Текст книги "Явка в Копенгагене: Записки нелегала"

Автор книги: Владимир Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

Я лег на спину со скованными руками на животе, уставившись в белый потолок. Повернуться на бок было совершенно невозможно, так как запястья сразу же начинало сжимать наручниками. Яркая лампочка светила прямо в глаза. Еще раз прогнал в уме предполагаемые последующие допросы. Итак: в институте учился, товарищей по учебе «списать» с товарищей по семилетке и по средней школе. Так меньше вероятности ошибиться. Не один раз придется повторять. Преподаватели? Ну, их-то можно указать. У ЦРУ наверняка есть перебежчики, и меня будут проверять. Но институт наш в Ленинграде уже давно расформирован, а во вновь созданном в Москве институте из старых преподавателей мало кто остался. Разведшколу – исключить полностью. Институт и сразу после него – индивидуальная подготовка, включая стажировку по прикрытию в совхозе, на автобазе. Исключить райотдел ГБ, это ни к чему, как и дела по линии контрразведки, в которых приходилось участвовать. Ну да ладно, всего не предусмотришь. Будет видно по ходу дела. Дверь отворилась.

– Пошли! – сказал рослый охранник с кольтом за поясом.

Меня ввели в просторное, довольно ярко освещенное помещение, где потолком служила высокая крыша. Пол выложен плитняком. Два окна и дверь, очевидно выходившие в сторону улицы, плотно закрыты деревянными подъемными шторами, сами же окна открыты. Двери, выходившие в другие помещения, также плотно закрыты. Когда одну из них открывали, оттуда проникал запах жареного мяса. В комнате двое охранников, седовласый сеньор со сталинскими усами по имени Гомес, полковник СИДЭ, с которым я познакомился еще в ночь ареста. Это мне после поведал Мигель. Вошел Пепе. Стол был накрыт на семь персон. Меня усадили на «почетное» место в центре. Все были в хорошем настроении, шутили между собой. А я так и сидел с руками, скованными наручниками.

– Хотелось бы сначала помыть руки и снять вот это, – сказал я, указывая на свои руки. – Что же я, вот так и буду сидеть, смотреть, как вы тут ужинаете.

– Если будешь себя хорошо вести, то снимем, – сказал Мигель, ухмыляясь. Он достал из кармана ключ, снял с меня наручники и отвел в ванную. Сам был в суконных коричневых широких шароварах гаучо, заправленных в хромовые черные сапоги гармошкой и в клетчатой ковбойке.

Вскоре мы вернулись. Посреди стола водрузили пятилитровую «дамахуану» с красным вином, сифоны с водой. Внесли жареное мясо, цыплят, салат, сыр и фрукты, белый хрустящий хлеб. Мало-помалу завязалась беседа. О футболе, о политике. Жарко пылали дрова в камине, прогоняя сырость. «Ну, ясно, – думал я. – Это методы ЦРУ, но никак не СИДЭ. ЦРУ заинтересовано во мне». (Позже через Мигеля я узнаю, что арест произошел по заказу и под непосредственным руководством ЦРУ.)

По окончании трапезы пили традиционный матэ. Пепе испанского не знал и принимал участие постольку поскольку. Ему было неинтересно с нами, и он вскоре ушел спать. Мигель взял в руки гитару и запел песню о том, как один бедный гаучо-бродяга ехал-ехал в Чили, да так и не доехал, и куда он подевался, до сих пор никто не знает. И он весело подмигивал в мою сторону, намекая на мою несостоявшуюся поездку в Чили. Он спел еще несколько песен из аргентинского фольклора н конечно же танго. Голос у него был хрипловатый, но приятный.

– И что же у вас там, в России, нет частной собственности? – спросил полковник Гомес, потягивая красное вино из стакана.

– Частной нет, личная– есть. Квартира, дача, машина.

– Ну а вот я, например, приеду в Россию и хочу купить землю, построить ранчо, разводить на нем бычков на мясо, как вот у нас здесь в Аргентине. Смогу я это сделать?

– Нет, вы этого сделать не сможете. Земля у нас принадлежит государству и в частные руки не продается. Земля, которую занимают колхозы, тоже принадлежит государству.

– И что я не могу к вам приехать, купить какой-нибудь ваш развалюху колхоз и показать вам, как надо вести хозяйство?

– У нас это невозможно. У нас же социалистическая система, в отличие от вашей.

Далее мне пришлось сделать небольшой экскурс в теорию социалистического развития. Охранники слушали внимательно. Гомес же – с иронической улыбкой.

– Ну ладно, пора идти. – Он встал из-за стола. – Смотри, ты тут моих парней не распропагандируй, – сказал, улыбаясь в седые усы.

– Я думаю, они достаточно иммунизированы против идей социализма. Или я ошибаюсь?

– Мы вот поселим тебя с семьей где-нибудь в провинции Ля-Рьоха, дадим тебе домик с хорошим клочком земли, тогда узнаешь, что такое частная собственность, – сказал Гомес на прощанье.

Полковник уехал. Охранники ушли в караульное помещение смотреть по телевизору футбол. Мы остались вдвоем с Мигелем, который уже был изрядно навеселе.

– И чего ты там забыл, в этом Чили, э? – спросил он с усмешкой, прищурившись.

– Да вот, надо было помочь Альенде победить на выборах.

– Он бы и без тебя разобрался, что к чему. А вот если бы ты туда не рыпался, тебя бы, может, до сих пор не арестовали?

– Отчего же? Арестовали, потому что я собирался в Чили? Даже не зная, чем я там буду заниматься?

– Я тебе скажу, только строго между нами, и то лишь потому, что ты не наш, ты считай – янки. И ты у меня вызываешь симпатии. Нас они используют только для охраны и для других темных дел. Я с полковником Гомесом накоротке, так вот он мне сказал, что информация на тебя пришла от американцев. Они и руководили всей операцией, сидели в соседней комнате, когда тебя впервые допрашивали, понял? А теперь сам домысли, отчего все это с тобой приключилось. Ты ведь умный, поймешь, что к чему. Не мне тебя учить.

– А чего же вы так поторопились?

– Боялись, что ты уедешь в Чили, а там только тебя и видели. Думали, что ты собирался бежать. Нам даже не разрешили вести за тобой слежку. Сказали, что ты профессионал и «наколешь» нас с первого разу. Мы, собственно, о тебе вовсе ничего и не знали, кроме того, что ты русский шпион. Это нам американцы сказали. А теперь я тебе снова надену наручники – таков приказ, и ты иди себе спать.

Спать было крайне неудобно. Лежать можно было только на спине. Мешали наручники. Яркий свет, отражаясь от белого потолка и стен, бил прямо в глаза. Время от времени в течение ночи в дверь заглядывали охранники. За всю ночь почти не смыкал глаз. В голову лезли разные мысли. «Русский шпион! Забрали без всяких жену и детей. Для оказания давления, конечно. Значит, знали точно, с кем имеют дело. Неужели предательство? Похоже. И все же не верится. Да. А я-то вначале полагал, что этот Пепе появился только лишь потому, что я собирался работать против Штатов. А здесь, если верить этому Мигелю, информация о нас пришла из ЦРУ? Утечка из Центра? А почему этот Мигель так со мной откровенен? Хотя в присутствии остальных он разыгрывает из себя сурового охранника, демонстративно поигрывая своей хромированной цепочкой. «Для чего эта цепочка?»– спросил я его. «При помощи этой цепочки легко обезвредить любого преступника», – отвечал он. И все же, почему он мне это рассказывает? Антиамериканские настроения? (Впоследствии это предположение подтвердилось. Мигель, будучи националистом, действительно терпеть не мог американцев, которые, как он считал, потихоньку оккупируют его страну, проникая во все поры, и в первую очередь в силовые структуры, одной из которых является СИДЭ.) Да, значит, вот откуда ветер дует. Если теперь мной будут заниматься только цэрэушники, то они будут делать это с полным правом, поскольку наш арест произведен с их подачи. Так вот куда все время бегали Охеда и Оскар во время первого допроса! За стенкой сидели цэрэушники, которые руководили допросом, сами избегая до поры до времени показываться мне на глаза. И вот теперь, после моего признания, они и появились в образе этого Пепе-грузина. Как сообщить в Центр о своих подозрениях. Кто? Где? Когда? Похоже, похоже. О дорожном происшествии с девочкой ни слова?! По-видимому, даже не слышали об этом. А говорят, что долго следили за мной. Ну что же, доживем до утра, а там видно будет. Утро вечера мудренее. Даже в моем положении. Но мысль о том, что в Центре затаился враг, сверлила мозг, не давала покоя, приводя меня в угнетенное состояние. И все же это ведь из области предположений», – думал я, перебирая в уме немногочисленные контакты в Центре.

Наутро сняли наручники и бинты. Из дома принесли мою пижаму темно-красного цвета с черными цветочками, велели в нее переодеться. На ноги принесли шлепанцы.

– Ну вот, видишь, какой ты красный теперь. Совсем красненький стал! – приветствовали охранники мое появление в красном одеянии. – А главное, в такой одежде далеко не убежишь, – сказал один из них.

– А чего мне бегать, коли мне и тут неплохо, – отвечал я.

После завтрака, состоявшего из кофе с молоком и булки с маслом, Пепе наконец приступил к делу. Вначале он предложил мне все описать письменно, но я категорически отказался писать что-либо, равно как и говорить с ним по-русски, и поэтому беседа велась только на английском языке. Биографические данные, учеба, подготовка. Разбор моих записных книжек, в которых были сотни имен и адресов моих клиентов, и столько записей, что сам черт ногу сломит. Каждый штришок, каждая закорючка подвергались тщательному анализу. Приходилось всему давать объяснения. Например – Вот этот Линдерматер. Как вы с ним познакомились?

– Ну, приходил он к нам в бар. Большой весельчак и затейник. Быстро вошел в компанию с Крамерами. Несколько лет, пока мы держали бар, был другом нашей семьи. Ни одна пирушка не обходилась без его участия. По духу неонацист. С его помощью мы познакомились еще с несколькими наци.

– Вы на него давали характеристику в Центр?

– Что за вопрос? Мы давали характеристики на всех лиц, встречавшихся нам здесь. А их были десятки.

– Так это все же нейтральная связь?

– А вы что думаете, мы станем вербовать всех подряд? Что-то вы нас недооцениваете.

И так далее, в том же духе…

– Нейтральная связь?

– Конечно, нейтральная.

И только на двух я позволил себе сосредоточить внимание Пепе. Оба были клиентами бара, и оба, насколько я знал, покинули страну, причем один из них уехал в США, другой – в Испанию. Но я знал, что по своим личным данным такие люди нашей разведке не подходят. Самое удивительное, что поиски ЦРУ этих людей не увенчались успехом. Они куда-то запропастились, и это обстоятельство их чрезвычайно заинтересовало. После обеда и короткого отдыха– снова за работу. И так – до самого вечера. И все последующие дни. В воскресенье Пепе брал себе отдых.

За ужином появился Охеда. Поужинав с нами, он установил на столе наш приемник «Браун» и магнитофон, за стол уселись охранники, двое из них встали за моей спиной. Я надел наушники и вскоре услышал позывные Центра. Пепе также наблюдал за моими действиями. Листочки с шифрами Охеда теперь аккуратно отглаживал сам, снимал копию и только лишь после этого отдавал мне на дешифровку. Под взглядом охранников я приступил к расшифровке радиограммы.

В шифровке, однако, не было ничего фатального. Она гласила примерно следующее: «Весту», «Весте». Ваш сигнал в Сантьяго не поняли. Выехал ли «Вест» в Чили? Просим сигнал о прибытии в Сантьяго «Веста» продублировать». Далее следовало несколько незначительных фраз.

«Да, – думал я, – видно, в ЦРУ деньга не зря платят. Они предугадали, что сигнал, который я им выдал, мог означать «опасность», и поставили какой-то свой сигнал, который ничего не обозначал, и тем не менее «мечту» наши «сияли». Прошло уже более недели, а Центр все еще находился в полном неведении о том, что с нами случилось. Что делать? Ведь любая следующая радиограмма может означать катастрофу. Могли дать адрес, явку, какое– нибудь имя… Как прервать эту игру? Американцы, по-видимому, ведут параллельную запись передач из Центра». Пока проводил дешифровку, мне стало жарко, на лбу выступили капельки пота, и наверное, прибавилось седых волос на голове. К счастью, в тексте ничего лишнего.

Передав шифровку Пепе. я встал из-за стола, чтобы хоть немного размяться. Охранники следили за каждым моим движением. Прошелся по комнате, придерживая сваливавшиеся штаны. За неделю я, похоже, изрядно потерял в весе, да и ремень от брюк у меня отобрали.

Наутро в гостиной, где мы так мило беседовали с Пепе, меня ждал еще один человек, с виду настоящий американец, высокий, поджарый, спортивного телосложения, лет сорока пяти, одетый в толстый свитер цвета морской волны и джинсы, обутый в добротные ботинки на толстой каучуковой подошве. Он сидел в углу комнаты, закинув нога на ногу, и изучающе разглядывал меня. «Еще один цэрэушник, – подумал я. – И лицо мне его знакомо».

Память мгновенно подсказала: «За две недели до ареста этот сеньор обратился ко мне по-английски, когда я шел по своим делам по авениде Флорида в центре Буэнос-Айреса. По-моему, он спросил, как пройти к гостинице «Президент».

– Меня зовут Густаво. – представился он хрипловатым голосом на английском языке. – Могу вам сообщить, что ваша жена и дети живы и здоровы. Они живут на загородной вилле и всем обеспечены. И все бы ничего, но нам хотелось бы, чтобы ваша жена была более разговорчивой. Более того, она вообще не хочет с нами беседовать.

– А может, собеседник ей не нравится?

– О да, конечно! – улыбнулся он. – Возможно, вы правы. А скажите, почему ваша жена думает, что вас кто-то предал? (Вот это да! И у нее появились мысли о предательстве!)

– А вы у нее спросите.

– И все же, мне хотелось бы знать ваше мнение по этому поводу.

– Может, кто-то и предал. Откуда мне знать? Все может быть. Разве у вас такое не бывает?

– Бывает. И тем не менее?

– Скорей всего, у нас самих где-то был прокол. Может быть, это связано с последней поездкой жены в Европу.

– В Россию, вы хотите сказать?

– Ну да, в Россию. Домой.

– А она вам ничего не говорила о каких-либо своих подозрениях относительно Европы?

– Нет, не говорила.

– Она что же, не заметила, что ее вели через всю Европу? Или она у вас недостаточно опытна?

– Значит, не заметила. А может, и опыта маловато. Ведь она же не профессионал. Она – привлеченная.

– И что же, вы дома никогда по-русски не разговаривали?

– Это исключено.

– Ну а скажем, на улице, в машине?

– Нет.

– И что, так уж никто из ваших друзей не догадывался, что вы русские?

– Похоже, что нет.

– А может, они вам просто об этом не говорили?

– Вполне возможно.

– О каком сигнале идет речь в полученной шифровке?

– Ну, я же вам сказал, какой сигнал нужно ставить в Чили. Откуда мне знать, что вы там нарисовали?

– Да, наши люди, наверное, напутали и поставили не совсем то, что надо.

– Да вы вообще там, похоже, просто раздавили кусочек мела и думаете, что к вам кто-то после этого выйдет.

– А вы уверены, что вы нам дали правильный сигнал?

– Это уж ваше дело, верить мне или нет.

– Но согласитесь, что ваше поведение там, на конспиративной квартире в высотном здании, никак не способствует нашему взаимному доверию.

В ответ я лишь пожал плечами. Он помолчал.

– А скажите мне вот что: разве у вас не был предусмотрен какой-либо сигнал на случай ареста? Я полагаю, что Центр до сих пор не знает о том, что с вами случилось.

– Ошибаетесь. Центр, по-видимому, уже знает об этом.

– Каким образом? Откуда?

– А вы были на нашей квартире?

– Разумеется.

– Так вот. На кухне окно скользит по дюралевым направляющим. В определенные дни, в определенное время окно должно быть приоткрыто на одну треть, что означает: «Все в порядке».

– А если оно закрыто в этот день?

– Тогда это сигнал, означающий «опасность».

Густаво задумался.

– Окно действительно было закрыто. Но, предположим, Центр таким образом узнал о вашем аресте. Почему же он продолжает радиопередачи?

– Чтобы нас поддержать. Вы же видели, что Центр обращается ко мне по кличке «Олег», тогда как мой псевдоним – «Вест». Так вот, обращаясь ко мне по этой кличке, Центр дает мне знать, что ему известно о том, что с нами произошла «маленькая неприятность».

Густаво снова задумался. От себя добавлю, что все вышеописанное было импровизацией от начала до конца. Я знал, что «Веста» окно на кухне закрыла. А моя настоящая кличка действительно была «Олег», а псевдоним «Весты» – «Олегова». И никакой договоренности с Центром на случай ареста у нас, к сожалению, не было. Но похоже, что аналитики из ЦРУ разгадали эту мою туфту, так как Густаво к этому вопросу с окном и с кличкой больше не возвращался.

– Скажите, а вы не были знакомы с Логиновым? – вдруг спросил он.

– Нет, не был. Знаю из прессы, что он провалился в ЮАР.

– А почему, как вы думаете?

– Газеты писали, что из-за того, что ему вздумалось зачем-то фотографировать старую тюрьму, а там это возбраняется.

– И что вы думаете по этому поводу?

– Думаю, что все это чушь. Я думаю, что его арестовали по наводке.

Густаво перевел разговор на другую тему.

О молодом нелегале Логинове сообщалось в прессе: «Впервые советский шпион пойман в ЮАР!» Он был арестован якобы по уже указанной мной причине – фотографирование тюрьмы. Логинов был один, без семьи. Почему он признался, что он нелегал, мне не было ясно. Возможно, к нему применялись какие-то методы воздействия. Центр каким-то образом сумел вызволить его из тюрьмы. Впоследствии он работал преподавателем в одном из вузов Ленинграда.

Вскоре Густаво распрощался и уехал.

После обеда, когда Пепе удалился в свою комнату отдыхать, Мигель поведал мне кое-что о Густаво:

– Это тот самый янки, который руководил всем твоим делом. Это он тогда сидел в соседней комнате в комисарии, когда тебя допрашивали сразу после ареста.

– Ну и как он?

– Нормальный. Щедрый. Подбрасывает нам иногда «зелененьких». Вообще-то их здесь много, цэрэушников. Порой, кажется, что по одному за каждым деревом. В Штатах у него остались жена и дети. С женой он разведен. Живет один.

– Он что здесь, самый главный?

– Нет. Главный у них Карлито. Рыжий такой, злой и вредный. Он тоже был там, в комисарии, вместе с Густаво в ночь ареста. Да и у твоего дома он был вместе с нами, контролируя всю операцию.

…Прошло несколько дней. Сменился наряд. Одни из охранников явился в моей куртке. Он сказал, что у него есть яхта и что в моей курточке ему будет очень удобно с ней управляться. Старшим наряда был Охеда, мой старый знакомый. К ужину снова подошел полковник Гомес. После трапезы он опять затеял со мной дискуссию по вопросу о частной собственности на землю. Он мне пытался доказать преимущества частного владения землей, фермерского ведения хозяйства. Я же доказывал ему преимущества нашего колхозно-совхозного социалистического производства. Разумеется, сегодня мои доводы кажутся мне смешными, но ведь в 1970 году с производством сельхозпродуктов у нас в стране дело обстояло несколько лучше, чем сейчас, и мне было чем крыть. Советская власть давала простому народу гарантированную работу, социальную защищенность, бесплатное образование и здравоохранение, практически бесплатное жилье.

Дискуссия была довольно острой и в то же время забавной. Присутствовавшие при этом охранники с интересом слушали мою лекцию о социалистическом образе жизни и способе ведения сельского хозяйства в условиях социализма. Но мой главный оппонент в споре о преимуществах двух систем, полковник Гомес, оказался на высоте, умело защищая свой строй. Каждый из оппонентов остался при своем мнении.

Через несколько дней снова пришел Густаво. Переговорив о чем-то с Пепе, он сел за стол рядом со мной и спросил:

– Скажите, у вашей жены и вправду была норковая шуба?

– Да, была. А что, шубы этой уже нет?

– Об этом поговорим позже. Какая аппаратура у вас имелась, кроме радиоприемника «Браун» и магнитофона «Sony»?

– Ну, были еще приемник «Грюндиг», кассетный магнитофон «Филипс», восьмимиллиметровая кинокамера, фотоаппараты «Олимпус-Пен» и «Кэнон», пишущая машинка. А что, чего-нибудь не хватает?

– К сожалению. Надо будет разобраться кое в чем.

– Ну, вы бы еще целую роту туда пригнали, тогда вообще от дома ничего бы не осталось.

– Вот вы все шутите, и порой шутите опасно. Будьте осторожны с аргентинцами. Пока мы контролируем ситуацию, по ведь все может в любой момент выйти из-под нашего контроля. Не провоцируйте их.

– Чему быть, того не миновать. С чего вы взяли, что я – провокатор? Все мы во власти Божьей.

– Во власти Божьей… Разумеется. Будьте же серьезны! Под вопросом ваша судьба. И вашей семьи тоже.

– А если серьезно, то я в любой момент возьму да и прекращу всякое сотрудничество с вами, пока не получу возможность повидаться с моей семьей.

– Прошу вас не делать этого. С вашей семьей все в порядке. Я только что оттуда. И я вам обещаю, что вы их скоро увидите. Но, ради Бога, не вредите себе, да и. им тоже. Аргентинцы теряют терпение, им нужны немедленные и эффективные результаты. Вы уверены, что вы нам все рассказали что касается ваших связей?

– Какие могут быть сомнения?

– Сомнения, видите ли, имеются. Но дело не в этом.

– В чем же?

– Вот вы указали нам почтовый ящик «Грета»[41]41
  Адрес «Грета» был подобран Центром на тот случай, если «Вест» попадет в руки противника и будет вынужден вести двойную игру. Этот вариант был отработан и являлся составной частью «отступной легенды». Любое послание от «Вестов» по этому адресу означало бы: «Мы в руках противника».


[Закрыть] в Восточном Берлине.

– Ну, и что с ним?

– Но ведь это адрес одного из десятков офисов, размещающихся в центральной части Восточного Берлина.

– И что же вас смущает? Что тут особенного?

– А в каких случаях вы должны использовать этот адрес?

– Когда есть необходимость послать внеочередное сообщение.

– Вы не возражаете, если мы туда напишем? Вернее, вы напишете, – предложил он, испытующе глядя в глаза.

– Никаких проблем. Можем и написать. Если вам это нужно. А только зачем?

Вместо ответа он дал мне бумагу и ручку. Я набросал черновик защитного текста письма на нейтральную тему. Густаво прочитал письмо, внеся некоторые коррективы, и я переписал его начисто. Затем было заготовлено краткое сообщение о том, что вследствие болезни я не смог поехать в Чили. Наложив на текст письма специальную копирку с тайнописным составом, я выполнил невидимый текст сообщения, вложил в конверт письмо и написал адрес. Густаво забрал письмо и распрощался. Позже, уже в Москве, я узнал, что письмо мое в адрес «Грета» никогда не было отослано. Цэрэушники не зря ели свой хлеб.

В наряд посылали каждый раз новых охранников. Они были людьми различными по складу ума и по характеру. Запомнился один, нервный и злой, физически сильный, большеголовый, лохматый, в очках. Он все донимал меня вопросами насчет социалистического строя в России, которую он всем сердцем ненавидел и всячески старался это показать. Даже порывался меня допрашивать, но вмешивался старший группы и выставлял его из комнаты. В день смены наряда он зашел попрощаться. Был одет под ковбоя: в куртке с кисточками и помпончиками, с патронташем и револьвером на боку, в широкополой шляпе и в коричневых сапогах на высоком каблуке. Я с усмешкой рассматривал его живописный наряд.

– Собрался на бой с большевиками? – не удержался я.

– С удовольствием пристрелил бы тебя, русский шпион, будь моя воля! – вскипел почему-то он, обидевшись на мою невинную шутку.

– Послушай, а что я тебе такого сделал, что ты на меня так сердишься?

– Да одно то, что ты оттуда, – уже преступление! Погоди, мы еще встретимся с тобой на узкой дорожке!

Если тебе вдруг вздумается бежать. Я сам пойду по твоему следу. Уж я-то найду тебя!

И он, резко повернувшись, вышел.

– Он что у вас, псих? – спросил я Мигеля.

– Э-э, да у него не все дома, – отвечал он. – А вообще-то парень был в «эскадроне смерти»[42]42
  «Эскадроны смерти» действовали в Аргентине и Бразилии в шестидесятые – семидесятые годы и состояли из офицеров и сержантов полиции и жандармерии, которые в свободное от основной работы время физически уничтожали прогрессивных деятелей, террористов, матерых уголовников и лиц, замешанных в убийстве полицейских. Трупы людей, уничтоженных «эскадроном смерти», находили на загородных шоссе, изрешеченными пулями и с надписью на груди: «Эскадрон смерти».


[Закрыть] где слегка свихнулся. – И Мигель сделал выразительное движение пальцем у виска. – Он армянин по происхождению, сын богатого оптовика. У них ранчо в Сальте, вот он и приоделся под ковбоя, туда сейчас направляется.

Однажды Густаво привез фотографа. Меня сфотографировали в моей дурацкой красной пижаме в профиль и анфас. Дора мне потом рассказывала, что фотография была цветной и я выглядел на ней просто превосходно: красный и в красной пижаме.

– Сегодня ваш национальный праздник– день Октябрьской революции. Примите мои поздравления, – сказал Густаво.

В тот день он остался на ужин, присутствовал также на радиосеансе из Центра, который оказался последним. К счастью, Центр, по-видимому, почувствовал неладное: последняя шифровка не содержала абсолютно никакой лишней информации, адресов, инструкций. Только поздравления с пятьдесят третьей годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции. Да еще спрашивали о нашем самочувствии. Центр, кажется, понял, что, раз я не появился в Чили и о причинах ничего не было сказано, значит, что-то, возможно, идет не так, как надо. (Однако я ошибался.) Получение шифровки просили подтвердить соответствующим сигналом. Густаво задумался. Он словно что-то решал. Видимо, понял, что радиоигра подходит к концу.

– Ну и какой же это соответствующий сигнал? – спросил он.

– Все тот же: «X» (как я уже упоминал, сигнал этот означал «опасность»).

Пепе между тем завершал свою работу.

– Я вас очень прошу еще раз подумать и вспомнить то, что вы, возможно, забыли мне сказать.

– Я вам все сказал и на все вопросы ответил.

– Ну, может быть, что-то не сказали поначалу. Ведь вы же понимаете, что я уеду, после меня придут другие люди, и вам все равно придется рано или поздно рассказать, если вы что-то от меня утаили. Для вас это будет кое-что значить. Поймите меня, я к вам хорошо отношусь, и мне очень хотелось бы, чтобы у вас в будущем все было нормально.

– Послушайте, Пепе. А почему, собственно, вы думаете, что я от вас что-то утаиваю. И кстати, какие у вас соображения относительно нашего будущего? Уже что-нибудь замаячило на горизонте?

– Дело в том, что я должен вас покинуть, поскольку моя работа здесь окончена. С вами будет работать другой мой коллега, который только что прибыл из Штатов. Мне, разумеется, очень не хочется, чтобы он узнал что-то, чего не знаю я. Вы, конечно, понимаете, что имеется в виду – связи. У нас пет уверенности, что мы знаем все. Нет ни единой зацепки.

– Я вас уверяю, Пепе, что я от вас ничего не утаил.

– Ну, хорошо. А что касается вашего будущего, то пока рано говорить об этом. Но по секрету скажу, в перспективе у вас, по-видимому, предстоит переезд в США. Вы как на это смотрите?

– Положительно.

На этом мы расстались. Два дня никого не было.

На третий день после завтрака на стол передо мной легла местная газета «Кларин». До этого никаких газет мне не давали. А сейчас вдруг дали. На последней странице газеты были напечатаны фотографии двух молодых людей, советских граждан, выдворенных на днях из страны за деятельность, несовместимую с официальным статусом. Фотографии сопровождались статьей, в которой говорилось, что современные технически развитые страны уже давно перешли на спутниковые методы разведки, советская же разведка все еще пользуется средневековыми дедовскими шпионскими методами. В статье говорилось, что русские были пойманы с поличным и выдворены из страны в соответствии с международными нормами. Их высылке предшествовала нота правительства Аргентины, врученная послу Советского Союза. Комментарии не содержали никаких конкретных фактов. Я понял, что произошло. «Но ведь сигнал же был не тот! Почему же они все-таки пришли?!»

Двоякие чувства обуревали меня, пока я читал эту статью под внимательными взглядами охранников и Охеды.

Конечно, было тяжело и горько осознавать, что по моей вине из страны были выдворены два наших сотрудника. Никого из них я не знал. Но в то же время был уверен, что «неприятности» у них были из-за того, что пошли на операцию, несмотря на то, что сигнал был другой. Вот каким путем Центр, наконец, получил информацию о пашем положении. Во-первых, по крайней мере, этих мучительных радиопередач больше не будет. Радиоигра закопчена. А это– главное. Во-вторых, Центр предпримет предусмотренные в этих случаях меры по локализации провала. В-третьих, – что немаловажно, – мое положение в глазах моих «опекунов» упрочится. Тот факт, что они считают, что я им не все сказал, говорит в мою пользу, поскольку я буду нужен им до тех пор, пока в состоянии буду давать хоть какую-нибудь информацию.

А вот и кое-что, чего не было в прессе. Об этом мне удалось узнать позднее через одного из охранников, который принимал непосредственное участие в операции по захвату наших людей, выходивших к тайнику.

Тайник этот, как и многие другие, подбирался мной, и размещался он в кирпичном основании железной ограды, проросшей живой изгородью. Ограда окружала заброшенный старый дом, расположенный на узкой улочке в одном из районов Буэнос-Айреса. Из описания тайника было ясно, в какое время будет положена закладка. Контрразведка планировала организовать крупную провокацию с захватом с поличным связника Центра, с последующим развертыванием антисоветской камлании в стране. В этих целях тайник был оборудован скрытыми фотовспышками для фотографирования связника в момент выемки закладки из тайника. В контейнер– металлическую трубку– была заложена подготовленная СИДЭ непроявленная фотопленка с отснятыми военными объектами и другими компрометирующими материалами.

Поздним вечером два молодых человека не спеша приближались к району тайника. Перед этим прошел сильный дождь. На улице, как обычно, стояли машины. Прохожих почти не было. Ничто не предвещало каких-либо неприятностей.

В момент изъятия закладки фотовспышка не сработала, по-видимому, по причине ливня. Один из товарищей изъял контейнер, и оба уже стали уходить, не ускоряя шага, когда из-за кустов, из-за машин на них бросилось десятка два агентов контрразведки. Ловко увернувшись от них, связники, бросившись в разные стороны, ударились в бега. Они были задержаны лишь на довольно большом расстоянии от тайника и оказали значительное сопротивление. Контейнер с пленкой СИДЭ так и не удалось найти, хотя ее искали десятки людей. Куда они ее забросили, выяснить так и не смогли, хотя были осмотрены все прилегающие к улице палисадники, канавы и ливнестоки канализации. В машине один из задержанных пытался ударить охранника, назвал его предателем, очевидно, приняв его почему-то за меня. Его поколотили, и довольно крепко. В полицейском участке, куда были доставлены оба связника, каких-либо компрометирующих материалов против них предъявить так и не удалось, но тем не менее был составлен протокол, вызван представитель нашего посольства, и товарищи были выдворены из страны. Один из них работал в Торгпредстве, другой – в местном агентстве «Аэрофлота».

Я все еще сидел за столом, горестно размышляя о случившемся, как вдруг распахнулась дверь и вошла «Веста» с детьми. Встреча конечно же была необычной, мы не виделись целый месяц со дия ареста. К тому же меня никто не предупредил, что они придут. Старшая дочь была очень возбуждена, но быстро успокоилась. Нас оставили наедине. Я сделал «Весте» знак, что нас подслушивают, и стал вести разговор в том плане, что мне пришлось признаться во всем, что будущее наше пока неопределенное, что, возможно, придется остаться в этой стране, так как после этого события– я показал ей газету с фотографиями – нам уже ни в коем случае нельзя возвращаться домой. Все это время я демонстрировал «Весте» указательный палец левой руки, наложенный на средний, – наш условный сигнал о том, чтобы она не верила моим словам. Этот жест был взят нами из художественного кинофильма времен «холодной войны» о захвате тайнваньским режимом советского танкера «Туапсе». Этот жест означает: «Я вру. Не верь тому, что говорю».