот давать государству взаймы незаработанные деньги – не унизительно?
– Ну и что тут такого? – подал голос Бутузов. – Получил от родителей в личное пользование – значит, твои.
– Раз не тобой заработаны, – значит, чужие.
– Вирно каже, – вздохнул Мотко. – Брать у батькив на заем… охо-хо…
– Я в лакеи не пойду, хоть меня зарежь, – заявил Евстигнеев. – Уж лучше… ето… простынку толкну. А зачем мне две?
– А вот это видел? – Старшина Мигаль показал свой внушительный, не оставлявший надежд на сносную жизнь кулак.
В классе поднялся шум. Каждый спешил высказать и утвердить свое мнение. Только несколько человек – те, кто знал почти наверняка, что их завтра вызовут отвечать урок, или кто готовился исправить двойку, не участвовали в митинговании. Синилов, заткнув пальцами уши, читал учебник физики. Петя Ракович, стараясь перекричать всех, вслух учил стихотворение.
Уже ничего нельзя было разобрать в этой какофонии. И тогда у стола возник помкомвзвода. Сделав зверское лицо, грохнул кулаком по столу:
– Молчать!
С задней парты к нему пробирался Захаров. Шум мало-помалу стихал. На этом успокаивающемся фоне все назойливее били в уши истошные вопли Раковича:
Я ассенизатор и водовоз,
Революцией мобилизованный и призванный…
– Эй, уймите этого ассенизатора! – крикнул Славичевский и несколько находившихся поблизости от Петра спецов тут же исполнили приказание, толкнув Раковича в левый бок и в правый и вдобавок ласково, но чувствительно смазав по шее. – Так вот, знаете, о чем мы думаем? – Он кивнул в сторону приближающегося Захарова.
– О второй порции за ужином, – раздались насмешливые голоса. – Это неинтересно – сами о том же мечтаем.
– Зачем нам знать твои печали? Кхе, кхе…
– А вот зачем. Мы считаем, что исполнять лакейскую должность, может, и подходяще для всяких там княгинь и баронов…
– За клевету на советских баронов получишь в ухо!
– А мы сыны батрацкие, нам такая работа не к лицу.
– Но и тянуть с родителей тоже не годится, – перехватил Захаров. – Посему предлагается потрудиться на товарной станции. Глядишь, и на заем заколотим, и свою лепту внесем в новую пятилетку. Плохо, что ли?
– Какой плохо – ве-ли-ко-леп-но! – пробасил Гермис. – Комиссар, зови Лесина.
Появившийся вскоре командир взял бразды в свои руки. Смахнув шум дирижерским жестом, начал отдавать распоряжения:
– Мигаль, вас я попрошу обеспечить взвод рабочим обмундированием и сухим пайком. Вы, Славичевский, организуйте своевременную явку к месту сбора, то есть к школе. Я договорюсь со станцией. Сейчас мне нужно знать, сколько человек выйдет на работу. Поднимите руки, кто не сможет.
– Хиба е серед нас такий дурень?
– Оказывается, есть, – оглядев класс, сказал Лесин. – Я вас слушаю, Синилов.
– Я в воскресенье занят.
– Что ж, дело добровольное. Только весь взвод в ногу, как говорится, а вы…
– Не могу.
Утро обещало солнечный день. С каждой минутой становилось все теплее. Быстро испарялась роса с густой травы во дворе спецшколы, влажная бетонная дорожка на глазах светлела. Небо было чисто, без единого перышка и клочка ваты, яркая и сочная голубизна слепила.
– Я уверен, друзья, что нам удасться заставить босса пойти на уступки, – сказал Игорь Козин, приблизившись к группе ребят у калитки. – Он напуган забастовкой.
Крепкий, широкогрудый, в старой солдатской гимнастерке, заправленной в такие же бэу штаны, он изображал сейчас иностранного докера. Для большего сходства Игорь надел взятый напрокат у Захарова синий берет (так стала именоваться заношенная кепчонка после того, как от нее оторвали козырек).
Через сквер к школе стремительно неслась щуплая фигурка Лесина.
– Председатель профсоюза портовых грузчиков возвращается от предпринимателя, – сказал Захаров.
– Судя по его бодрому и задиристому виду, босс получил нокаут, – подхватил Игорь.
Лесин действительно сообщил, что всё улажено.
Закоулками в проходными дворами они довольно быстро добрались до товарной станции. Преподаватель ушел в контору, а ребята разместились на бревнах, сваленных неподалеку. Гермис затянул песню и, встав перед товарищами, энергично замахал руками и замотал головой – дирижировал. Жесткие темно-каштановые волосы на его голове смешно торчали во все стороны.
– А, хав ду ю ду! – воскликнул Захаров, прерывая пение. – Кто к нам пожаловал!
Раздался торжествующий вопль двадцати с лишним глоток.
– Прогнала? – сочувственно поинтересовался Игорь.
Ленька скривился, как от зуба.
– Что за человек, черт ее подери! Договорились – поедем на весь день на Днепр, а она как пронюхала про наш воскресник, все отменила и меня турнула сюда.
– Молодец! Предвижу: еще немного – и мы пойдем ходатайствовать, чтобы она заменила тебя в нашем взводе.
Синилов покраснел и отвернулся.
Подошел Лесин и повел взвод к пульмановским вагонам, груженым лесом. Разбившись на две группы, с энтузиазмом принялись за работу.
Когда скатили на землю первые бревна, которые приходилось брать на вытянутые руки и перебрасывать через борт на наклонные направляющие, Лесин, снизу наблюдавший за работой, закричал:
– Внимание, товарищи!
Ребята выпрямились и уставились на него.
– Бревна откатывать подальше! Пусть двое слезут и откатывают!
У ребят имелся другой план, но спорить было неудобно. Работали без разговоров и шуток. Слышались только команды Славичевского и Мигаля:
– Берись за концы! Взяли! Раз-два!
Да изредка подавал голос хозяйственный Евстигнеев:
– Осторожнее, братцы! У нас в Днепровске дерево наравне с металлом идет!
Лесин же то и дело давал о себе знать:
– Внимание, товарищи! Соблюдайте осторожность. Бревно не скатывать до тех пор, пока не будет сигнала снизу!
– Да, много мы так наработаем, – проворчал помкомвзвода и обратился к Лесину: – Товарищ преподаватель, у вас дома, наверно, срочные дела, а мы вас отрываем.
– Ничего, ничего, голубчик, – успокоил его Лесин. – Не бойтесь, я вас не покину.
Солнце жарило все сильнее. Ребята разделись до пояса, и их красноватые от первого загара тела лоснились, словно облитые подсолнечным маслом. Побаливали мышцы рук и ног, ныла поясница, но уже захватил, втянул в себя трудовой ритм, объединил силы, слил воедино; казалось, что и взмах рук – единый, и выдох – единый.
Манюшке было так, будто она вместила в свои мускулы всю эту огромную общую силу и бросает бревна, как соломинки. Радость и гордость распирали ей грудь.
Видимо, и все чувствовали то же самое. Когда командир подал команду идти на обед, ребята оказались не готовыми к ней: кидали и кидали лесины, пока старшина и помкомвзвода не произнесли, каждый в своем вагоне, полувопросительно-полуутвердительно:
– Ну что, рубанем, братва?
Пока мылись у недальней водопроводной колонки, делили хлеб и консервы, Лесин сходил к ближайшему киоску за свежими газетами. Не мог же он допустить, чтобы воскресник прошел без духовной пищи.
– Внимание, товарищи! Прошу всех поближе ко мне!
Ребята кто сел на бревна, кто растянулся на траве.
Преподаватель натренированным оком прошелся по газетным полосам.
Тревожной напряженной жизнью жила планета. Правительству США вручена нота Советского правительства об американском проекте мирного договора с Японией. Правительство Мосаддыка, национализировавшее Англо-иранскую нефтяную компанию, отбивалось от нападок Англии. В Корее американцы и лисынмановцы с жестокими боями медленно продвигались на север.
– Между прочим, – заметил Лесин, закончив чтение очерка о корейском герое Со Мун Чоре, – наша литература героически сражается в Корее. Рекомендую, товарищи, посетить выставку в областной библиотеке. Называется «Книги-герои». Там вы увидите «Молодую гвардию», «Повесть о настоящем человеке», «Как закалялась сталь» на корейском, китайском, вьетнамском языках, пробитые пулями, залитые кровью. Вот вам материал для сочинения на свободную тему на госэкзаменах.
– Литература… ето… что! – воскликнул Евстигнеев. – А вот наши «миги» дают там копоти – это да!
На последнем занятии по истории авиации майор Кудрин как раз рассказывал о «мигах», больше всего о последней модели – Миг-пятнадцатом, первом реактивном самолете в советской авиации, и спецы буквально влюбились в эту машину.
– Американские сверхкрепости В-29 пускаются… ето… наутек, стоит только появиться «мигам», – рассказывал взахлеб Евстигнеев. – Да не всегда удается удрать – несравнимые скорости. Реактивные истребители «Шутинг стары» тоже не выдерживают конкуренции. Вот, например, в ноябре прошлого года было: «Шутинг стары» гнались за корейскими «мигами». «Миги»… ето… оторвались, развернулись против солнца, вернулись на большой высоте и всех американцев – ду-ду-ду! – сбили. Это, между прочим, был первый воздушный бой между реактивными самолетами. Теперь американцы против Мига выставили «Сейбр». Машина в общем хорошая. Шесть пулеметов, прицел лучше, чем у нашего. Но Миг все равно сильнее. У него три пушки, превосходство в высоте на целых три километра, живучесть… потрясающая. Сто пробоин, а ему нипочем. Было даже: сел с перебитым управлением.
– И все-то он знает! – воскликнул Славичевский. – Слушай, мы с тобой одни газеты читаем, а этого не вычитали. Откуда сведения? Сорока, что ли, на хвосте принесла?
– Дорогой мой, у меня же… ето… папа – ас, – несколько снисходительно напомнил Евстигнеев.
Манюшка подтолкнула Васю локтем.
– На «мигах» будем летать, понял? – Она вся светилась и сияла, как надраенная асидолом спецовская пряжка.
Лесин объявил конец перерыва и опять начал давать ценные указания: кому куда стать, как соблюдать технику безопасности. Ростик не выдержал и снова предложил ему идти домой: дальше они и сами уже справятся. Преподаватель было заупирался, но тут его начали упрашивать все, и он не без горечи сказал:
– В общем так: мавр сделал свое дело – мавр должен уйти.
– Ну что вы, товарищ преподаватель, – успокоила его Манюшка. – Нам действительно жалко вашего выходного дня. Тем более, что мы ведь давно уже большие. Ей-богу, правда.
Лесин внимательно посмотрел на нее, обвел медленным взглядом ребят, раздумчиво пожевал губами.
– Гм, пожалуй.
Работу закончили поздно вечером. Устали зверски, но настроение было праздничное.
