Текст книги "Явка в Копенгагене: Записки нелегала"

Автор книги: Владимир Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

Сменив гнев на милость, немка разрешила нам остаться, указав место для палатки. Походя она выговорила мне, что я поставил машину прямо на какое-то растение, которое опа недавно здесь посадила. Мы уже поставили было палатку, когда на велосипеде к нам подкатил мужчина лет тридцати с ружьем за спиной. Вдвоем они молча смотрели, как мы укрепляем палатку, о чем-то поговорили между собой, после чего девица впрыгнула в свой «фольксваген» и лихо укатила. Мужчина поехал вслед за ней на своем велосипеде.

Уже в сумерки мы заканчивали ужин. Невдалеке раздался выстрел из ружья. Затем второй.

– Я думаю, это уже намек, – сказала «Веста» после второго выстрела. – Третий будет по нашей палатке. Хорошо, хоть поужинать дали спокойно.

– Ну, мы в общем-то ночевать здесь не собирались. Надо было всего лишь посмотреть, как они отреагируют. Судя по всему, ночевать спокойно они нам не дадут.

Зайдя в кустарник на пригорке, я вынул бинокль и стал осторожно осматривать окрестности, однако разглядеть ничего не удалось, так как все строения были скрыты под сенью деревьев. Прилегавшая к озеру территория, очевидно, была обширной, а бродить в сгущающихся сумерках по незнакомой местности было просто небезопасно.

Уже в темноте ночи мы быстро свернули наш лагерь и покинули негостеприимные владения. Отъехав несколько километров по шоссе, мы свернули на круто идущий к озеру проселок и остановили машину на склоне. Я вернулся на шоссе, чтобы посмотреть, нет ли у нас «хвоста». Но шоссе было пустынным. Тогда мы спустились по крутой дороге к озеру, где под густыми кронами деревьев в небольшой ложбинке при помощи фонарика поставили палатку. Дул сильный холодный ветер, в сотне метров бушевало озеро. Забравшись в спальные мешки, мы заснули тревожным сном, положив рядом наше единственное оружие – огромных размеров факон (нож гаучо, клинок которого изготовлен таким образом, чтобы передней его частью можно было свежевать туши, средней– колоть лучину, а задней – кости и даже колючую проволоку!

Утром мы решили, что ночевка в столь пустынных местах небезопасна, и поселились в пансионе. В течение недели мы обследовали практически все достопримечательности Барилоче и даже пробовали рыбачить, но ничего не поймали. На машине поднялись на господствующую вершину под названием Ceppa-Лoпec. Доехав до площадки, где уже начинался покрытый снегом склон горы, мы оставили машину и по снежной тропинке отправились на вершину горы. На самой вершине ветер буквально валил с ног, но погода была ясной и ярко светило солнце. Огромное озеро было сплошь покрыто барашками волн. В бинокль удалось разглядеть территорию «Эстансии Исабель» со стороны озера. Там почти на самом берегу стоял довольно большой двухэтажный дом, напоминающий альпийский отель, крытый красной черепицей, другие хозяйственные постройки, в небольшой бухте покачивались две яхты. Я сделал несколько снимков, зарисовал в блокнот территорию эстансии.

Спускаясь вниз на машине, мы обогнали группу молодых людей. Два парня вели под руки молоденькую девушку, которая еле передвигала ноги.

– Вы не могли бы помочь? – спросил один из юношей, подходя к нам, когда машина остановилась. – Нашей подруге стало плохо, и ей трудно будет добраться до гостиницы.

Девушке с виду было лет семнадцать. Она была одета в легкую нейлоновую курточку черного цвета, и это еще больше подчеркивало бледность лица. Черные волосы растрепались на ветру, девушка еле стояла на ногах, вид у нее был жалкий. Возможно, у нее было не очень здоровое сердце, а высота была около трех тысяч метров.

У «Рено-4Л» заднее сиденье складывается, образуя салон, который у пас был забит до отказа палаткой, спальными мешками и прочим дорожным скарбом.

Открыв заднюю дверцу машины, мы помогли девушке расположиться прямо на вещах, где она смогла прилечь, положив под голову один из спальных мешков. «Веста» открыла нашу дорожную аптечку и дала ей понюхать нашатырного спирта, после чего велела положить таблетку нитроглицерина под язык, затем налила ей из термоса крепкого чаю. Ее спутники – три парня и одна девушка – стояли около машины, молча наблюдая за нашими действиями.

– Ну, мы поехали, – сказала им «Веста». – Вы можете не беспокоиться, все будет в порядке.

Молодые люди поблагодарили нас, и мы тронулись дальше. А тем временем девушка пришла в себя, на щеках ее заиграл легкий румянец.

– Ну, как вы себя чувствуете? – спросил я.

– Спасибо, вы очень добры, – отвечала она.

Мы медленно двигались по узкому серпантину горной дороги.

– Никогда не думала, что мне будет так плохо, – сказала девушка. – К тому же такой холод и ветер, а я легко оделась.

«Веста» достала плед и дала ей укрыться.

– Как вас зовут? – спросил я.

– Дорис, – отвечала она.

– Звучит по-американски, – заметил я.

– Так я и есть американка, – сказала Дорис. – У меня папа американец, а мама венгерка. А живем мы в Буэнос-Айресе, в баррио Акасуссо.

– А учитесь вы где? – спросила «Веста».

– Я только-что закончила французский колледж, а теперь вот родители хотят послать меня учиться в Массачусетский университет в США, а мне так не хочется! У меня здесь столько друзей!

– Куда поедем? – спросил я, когда мы достигли окраины города.

– Мы остановились в отеле «У трех сосен». Там хозяин – наш старый знакомый.

У небольшого двухэтажного отеля высокий мужчина лет сорока пяти, одетый в клетчатую спортивную куртку, прогуливал черного пуделька.

– А вот и мой папа, – сказала Дорис. – Пойдемте, я вас познакомлю.

Мужчина заметил свою дочь, выбиравшуюся из машины, и поспешил к нам. С крыльца отеля спускалась ее мама, худенькая, быстрая в движениях моложавая брюнетка. Мы вышли из машины.

– Вашей дочери там, наверху, – указал я на возвышавшуюся громаду Ceppa-Лопес, – стало немножко не по себе, и мы ее решили подвезти.

– Папа, – сказала Дорис, поцеловав отца в щеку, – это очень хорошие, добрые люди. Они мне здорово помогли. Я не знаю, как бы я без них добралась.

Мы попрощались и уже хотели было ехать к себе в отель, но Дорис и ее родители, которые представились нам мистером и миссис Хатчисон, не захотели нас отпускать и пригласили к себе в номер. Они угостили нас виски, кофе и конечно же каким-то знаменитыми венгерскими пирожными. Разговаривали все по-английски.

– Будете в Буэнос-Айресе, обязательно заходите к нам, – сказал на прощанье мистер Хатчисон.

– Мы будем рады вас видеть, – добавила миссис Хатчисон.

Мистер Хатчисон дал нам свою визитную карточку, на которой значилось: «Акционерное общество по переработке пищевых продуктов. Аргентина – США.

Управляющий делами». Та самая фирма, куда я безуспешно пытался устроиться в 1961 году. Вот чудеса!

– Что ж, связь неплохая, – сказал я «Весте».

– Да, надо постараться ее развить, – отвечала она. – А то с американцами у нас не густо.

Впоследствии связь эту нам удалось закрепить.

На рассвете следующего дня вы выехали в обратный путь. Заночевали в портовом городе Бахия-Бланка, а утром направились в курортный город Некочеа, где мы условились встретиться с Крамерами, которые забронировали для нас номер в гостинице. Здесь мы намеревались отдохнуть несколько дней, покупаться в океане, а затем отправиться в Буэнос-Айрес, где нас ждали дела и дочурка, по которой мы ужасно соскучились.

С Крамерами мы проводили на море целые дни, а вечерами засиживались в пивном баре «Гамбринус», расположенном на главной улице города. Рядом находился кинотеатр, единственный приличный кинотеатр во всем городе. Гостиница была построена в колониальном стиле, то есть окна заменяли двустворчатые двери с жалюзи, выходившие на галерею, опоясывавшую по всему периметру большой прямоугольный внутренний двор. Галерея была вымощена плиткой кремового цвета, весь двор был залит асфальтом красного цвета с традиционным фонтаном посредине, облицованном бело-голубой фигурной керамикой. В больших бетонных, желтого цвета вазах благоухали розы. Двор поливался несколько раз в день, поэтому, несмотря на жару, в комнатах было довольно прохладно.

Заблокировав дверь специальной защелкой, приобретенной еще в Европе, мы приняли радиограмму Центра, тут же ее расшифровали, после чего я, свернув в трубочку запись текста и использованные листики шифроблокнота, поставил все это в керамическую пепельницу и поджег верхний конец бумажной трубки. Листики шифра вспыхнули как порох. Бумага же горела ровным пламенем, медленно сгорая сверху донизу, почти не дымя. В пепельнице осталась лишь небольшая кучка пепла, я спустил ее в унитаз, а саму пепельницу тщательно сполоснул под краном и протер полотенцем. Это была обычная процедура после проведения радиосеанса и расшифровки радиограммы. Оставшиеся неиспользованные листики шифра я вложил под подкладку обложки своей записной книжки, которую я всегда носил с собой.

В тот злополучный вечер я, как обычно, положил записную книжку в задний карман брюк, застегнув его на пуговицу. Посидев вечером с Крамерами в «Гамбринусе», мы решили пойти в кино на последний сеанс. Шел американский боевик с участием Юла Бриннера, и мы с удовольствием его посмотрели. Народу было менее ползала, и по окончании фильма мы зашли в бар, затем прогулялись по набережной, после чего отправились в отель и разошлись по своим комнатам. И тут только, уже в. номере, я привычно хлопнул ладонью по заднему карману: книжечки в кармане не было, как и пуговицы, на которую был застегнут карман. Несмотря на душную летнюю ночь, меня прошиб холодный пот.

– Что с тобой? – спросила «Веста», взглянув на мое вмиг посеревшее лицо.

– Пойдем к фонтану, подышим свежим воздухом перед сном, – сказал я, увлекая ее во двор. Деловые разговоры пи дома, ни тем более в отеле мы никогда не вели. – Я, кажется, потерял записную книжку, где хранились шифры, – сказал я, когда мы сели на каменную, еще теплую от солнца скамью, опоясывающую фонтан.

– Но ведь ты их обычно оставлял в карнизе шторы. Может, и сейчас они там?

– На этот раз я брал их с собой в книжке. Ты посиди здесь, я быстро вернусь. Я мог потерять ее лишь в одном месте: в кинотеатре. Пуговица на кармане оторвалась.

Кинотеатр находился неподалеку, и минут через десять я уже подходил к нему, с тем, чтобы убедиться, что он закрыт. Было уже два часа утра, но ночная жизнь в курортном приморском городе все еще бурлила.

– Банана кон лече, сеньор, – заказал я себе бананово-молочный коктейль, остановившись у стойки уличного кафетерия рядом с кинотеатром. – А что, кинотеатр уже закрыт?

– Да, служитель закрыл кинотеатр и уже с час как ушел.

– А утром когда он приходит?

– Не раньше шести утра. Он там убирается до самого обеда, потом снова уходит, а в шесть он уже запускает на первый сеанс.

Я вернулся в отель. «Веста» ждала меня у фонтана.

– Кинотеатр уже закрыт, но там еще не убирались. Завтра к шести мне надо туда пойти. В это время приходит служитель и начинает уборку. А сейчас пошли, попробуем поспать.

Мы легли. Сна не было. Разные, самые невероятные мысли распирали голову.

«Как же это я мог так опростоволоситься? Конечно, фильм был длинный, сколько раз меняешь позу. Пуговичка, закрывавшая карман, была, очевидно, слабо пришита и оторвалась, а книжечка, в довольно скользкой обложке, могла потихоньку выскользнуть из кармана. Забыл, дурак, заповедь: задний карман – чужой карман! Служитель по окончании фильма, по-видимому, дождавшись, когда зрители покинут зал, гасит свет и уходит домой, так как ему наутро чуть свет снова на работу. Вряд ли он станет осматривать зал сразу после сеанса. А если нет? Если все же он ее нашел? Или кто-нибудь из зрителей? Хотя зал был наполовину пустой, ни спереди, ни сзади никто не сидел, да и мы уходили из зала одними из последних. Найти ее мог только служитель. А если он все же нашел ее, то что он с ней сделает? В лучшем случае он ее просмотрит и придержит у себя, поскольку книжечка испещрена деловыми записями и может объявиться хозяин, от которого можно получить на чай. В худшем случае он снесет записную книжку в полицию. Там, конечно, ее могут подвергнуть тщательному осмотру и могут обнаружить (или не обнаружить) тонкие листики голубого цвета с колонками цифр, заделанные в корочки книжки. И тогда книжечка попадет к спецслужбам. Но не в том беда, что несколько листочков попадет к ним в руки, ведь основной шифроблокнот остался дома в тайнике. А в том, что на синей глянцевой обложке только мои отпечатки пальцев, а они, эти отпечатки, как и у всякого гражданина этой страны, имеются в Центральном департаменте Федеральной полиции, и выявить по ним хозяина записной книжки можно в считанные минуты. Да и по некоторым телефонам моих деловых контактов, имеющихся в книжке, выйти на меня можно без особого труда. Два-три дня – и все. И конец! И таких «лопухов», как я, посылают на нелегалку! Да их к разведке на пушечный выстрел нельзя подпускать! Столько усилий затрачено, столько людей задействовано, такое доверие оказано – и все насмарку из-за какой-то паршивой пуговички на кармане! Тьфу! Мелочь какая! И семью свою подвел. Воистину, казнить, нельзя помиловать!»

«Веста», приняв снотворное, забылась под утро тяжелым сном. Я же продолжал бодрствовать, ворочаясь с боку на бок, пока сам под утро не уснул. Спал я не более получаса, но за это время мне успел присниться сон: в утреннем тумане я изо всех сил гребу на резиновой надувной лодке в открытое море, где призывно маячит перископ нашей подводной лодки, которая пришла за мной. Вдруг из тумана появляется катер с группой людей в штатском, и их старшой, с большими вислыми усами, в черных очках и в черной широкополой шляпе гаучо, потрясает над головой моей синей записной книжкой и кричит в мегафон: «Остановитесь, сеньор! Вы забыли свою записную книжечку! Остановитесь! Нам с вами есть о чем поговорить!»

Я проснулся весь в поту, рывком вскочил с кровати. Сердце бешено колотилось. Сквозь жалюзи брезжил рассвет. На часах было пять утра. Я умылся холодной водой по пояс, и сразу спокойствие и уверенность вернулись ко мне. «Все будет хорошо, – подумал я. – Такой сон мне только на руку. Ведь я все же проснулся, прежде чем тот дядя с усами меня зацапал».

Я оделся и, стараясь не разбудить жену, проскользнул в пустынный дворик отеля. Прошел мимо кинотеатра, который все еще был закрыт. Дошел до набережной. Стояла тихая погода, и огромный красный диск солнца уже выплывал из океана, обещая еще один жаркий день. Побродив с полчаса по пустынным пляжам, углубился в узкие улочки прибрежной части города и вскоре снова вышел к кинотеатру. Город уже начинал просыпаться, открывались уличные кафе, тщательно отмывались шампунем тротуары из керамической плитки кремового цвета, дворники подметали улицы пальмовыми ветвями и поливали из шлангов проезжую часть улицы. Остановившись у стойки уличного бара, я заказал себе чашечку черного кофе и стал наблюдать за входом в кинотеатр, на двери которого по-прежнему висел замок. Без пяти минут шесть. Я допил вторую чашечку кофе, когда появился служитель кинотеатра, высокий, лет тридцати, с черной шапкой прямых набриолиненных волос и с тщательно ухоженными, такими же черными усами. Нагнувшись до самой земли, он стал отпирать висячий замок, запиравший огромную подъемную штору из гофрированной стали, закрывавшую вход в кинотеатр. Вот он потянул за цепь, и штора легко ушла куда-то вверх. Подняв штору и открыв внутреннюю дверь, он прошел в фойе. Я тотчас шагнул вслед за ним:

– Буэн дия, сеньор!

– Буэн дия! – обернулся он ко мне, вопросительно глядя на меня.

– Я тут был вчера на последнем сеансе и потерял одну вещицу. Вы позволите мне пройти к тому месту, где я сидел?

– Пожалуйста, сеньор, проходите. Только в зале пока еще темно, поэтому возьмите фонарик. – Он извлек из кармана своей куртки маленький фонарик и подал мне его.

Я прошел прямо к своему месту. В луче фонарика блеснула пуговичка от заднего кармана моих брюк, но записной книжки не было. Положив пуговичку в карман, я лег на покрытый паласом пол и стал при помощи фонарика лихорадочно осматривать прилегающее пространство. На сером ковровом покрытии ничего не было. Лицо покрылось испариной. Наклонившись над откидным сиденьем, я направил лучик фонарика между сиденьем и массивным подлокотником кресла. «Вот же она, черт бы ее подрал!» – возопил я про себя. В узком промежутке, в том месте, где откидное сиденье крепилось к боковине, тускло поблескивал позолоченный корешок злополучной книжечки. Двумя пальцами я не без труда извлек книжечку из щели и, поцеловав ее, сунул в карман.

– Ну что, нашли? – спросил служитель кинотеатра, который к тому времени уже зажег огни в зале и с веником и совком в руках приступал к уборке.

– Нашел, нашел, сеньор, мучас грасиас, – сказал я, возвращая фонарик.

Мне хотелось расцеловать от радости этого креола, скромного служителя провинциального кинотеатра в курортном городе Никочеа.

Попетляв для очистки совести по узким улицам портовой части города, я направился в отель. Дверь скрипнула, и я встретился с напряженным, полным тревоги взглядом жены. Вытащив книжицу из кармана, я молча продемонстрировал ее «Весте», и она облегченно вздохнула:

– И «начинка»?

– И «начинка» там же, – сказал я, осторожно извлекая крошечные листочки шифра.

– Я же говорила, что утро вечера мудренее.

За завтраком шустренькая дочка Крамеров заметила:

– А наш сеньор Лэд уже начинает седеть.

– Все мы начинаем седеть, стоит перевалить за тридцать, – отвечал я.

Вернувшись в номер, я посмотрелся в зеркало и действительно обнаружил седую прядь волос, которой раньше не было.

А назавтра мы возвращались в Буэнос-Айрес. Крамеры оставались еще на неделю. Ехать решили в ночь, чтобы избежать жары и дорожных пробок на подступах к столице. Глубокой ночью, примерно на пол-пути, мы остановились на обочине шоссе немного размяться и выпить кофе из термоса. Было два часа ночи. В кромешной тьме в ночной свежести яростно трещали цикады, которым утробно вторили лягушки в близлежащем болоте. «Веста» стояла рядом с машиной, допивая кофе. Вдалеке на пустынном шоссе показались фары приближавшейся машины. Это был огромный грузовой полуприцеп, который с воем пронесся мимо и осветил нас на мгновение светом фар, но этого мгновения оказалось достаточно, чтобы водители грузовика оценили обстановку: мы совершенно одни, женщина молода, хороша собой и к тому же блондинка. Завизжали тормоза, замолк дизельный мотор, погасли многочисленные габаритные огни на крыше кабины. Наступила тишина. Даже цикады замолкли.

– Лэд, они бегут к нам! – воскликнула «Веста». В тишине на шоссе слышался топот бегущих мужчин. – Они уже совсем рядом!

– Быстро в машину! – сказал я жене.

Двигатель запустился с полуоборота, и мы, не зажигая огней (водители-дальнобойщики, как правило, вооружены и могли стрелять по огням), выехали на шоссе и мгновенно набрали скорость, оставив преследователей с носом.

Рассекая фарами ночную тьму, машина неслась по шоссе на Буэнос-Айрес. Впереди пас ждала работа и… Пути господни, которые, как говорят, неисповедимы. Для разведчиков-нелегалов – тем более.

А результатом нашей работы в баре и поездки в Барилоче, в частности, было проведение Центром успешной операции. Но об этом мы узнали случайно лишь много лет спустя. У разведки свои законы, и тайны свои она хранить умеет. И если что-либо становится достоянием гласности, пусть через много лет, это может нанести серьезный ущерб, как моральный, так и физический, нашим друзьям или их родственникам.

Надо отдать должное, «Веста» была водителем отменным, хорошо ориентировалась в жутком круговороте уличного движения Буэнос-Айреса. Но иногда усталость брала свое. Однажды после трудного рабочего дня, далеко за полночь, мы возвращались домой. «Веста» была за рулем и пару раз «куснула» на повороте угол тротуара. Тут бы мне ее и сменить, но я лишь отругал ее за небрежность. А когда мы подъехали к воротам большого гаража, где оставляли на ночь машину, она вместо тормоза нажала на педаль газа. Машина, словно молодой бычок, прыгнула вперед и с грохотом врезалась передним бампером в стальную гофрированную штору, служившую воротами в гараж. Занавес от удара заклинило. «Веста» ужасно расстроилась, а я тем временем, почесывая затылок, ходил вокруг машины, успокаивая жену тем, что вмятина на машине пустяковая, а вот что касается ворот… Как же их теперь открыть? К нам, одеваясь на ходу, уже шел хозяин гаража, живший в доме напротив. Оп был разбужен грохотом, выглянул в окно, увидел огни нашей машины и поспешил к нам на помощь. Подошел и брат хозяина. В свете фар мы все вместе при помощи кувалды, лома и домкрата, провозившись около часа, кое-как выправили штору, приподняв стальной занавес ровно на столько, чтобы прошла наша машина. И никакого ворчания, никакого упрека со стороны хозяина. Даже от компенсации за нанесенный ущерб отказался.

«Ерунда это все, – сказал он. – Вы – мои хорошие клиенты, а это – главное».

– Видишь, какие люди, – сказал я жене. – А ты их ворота не уважаешь, к тому же весь квартал небось разбудила.

Мы все же пригласили обоих братьев отужинать в нашем ресторане вместе со своими семьями.

Вскоре мы сняли домик с садом в Оливосе, где наш ребенок мог целыми днями находиться на свежем воздухе.

Круг наших клиентов постоянно расширялся. Стали появляться и миллионеры. Однажды суховатый, благообразный, с роскошной седой шевелюрой старичок, внимательно наблюдавший за пашей работой, потягивая свой мартини (а просидел оп у нас целый вечер), рассчитываясь, сделал мне на полном серьезе предложение:

– А знаете что? Вы не хотели бы организовать где-нибудь в хорошем месте ресторан «Романофф» с русской кухней?

Я внутренне насторожился. Неужели мы чем-то себя выдали? Откуда такое предложение? И именно «русская кухня»?

Выдержав взгляд его старческих голубых глаз, я как можно спокойнее и даже безразлично ответил ему:

– Вы полагаете, сеньор, что мы что-нибудь смыслим в русской кухне?

– Э-э, пустое, махнул он рукой, – я все финансирую и организую – и поваров, и официантов. И вообще, все расходы беру на себя. Мне нравится, как вы работаете с клиентурой– вот что для меня самое главное. Обаяние! Личный контакт! – И он поднял вверх указательный палец.

– Слушай, Курт. – Подсел я за столик, где сидели Крамеры. – Этот старичок, который только что вышел, предлагает нам бизнес: создать ресторан «Романофф» с русской кухней. Он что, миллионер?

– О, этот старичок очень богат. Когда-то он владел ночным клубом на авениде Сан-Мартин. Сейчас он не у дел, но, видно, душа болит, хочется снова заняться делом. А сам он из венгров.

Биф-фондю, как, впрочем, и кейзе-фондю– это истинно швейцарские национальные блюда. На стол подается сверкающая медью кастрюлька с кипящим маслом, установленная на подставке со спиртовой горелкой для подогрева. Кусочки Сырой и подсушенной на полотенце говядины, нарезанной кубиками, как правило вырезки, поддеваются особой вилочкой, и каждый сам себе поджаривает их в кипящем масле. Все это запивается добрым красным вином. Но это – в Швейцарии. Мы пробовали это блюдо, когда были в Швейцарии, оно нам очень поправилось, и мы решили попробовать здесь.

В стране мяса, коей является Аргентина, внедрение этого блюда в нашем заведении началось с конфуза. Пришел как-то с приятелем наш добрый старый клиент, лысый смуглый господин, владелец мукомольного предприятия, и попросил чего-нибудь такого-этакого, чего он еще никогда у нас не пробовал. «Веста» и предложила ему биф-фондю, сопроводив соответствующей рекламой. И то ли масло было не то, то ли мясо недостаточно подсушено, и на нем оставались капельки воды, но когда наш клиент решил попробовать невиданное доселе блюдо и погрузил кусочек мяса в кипящее масло, из кастрюли страшно зафырчало, зашипело и брызнуло ему кипящим маслом на лысину. Пришлось «Весте», сглаживая ситуацию, мгновенно вытереть салфеткой его полированную лысину и поставить от хозяев бутылку доброго вина за нанесенный физический ущерб. Среди всеобщего хохота клиенты все же доели поданное блюдо. Но впоследствии от него пришлось отказаться, так как в отношении выбора мясных блюд аргентинцы довольно консервативны.

Клиенты были у нас самые разные. Одни пили мало, другие помногу, третьи напивались до чертиков.

Бывший артиллерийский капитан рейха часто навещал нас. Он приезжал на маленьком «фиате», в котором с трудом помещался.

Воевал он под Москвой, Сталинградом и Курском. Несколько раз был ранен. О русских солдатах отзывался положительно. «Намяли там нам бока изрядно, – говаривал этот еще физически крепкий отставной вояка, ныне преуспевающий бизнесмен. – И поделом нам, идиотам! А вот как приехали мы сюда после войны, так те, кто здесь всю войну под бабьими юбками отсиживались, нас еще посмели упрекать, что мы плохо воевали и потому-де погубили светлую нацистскую идею. Да пропади она пропадом, эта идея! Они здесь мясом обжирались, тогда как мы кормили вшей в окопах! Ну, мы, фронтовики, конечно же не раз били им морду. Это сейчас уже все успокоилось, а раньше, бывало, ни одна пирушка не обходилась без мордобоя. Начинали драться в ресторане, продолжали на улице, а заканчивали в полицейском участке».

Заходил к нам и бывший офицер-десантник со своей женой. «Прыгал я на остров Крит, на Афины, десантировался в Ливии, во Франции воевал, прошел всю Европу, бил англичан под Дюнкерком. Имею много боевых наград. Но вот– начали кампанию против России, и тут цивилизация закончилась, началось форменное варварство, а не война. Какая уж там война?! Ни мы, ни русские никаких правил ведения войны не соблюдали. А русские, так те вдобавок вообще колошматили нас днем и ночью, прямо ужас какой-то! Там, под Курском, и закончилась для меня война – ранили в ногу, после госпиталя демобилизовали, а после войны с женой сюда вот перебрались. Здесь спокойнее. Дочь вот растет. Уже машину учится водить».

Крепко сбитый, с квадратным подбородком парень лет тридцати, явно боксерского вида, забрел однажды вечером в наш бар, уже слегка навеселе. Облокотясь о стойку, заказал пиво. Пиво у нас было местное и только одного сорта – «Кильмес» в трехсотграммовых пузатеньких бутылочках, именуемых «поррон» или ласкательно «порронсито». Пиво отменное.

Незнакомец оглядел бар, долго присматривался к нам, хозяевам.

– Айнц-цу-айнц! – произнес он по-немецки, то есть одну к одной– одну из холодильника, одну из ящика неохлажденную, чтобы самому смешать себе пиво по вкусу. – Фредди, – представился он мне, протягивая крепкую, широкую ладонь.

– И кальдо-а-ля-рейна[30]30
  «Бульон королевы» – мясной бульон, заправленный сырым яйцом и зеленью.


[Закрыть].

Фредди, как оказалось, был известен многим нашим клиентам, хотя к нам пришел впервые. Он то и дело подходил к столикам, болтал с клиентами то по-немецки, то по-испански, но неизменно возвращался к стойке и заказывал очередные «айнц-цу-айнц». И так с шести вечера и до полуночи, до самого закрытия бара. За это время он опорожнил целый ящик пива, состоящий из двадцати четырех «порронов» (более семи литров) и принялся за следующий. Фредди уже еле ворочал языком, глаза его стали мутными, голос пронзительным, но он еще твердо стоял на широко расставленных ногах. И никак не хотел уходить. Ушел пошатываясь, но все-таки своим ходом, походкой бывалого морского волка. Ему у нас понравилось, и он стал часто приходить к нам, приводя с собой всех своих друзей, таких же, как он, любителей выпить. Иногда парень появлялся в обществе видной, высокой блондинки, которая, как нам сказали, была баронессой. И тогда они сидели где-нибудь в дальнем углу, ведя тихую беседу о чем-то своем, ели наши особые гамбургеры, запивая их красным вином или пивом, а перед тем, как уйти, баронесса неизменно опрокидывала на нашу нарядную скатерть бутылочку с кетчупом, стоявшим на каждом столике, каждый раз извиняясь за свою неловкость. Фредди был сыном фабриканта фармацевтических препаратов, однажды женат, разведен. Как ни пытался отец его приручить, все его потуги терпели неудачу. Отец купил ему квартиру, оборудовал специально для него небольшое фармацевтическое предприятие, оснастил его импортной линией, но Фредди предпочитал проводить больше времени в барах и ресторанах. Однажды он привел с собой какого-то здоровенного краснорожего мужика, о чем-то с ним долго разговаривал, а потом вдруг врезал ему по морде и сказал, чтобы тот убирался вон. Мужик утерся и молча отправился восвояси. Очевидно, имела место какая-то небольшая разборка. Фредди в свое время служил матросом на торговом флоте, где проявил способность к морскому делу, и вскоре стал боцманом. Душа у этого в общем-то неплохого парня всегда лежала к морю. И в один прекрасный день он, забросив свою фабрику и баронессу тоже, исчез с нашего горизонта. К Рождественским праздникам мы получили от пего открытку уже из Монреаля, где стояло под разгрузкой его судно. Он служил боцманом на торговом судне гамбургского морского пароходства. Море, очевидно, было его истинным призванием. Там он был по-настоящему счастлив. Однако все было не так просто. Как-то за выпивкой Крамер проговорился мне, что Фредди состоит в неонацистской организации и что работа его на судне позволяет ему бывать во многих странах, что, по-видимому, он своего рода связной и что он не так прост, как кажется.

К тому времени мы снова, уже в который раз, сменили квартиру, поселившись на сей раз в однокомнатной, уютной квартирке на первом (по-нашему на втором) этаже дома, находившегося совсем рядом с баром, по ту сторону Руты Панамериканы. Прикрытие (бар) давало более-менее стабильный доход. Мы обрели определенные навыки в своем бизнесе. Но ведь прикрытие – не самоцель. Надо было прокладывать путь дальше, на север, и кое-что в этом плане уже намечалось. В 1967 году, к величайшему огорчению наших клиентов, мы решили продать наш бар, который поглощал почти все наше время. Мы просились в отпуск. Хотелось повидать родных, показать им дочку. Я не был на Родине уже более семи лет. Центр дал разрешение, и мы стали готовиться к поездке. По легенде, в Базеле у «Весты» жила родственница. К ней мы якобы и поехали в гости.

Крамеры на своей машине отвезли нас в аэропорт Эсейса. Посадка. «Боинг» «Люфтганзы» после короткого разбега резко взмыл ввысь. Внизу под крылом – аэропорт Эсейса, где на площадке для провожающих, расположенной на крыше здания аэропорта, остались наши друзья. Промелькнули пять огромных ярко-голубых прямоугольников олимпийских бассейнов, куда мы часто ходили купаться в летнее время; темно-зеленой полоской вздыбился уругвайский берег по ту сторону Рио-де-ля-Платы. Самолет набирал высоту, готовясь к прыжку через океан. Дочурка, а ей уже было два с половиной года, с любопытством смотрела в иллюминатор, но там вскоре все покрылось мглой, так как самолет вошел в сплошную облачность. Сервис на «Люфтганзе» таков, что через каждый два-три часа что-нибудь да предлагают: то минеральную воду, то обед, то соки, то кофе-чай, то шоколад-сигареты.