Текст книги "О том, что сильнее нас"

Автор книги: Владимир Мальцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

– Почему?

– Почему – не знаю. Но что доведёшь – знаю точно. Прошу – остановись.

Телефонный разговор чуть более полугода спустя. С присутствовавшим тогда же в музее Витей. Тоже давным-давно потерявшимся из виду. Человеком очень странной и очень неоднозначной судьбы, блестящим учёным, блестящим художником, бывшим наркоманом, бывшим контрабандистом, бывшим сектантом, а теперь – глубоко религиозным человеком, философом и инвалидом.

– Володь, это Витя. Слушай, ты мне не напишешь предисловие к новому альбому?

– Нет, Вить. Я сейчас ничего не могу.

– Что-то случилось?

– Да вот с Ленкой у меня большой бедой закончилось, никакой я, ничем разумным не могу заниматься, даже не знаю, выживу ли.

– Володь, извини, но я не решился.

– При чём тут ты?

– Но ведь я её видел, ты её в музей приводил, я хотел тебе сказать, что именно этим и кончится, но не решился. Ты бы всё равно не поверил.

– Так это не она была, а её подружка! Но что ты мог видеть, вы же почти не общались?

– Володь, я очень хорошо чувствую ауру человека. Так вот, настолько чёрной, настолько плохой, настолько опасной ауры, как у этой девушки, я не видел никогда и ни у кого.

– Вить, а ведь ты походу прав. Ведь именно она нас и предала.

– Володь, ну я же знаю, о чём говорю.

* * *

Наверное, правильно было, что сошлись мы с Леной – только после первой совместной поездки. Когда вдруг стало понятно, что она для меня действительно идеальная спутница и что этот роман – уже всерьёз. Я так и не уловил момента, когда сам это понял. Туда ехали просто друзьями, обратно ещё не любовниками, но уже людьми, знающими твердо, что это – судьба.

* * *

А поездка была – под землю. В Толпинские ледяные катакомбы. Впервые после поездки трёхлетней давности на Пинегу я взял с собой под землю фотоаппарат. Собственно, приглашал я обеих Лен. И своего друга Сержа. Вторая Лена на этот раз не среагировала. Поехали втроём. Дальше всё пошло само собой. Ещё по дороге, пока спали в электричке, мы услышали, с какой громкостью Серж храпит, на чём идея устраивать на подземном лагере единое лежбище умерла в зародыше. Когда добрались, за вечер первого дня нашли только одну пещеру, относительно пригодную для постановки лагеря – тёплый зал ровно один, и то не особо, а мест под лежбища в нём ровно два. Так мы с Ленкой и оказались рядом. А за полночь, как раз когда наступило тринадцатое марта (читатель, вспомни эту дату!), я почувствовал, что Ленку трясёт от холода. Спальник у неё был весьма символическим. Пришлось объединять утепление. Пока разбирались – сон ушёл. Вот тут-то, ещё ничего не имея в виду, я Ленке и предложил: раз, мол, сон ушёл – так давай хотя бы целоваться. Если честно – предложил просто так. В тот момент у меня и мысли о чём-либо ещё не было. Просто большинство девушек обижаются, если к ним не поприставать хоть немного. Ленка немедленно ко мне повернулась. И уже через несколько минут я понял, что это – начало чего-то большого. Следующие два дня были сказкой. Ничего, кроме поцелуев, у нас не было. Мы гуляли по пещерам и фотографировали. Вокруг горели ледяные кристаллы величиной с ладонь, таинственным светом мерцали ледяные сталагмиты… На стенах висели зимующие бабочки, покрытые алмазной росой, и летучие мыши, покрытые корочкой льда. Но сверкание Ленкиных глаз перекрывало всё. У неё вообще удивительные глаза, я никогда раньше таких не видел. К сожалению – они были такими не случайно, но о том немного дальше. Да и вообще Ленка была абсолютно новым для меня типом женщины. Высокие брюнетки никогда не были в моем вкусе. Грубоватая шершавая кожа у женщины всегда была для меня немалым пороком. Замкнутость в себе и периодически возникающее странное до полной непредсказуемости поведение – тоже. Чего хотя бы стоил тот момент, когда после ужина на второй день Ленка взяла фонарь и сказала, что хочет на десять минут сбегать посмотреть небольшую соседнюю пещеру, а я полтора часа подряд, не найдя её в той пещере, искал ночью по всем окрестностям. Слышал я, и не раз, что в женщине должна быть загадка, что женщина должна быть непредсказуема… Но никогда до Ленки не встречал женщин, в которых бы это было. Словом – всё в ней было не так. Кроме фантастических глаз. Пожалуй – ещё кроме непредставимого азарта при осмотре пещер и при упражнениях фотографических. Скажи мне кто ещё неделю назад, что я могу в Ленку влюбиться, на смех бы поднял. Хотя она, наверное, знала. Некоторые женщины очень многое знают вперёд. За несколько дней до выезда мы устраивали сборище, снаряжение там прикинуть, раскадровку планов… Вот тогда-то Ленка впервые привела ко мне нескольких своих друзей. Типа смотрины устроить. Хорошие ребята. Единственное, чего я решительно не понимаю – зачем одному из них было снабжать меня чужой визитной карточкой. Которая, как ни странно, сыграла колоссальную роль три года спустя!

* * *

Дальнейшее было очевидно до банальности. На обратном пути мы договорились, что она приедет через пару дней, как только я плёнки проявлю, но уже на следующий день я не утерпел и позвонил ей на работу, предложив вместе заглянуть в гости к моему отцу, благо как раз рядом с её маршрутом с работы домой. Согласилась. А ещё через два дня – смотрели фотографии. Было человека четыре – вторая Лена, её бойфренд, который сын моего друга Георга, и ещё двое, которых не помню совершенно. Ленка почти сразу сказала, что останется. А когда все стали собираться, вызвалась проводить их до метро. Запретив мне составить всем компанию. И опять, как в Толпино, я полтора часа места себе не находил. Наконец Ленка появилась. Её трясло. На обратном пути от метро ей, оказывается, захотелось полазить по выселенным домам напротив, которые только-только начали ломать. Полчаса она по ним лазила. Пока не нарвалась на компанию, от которой еле сбежала. И полчаса ходила вокруг дома, успокаивая нервы. Зайдя в комнату, плюхнулась рядом на диван, заявив, что еле дотерпела все эти дни, только попросила ещё полчасика на то, чтобы окончательно прийти в себя. На стеснение – ни намёка. Понятно, что после такой встряски ночь была не сказать чтобы феерической. Больше была похожа на привычную, чем на первую. Никакого процесса взаимного узнавания. Как будто мы уже много лет вместе и знаем друг о друге всё. Я даже раза два начинал извиняться за то, что не на должной высоте, на что Ленка, загадочно улыбаясь, говорила, что я полный дурак, ничего не понимаю и вообще всё очень здорово. Утром она сказала, что после работы поедет к маме, а ко мне вернётся через день. Правда, в обеденный перерыв мы договорились сходить на открытие выставки картин и фотографий двух моих друзей. С выставки Ленка опять поехала на работу, а я остался продолжать пьянство. Приехав вечером домой, я обнаружил Ленку там. К матери она таки не поехала. И не могу сказать, чтобы это обстоятельство меня огорчило.

Вторая наша совместная ночь оказалась гораздо более содержательной. Хотя мне опять было неудобно за себя. Странное ощущение. С одной стороны – всё было правильным, всё было настоящим. Было чувство, была нежность, было понимание друг друга. Не было лишь той всепоглощающей и всесжигающей страсти, в которой я растворялся с Анной. Был хороший секс, но не было сексуальных подвигов. И почему-то ни того ни другого не хотелось. Того, что происходило, лично мне было достаточно. Трудно было представить, чтобы после этой ночи, как после ночи с Анной, мне бы пришлось из-за вовсе не фигурально натёртых понятно где мозолей неделю передвигаться странной походкой. Не тот случай. Тут нужно было другое. Но всё равно ощущалось неудобство. Твердо зная, что с другой я был способен на большее, и не будучи в силах продемонстрировать всё это Ленке, я чувствовал себя чуть ли не подлецом. Но Ленка этого так и не поняла. На каждом отдыхе она садилась освежиться грейпфрутом и, вгрызаясь в него так, что сок стекал по ней ручьями, приговаривала, что я супер, что она никогда в жизни и не представляла, что в мире возможен мужчина, с который ей было бы настолько хорошо…

Я уж не помню, когда и как мы наконец заснули. Помню только, что утром Ленка меня растолкала и мы с ней минут десять искали её трусы. Как оно и положено во всяком низкопробном чтиве, трусы оказались на люстре. Но как они туда попали, кто и когда их туда заметнул, так и осталось загадкой. Уже уходя, она в дверях обернулась и совершенно нейтральным тоном сообщила, что в следующий раз появится только через четыре дня. Что на работе её тоже не будет. И что домой ей тоже не следует звонить, потому как её мама считает, что она здесь. Тон голоса и улыбка – были чистыми, без фальши. Она действительно считала такой расклад абсолютно нормальным и не нуждающимся ни в вопросах, ни в пояснениях. В отличие от меня. А я сходил с ума и рыл землю. Что происходило в течение этих дней – до сих пор загадка, хотя есть догадки. Сама она преподнесла свою версию только месяц спустя, после пятого или шестого допроса с пристрастием. Что у неё школьная ещё компания ритуально раз в год собирается на несколько дней для потусоваться и подработать. На том, что один из этой компании сильно разбогател, имеет в Подмосковье огромный особняк и в начале весны собирает одноклассников, дабы разгребали там авгиевы конюшни, остающиеся после зимних оргий, устраиваемых в этом особняке всякими разными его друзьями, которых он вне дачного сезона безотказно снабжает ключом. А от матушки оно большой секрет, так как та совсем даже не одобряет поддержание Ленкой контактов с той компанией. Ну очень странная версия. То есть, я ни минуты не сомневался, что Ленка врёт, но почему-то был подспудно уверен, что ничего, что препятствовало бы нашим отношениям, здесь нет. Скорее всего оно так и было. Кажется, в конце концов я догадался, сложив осколочки от фактов, случайно найденных в самых разных местах. Не уверен, конечно. Но похоже на правду. Один из предыдущих Ленкиных парней, причём не из тех, где были хоть какие-то серьёзные чувства, а из тех, которые для скоротать время, попал в аварию и крепко поломался, став инвалидом. И Ленка по категорическому требованию матери мгновенно исчезла из его жизни. Пока что оно выглядит несколько странно, даже скорее неприглядно, но нужно немного знать, что такое Ленкина матушка. Пресечены были не только Ленкины контакты с ним, но и была отсечена вся тусовка, в которой они варились. Максимум, что Ленка могла, – это партизанские телефонные звонки. А совесть у неё есть. Вот она и воспользовалась матушкиным разрешением бывать у меня, чтобы посидеть несколько дней с ним, поставив точку в той истории. Мне же она просто боялась рассказать. Боялась, что не пойму. Сейчас, конечно, легко рассуждать. Но почему-то думается, что понял бы. Хотя, возможно, напросился бы сесть на хвост и ехать вместе.

В любом случае тогда я был настроен на капитальные выяснения, как только Ленка опять появится. Не получилось. Её глаза, её улыбка, мощь чувства, отсутствие даже намёков на фальшь – обезоруживали полностью.

Посреди ночи Ленка вдруг села на кровати и, интенсивно жестикулируя и сверкая глазами, начала:

– Володь, я тебе сейчас очень важную вещь скажу. Ты слушай. Я тебя люблю…

– Я тоже…

– Нет, ты не понимаешь, я тебя сильнее люблю…

– Думаю, что я не меньше…

– Нет, ты всё равно не понимаешь! Ты меня очень скоро бросишь, а я всё равно тебя любить буду.

– Вряд ли. Я за всю свою жизнь только раза два-три бросал девушек, и только за дело. Уверен, что и здесь ты меня бросишь, а не я тебя. От меня все сбегают.

– Ты всё равно не понимаешь. У меня ни один роман в жизни не длился долее двух месяцев. Потом ты меня бросишь, а я всё равно буду тебя любить.

– Знаешь, Лена, а я ведь всерьёз. Рано или поздно мы поженимся, если ты раньше от меня не сбежишь. Когда – выберешь сама, я хоть завтра готов. Как думаешь, сколько детей заводить будем?

– Володь, я не тороплюсь… Сейчас я к тебе всё равно совсем переехать не смогу, мама у меня очень больная, за ней ухаживать нужно, так что два-три дня в неделю мне у неё придётся бывать… А потом ты меня бросишь.

Такой вот странный разговор. Ну нет бы мне, дураку, сесть и подумать, что все эти странности значат? Нет ведь, не сподобился. Фигнёй считал. Есть взаимная любовь, есть общие интересы, есть совпадение мировосприятия. Остальное должно приложиться. Разве не так? Если девушка три года меня искала и нашла, любит, я её тоже люблю – какое нам дело до всего остального? А Ленка – знала. Знала, обо что всё сломается. Знала про свою матушку. Знала про свою психику. Знала – и молчала. Считала, что её проблемы – это её проблемы, и незачем меня ими грузить. И не верила, что эти проблемы решаемы. Знала, что она их преодолеть не сможет. И думала, что я тоже не смогу, даже если захочу, причём последнее – под вопросом.

* * *

А мне – следовало догадаться. Если не в тот Ленкин визит, так в следующий. В который мы праздновали. Ремонт подошёл к концу, типа новоселье устроили, пригласив всех Ленкиных друзей и подруг, до кого смогли дотянуться. Удивительные получились посиделки. И удивительнее всего было смотреть на вторую Лену. По кругу ходила гитара. В основном на ней играли и пели трое – Саша, который сын Георга, и две Лены, остальные ели, пили, слушали, в антрактах включаясь в разговор. Оказывается, Саша не был в прямом смысле бойфрендом второй Лены. Они в школе учились в одном классе, потом спустя несколько лет встретились на улице… В общем, когда Лены заходили к нему на работу, всё только начиналось, а сейчас – вторая Лена как раз и пошла в решительную атаку. Мой бог, какие она ему пела песни, и как! И какими глазами смотрела! Всё-таки две Лены, будучи полными противоположностями внешне, имели общую точку. Они умели самозабвенно любить и умели не сдерживать ни чувств, ни эмоций. Моя Лена пела мне. Пела не хуже. Смотрела с таким же огнём в глазах. Но здесь я был внутри процесса, а на вторую пару – смотрел со стороны. А со стороны оно виднее. Я до сих пор не понимаю, как Саша смог удержаться. Она его так и не смогла увлечь. А ведь подобного натиска – по идее ни один мужчина в мире не может выдержать. Один подобный взгляд, одна ТАК спетая песня – и человеку будет что вспоминать до самой своей смерти как один из ярчайших моментов в жизни. А он, как будто не замечая, раз за разом переводил тему разговора на Кастанеду, на наркотики и психотропные средства, на эзотерику… Странные темы. После того как все разошлись, мы с Ленкой продолжили разговор о наркотиках. Оба, конечно, пробовали самые разные снадобья в жизни, по разу-другому. И оба от них отказались. Вот здесь и следовало немного поглубже задуматься. По-видимому, у Ленки с этими снадобьями таки были проблемы. Уж больно странные у неё были пятна на лодыжках. То есть, сама она всегда говорила, что это тот же самый нейродермит, который у неё периодически на руках и на шее высыпает. Но один раз, будучи под мухою, по ходу обсуждения беготни босиком по московским лужам после дождя – проговорилась, что не может от такого удержаться, но боится что-либо подцепить. Так как один раз что-то кожное подцепила, правда другим образом. И с тех пор боится любых кожных заболеваний. Ну я, мол, её лодыжки видел, о чем речь знаю. Видел. И на мой взгляд – не нейродермит оно никакой, а нечто иное. И уж больно похожее на старые дорожки от инъекций. Не стал я допрашивать. Явно давность тут не полгода и даже не год. Не хочет вспоминать подробности, и не надо. Современная позиция высказана, она меня устраивает.

И ещё одна вещь произошла, над которой мне следовало поглубже задуматься. В конце вечера вторая Лена отозвала меня в кухню и начала рассыпаться в комплиментах:

– Володь, а ведь ты сделал Ленке самый лучший подарок, который только мог!

– Это как?

– Она же – сегодня здесь хозяйка…

– Ну да, и что с того?

– Так у неё дома очень непростая обстановка. Собственно, она сегодня впервые в жизни принимает гостей, будучи хозяйкой. А это всегда было её мечтой...

– В её двадцать два года?

– Ну да…

– Ни фига себе.

Всё равно не задумался. Только опять попросил Ленку познакомить меня с её матерью. Отказалась наотрез: «Знаешь, Володь, не время ещё. Странные у меня родственники. Полусумасшедшая у меня мама, не о чем вам будет с ней поговорить. Но она хоть понимает. А вот бабушке я до сих пор боюсь про тебя рассказывать. Не поймёт. И так я там меж двух огней. Мама и бабушка живут практически в соседних домах, а в последний раз напрямую разговаривали много лет назад, когда отец ещё жив был. Вот мне и приходится служить передаточным звеном, а также поддерживать расписание их поездок на дачу так, чтобы они там не пересеклись».

И вот ещё. Хоть ничего содержательного против второй Лены я и не усмотрел, но одно всё же кольнуло. Вегетарианка она. Уж как я старался насчёт плова, насчёт остального – не ест. Это не обида. Есть у меня недоверие к вегетарианцам. В особенности женского полу. Нормальных мужиков, которые вегетарианцы, я видел. Нормальных женщин – никогда. Если дама травоядная – вскрытие всегда показывает жгучие клубки комплексов. В целом оно понятно. Человек как биологический вид, он же хищник в чистом виде. Пасторальные картинки о том, как стадо первобытных людей на манер шимпанзе, которые, впрочем, тоже отнюдь не строгие вегетарианцы, копает корешки на лужайке, изобилующие в популярных книжках и школьных учебниках, – полная чушь и лажа и сосаны из пальца. Ни на одной стоянке древнее мезолита не было обнаружено следов собирательства и даже рыболовства. Только охота, и только на крупную дичь. Остальное появилось уже с развитием первобытной цивилизации, когда на охоту в нужных количествах людям просто перестало хватать времени. Так вот, перечёркивать биологию вида – занятие странное. Редко оно просто так возникает. А причиной чаще всего – психологические проблемы.

* * *

Наверное, именно в этот момент я и совершил самую главную ошибку. Слеп оказался аки крот. И глуп аки два ишака сразу. Вместо того чтобы прислушаться к звеневшим со всех сторон звоночкам о том, что не всё ладно в королевстве датском, провести разведку, выстроить оборону, а уже потом думать о дальнейшем – сголовой бросился в увлекавший нас поток. У меня был опыт приключений. И – любовь. У Ленки была жажда тех приключений. И – тоже любовь. Так в чём же дело? Мы – начали ездить. Всюду, куда могли дотянуться. Я помалу пытался осуществить все поездки, о которых она мечтала. Она – отвечала тем же. Ну какая женщина кроме неё, услышав, что возможно Интересное, но если ехать, то послезавтра, – тут же берет телефон, звонит на работу, которой она полгода добивалась и наконец устроилась, и объясняет, что её могут перетерпеть, а могут и выгнать, ей всё равно, но она при любом раскладе послезавтра уедет на месяц? Я отвечал тем же. Вопреки всем своим привычкам, всему своему опыту, мог по Ленкиному слову, что ей хочется на природу, плюнуть на все дела, за двадцать минут собрать рюкзаки, и через полчаса – мы ехали на электричке под сверкание очередной ярчайшей радуги. Радуги – сопровождали нас в каждой поездке. Всегда и везде. Нам удавалось почти всё. Нужны болотные сапоги Ленкиного размера, которые прекратили производить пять лет назад? Залезаю в Интернет, в свой арт-клуб, через час знакомлюсь там с дамой из Питера, муж которой работал на том заводе, где их когда-то выпускали, тот находит в подвалах последнюю пару, и она на следующий день привозит их нам в Москву. Для сложной экспедиции нужен ещё один попутчик с опытом не ниже моего? На следующий же день на нашей выставке к нам подходит путешественник, с которым мы были знакомы лет за двадцать до того, а потом жизнь нас растащила, также ищущий компанию для серьёзных вылазок. Словом – нам удавалось всё. И не было ни времени, ни желания на то, чтобы анализировать бытовые мелочи.

Параллельно мы устраивали выставки. То ли три, то ли четыре подряд. Тоже не без приключений. К примеру – висит себе наша выставка в районном ДК. Не просто так висит. Говорят, что в Москве мало галерей и они дороги? Чушь. Все выставки шли по нулевому варианту: за место не платим, денег с посетителей тоже не берём. Тогда в квартире как раз шла самая заключительная и самая грязная часть ремонта, так что картинки просто надо было удалить из дому. Визит в ближайший ДК – и через час лучший зал наш. Развесить – большая работа? Ерунда, добровольных ассистентов любое количество. Только вот висит себе выставка в ДК, а тут туда и звонят из префектуры. Толкуют, что завтра ДК посетит мэр и что все выставки, которые там развешены, надо немедленно демонтировать, а заместо их навешать всякого разного из запасников такой-то художественной галереи, принадлежащей родственнику префекта. Так вот оно и делается. Не Хрущёв – так Лужков. Наверное, гордиться надо, что даже во времена разгула демократии умудрились угодить выставкой под бульдозер. В общем, картинки надо срочно забирать, а вся квартира в краске. Смешно, но мы за час нашли в центре Москвы недавно открывшееся арт-кафе, как раз присматривающее материал для первой выставки, ещё за полчаса нашли ассистентов, и – всего полдня, а выставка уже на новом месте. Кстати, сто тридцать работ развесить, да аккуратно, да с табличками, да осветить ещё, если кто вдруг не знает, так это вовсе не хухры-мухры, а офигенный объём работы. Справлялись на лету.

Не знаю, почему так, сразу оно как-то не воспринималось в этом разрезе, но сейчас – одним из главных признаков абсолютного счастья вспоминаются ночные перекусы. Каждый раз, когда Ленка оставалась у меня, мы затаривались фруктами, отдавая предпочтение фруктам сочным, чаще всего – тем самым красным грейпфрутам. Мы их ели ночью, в перерывах после первого секса. Ели, сидя на постели. Ели, наплевав на удобство, наплевав на приличия, жадно вгрызаясь в них так, что всё лицо подчас утопало. Холодный, кислый, слегка липкий сок тёк по нашим счастливым физиономиям, по нашим разгорячённым телам. А потом – Ленка могла посреди ночи взять стремянку и начать обклеивать потолок светящимися в темноте звёздочками и прочими штуковинами. А потом, потом, потом…

* * *

Пожалуй, вот теперь пора начинать самую трудную, самую тяжёлую и самую больную тему. О Ленкиной матери. Которая как раз помаленьку начинала свою разрушительную деятельность. В это время я ещё ничего не знал и даже не догадывался. Несмотря на звоночки. Эйфория, счастье, обретённый смысл жизни… В Ленке слишком много добра было. Впрочем, и сейчас осталось. Тем более – мать есть мать, нечто как бы святое. Сволочь, испортившая всю жизнь Ленкиному отцу и переключившаяся на Ленку, когда он умер. Здоровая как лошадь баба примерно моего возраста, решившая для себя, что раз есть дочь, то сама она работать больше не будет. А будет сидеть на шее у дочери. Симулируя десяток болезней, будет выжимать из неё максимум денег и максимум ухода. Собственно, у Ленки, даже при том что она бросила музыку, бросила педагогику и стала работать в коммерческих фирмах за немалую зарплату, – не оставалось денег на запасные носки. Параллельно матушка пыталась выдать её замуж так, чтобы самой пересесть на шею зятю. Отношения дочери с мужчинами, не отвечающими матушкиным требованиям к будущему зятю, были лимитированы по времени теми самыми двумя месяцами и жёстко пресекались по истечении лимита. Компании друзей и подруг, в которых могли оказаться неучтённые Ленкины увлечения, – отсекались целиком. Подруги, не разделяющие матушкиных взглядов, – также отсекались. Запретами, скандалами, ложью, обмороками, чёрными списками в телефонном определителе номера. В ход шло всё. Даже отцовская машина, при том что у матери не было прав, Ленке выдавалась только для того, чтобы отвезти мать на дачу и привезти обратно. Дабы ограничить свободу и сохранить влияние. Понятно, что такая матушка, увидев, что у нас всерьёз, и понимая, что мне на шею сесть не получится, впала в форменную панику. Потому-то Ленка и блокировала все мои попытки с матушкою познакомиться. Понимала она, что матушка в любом случае всё порушит, и не захотела меня впутывать, чтобы не портить заранее те полгода счастья, которые нам достались. Может быть, оно, конечно, излишняя самоуверенность – но я до сих пор убеждён, что скажи мне Ленка тогда, что происходит, хотя бы намёком – я бы твердо знал, что делать. И всё бы смог утрясти.

* * *

Всё это начало проявляться, конечно, позже. Отпущенный матерью лимит ещё не закончился. Мать знала, что я десятого мая собираюсь на две недели в командировку в Норильск, и решила, что как раз на этой командировке она Ленку от меня и оторвёт, а до того дала нам эти два месяца на безоблачное счастье. Мы плавали по подмосковным рекам – по только что освободившейся от льда и вздутой паводком Оке, по только что осевшей в своё русло после разлива Протве… Много фотографировали, пытались искать на Протве пещеры, даже кое-что по мелочи нашли. Наверное, самая фантастическая радуга, которую мне доводилось видеть в жизни, сопровождала нас как раз в поездке на Протву. Она горела на небе, когда мы садились в электричку... Она горела ещё ярче, когда мы грузились в лодку и плыли. Вечером, когда поставили лагерь, – радуга уже замкнула свой полукруг и сверкала на весь небосвод тремя совершенными полукольцами. Горела и утром. Но на обратном пути… В электричке мы даже учинили наказуемое безобразие, на ходу открыли и распёрли дверь, сидели, свесив ноги, и смотрели, смотрели, смотрели… Воздух был осязаемо густ и плотен, а радуга – яркая, сочная, волшебная – была рядом, и мы гнались за ней! Она бежала метрах в пятидесяти впереди нас, подминая кусты на краю полосы отчуждения… Я впервые в жизни видел такое, чтобы радуга была не где-то там на горизонте, а совсем рядом, вон те деревца уже по ту её сторону. Погулять по радуге – известная тайная мечта многих, а вот как насчёт мира за радугой, на той стороне? Никто не задумывался? А вот здесь – мир за радугой начинался всего в полусотне метров от нас… И нацеленный туда локомотив электрички свистел, ускорял ход, и казалось – вот сейчас, ещё секунда, ну две, и – догоним, поймаем, проломимся!

А в Москве мы не домой поехали, а прямо к моему отцу на его день рождения. С полусотней гостей, с удивительным крюшоном «майское вино»… И вдруг – на улице водопадом хлынул мощнейший ливень, опять вспыхнула радуга, и Ленка, к ужасу всех моих родственников, тут же разулась и помчалась босиком бегать по лужам на практически затопленной проезжей части Университетского проспекта.

* * *

Потом было Оршинское болото. Собственно, впервые я повёз Ленку куда-то, где уже бывал, все предыдущие вылазки были новыми и были только для неё. Но не свозить её в Оршу, равно как и не свозить её на Реку, я не мог. Оршинское болото – одно из святых для меня мест, где можно бывать снова и снова сколько угодно раз. Хоть весной, хоть летом, хоть осенью – там интересно всегда и всегда всё по-новому. И в этот раз нового было много. Даже не добравшись ещё до болота, сидя ранним утром на путях узкоколейки в ожидании мотовоза и немного бегая по ближайшим окрестностям для согрева, мы умудрились сделать одну из моих лучших фотографий за все времена. Фотографию, которая потом появилась в качестве заставки на самой большой из моих персональных выставок. Единственную из моих фотографий, один из экземпляров которой был куплен немалоизвестным американским музеем. И главная роль в появлении этой фотографии – была Ленкина. Я сделал десяток малоубедительных снимков. Всё было не так. Я уже надел крышечку на объектив и сказал Ленке, что готово, и вот тут – она перестала играть. И наоборот – начала играть, только в другом смысле… Перестала играть как в театре, изображая что-то и кого-то. Стала сама собой. Тут же оценила, что созданный для кадра антураж интересен сам по себе, и начала по-детски самозабвенно играться с теми ржавыми железяками от узкоколейных механизмов. У меня был такой шок, что я и сам не помню, кто и как меня заставил содрать обратно крышечку и сделать снимок вместо того, чтобы самому окунуться в игру.

А вот само болото – было непривычно хмурым и необычно сильно горелым. Там, где ещё в прошлом году шумели берёзы и сосны, – на земле лежала схватившаяся в нечто вроде белёсой извёстки прошлогодняя зола, а половина деревьев с обугленными стволами ещё стояла на высвободившихся из сгоревшего торфа обугленных же корнях. Путешествие до тех озёр, на которые мы шли, было абсолютно сюрреалистическим. И тем сильнее был контраст, когда, наконец, открылись озёра с нетронутыми пожаром бровками. А к вечеру Ленка свалилась. Температура за сорок, на грани бреда, полное отсутствие физических сил… Всю ночь и весь следующий день я её отпаивал морсом из сладкой весенней клюквы, кормил с ложечки жареными карасями, фаршированными той же клюквой и подтушенными в сметане… А к вечеру таки пришлось устраивать эвакуацию. Ещё на следующий день мне надо было лететь в Норильск… Шансов на то, что Ленка сама сможет дойти, было немного, поэтому надо было выходить до узкоколейки обязательно сегодня, а там уже ночевать прямо у линии и ловить первый утренний мотовоз.

Ленку я уже в сумерках то нёс на руках, то вёл рядом сквозь тот сгоревший, но ещё не упавший лес. Короткими перебежками, приблизительно по полкилометра. Возвращался за её рюкзаком. Возвращался за своим рюкзаком. Обливался потом. Опять нёс. Лес был не просто погорелый, лес был мёртв. Ни одной гадюки не скользнуло под ногами. В этом птичьем царстве – над нами за весь путь не пролетело ни одной чайки, ни одной стайки уток, ни одного косяка гусей. Ни одной стрекозы… Воздух был неподвижен. Ни один звук не доносился с торфодобывающего участка. В этом рыбном садке – ни один плеск не нарушал зеркальной поверхности озёр. Только торчащие из воды ветвистые коряги сияли в лучах гаснущего заката мертвенным металлическим блеском. Ленка изо всех сил старалась. Несмотря на строжайшее требование сидеть на месте и ждать, пока я схожу за очередным рюкзаком, – она на каждой остановке, сжав зубы, то пыталась горячего чаю сварить, то брала хотя бы кофр с фотоаппаратами и, придерживаясь за горелые деревья, оттаскивала его на сто метров вперёд… Майн готт, на что мы были похожи, когда к узкоколейке вышли! Помесь трубочистов с кочегарами, все в саже, с ввалившимися глазами и щеками, в не менее «чистой» одежде, пот из которой свободно можно было отжимать…

А вокруг узкоколейной линии, там, где мы к ней вышли, – сгорело вообще всё. Палатку пришлось поставить прямо на золе, раздвинув угли в стороны. Уникальная ночёвка. Пожалуй, продолжать рассказ о том, как мы в Васильевском мхе не успели доползти на электричку и долго ждали автобуса, как от Твери пришлось ехать также автобусом, как около Клина попали в пробку, как мне, чтобы успеть на самолёт, пришлось хватать такси, – незачем. Всё это уже не имеет значения. Разве что – можно отметить, что дома Ленка волшебным образом мгновенно выздоровела. А имеет значение то, что мы опять получили пресерьёзнейший намёк на то, что нас ждёт в дальнейшем. С подробно и в мельчайших деталях предъявленной аллегорией. И снова умудрились намёка не понять. Но сейчас – для меня то возвращение через гарь во многом символизирует последние три года. Три года, потраченных на то, чтобы вытащить Ленку из того чудовищного жизненного болота, в которое её затолкали матушка и прочие. Тащить, не замечая ничего по сторонам. Тащить, обливаясь потом. Тащить, невзирая на проваливающуюся под ногами с почти стеклянным хрустом землю. Тащить, стряхивая с себя и с неё цепкую хватку обугленных ветвей мёртвых деревьев. Тащить, даже видя, что она уже сдалась и прекратила мне помогать. Даже зная, насколько мало осталось от неё настоящей…