Текст книги "Явка в Копенгагене: Записки нелегала"

Автор книги: Владимир Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

– Я – Миша, старший брат Павла, который, как мне сказывали, бывал в вашем доме с Грицько Зиньковичем. Они тут оставили гитару, и я хотел бы ее забрать, поскольку эта гитара моя.

С этими словами он указал на гитару, висевшую на ковре на стене в гостиной. Под аккомпанементы этой гитары Грицько Зинькович в один из вечеров исполнял цыганские романсы.

В прихожую вышла бабушка.

– Так вы – брат Павлика? – спросила она. – Вы на него очень похожи. Особенно пос, – лукаво улыбнулась она.

Михаил, смущенно коснувшись носа рукой, виновато осклабился.

– А я могу видеть Валю? – спросил он после минутной паузы.

– Она еще в школе, – сказал я. – Подождите, если хотите. Она скоро должна прийти.

– Да вы раздевайтесь, присаживайтесь, – сказала бабушка.

Михаил снял свой японский тулупчик. На нем был офицерский китель без погон, зеленые брюки военного образца были заправлены в добротные, не нашего покроя яловые сапоги.

– У нас дома много говорят о Вале, о вашей семье, и мне очень захотелось с вами познакомиться.

Вот так, запросто, он вошел в наш дом.

Мише было двадцать семь лет, хотя выглядел он старше своего возраста. Он прошел суровый путь войны: окружение под Киевом в памятном сорок первом, немецкий плен, работа на ферме в Германии, освобождение, фильтрационный лагерь. Ему во многом помогло то, что он был прирожденным музыкантом. Он окончил до войны музыкальное училище в Черкассах, в армии руководил духовым оркестром. Он играл практически на всех инструментах. В фильтрационном лагере сумел понравиться начальству исполнением романсов под гитару, и вместо лагерей, куда попали почти все, побывавшие в немецком плену, он отправился на войну с Японией. Опять-таки в составе духового оркестра. После демобилизации он вернулся на родину, где у него оставались жена и ребенок. Его жена, статная, красивая женщина, «дружила», по слухам, как с немецкими, так и с советскими офицерами, оставляя свою маленькую дочь на попечение матери.

Поэтому после войны Михаил к ней не вернулся и через некоторое время оформил развод.

Наша Валя ему, по-видимому, очень понравилась, и он стал бывать у нас почти каждый вечер. Миша пел романсы и украинские песни под гитару. Затем пошли томные взгляды, поцелуи – и все это у меня на глазах, а мне некуда было деваться, так как я готовил уроки в одной с ними комнате. Ах, уроки! Бедные мои уроки! Какие уж там уроки, когда эти двое сидят и целуются, а паузы заполняют неаполитанскими песнями из репертуара Михаила Александровича. Ухаживание завершилось предложением выйти за него замуж. Меня до сих пор гложет червь сомнения: не слишком ли показной была его любовь к бедной девушке, больной туберкулезом, обреченной на медленное угасание (в то время еще не было найдено эффективных методов лечения этой болезни, которая безжалостно уносила десятки тысяч жизней).

Сейчас, с расстояния в несколько десятилетий, и особенно после знакомства с произведениями А. Солженицына, с «Архипелагом ГУЛАГ» в частности, ситуация Михаила тогда, в том далеком 1946 году, становится предельно ясной: все бывшие военнопленные, особенно те, кто был освобожден союзниками из немецких концлагерей, прямым этапом водворялись в наши лагеря. Михаил отлично сознавал, что над ним постоянно висит дамоклов меч, что он пока каким-то чудом гуляет на свободе. А то, что за ним в любой момент могли прийти, как приходили за многими, такими, как он, говорит следующий случай.

У моей жены был дядя, в прошлом офицер-танкист, адъютант генерала. В первые же дни войны, попав в окружение, он с товарищами утопил свой танк в болоте и направился к своим через линию фронта, но попал в плен. Освобожденный американцами в 1944 году, он после фильтрационного лагеря был разжалован в рядовые и отправлен на фронт в штрафбат. В конце войны его по ранению декомиссовали, и он вернулся домой в Москву к матери. И вот в 1946 году поздним вечером за ним приехал «воронок». Мать сразу поняла, кто они, эти двое, и зачем приехали.

– Вы мать такого-то? Где ваш сын? (Он в это время находился у своей невесты.)

– Зачем вам мой сын?

– Он должен ехать с нами. Вот ордер на его арест.

– Покажите. – Старушка, мать семерых детей, была не робкого десятка. Ей показали ордер. – И что же он такого натворил, что вы его забираете?

– Мамаша, у нас приказ. Скажите, где ваш сын?

– А ничего-то я вам не скажу! У меня вот один сын погиб на фронте! Политруком он был на флоте! Так вы и этого хотите забрать? Я сама на инвалидности, а кто за мной будет приглядывать? Уж не вы ли? Я в революцию большевистские листовки распространяла, семерых детей вырастила, и все при деле были, пока война не грянула. – Старушка тяжело поднялась со стула и пошла на них с клюкой. – Убирайтесь-ка отсюда, подобру-поздорову, и чтоб я вас больше здесь не видела!

Чекисты ушли, пообещав вскоре вернуться. Но они не пришли ни через неделю, ни через десять лет. Очевидно, выполнили свой план, взяв кого-то другого, и бывший военнопленный– дядя «Весты», израненный танкист, им был больше не нужен.

Так вот, возвращаясь к Михаилу: женившись на племяннице прокурора района, он как бы получил своего рода индульгенцию на случай, если его вздумают-таки взять. А прокурор в то тревожное послевоенное время, как бывший старый чекист, был тесно связан с органами ГБ и с милицией, лично принимая участие в ликвидации банд, действовавших в районе. Он мог, конечно, в случае необходимости его защитить.

Врачи категорически возражали против Валиного замужества, но Валя никого не хотела слушать. Она знала, что судьба определила ей короткий срок жизни, и хотела хоть немного вкусить семейного счастья. Хоть самую малость. Сыграли свадьбу. Молодые стали жить в хате его матери. Однако уже через неделю Валя сбежала к нам.

– Ах, тетя Дуся! – говорила она моей матери. – Он почему-то считает меня своей вещью, собственностью, принадлежащей ему!

– Но, Валя, ведь ты же его жена, – пыталась урезонить ее мама.

– А мне отвратительны его ласки, вот и все! И вообще, все, что он делает со мной, не вызывает у меня ничего, кроме чувства омерзения. Я думаю, с Павликом у нас было бы все по-другому! Да! Все по-другому! Все!

– Ты до сих пор не можешь забыть Павлика?

– Более того! Я его по-прежнему люблю, и я надеялась найти его в Мише, но ничего из этого не вышло и не выйдет. По-моему, я его начинаю даже ненавидеть.

А Павел так и не дал больше о себе знать. Как потом я узнал, он около года провел в госпитале, где лечили его фронтовую рану: у него было серьезное ранение головы, где застрял крошечный осколок гранаты, который постоянно подвергал его жизнь опасности и мучил ужасными головными болями, которые привели его в психиатрическую лечебницу, откуда он уже не вышел.

Вскоре Валя окончательно переселилась к нам. Миша продолжал приходить к нам домой, но ночевать уходил к себе. Он готовился к поступлению в университет на заочное отделение истфака и проводил у нас в саду целые дни, отчаянно штудируя историю ВКП(б) и другие дисциплины. Осенью он успешно сдал экзамены и стал студентом-заочником Киевского университета. Работал он в нашем районном Доме культуры, где все тот же Грицько Зинькович поручил ему руководство духовым оркестром, который обслуживал торжественные заседания, митинги и конечно же похоронные процессии.

А тем временем болезнь Вали прогрессировала, медленно и неумолимо приближая ее конец. В трудные голодные годы мы старались, порой отрывая от себя, доставать для нее продукты, барсучий жир с медом, посылали в санатории и диспансеры. Умерла она в феврале 1948 года в больнице на руках у своей матери тети Маруси. Ей было в ту пору всего лишь двадцать два года. Ее сестра Клава пережила ее на несколько лет, также умерев от туберкулеза.

В день похорон Мишу некому было подменить, и ему пришлось руководить духовым оркестром на похоронах собственной жены. На кладбище он стоял с обнаженной головой в своем японском тулупчике цвета хаки с поднятым лисьим воротником и дирижировал своим маленьким духовым оркестром. Когда оркестр умолк, он взял трубу и стал исполнять на ней какую-то ужасно траурную мелодию. Мокрый снег падал на его непокрытую голову и таял, смешиваясь со слезами. Плакала труба, плакали школьники, пришедшие хоронить свою учительницу. Плакало небо.

Война продолжала собирать уже в мирное время свою смертельную дань.

Сотни тысяч подростков, угнанных в Германию во время оккупации, насильно вырванных из своего родового гнезда, разве они были виноваты в случившемся? Система, которая оказалась не в состоянии защитить своих детей, бросила их на произвол судьбы. Самых красивых девушек немцы отбирали и отправляли в офицерские и солдатские бордели. Что они могли предпринять, эти несчастные, превратившиеся в наложниц? А когда их наши освобождали, им подчас давали презрительную кличку «немецкая овчарка». Многие из них на чужбине встретили свою судьбу, обзавелись семьями и уже никогда больше не возвращались на свою родину. А те, кто вернулся, побыв немного дома, уезжали вскоре в города, на стройки. Страна восстанавливала разрушенное войной хозяйство, и ей нужны были молодые, сильные руки. Деревни и села пустели на глазах.

Нацисты… Две молодые жизни, погубленные в самом прекрасном возрасте, и десятки миллионов других. И если Центру понадобилась информация о нацистах, проживающих в Аргентине, то мы по мере возможности старались ее получить, хотя особыми успехами на этом поприще похвастаться не могли, по кое-что нам все же удалось. Пройдут два десятилетия, прежде чем мы случайно узнаем, что на основании нашей информации была проведена какая-то очень важная операция.

Пульперия «Лассо» торговала спиртными и безалкогольными напитками, бутылочным пивом, кофе и мороженым. Фирменным блюдом были креольские пирожки (печеные и жареные), именуемые «эмпанадас». Пирожки эти имеют острую мясную начинку с оливками, придающую пирожку особый вкус и аромат. Торговля шла вяло, а два официанта в белых куртках вечно торчали в дверях салона.

Хозяйку звали Франсиска Санчес. Это была полная, дородная, рыжеволосая женщина лет тридцати, во вьетнамках на босу ногу. Другую обувь в летнюю жару она носить не могла. Ее компаньоном был деверь, худой, высокий, лысоватый, болезненного вида (у него была язва) парень лет тридцати пяти по имени Хорхе. Они являлись также владельцами довольно большой закусочной на авениде Ривадавия, так что пульперия «Лассо» была филиалом.

В одно из наших посещений мы пригласили сеньору Санчес за наш столик и побеседовали с ней. Вскоре к нам присоединился и Хорхе. Муж Франсиски участия в переговорах не принимал. Разговор в основном вел я, хотя «Веста» за год пребывания в Латинской Америке уже довольно прилично знала испанский, который для нее становился фактически уже третьим языком.

– Сеньора Франсиска, мы пришли по объявлению в газете. Сколько стоит ваш бар и почему вы решили его продать? – спросил я.

– Видите ли, вначале, пока я уделяла внимание предприятию, дела шли неплохо, да и сейчас они не так чтоб уж плохи. Но у меня родился ребенок, и потом, закусочная на Ривадавии. А этот вид бизнеса требует, и очень даже, женской руки. Хорхе же по своей натуре, хоть он и умеет печь хорошие эмпанадас, но управлять бизнесом он все же, по-видимому, не рожден. Муж же постоянно занят в баре на Ривадавии.

– А эмпанадас вы сами делаете?

– Да. Эмпанадас мы выпекаем дома. Этим делом занята вся наша семья, включая моих старшеньких.

– А сколько же у вас детей?

– Да вот сейчас уже пятеро, – ответила она, застенчиво улыбаясь. – Скоро вон у вас свой появится, – кивнула она на живот «Весты».

– А то, что через дорогу комисария?

– Ну, в смысле безопасности… Дурной люд, там хулиганы всякие обходят нас стороной. Что касается полицейских, то они, как правило, платят, хотя и с некоторой скидкой. Да и не так уж много они получают, эти полицейские, а дежурить приходится сутками. Когда и для арестованных берут, коку там, эмпанадас. Одним словом, не жалуемся. У нас с ними хорошие отношения.

Пара советских разведчиков-нелегалов станет владельцами бара, а наискосок через дорогу полицейский участок, именуемый здесь комисарией. Хорошо это или плохо? Ну, безопасность для бара это само собой. Полицейский в форме, вооруженный автоматом, пистолетом, дубинкой и наручниками на поясе… Важно установить доверительные отношения с офицерами, да и с сержантским составом тоже. Они ведь все же в курсе всего, что касается ситуации в стране, а она, ситуация, в то время была далеко не простой, и Центр просил подробно осветить целый ряд вопросов. Да и о немецкой колонии в полиции, по-видимому, знают немало. К тому же бар напротив полиции, на наш взгляд, вызывает меньше подозрений у спецслужб. В любом случае мы рассчитывали организовать это прикрытие сроком на два-три года, пока «Веста» обживется в стране и освоит испанский, а за это время изучить возможности обосноваться в США, куда, впрочем, стремились выехать многие граждане Аргентины, обеспокоенные инфляцией, экономическим спадом и чехардой военных переворотов, еще больше усугублявших экономический кризис в стране.

Итак, после некоторых колебаний, взвесив все за и против, проведя внеочередную тайниковую операцию, мы изложили Центру свои соображения и вскоре по радио получили «добро» на покупку этого заведения. Особых возражений не последовало, как нам думается, еще и потому, что бар мы покупали в рассрочку и за довольно невысокую цену, так что в случае неудачи потери были бы не столь велики.

Через посредника, агента по продаже недвижимости сеньора Поццоли, очень толкового и дотошного итальянца (его нам представила хозяйка бара), мы приобрели пульперию «Лассо», которой в недалеком будущем надлежало превратиться в бар со звучным немецким названием «Цур Глокке», что означает «К Колокольчику». Название это было подсказано нашими новыми немецкими друзьями.

Бар, а это скорее был маленький ресторан, представлял собой небольшой зал, занимавший первый этаж трехэтажного жилого дома. Владельцем самого помещения был портной по имени Фергуччи, живущий неподалеку и работавший на дому, и ему ежемесячно нужно было платить за аренду, согласно контракту, который заключался сроком на один год. По истечении срока контракт этот либо продлевался, либо составлялся заново. При этом цена аренды, естественно, возрастала с учетом инфляции.

Справа от входа в салон размещалась барная стойка, холодильник, облицованный по фасаду покрытой лаком корой тутового дерева. Задняя стенка за стойкой была стилизована под крышу хижины гаучо из пампы, на полках стояли бутылки со спиртными напитками. В задней части помещения размещалась небольшая кухня с плитой и духовкой для выпечки эмпанадас и вертелом на газе на двенадцать цыплят. От салона кухня была отделена декоративной стенкой из бамбука с тростниковой крышей. Подсветка из неоновых огней придавала всему интерьеру оригинальный латинский колорит. В салоне стояли двенадцать легких бамбуковых столиков и сорок восемь стульев, сделанных из того же материала. Нам предстояло, не меняя оснастки бара, придать ему европейский колорит. Закрыв временно бар, мы занялись было его ремонтом и уничтожением тараканов и грызунов и даже успели оклеить стены новыми обоями, как вдруг «Весте» подошло время рожать, что в нашем положении было далеко не простой проблемой. Вспомните «Семнадцать мгновений весны», и вы поймете, какому серьезному испытанию подвергается семья нелегалов, если у жены родной язык русский. С самого первого дня нашей встречи мы решили строго придерживаться правила: говорить и даже стараться думать на иностранном языке. Вначале это был английский – язык семейного общения, затем– испанский. Но рожать мы решили в немецком госпитале, поскольку «родным» языком у «Весты» был немецкий. И все же это была рискованная затея– рожать. Где гарантия, что все обойдется без осложнений? А если будет необходим наркоз и прочее? Не проявится ли в какой-то момент русский язык? Правда, Аргентина– не Германия времен Третьего рейха, но все же… Во время прогулок мы постоянно касались этой темы, оговаривая все возможные варианты (включая кесарево сечение). Так день за днем «Веста» готовилась к родам, настраивая себя психологически на то, чтобы в любом случае отказываться от наркоза.

Вечером начались схватки. С Натали, хозяйкой дома, где мы жили, у нас была договоренность на этот случай, и она отвезла нас в госпиталь на своей машине. «Веста» родила на следующий день. Роды принимал сам доктор Эверкен, которого мы еще в самом начале отыскали по объявлению в «Буэнос-Айрес Гералд», когда с «Вестой» чуть было не случилась беда, грозившая потерей будущего ребенка. С тех пор он стал ее лечащим врачом. Статный немец лет пятидесяти, похожий скорее на преуспевающего бизнесмена, чем на врача-гинеколога, оп был настоящим профессионалом в своем деле, с большим чувством юмора, очень внимательным, добрым и отзывчивым, что немаловажно для любой роженицы, для первородящей – особенно.

У нас родилась девочка, которую мы называли Сабиной. В Центр пошло сообщение о том, что у нас родилась девочка, и мы даже послали фотографию ребенка, как обычно, на непроявленной пленке, с тем чтобы показали внучку дедушке и бабушкам.

Новый, 1965 год мы встречали втроем (друзей у нас тогда еще не было), и наш ребенок таращил глазенки на сверкающие огни новогодней елочки.

А тем временем я открыл бар и начал постигать азы науки обслуживания посетителей, не имея ровным счетом никакого опыта в этом виде работы. Но, как говорится, не боги горшки обжигают. Стать за стойку бара – что, казалось бы, может быть проще? Конечно же ничего тут мудреного нет, но одно дело, когда за стойкой наемный работник, и совсем другое, когда сам хозяин. Беседуя, скажем, с посетителем, который предпочитает выпить у стойки бара, необходимо постоянно держать в поле зрения весь салон, следя за тем, все ли обслужены, не нужно ли кому что-либо, чисто ли вымыты бокалы и рюмки, горячий ли подан кофе, не задерживается ли заказ на кухне, достаточно ли внимательны и вежливы официанты. Одного из двух официантов я сразу же уволил из-за постоянного опаздывания на работу. Да мне просто и не нужны были два официанта, поскольку движение посетителей было крайне слабым, а я пока что ничего не мог придумать, чтобы чем-то привлечь клиентов. «Веста» была занята с ребенком и ничем помочь мне не могла. Повариха, полная женщина лет сорока, большая любительница белого вина, под конец рабочего дня уже не вязала лыка, и эмпанадас выходили из-под ее рук то совершенно сырыми, то угольно-черными. Ее сожитель, алкоголик, лет на десять моложе ее, вечно торчал на кухне, мешая работать, порываясь к тому же в пьяном виде обслуживать столики в салопе. Моя воспитательная работа вызывала у них слезы раскаяния, мольбы, обещания и клятвы, а через неделю все начиналось сначала. Выгонять же ее не хотелось, так как опа была добрейшей женщиной и трезвой все же справлялась со своими обязанностями. Я оставил ее при условии, что ее мужик больше здесь появляться не будет, и он появлялся у дверей бара лишь ближе к полуночи, чтобы проводить Мари (так звали повариху) домой, поскольку жила она довольно-таки далеко.

Снабжение продуктами, налаженное еще прежними хозяевами, функционировало довольно четко.

Однажды мы приехали в бар вместе с «Вестой» и дочкой, которая только-только научилась сидеть. Усадив ее на столик, отведенный для хозяев в дальнем углу салона, мы занялись обслуживанием немногочисленных посетителей. Столики впервые были накрыты красивыми скатертями в разноцветную клеточку, из динамиков лилась тихая музыка. Аргентинский фольклор сменялся немецкими мелодиями и альпийскими песнями. Пластинки мы специально подбирали заранее. Открылась дверь, и в салон вошли новые посетители – муж, жена, дочь и пожилая дама в очках. Это была семья Крамеров в полном составе. Курт Крамер, его жена фрау Герда – дородная женщина на голову выше своего мужа и лет на пятнадцать моложе его, и длинноногая русоголовая девочка лет одиннадцати. Марта сразу же побежала знакомиться с нашей Сабиной, потатошкала ее немного, затем прошла за стойку посмотреть, как я работаю.

– Можно я буду у вас диск-жокеем? – спросила она, перебирая пластинки.

– Давай, мне как раз в штате не хватает диск-жокея, – отвечал я шутливо.

– Мы прослышали о том, что здесь новые хозяева, вот и решили зайти с вами познакомиться, – сказала фрау Герда, когда «Веста» подошла к их столику.

– Ирма. Очень приятно, – сказала «Веста». – Добро пожаловать в наш салон!

Разговор шел на испанском.

– У вас немецкий акцент, вы немка?

– Да, – ответила «Веста» теперь уже по-немецки. Дальше продолжали говорить только по-немецки.

Герр Крамер работал администратором на фабрике пластмассовых изделий, расположенной в двух кварталах от нас. Помимо этой работы, он вел свой собственный бизнес по изготовлению миниатюрных пластмассовых контейнеров с чернилами, которыми заряжались перьевые авторучки школьников всей страны. Его компаньоном был главный инженер фабрики, он вскоре тоже стал нашим клиентом. Курт приехал в Аргентину перед войной еще совсем молодым человеком. Здесь он обзавелся семьей. Два его брата, погибли в России в смоленских лесах. Курт был единственным наследником трехэтажного особняка с садом в Гамбурге, где в полном одиночестве жила его престарелая мать.

Наша крошечная дочурка была в тот вечер в центре внимания, но ей уже подошло время спать, и «Веста» на такси уехала с ней домой. Вскоре ушли и Крамеры. С этого самого для они стали бывать у нас чуть ли не каждый вечер, приводя все новых и новых клиентов из числа своих друзей и знакомых. Постепенно наш бар стал превращаться в некое подобие немецкого клуба, где за кружкой пива можно было провести вечер, послушать немецкую музыку и самому попеть застольные немецкие песни. У нас появился особый стол для гостей, располагавшийся в конце салона. Вскоре стена над этим столом стала покрываться эпиграммами, стишками, памятными надписями и рисунками, которые оставляли наши гости, ставшие завсегдатаями бара.

Однажды, вскоре после того, как мы начали работать, в баре в дверях вдруг появился Хуан из американского бара «У Хардта» в Акасусо.

– Рады тебя видеть, Хуан. Как ты нас нашел? – спросила «Веста».

– Совершенно случайно. У меня здесь когда-то жила девушка, и мы с ней иногда заходили сюда полакомиться эмпанадами, здесь их неплохо готовили.

– А ты думаешь, сейчас их плохо готовят? На-ка вот попробуй. – И «Веста» принесла из кухни только что приготовленные эмпанадас.

– Мы тебя угощаем, – сказал я, ставя перед ним на стол стакан красного вина.

– Ты по-прежнему работаешь в барс? – спросила жена.

– Нет, сеньора, там сейчас уже совсем не то. Жаль, что вы его тогда не купили. У вас бы дело пошло. А мистер Хардт продал его итальянцу, и там сейчас пиццерия. Тоже работает ничего, но только с новым хозяином я не сработался, и он меня уволил.

– А сейчас ты где работаешь?

– Да так, подрабатываю то в одном месте, то в другом. Ничего постоянного. Может, у вас для меня найдется работенка?

Поскольку торговый оборот у нас начинал набирать силу, мы накануне решали вопрос, не взять ли нам снова официанта.

– Приходи завтра. Поработаешь у нас официантом, если хочешь, – сказала «Веста».

Глаза у Хуана загорелись.

– Конечно, сеньора. Мучас грасиас. Хотите, я начну прямо сейчас, а вы с мужем пока отдохните, да за ребенком присмотрите, а то как бы он у вас не свалился со стола. Это кто, мальчик или девочка? Девочка? Какая славная крошка!

Едва приступив к работе, Хуан развернул бурную деятельность. Он убедил нас организовать выпуск гамбургеров, как это было в Акасусо у Хардта. Мы подсчитали, что гамбургеры могут принести нам неплохую прибыль, возможно даже еще большую, чем эмпанадас. Хуан отыскал специалиста, который переоборудовал нашу плиту, снабдив ее особыми газовыми горелками, над которыми установил большой противень. Затем были изготовлены металлические кольца с ручками по размеру гамбургера. Кольцо-форма кладется на раскаленный противень, туда закладывается мясной фарш с соответствующими специями, в другую формочку вбивается яйцо. Когда гамбургер поджаривается с одной стороны, кольцо снимается и котлета переворачивается на другую сторону, на него кладется ломтик острого сыра «гружер». Одновременно на противне поджариваются две половинки круглой булочки, между которыми и закладывается гамбургер с сыром, затем яйцо, листик кочанного салата, ломтик помидора, колечко лука. Все сооружение скрепляется деревянной заостренной с двух концов шпилькой и подается с кетчупом и горчицей и, разумеется, с вином, пивом или кока-колой.

Слух о нашем фирменном блюде быстро распространился по всей округе. Спрос был такой, что мы едва успевали эти «амбургесы» готовить. Торжествующий Хуан вертелся как белка в колесе, стремительно снуя между кухней и салоном, где мы с ним вдвоем едва успевали обслуживать столики.

Тот же вездесущий Хуан вскоре нашел нам няню, смазливую девчонку лет семнадцати. Девушку звали Кармелита, и она оставалась с ребенком, пока мы были на работе, когда у нас были ночные сеансы радиопередач из Центра (в дневное время проходимость наших коротких радиоволн была крайне слабой, несмотря на мощный передающий центр под Москвой), мы отпускали няню пораньше. На работе в такие дни оставался кто-то один из нас. Но поскольку подобные отлучки с работы могли вызвать подозрения, мы вскоре попросили Центр перенести время передач на более поздние часы между двумя и четырьмя часами утра. Это конечно, не совсем удобно в личном плане, зато прохождение волн было хорошее.

Мы открывали бар в пять часов вечера и закрывали в полночь, а чаще за полночь, и было очень трудно добираться домой из-за отсутствия какого-либо транспорта. Возникла необходимость обзавестись хоть каким-нибудь средством передвижения. Наш выбор пал на сравнительно недорогую машину «Рено-4Л» типа комби, популярную у среднего класса, к которому мы принадлежали.

Появление машины значительно облегчило нашу работу по «профилю»: подыскание тайников и мест постановки сигналов, проведение тайниковых операций, посредством которых в Центр регулярно передавалась информация о ситуации в стране, о наших новых связях, а также выполнялись отдельные поручения Центра, сделать которые, не имея машины, было бы попросту невозможно. К тому же проводить проверку на предмет обнаружения слежки до и после встречи со связниками или при проведении тайниковой операции на машине было значительно легче.

Хуан хотя и прижился у нас в баре, но нет-нет да и прогуливал: как выяснилось, он к тому же был еще и азартным картежником. Как-то раз, вернувшись домой раньше времени, мы обнаружили в доме Хуана. Было ясно, что он состоял в интимной связи с нашей Кармелитой, используя нашу квартиру для любовных свиданий. Присутствие постороннего человека, да еще такого проныры, как Хуан, в доме нелегалов могло быть чревато последствиями, причем самыми непредвиденными.

Пока ничто не указывало на то, что он каким-либо образом был связан с полицией или спецслужбами. Но все же?.. Если мы попадем в разработку спецслужбами, то вот он, готовый кандидат на вербовку: он уже вошел к нам в доверие, бывает у нас в доме в наше отсутствие и в принципе знает о всех наших делах по прикрытию и о наших передвижениях.

А что может быть опасней для нелегала, чем присутствие в его доме постороннего лица, к тому же еще увлекающегося игрой в карты на деньги? Пусть даже пока он не связан с полицией, но в любой момент туда может угодить и каким-либо образом, возможно, спасая себя, привлечь к нам внимание полиции. А вдруг ему взбредет в голову рыться в наших вещах? Правда, деньги, шифр-блокноты были надежно укрыты в тайниках, оборудованных в квартире на террасе, по все же…

Мы серьезно задумались, как поступить с Хуаном. Решение пришло быстрее, чем мы предполагали. Однажды, придя домой, мы уловили запах гари. Тщательно осмотрев квартиру, нашли на дне мусорного ведра остатки сожженных, окровавленных бинтов и ваты. Похоже, что в нашем доме был произведен подпольный аборт. Одно было неясно– кто ассистировал. Неужели сам Хуан? Это уже было слишком. Аргентина – страна католическая, и аборты здесь карались законом. В тот же вечер мы поговорили с Хуаном. Он все отрицал. На следующий день няня не пришла, исчезнув вообще из поля зрения. Адрес ее знал только Хуан, но и он не появлялся на работе дня три. Хуан вообще в последнее время стал халатно относиться к своим обязанностям, явно потеряв интерес к работе. Было видно, что работой он не дорожит и не очень стремится остаться. Мы его рассчитали. Хотелось узнать адрес Кармелиты, чтобы отвезти заработанные ею деньги, но по адресу, который нам дал Хуан, девушка под таким именем не проживала. Через несколько месяцев Хуан снова появился в баре, но места для него у нас уже не было.

Пришлось уволить и повариху за пьянство и прогулы. К тому времени мы нашли себе другую няню, у которой был свой домик с садом, где мы могли оставлять ребенка в любое время и столько, сколько было нужно. Семья эта была итальянского происхождения – муж и жена пенсионного возраста и взрослая незамужняя дочь. Когда в конце 1969 года у нас появился второй ребенок, они и его нянчили. Теперь мы с «Вестой» управлялись в салоне вдвоем. На кухне же работала девушка по имени Аня из русских немцев из секты адвентистов Седьмого дня, обосновавшихся в Аргентине в начале XX века.

Какое-то время Аня работала у нас дома в качестве прислуги и няни, пока однажды мы не взяли ее с собой в бар, где ей очень понравилось, тем более что к нам захаживали и молодые люди, да и обстановка в баре была в общем благопристойной. Она жила неподалеку от бара вместе со своей замужней сестрой, работавшей у нас посудомойкой. Поправ строгие религиозные каноны секты, Аня попросилась перевести ее на работу в бар. Она приехала откуда-то из глухой провинции. Вначале некрасивая, совершенно не умевшая следить за своей внешностью девушка чуралась всего, что было связано со светской жизнью (адвентистам запрещены танцы-пьянки-гулянки, хотя свои псалмы они поют под аккомпанемент струпного оркестра). Но затем «Веста» посоветовала ей сделать укладку волос, научила пользоваться косметикой, и Аня преобразилась.

Дело наше тем временем налаживалось и даже начинало приносить кое-какую прибыль. По рекомендации Центра мы завели счет сначала в местном, а затем и в более крупном банке в центре Буэнос-Айреса. Каких-либо отчислений Центр с нас не требовал, поскольку доход был невелик. В бар стали приходить целыми семьями, особенно по воскресеньям, поскольку, кроме гамбургеров и эмпанадас, у нас было были жареные цыплята на вертеле. Самые лучшие торты нам поставлял венгр-кондитер, а апфель-штрудели и штоле – немец Хайнц, который работал на дому. Мы стали устраивать банкеты, вечеринки, дни рождения. Иногда случалось так, что наши новые друзья Крамеры и Эрик – немец, живший по соседству, – надев фартуки и засучив рукава, помогали нам обслуживать посетителей, хотя в основном, конечно, мы управлялись сами. Пришлось в короткий срок научиться быть расторопными, но мы были молоды, полны сил и легко справлялись с этой новой для нас работой.