Текст книги "Явка в Копенгагене: Записки нелегала"

Автор книги: Владимир Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)

На пальцах же я показал, что необходимо готовиться к побегу. Больше ни о чем поговорить не удалось, так как вошел полковник Гомес. Сквозь приоткрытую дверь доносилось потрескивание рации и голос дежурного, который вызывал кого-то на связь.

Через полчаса «Весту» с детьми увели.

Вечером снова слушали эфир. Он был нем. Центр на связь больше не выходил. А через два дня мне принесли одежду и велели переодеться. Вернули часы и ремень. Снова надели черные очки, заложив за стекла вату. Прошли по коридору, вышли во двор, где меня усадили в маленький «фиат». Рядом сел охранник. Слышался шум двигателей машины. Краем глаза мог наблюдать, как выехали со двора на улицу. Долго ехали по шоссе, затем по какой-то аллее.

«Похоже на парк «Патрисиос», – подумал я.

Из разговора охранников понял, что сзади шла еще одна машина.

Въехали в ворота какой-то усадьбы. С меня сняли очки и ввели в дом. В вестибюле меня встречали «Веста» и дети. Мы прошли в отведенную для нас комнату. Полковник Гомес посмотрел, как мы разместились, и вскоре уехал.

Это была маленькая спальня, где стояла большая кровать, по обе стороны которой расположены кроватки для детей. Окно забрано решеткой, ставень-жалюзи закрыт, в комнате горели лампы дневного света. При спальне был совмещенный узел– ванная и туалет.

Некоторое время мы оставались одни. Вслух разговор шел о детях. Отлично понимая, что комната прослушивается, мы писали с помощью огрызка карандаша, каким-то чудом сохранившегося у «Весты», друг другу записки на туалетной бумаге.

В записках прежде всего обсудили причину ареста.

«Мне кажется, что это предательство», – сразу же написала «Веста».

«Я тоже так думаю, – написал я. – Хотя не исключается, что где-то у нас самих был прокол. Нельзя же все валить на предательство. И тем не менее никаких улик, никаких доказательств не предъявлено».

Мы перебрали все моменты, включая недавнюю поездку в Союз. Именно здесь мог иметь место прокол. Но почему сразу же арест? Ведь обычно в нашем деле аресту предшествует длительная разработка, преследующая прежде всего выявление связей. Прошляпили мы? Не заметили наружного наблюдения? Все может быть, хотя проверялись регулярно, особенно до и после явки и при проведении тайниковой операции. А случай на дороге с той девочкой? Если бы мы находились в разработке, этот случай вряд ли был бы оставлен без внимания контрразведки. Мы продолжили разговор во дворе, куда нам разрешили выйти на полчаса.

Кинта (так в Аргентине называется вилла) с небольшим двориком размещалась в пригородной зоне на участке примерно в четыре сотки. Дом был одноэтажный с мезонином, с крышей из красной черепицы. В доме были гостиная с камином, большая прихожая, где раздвижной ширмой отгорожена ниша с двумя кушетками для охранников, еще две спальни, кухня, вторая ванная с туалетом. Из прихожей в верхние помещения вела мраморная лестница. Наверху в мезонине имелись две небольшие изолированные комнаты. Вход туда для нас строго запрещен: там были служебные помещения охраны, размещались рация и аппаратура подслушивания. Дом был отделен от шоссе эвкалиптами и окружен живой непроходимой изгородью. Небольшой дворик представлял собой лужайку, поросшую травой. Во дворе имелся большой, добротно сделанный из кирпича мангал для приготовления асадо.

Участок был угловым, метрах в двухстах от шоссе, по которому проходили автобусы дальнего следования. К дому примыкал соседний участок, где стоял точно такой же дом. Круглосуточно дежурил наряд, состоявший из четырех сотрудников СИДЭ, вооруженных пистолетами. Через каждый час дежурные выходили в эфир с докладом о состоянии дел на объекте. Если кто-то должен был приехать, то охрана заранее оповещалась об этом по рации. Каждую неделю наряд сменялся. Контроль за всеми нашими передвижениями на кинте осуществлялся круглосуточно. Соседям меня выдавали за ученого из ГДР с семьей, попросившего политического убежища. На руках у нас было двое детей, поэтому предпринять что-либо в смысле побега в подобной обстановке было просто немыслимо. Поэтому оставалось только запастись терпением и ждать. Во дворе, как правило, на стуле или на бревне сидел охранник. Мы с детьми в это время могли совершать прогулки по периметру двора. С прежней квартиры нам доставили коляску, купленную еще в Швейцарии, и ребенок, которому было к тому времени уже одиннадцать месяцев, учился ходить, держась за коляску. Во время прогулок мы вполголоса могли обсуждать наши проблемы, но так, чтобы движение губ не просматривалось со стороны дома. Было решено, что у нас нет иного выхода, как дожидаться дальнейшего развития событий, результатов расследования нашей деятельности в стране. Ведь не все же время нами будет заниматься ЦРУ. Придут еще, очевидно, и местные следователи. Неизвестно еще, как в дальнейшем с нами поступят: в случае суда нам могут предъявить лишь одну улику – незаконное использование аргентинских документов, да еще кое-что не слишком, на наш взгляд, значительное. Могут, конечно, также без всякого суда поселить нас где-нибудь в отдаленной провинции под надзором. Есть в этой стране места, откуда выбраться не так просто. О таком варианте поговаривали охранники, которые слышали разговоры своего начальства.

В день моего прибытия на кинту там дежурила смена во главе с моим старым знакомым. Мигелем. Остальные трое– Качо, Хорхе и Тинго– молодые парни не старше двадцати пяти лет. Один из них, Тинго, индеец: смуглый, с косым разрезом глаз, с черными как смоль прямыми волосами. Качо – добродушный толстяк с вислыми пшеничными усами. Хорхе – высокий, бледнолицый, рыхловатый парень.

Потом начальство уехало и мы остались с охранниками. Был теплый вечер, по шоссе изредка проносились автобусы дальнего следования. Мигель, наблюдавший за мной, добродушно посмеивался:

– Небось укатил бы от нас на одном из этих автобусов, э-э? Если бы смог, конечно.

– Может, когда-нибудь и укачу, – поддержал в шутку. – Только не сегодня. И даже не завтра.

– Послушай-ка, что я тебе скажу, – сказал Мигель, наклонившись ко мне.

Наступали сумерки. Мы сидели во дворе на толстых чурбаках. Остальные суетились на кухне, готовя ужин.

– Судить тебя вряд ли будут. Но если все же предадут суду, у тебя будет возможность иметь адвоката. Требуй для себя адвоката Доминго Р. – И он назвал имя известного адвоката, который специализировался на делах «левых». – А вообще-то я думаю, что ты для американцев представляешь куда больший интерес, чем для нас. Да и вообще вы их находка, не наша. Они вроде бы собираются вас забрать к себе в Штаты.

– Почему ты так думаешь?

– Я слышал разговор Густаво с одним нашим шефом, которого ты не знаешь. Да и с политической точки зрения процесс этот нам абсолютно ни к чему. Нет никаких улик против вас.

Уже стемнело, и нас позвали к ужину. В тот вечер готовили сами охранники. Итак, первый ужин в кругу семьи после разлуки. В гостиной был накрыт стол, за который мы сели вместе с охранниками. Из кухни торжественно выплыл Качо. На его усатом, круглом, румяном лице сияла улыбка до ушей. Он гордо водрузил на стол огромное блюдо с картофельным салатом под майонезом. Во все блюдо красными помидорами были выложены серп и молот. Охранники в это время добродушно перемигивались. Мигель в шутку сказал, что с американцами ведутся переговоры о том, чтобы меня оставили в СИДЭ в качестве советника по разведке, вопрос только в том, какую мне установить зарплату. Подали пучеро-де-гальина.[43]43
  Пучеро-де-гальина – похлебка из курицы и овощей с обязательным компонентом – тыквой (исп.).


[Закрыть] Это немудреное аргентинское блюдо, не требующее особых знаний кулинарии: варится курица, капуста большими кусками, тыква, картофель, несколько луковиц, разные специи. Подается все это в курином бульоне. Затем последовал чурраско[44]44
  Чурраско – мясо, зажаренное на углях (арг.).


[Закрыть] с зеленым салатом. На десерт подали цитрусовые, черный кофе и молоко для детей.

После трапезы последовала «собремеса» – времяпровождение за столом, обычно занятое досужей болтовней, как правило, о футболе и политике.

Наутро после завтрака приехали два сотрудника ЦРУ, женщина и мужчина. Женщину звали Дора, «Веста» мне о ней говорила. Мужчина представился Каем. Дора уже бывала на кинте раньше и имела одну беседу с «Вестой», но дело, как я понял, у них не очень продвигалось. Дора была высокой, худой, типично американского типа женщиной средних лет. Она носила круглые очки в металлической оправе, в которых походила на строгую учительницу.

Кай, тот был еще выше, худой, сутуловатый, бледнолицый, в очках, говорил неторопливо, негромким голосом. Оба, как мы после убедились, были профессионалами высокого класса. Оба по-русски говорили без акцента. Густаво, который их привез, отозвав меня в сторонку, сказал, что от этого мистера Кая, только что прибывшего из Вашингтона, будет зависеть решение нашей судьбы. Здесь он впервые сказал мне, что для всех нас было бы лучше, если бы мы перебрались в Штаты. По-видимому, надо будет к этому стремиться, так как продолжать здесь оставаться небезопасно, ибо кое-кому из местных мы уж очень не нравимся. Он также убедительно просил меня говорить с мистером Каем только по-русски.

Мы прошли в небольшую светлую комнату на первом этаже. Кай поставил на стол портативный магнитофон, сел напротив меня за стол, и мы приступили к работе. Дора с «Вестой» в это время расположились за столом в гостиной. Дети играли во дворе под присмотром охранников.

Работа велась практически в том же плане, что и с Пепе, только более углубленно. Допросы основывались на анализе отчетов, составленных Пепе, а также на анализе записей, найденных в моих записных книжках. Детальной расшифровке была подвергнута каждая запись, каждая закорючка, проверены десятки адресов. Кай пытался прежде всего выявить связи. Допросы, как правило, проводились с утра до обеда, после чего Кай и Дора уезжали, для того чтобы обобщить и сопоставить полученные материалы, подобрать по ним вопросы, провести через СИДЭ проверки. На следующее утро все начиналось сначала. И так изо дня в день, за исключением субботы и воскресенья.

По истечении первой недели нашего совместного пребывания на кинте Качо, охранник с пушистыми усами, густой кудрявой русой шевелюрой, перед тем как уйти (его смена, продолжавшаяся целых две недели, наконец закончилась), сказал мне на прощанье:

– По жене соскучился прямо жуть как. А вам я завидую. Я бы в такой ситуации не смог бы.

– Чего не смог?

– Ну… сами знаете. Мы как последние идиоты сидим, подслушиваем вас, километры пленки тратим, а кроме скрипа пружин вашей кровати, ничего не слышим.

– А вы этот скрип расшифруйте, сразу поймете, о чем мы речь ведем по ночам.

– Да уж расшифровали. Неужели это возможно?

– Что именно?

– Ну… вы вроде как в плену и… это… Ну… с женой.

– Что же тут особенного? Жизнь-то продолжается. И не такая уж она долгая. А плен? Что ж – это издержки профессии.

– Начальство наше рвет и мечет. Бобины пленки израсходовали, магнитофоны перегреваются, а толку – ноль.

– Как это ноль? Мы же все время разговариваем, причем на кастельяно. Это вы микрофоны плохие поставили.

– Да так-то оно так, а только разговоры эти ваши мало что дают. Шеф сказал, что поговорит с американцами, чтобы прекратить подслушивание.

– А может, американцам как раз интересно слушать пружины?

– Ха-ха! Ну, ладно. Интересно с вами разговаривать. Забавно. Славная у вас жена. Ну, всего хорошего. Поеду домой. Поскриплю пружинами.

Качо после еще не раз бывал у нас на дежурстве и больше других занимался с нашими девочками.

В наряд присылались разные люди. Попадались среди них и такие, кто лично принимал участие в пытках и прочих подобных делах. Несколько раз были и те двое, что приходили ко мне в офис в день ареста. Охранники целыми днями играли в карты, домино или в фишки, читали книги. А однажды во дворе затеяли стрельбу из пистолетов по мишени. Детей во двор мы в этот день не выпускали. Нашу просьбу прекратить стрельбу проигнорировали. Газетами нас не баловали. Американцы же приносили нам книги издательства «Посев», запрещенные в нашей стране. Так я ознакомился со всеми произведениями Солженицына, среди которых были «Раковый корпус», «В круге первом» и другие, с «Мемуарами Н. С. Хрущева», с книгой «Двадцать писем к другу» С. Аллилуевой, с «Доктором Живаго» Б. Пастернака, с речью Хрущева на Двадцатом съезде КПСС, с трудами наших диссидентов А. Д. Сахарова, Роя и Жореса Медведевых, Орлова и других. О мемуарах Хрущева Густаво меня спросил:

– Что вы думаете о них?

– Очень интересно написано. Там много такого, о чем мы никогда не догадывались.

– А вот у вас в стране говорят, что их составило ЦРУ. Ваше мнение?

– Полагаю, что у ЦРУ есть другие дела, более важные, чем сочинение мемуаров чужих лидеров. Никита Сергеевич знал, что в нашей стране его книга никогда напечатана не будет, взял да и переправил рукопись за границу. Небось через своего зятя Аджубея или еще через кого.

Из Штатов приехали два психоаналитика. С секундомерами в руках целый день они крутились вокруг нас, проводя разнообразные тесты. Оба отличались веселым нравом, много сменялись, шутили с нами, продолжая делать свою работу. После они нам сказали, что полученные ими результаты отражают довольно высокий уровень нашей общей эрудиции, интеллект и хорошую реакцию на внешние воздействия. Эти американцы, похоже, были докторами наук из какого-то университета. Ясно, что ЦРУ интересовало наше психическое состояние и что отрабатывались какие-то планы в отношении нас.

А через два дня нам предстояло испытание на «детекторе лжи». Мы узнали об этом за день до испытания и смогли переговорить о том, как себя вести. Нас вызывали по одному в комнату в мезонине, где сидели двое только что прибывших американцев. Детектор лжи размещался в двух «дипломатах» и по устройству внешне напоминал аппарат для снятия электрокардиограммы. Вопросы задавались с виду как будто простые, но с подоплекой. Работа велась на английском языке. Когда я подымался по лестнице, ведущей в верхние комнаты, старшая дочь отчего-то вдруг воспротивилась, пытаясь меня не пустить наверх. Уж что она там подумала– не знаю, но она, рыдая, уцепилась за меня и не пускала. С ней чуть не случилась истерика, и стоило большого труда ее успокоить. Младшая же, увидев все это, тоже разразилась оглушительным ревом. Одним словом, дети устроили настоящий концерт.

Процедура выглядела примерно так.

В одной из комнатушек мезонина меня ждали два долговязых американца – один в годах, другой помоложе. С виду – научные сотрудники.

– Садитесь вот сюда, – сказал один из них, указывая на стоявшее посреди комнаты кресло.

– Вы знакомы с этим аппаратом? – спросил старший, пока его коллега пристегивал и приклеивал датчики на руках, ногах и на груди.

– Нет, не знаком.

– На все наши вопросы, пусть даже некоторые из них вам покажутся до смешного нелепыми, вы должны отвечать только «да» или «нет». Никаких комментариев. Никаких жестов. Полное спокойствие. Никакого волнения. Итак, начинаем.

– Мартынов – это ваша настоящая фамилия?

– Да (в действительности это был мой оперативный псевдоним, полученный еще в разведшколе.) – Мысли мои в этот момент витали в деревушке на далекой Смоленщине. Год назад родители «Весты» купили там избу.

– Вашего отца звали Иван?

– Да. (На самом деле его звали Михаилом.)

– Ваш отец жив?

– Нет.

– У вас есть братья-сестры?

– Нет. (На самом деле мои двое братьев работали в органах ГБ.)

– Вы член партии?

– Да.

– Ваша жена коммунистка?

– Нет. (На самом деле она в 1967 году была принята в партию.)

– У вас были на связи агенты?

– Нет. (Это было правдой.)

– Вы знаете причину вашего ареста?

И так далее в таком духе. Многие вопросы за давностью времени стерлись из памяти.

^{Ленинград, 1952 год.}

^{Центральный учебный корпус «лесной школы», именовавшейся 101-й школой разведки. В годы войны здесь готовили разведывательно-диверсионные группы, ставшие впоследствии ядром многих успешно действовавших партизанских отрядов.}

^{Учеба в институте КГБ СССР, 1951 год.}

^{10-й класс. Будущее впереди…}

^{Генерал Гриднев. Начальник 101-й школы разведки, которую автор закончил в 1957 году.}

^{И. И. Агаянц. (В то время полковник). Преподавал в 101-й школе мастерство разведчика.}

^{Ф. К. Мортин. Руководитель разведки в период пребывания автора на нелегальной работе. Принимал выпускные экзамены в 101-й школе в 1957 году. Преобразовал скромную разведку в современный институт.}

^{В. Г. Павлов. Заместитель начальника внешней разведки КГБ СССР, 1964 год.}

^{А. М. Сахаровский. Руководитель разведки в период подготовки автора для работы в особых условиях и последующего пребывания за рубежом.}

^{«Веста»…}

^{Жених и невеста. Москва, Измайлово, май 1959 года.}

^{Рядовой Аргентинской армии, 1962 год.}

^{Друзья-однополчане по окончании службы в аргентинской армии, на крыше войсковой части. Буэнос-Айрес, 1962 год.}

^{На берегу Рио-де-ля-Плата, 1962 год.}

^{«Веста» с немецкими друзьями. ГДР, 1962 год.}

^{В баре-ресторане, 1964 год.}

^{По пути домой. Вашингтон, январь, 1972 год.}

^{После ухода. Вашингтон, посольство СССР, 1972 год.}

^{С отцом и братом. Умань, 1954 год.}

^{Грамота по случаю семилетия ВЧК-ГПУ, 1924 год}.

^{Владимир и Лариса Мартыновы с дочерьми Александрой и Сабиной. Москва, 1998 год.}

^{С внучкой Настей. Москва, 1998 год.}

^{Пора и внуков воспитывать. Москва, январь 1998 год.}

Испытания на «детекторе лжи» мы прошли, по-видимому, более или менее сносно, поскольку для нас это испытание каких-либо отрицательных последствий не имело.

Затем приходил врач, который осмотрел нас и детей. Довольно поверхностно.

Новый, 1971 год встречали с теми же самыми охранниками, которые были в первом наряде, только вместо Мигеля был Охеда, который пришел со своей женой, красивой женщиной европейского типа, также работавшей в СИДЭ. Невеселой была для нас эта новогодняя ночь. Впереди– полная неизвестность. Нам предстояло еще целый год провести в неволе.

Однажды поздно вечером, когда дети уже легли спать, приехали два шефа из СИДЭ, которых я до этого никогда не видел. Они не представились, хотя впоследствии в разговоре с охранниками я выяснил, что это были полковники Отеро и Урета.

Меня усадили за стол в гостиной, предварительно выпроводив охранников, и учинили допрос с некоторым пристрастием, требуя, чтобы я немедленно раскрыл им все свои связи, явки и координаты агентуры. Отеро, зайдя сзади, неожиданно саданул меня в печень. Я стал хватать ртом воздух. В глазах потемнело. Он стоял передо мной, немного сбоку, а в сантиметрах от меня на поясе блестела рукоятка его револьвера в кобуре открытого типа. Провоцирует? Ждет, что я не сдержусь и выхвачу его револьвер? Но– табу! За стеной– жена и дети. За стеклянной дверью с занавесками в прихожей притихли охранники. Да, провоцирует. А второй сидит за столом, напротив, держа руку в кармане пиджака. Проверяют мою выдержку, что ли?

Затем они стали допытываться, что это за адрес «Грета», который я им дал на первом допросе, и не ложный ли это адрес. Я им объяснил, что адрес настоящий, при этом пришлось поклясться своими детьми. (А адрес действительно был настоящий.) Ничего не добившись, взбешенные, они уехали, пообещав еще не раз навестить меня.

Наутро я рассказал Каю о ночном визите и сказал при этом, что подобные визиты не способствуют нашей совместной работе. Мистер Кай позеленел от злости и тотчас отправился наверх к радиотелефону. Вскоре он вернулся, и мы продолжили работу.

Однажды в субботу, в отсутствие Кая, приехали двое из военной разведки Аргентины. Их интересовала одна связь, имевшаяся в моей записной книжке. Дело в том, что это был отставной политик, сенатор, сторонник генерала Перона, бывшего президентом Аргентины в 1946–1955 годах, он положил начало буржуазно-националистическому течению «За великую Аргентину». Их интересовал характер наших отношений, поскольку оба были знакомы с этим политиком и, возможно, делали на него ставку в будущем, так как существовало мнение, что возвращение Перона из своего изгнания в Испании не за горами. (Что вскоре и случилось.) Перонистское движение в стране вновь набирало силу. Уже отгремели уличные бои в Кордобе, потрясшие всю страну. В джунглях тренировались соединения партизан, имел место захват вооруженной группой пассажирского авиалайнера местных линий с последующей посадкой на Фолклендских островах. Партизаны, среди них была одна женщина, вооруженные автоматами, долго держали самолет на взлетно-посадочной полосе, но затем сдались англичанам и были переданы аргентинским властям. Имело также место убийство террористами бывшего президента Аргентины генерала Арамбуру, сменившего в свое время Перона после его бегства в 1955 году. Я рассказал офицерам разведки все как было: познакомился случайно, отношения между нами были приятельские, он помог мне войти в контакт с двумя фирмами. Мы знакомы с его семьей, живет он крайне скромно. Знаком я и с его братом-священником. Но я не рассказал о том, что главный интерес представляла его родная сестра, которая работала в очень важном для нас учреждении.

Вскоре после Нового года в результате очередного бескровного военного переворота президента Аргентины генерала Левингстона сменил более националистически настроенный, авторитетный в своих кругах генерал Лануссе. В стране от этого ровным счетом ничего не изменилось.

Так вот эти двое из военной разведки (именно так они представились) пытались выяснить, насколько их друг скомпрометировал себя связью со мной. Я их убедил, что связь эта была нейтральной, что, в общем, соответствовало действительности, если не считать того, что через этого человека я вышел на нескольких нужных мне людей. Они пытались выяснить еще кое-какие мои связи и пригрозили, что у них имеется возможность оказать на меня физическое воздействие. На этом, мы и расстались.

В понедельник я рассказал Каю об этом визите. Мне показалось, что он уже знал об этом и заверил меня, что эти люди здесь больше не появятся. Американцы, на мой взгляд, довольно ревниво относились к вмешательству аргентинцев в их дела.

С некоторого времени допросы стали двойными: Кай работал со мной с утра до обеда, а после обеда стал приезжать следователь из СИДЭ. Его звали Гонсалес. Это был очень вежливый, обходительный, интеллигентный человек. Нам снова пришлось пройтись по моей биографии, особенно что касается аргентинского периода жизни вообще и службы в армии, в частности. Снова, уже в который раз, мне пришлось повторять одно и то же и га разу не ошибиться, иначе меня сразу же поймали бы на расхождениях.

Однажды приехали вместе Кай и Густаво. Речь шла о необходимости нашего отказа от советского гражданства. Шаг этот, конечно, серьезный, но нам необходимо было его предпринять, если уж мы решили идти до конца. Под диктовку Кая на русском языке я написал заявление об отказе от советского гражданства на имя Мартынова и Мартыновой. Мы оба подписали заявление. Затем пришлось оформить доверенность на получение небольшой суммы в валюте, имевшейся на моем счете в женевском банке в Швейцарии. Счет этот я открыл еще весной 1961 года, когда встречался с нелегалом Паулем.

Кай и Дора вскоре закончили свою работу и уехали в Штаты. Закончил свою работу и Гонсалес. Теперь его сменили уже знакомый мне по ночной «беседе» полковник СИДЭ Урета и еще один офицер чином пониже, по имени Перейра, упитанный и важный, с завидным здоровым румянцем на щеках. Они начали с того, что сказали мне: «Вы теперь забудьте о том, что вы там врали американцам, и начинайте нам говорить всю правду, иначе паше расставание может быть для вас и для вашей семьи очень и очень печальным».

Они работали со мной еще месяца два с большими перерывами, каждый день атакуя меня все новыми вопросами. Результат был прежний. «Весту» на это время оставили в покое, и она занималась приготовлением пищи и детьми.

Однажды ночью случился переполох: кто-то постучал снаружи в стену дома, и охранники, а это были молодые ребята, забегали по дому с пистолетами в руках. Я тоже вышел посмотреть, что там происходит, но вскоре понял, что ничего серьезного.

– А собственно, кого вы опасаетесь? – спросил я. – Русских здесь нет. Своих, что ли, боитесь?

– Какие там, к черту, русские?! – воскликнул один из них. – У нас своих террористов хватает: и левые, и правые, и «тупамарос», и «эскадроны смерти»! Черт его знает, вдруг кому-нибудь из них придет в голову наведаться сюда. Мы вон даже своему СИДЭ и то не доверяем, потому что там есть люди, которые хотели бы с вами расправиться, а следовательно, и с нами заодно, поскольку мы вас обязаны защищать.

«Что-то новое», – подумал я.

– На днях, – сказал другой охранник, уже знакомый мне высокий мулат, – террористы угрохали одного начальника полиции, отличавшегося особой свирепостью и жестокостью в борьбе с «левыми». Так теперь это дело увязывают с вами. Наше начальство через одного адвоката передало вашим из посольства, что вы в полном порядке и что вовсе незачем убивать наших полицейских комиссаров.

Густаво теперь стал приезжать гораздо чаще, чем раньше.

– Ситуация создается такая, что чем скорее вы выедете из страны, тем будет лучше для вас. Оставаться здесь становится крайне опасно, так как местные власти могут захотеть в какой-то момент решить ваш вопрос по-своему. К тому же активизируются террористические группы. Вам необходимо готовиться к переезду в США. Вы сами понимаете, что после того, что произошло, обратного пути у вас нет. Дома вас ждет Сибирь. В Штатах же вы можете прекрасно устроиться и жить припеваючи, уверяю вас. Я уверен, что вам там понравится. Америка – чудесная страна. Страна с большими возможностями.

Я передал «Весте» наш разговор с Густаво.

– А и впрямь, ты что думаешь, нас дома встретят с распростертыми объятиями?

– Ну, с объятиями, может, и не встретят. Может, даже посадят сгоряча, по крайней мере меня. Ведь я, как-никак, нарушил присягу. Да и ты вроде тоже.

– А к стенке тебя не поставят?

– У нас это, кажется, сейчас вышло из моды. А вот в тюрягу или психушку – это очень даже может быть. Или вышлют куда-нибудь. А ты, если останешься на воле, будешь за меня хлопотать и носить мне передачи.

– Ты думаешь, нам удастся доказать факт предательства?

– Скорей всего не поверят. Ведь если предатель в Центре[45]45
  В описываемый здесь период О. Гордиевский действительно работал в Центре.


[Закрыть] то он должен быть неплохо защищен, и нас могут убрать раньше, чем мы откроем рот. Но волков бояться– в лес не ходить. Я думаю, в Штатах нам удастся осуществить задуманное. У нас только один путь – домой. Что бы там ни было. Не оставаться же здесь и записаться в предатели?

– Но нам ведь могут сказать, что версию о том, что нас предали, мы придумали сами, чтобы обелить себя.

– Пусть говорят, нам важно добраться до дома, доложить о случившемся и о своих подозрениях, а там пусть решают. Что сейчас об этом думать? Вон и Густаво говорит, что нам нужно поскорей отсюда убираться, так как здесь начинает пахнуть керосином.

Через два дня Густаво приехал со своим шефом, который представился как Карлито. Он смотрел строго сквозь очки, в глазах у него таилось недоверие. Вместе с ними прибыли Урета с Перейрой, те, что беседовали со мной почти два месяца. Необходимо было завершить некоторые формальности, как-то: официальный отказ от аргентинского гражданства нас и наших детей (ведь они-то были урожденными гражданами Аргентины), для того чтобы в будущем ни наши дети, ни кто-либо другой не могли претендовать на аргентинское гражданство.[46]46
  Согласно законам Республики Аргентины, любое лицо, родившееся на территории страны, на борту самолета или судна, принадлежащего этой стране, является гражданином Аргентины.


[Закрыть]

Кроме того, мы подписали доверенность на имя Уреты на продажу квартиры, машины и мебели. Машину Урета приобрел для себя за смехотворную цену и был весьма доволен покупкой. Они с Перейрой буквально источали доброту и ласково посматривали на меня, как кот на сметану. Я мог только предположить, что им крупно повезло: они, вероятно, нашли те пять тысяч долларов, что находились в тайнике на кухне, и оприходовали их. Это была наша зарплата, присланная Центром через тайник.

Вскоре аргентинцы ушли, забрав с собой подписанные нами документы. Густаво с Карлито остались.

– Относительно ваших вещей, – сказал Густаво. – Пишущая машинка и магнитофон «Филипс» проданы. Деньги вам пригодятся. Оба фотоаппарата и кинокамера исчезли во время ареста. Норковая шубка тоже было пропала, но мы попросили полицию поработать, и шуба появилась. Мы ее привезли с собой. Вот только похититель ударился в бега.

С этими словами оп передал «Весте» большой пакет с шубой.

– Деньги за квартиру, машину и мебель, а также те, что будут получены в Швейцарии, мы переведем на ваш счет в США, чтобы вам там было на что жить первое время. Ваша одежда из дома будет привезена сюда, и вы сможете отобрать себе все необходимое, особенно одежду для детей. Со стороны вашей службы имел место подход к человеку, который связан с нами, о чем русские знают. Вас разыскивают. Думаю, что в ближайшее время ваше пребывание здесь закончится, так как в отношении вас принято решение. И на очень высоком уровне. Вы поедете в Штаты.

Подходил к концу девятый месяц со дня нашего ареста.

Наутро привезли картонные коробки с вещами и детскими игрушками. Мы отобрали самое необходимое. Поздно вечером нас увозили из Аргентины в США.