Текст книги "О том, что сильнее нас"

Автор книги: Владимир Мальцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)

– Не понимаю.

– Поймёшь. А знаешь, как я с ним познакомилась? Не поверишь. В кафе. Я долго пыталась поговорить с Леной, посоветоваться, как правильнее к тебе вернуться. У неё никогда не было времени не то чтобы на встречу, но даже и на телефонный разговор. Два слова и пока-пока. А потом мы всё же договорились с ней встретиться в центре, в кафе посидеть. Она не пришла. Вот там с Мишей и познакомилась.

– Ну и что? Мы с тобой – вообще на Красной площади познакомились.

– Да, посмотри вот, неделю назад вторая Лена ко мне в гости наконец добралась и вот что она мне подарила!

Нашейного ношения горшочек с благовониями. Такие иногда носят всякие индуисты и прочие кришнаиты. А ещё – винтовые наркоманы. Дабы отбить специфический запах наркотика. Правда, последнее соображение пришло в голову уже намного позже. Очень намного. То есть о том, что это опять могут быть наркотики, я через какое-то, тоже немалое, время догадался. Но не мог понять, какие именно – с одним в её поведении не бьёт одно, с другим другое… Но чтобы винт… Винт был исключён заранее. У одного моего большого друга жена влипла с винтом, это были полтора жутких года, и то, что она смогла сняться, хоть и с серьёзным ущербом для психики, – очень большое везение. Я знакомил Ленку с ними, видел её впечатления. Что-что, а эту гадость она просто обязана была обходить за километр до конца своей жизни, в чём в чём, а в этом я был уверен на двести процентов.

Минут десять разговор продолжался приблизительно в этом духе. По содержанию. По форме – менялся. Тот новый огонь в Ленкиных глазах – горел ярче и ярче. В голосе начали появляться истерические нотки… Вдруг – фонтан слёз, первых слёз, которые я когда-либо видел на её глазах. Если не ошибаюсь, первых слёз, которые кто бы то ни было видел на её глазах за последние немало лет.

– Володь, ну как ты не поймёшь? Я не могу тебя терять! Ты – самый главный, самый важный человек в моей жизни! Я готова на всё, лишь бы сохранить тебя!

– А он?

– Да пойми же ты! Он – ненадолго. Недели через две я от него сбегу. Он – человек абсолютно пустой. У него огромное самомнение, он пытается заниматься всем и стать всем. Но на самом деле он ни на что не годится – как у него ничего не получалось, так и не получается и никогда не получится. Потому что на самом деле он пустое место. С тобой интересно, а с ним – очень быстро скука одолеет. И очень скоро я от него сбегу…

– Так ты же только что говорила, что он такой весь из себя интересный и талантливый?

– Ну да, такой и есть. Но абсолютно бестолковый.

– Знаешь, а возвращайся ко мне?

– Володь, но я же стерва… От тебя я тоже через две недели сбегу.

– Ты же говоришь, что я тебе нужен?

– Да, ты мне нужен. Я лучше умру, чем останусь без тебя. Но долго с тобой пробыть я всё равно не смогу.

– Почему?

– Ты не поймёшь.

– А попробуй объяснить? Может быть, пойму?

– Нет, не буду объяснять. Объясню лучше другое. Хочу, чтобы ты знал: я люблю и буду любить только тебя, ты был, есть и останешься самым важным в моей жизни; когда я пойму, что тебя совсем потеряла, я умру… Но к тебе не вернусь.

– Бр-р-р-р-р…

Постепенно начала вырисовываться некая система. Когда она говорила обо мне – слезы высыхали, глаза загорались, на лице появлялась мимика. Когда говорила о нём – глаза тоже загорались, но другим огнём, мимика на лице пару раз проскакивала, но слабая, в интонациях чувствовалась фальшь. Когда же разговор сносило на то, почему же она с ним, а не со мной, – лицо каменело, глаза тухли и ручьями лились слёзы. Разумеется, всё это кончилось совместной ночью. Самой феерической из наших ночей. Сначала она предупредила меня, чтобы я был особо осторожен, потому что у неё самый опасный день. Даже попыталась уговорить меня надеть презерватив, что никогда у нас не практиковалось. Постепенно, впрочем, предупреждение об осторожности растворилось и было забыто. Потом, потом, потом… Абсолютно всё было по-другому. Впервые я был столь же неутомим, как когда-то с Анной. Но взаимопонимания, такого, чтобы слова перестали быть нужны, чтобы каждый каждого понимал с полувзгляда, с полувздоха, с малейшего прикосновения, – всё равно не было. Даже того, что было у нас с Ленкой в нашу первую ночь, одну из самых невыразительных, – так ведь тоже не было. Не было и изощрённой фантазии. Была обоюдная страсть. Была готовность съесть друг друга. Было обоюдное желание. Была необходимость. Было стремление с радостью сделать всё, что захочет другой. Была обоюдная и полная неутомимость. Были слова, много слов, масса слов… Масса клятв. Уверения, что это – навсегда. Уверения в вечной любви… Уверения в том, что я – лучший. Что она – лучшая. Просьбы наплевать на любую осторожность. Просьбы простить и забыть как болезнь… А потом – был сон. Она отключилась часов в пять утра, я получасом позже. А в восемь она меня разбудила и, опять с каменным лицом и со слезами на глазах, объяснила, что уходит на работу – и уже не вернётся. Никогда.

– Почему?

– Потому, что я всё равно от тебя сбегу. Через две недели.

– Это не так. Говори правду.

– Я не смогу с тобой. Я – обычная девчонка. Тебе другая нужна.

– Это не так. Всё же – почему?

– Знаешь, мне всё равно, сколько тебе лет. Но ты не хочешь следить за своим здоровьем.

– Ну да, не хочу. Но это – не причина. Говори настоящую.

– Знаешь, если я скажу тебе правду, ты вообще никогда в жизни не захочешь меня видеть…

– Говори. Вот если не скажешь правду – точно не захочу.

– Знаешь, я тебе уже сказала, что Миша человек пустой и неинтересный и что я его тоже через пару недель брошу. Но сейчас – мне с ним лучше.

Опять слёзы струями, истерика на всю катушку… Еле-еле пресёк её попытку выпрыгнуть в окно – первую из попыток суицида, которые так изобиловали в течение ближайших нескольких недель. Продолжение разговора было уже сидя на полу в прихожей. Стоять она уже не могла. Белое лицо, трясущиеся руки и губы…

– Володь, я тебя очень-очень прошу. Я на всё готова! Я не хочу и не могу тебя терять! Хочешь – я буду тебе каждый месяц, даже каждую неделю новых девчонок приводить?

– А нафиг они мне сдались? Мне – ты нужна… А если вдруг так уж вопрос встанет – что я, сам не смогу найти? Какого, в конце концов, чорта? Что происходит? Правду скажи.

– Да не могу я тебе правду сказать. Не могу и всё тут. Я к тебе опять приду. Через неделю.

С этими словами она вскочила, каким-то невероятным усилием с неизвестно откуда взявшейся энергией отшвырнула меня в сторону и убежала со всех ног. Догнать у меня – не получилось.

Два года спустя: «О том, почему я от тебя ушла и как я приняла решение обязательно вернуться, я тебе уже рассказывала. Так вот, всё бы оно и ничего, если б не повстречалась я 13 сентября с Мишей, решив, что мимолётный роман скрасит моё ожидание. Он ничего не знал о твоём существовании (ещё раз спасибо мне), а я и не подозревала, что этот роман не удастся завершить за неделю и вообще не удастся завершить. Тут у меня действительно крышу начало сносить. Я начала путаться, но по причине собственной патологической лени и отсутствию способности мыслить отказывалась разобраться самостоятельно во всём, предоставив это тебе и ему. Единственное, на что я надеялась – это на своё сердце, которое разрывалось на мелкие ошмётки при отсутствии помощи со стороны мозга. Я металась меж двух огней».

Когда я вернулся, у меня надрывался телефон. Звонила Ленкина матушка, желавшая узнать, ушла ли уже Лена, а если ушла, то куда поехала. На работу или домой? А точно ли ушла? Так на работу? Ни на какие мои вопросы – ответов не было. Раз за разом поступали эти три её вопроса, перемежающиеся проходами на тему того, насколько я непригодный для Ленки муж, какая это великая милость с её, матушкиной, стороны, что она разрешила Ленке в последний раз съездить ко мне на ночь, типа попрощаться, что она не потерпит, если я буду мешаться в Ленкиной жизни, что я, что я, что я… Лишь много позже до меня дошло, что половина всех упрёков, которые я от Ленки слышал с самого начала охлаждения отношений, – были дословным изложением матушкиных сентенций.

* * *

Я начал сходить с ума. Крепло ощущение беды. Не было ни единой разумной идеи, что это за беда, в чём её корни… Через неделю Ленка не появилась. Я звонил ей на работу, звонил её матери… Нету. Не знаю. Нету. Не знаю. Нету. Не знаю. Ещё несколько дней. Телефонный звонок. Во втором часу ночи. Ленка рассказывала о том, что сегодня ездила в какие-то катакомбы и, вернувшись, – поняла, что не может без того, чтобы меня хотя бы услышать. Внезапно помягчевшим и слегка удивлённым голосом – сказала, что матушка передала ей, что я звонил. Сказала, что ей без меня плохо. Но что вернуться она не сможет. Что она помнит о своём обещании через неделю прийти опять, но вот пока не время ещё. Что она вчера рассказала своему новому о моём существовании в природе. Сказав, что я для неё – это святое. Показала мои фотоработы. Что он пообещал всегда ко мне уважительно относиться и Ленкиных воспоминаний обо мне не трогать даже пальцем. Экий бред. И фиг там, что он ей пообещал. У меня глаза полезли на лоб, когда я на следующий же день обнаружил, что все мои фотографии на арт-сайте Иероглиф, на которых была изображена Ленка, испоганены чьими-то комментариями, представляющими собой типичный, прямо по учебнику, наркотический бред урождённого олигофрена, одержимого манией словотворчества. Ещё больше полезли на лоб – когда я увидел сходные комментарии этого же персонажа на авторских страницах некоторых наших с Ленкой друзей на том же Иероглифе. И уж совсем я перестал понимать что бы то ни было – когда подобный же бред, но только под другим никнеймом и с другим адресом электронной почты, обнаружился в гостевой книге моего персонального сайта, и на этом я, наконец, понял, что это и есть тот самый Ленкин новый любовник. Ни хрена себе. Утончённая Ленка – и пропитанный наркотиками дегенерат? Это как?

Два года спустя: «Надо сказать, что с момента нашей встречи с Мишей мы не расставались ни на минуту. И каково ему было выслушивать все последующие месяцев шесть, а то и год – хвалебные речи о тебе. Да, это так, я без умолку трещала ему о том, какой ты замечательный, а он – полный ноль. Он терпел, и даже отпустил меня к тебе первого октября, я не вернулась ночью. Утром он меня ждал на работе. Я была к тому моменту уже вымотана до предела. Я ничего не понимала. Решила, что ушла от тебя окончательно. Что всё кончилось. Нифига я не решила!!! Началось перетягивание каната, только не между тобой и моей матерью, как думаешь ты, а между тобой и им. (Представляю, как ты сейчас со словами “Ну и дура!” сплёвываешь на пол). М-дя… Вот не помню, что там был у нас за разговор и как все было в точности, помню лишь, что при малейшей ссоре я предпринимала попытки смыться к тебе. Да, знаю, такое поведение простительно пятнадцатилетней девочке, но не мне».

Я не знал, что думать. Я не знал, что делать. Как понимать. Я знал, что Ленка меня действительно любит. Это – было, есть и будет правдой. Если она пытается от меня оторваться, пытается меня забыть по собственной воле – удивительно это, но при её упрямстве и её гордости единственное, что можно сделать, так это помочь. Если не по собственной – она должна сказать, что происходит. Без этого я ничего не смогу сделать. Иначе – две сломанные жизни. Примерно так. Как ни прискорбно – придётся принимать меры к тому, чтобы вытравливать все чувства у себя. Кошмарное занятие. Но иногда удающееся, хоть и с бо-о-ольшими потерями. Время – не врач-терапевт, как это считают многие. Время – хирург. Точнее – хирург онкологического профиля. Любовь из души можно вырезать только как раковую опухоль, прихватив все соседние ткани и искромсав относительно соседние. Самостоятельно – можно сделать примерно то же самое и фиг что больше. Получить успокоение, потеряв изрядный кусок души.

* * *

Через несколько дней – следующий телефонный звонок. На этот раз днём. Ленка дрожащим голосом сообщила, что нашла себе вторую работу, так как на основной остаётся целая куча свободного времени, её новая работа – в трёхстах метрах от моего дома, что сейчас она там, что, попав туда, она не может удержаться от того, чтобы меня увидеть, и что, если я не буду возражать, через полчаса она зайдёт.

С порога Ленка объяснила, что нынешний визит уже точно дружеский, что ничего не будет, а если такая постановка не устраивает, то она уйдёт, и если с ней что-либо плохое при этом произойдёт, так оно и к лучшему. Голос потухший и дрожащий. Все мышцы напряжены. Стояла на пороге, пока не провёл под руку в комнату. Руки и ноги – не гнутся. Как тогда в Солнечногорске. Достала из кармана крысу. Объяснила, что они с Мишей эту крысу позавчера купили и что с собой она её взяла специально. Как напоминание, что у неё теперь новая жизнь. Ладно. Фиг с ним. Пусть заходит. Если уж так – попробую игру поддержать. Выдержу, наверное.

После часового разговора ни о чём Ленка начала оттаивать, но сама обстановка стала накаляться. Нужно было срочно разрядить. Например – двусмысленной полушуткой.

– Лен, а то, что ты через неделю обещала зайти, а прошло две, – это ты что, не веря в свою устойчивость и дабы гарантировать, ждала, пока у тебя месячные начнутся?

– Да нет, Володь, наоборот… Ждала, пока они НЕ начнутся…

– Однако…

– Знаешь, Володь. В тот раз, если бы ты после моего ухода спустя час-другой приехал ко мне на работу, – ты бы меня вернул. Но ты не приехал. А приехал он. Я не хотела к нему возвращаться. Но он смог меня уговорить.

М-да. Вот и поломалась вся программа действий. Получается, что в предыдущий визит Ленка потому и дёргалась, потому и кричала, что и от него через две недели уйдёт, и от меня через две недели уйдёт. Потому, что понимала, что во что-то влипла, ехала ко мне в тайной надежде забеременеть от меня и на этом вырваться, но боялась, что уже беременна от него. И потому, что знала, что в этой ситуации, не зная, чей ребёнок, – она не сможет остаться со мной. Но смогла остаться с ним. А вот почему последнее – я уразумел очень и очень нескоро. Я вообще часто веду себя наподобие того жирафа, до которого соль анекдота только через неделю доходит. Вижу многое, где-то в подсознании понимаю бόльшую часть происходящего, даже действую правильно… Но – недостаточно. Только спустя месяцы начинаю понимать, в чём было дело. И наконец, догадываюсь, что сделай я тогда ещё один шаг – всё было исправимо. С Ленкой – вдвойне так. Слишком она закрытая и слишком непредсказуемая. Сейчас – было понятно, что Ленка пытается не построить себе новую жизнь, а поставить на себе жирный крест.

Дальше было несколько часов слёз и криков. Криков, что она меня любит, что без меня не может… Кидалась целоваться. Кидалась к окну. В общем, примерно тот же сценарий, что и две недели назад, но только без постели. Впрочем, и я вёл себя ничуть не менее безумно.

– Володь, пойми. Меня все сейчас пытаются сломать. Мама, Миша, бабушка, остальные… Наверное, уже сломали. Лучше бы ты это сделал сам тогда, на Тимане. Но сломанная – я тебе не нужна. Знаешь, я только сейчас окончательно поняла. Ты слишком цельный. С тобой можно быть либо женой, либо никак. И от меня ты ждёшь того же самого, но мне никто этого не позволит!

Удержать – опять не смог. Ленка снова превратилась в робота с железными мышцами, действующего по заранее заданной программе и неспособного свернуть в сторону. Она бежала к метро, заливаясь слезами и вопя на всю улицу, что надо быстрее, а то, наверное, на неё уже всесоюзный розыск объявлен. Вопя, что любит меня. Вопя, чтобы я срочно искал себе другую. Она не видела, что у неё впереди, не видела, что у неё под ногами. Я бежал за ней до метро. Поднимал её с земли после того, как она на бегу врубалась в очередное дерево. Она вырывалась и бежала дальше. Выдёргивал её из-под колёс машин, под которые она раз за разом пыталась угодить. Она опять вырывалась и бежала дальше. На входе в метро – смогла оторваться. По банальной причине. Меня хватанул очередной микроинфаркт. Что, впрочем, и неудивительно. Как я добирался обратно домой – не помню.

Два года спустя: «И тут я не удержалась, оказавшись в твоём районе, – не сдержалась и ломанулась к тебе. Веришь ли – просто с дружеским визитом, чисто посмотреть – как твои дела. При этом думая, что уже точно остаюсь с Мишей, всё уже решено. На всякий случай взяла с собой крысу. Сам знаешь – ни фига не вышло. Да и не могло ничего выйти. Не помню, как я добралась тогда до дома, не попав под поезд метро. Люди от меня шарахались, я ничего вокруг не видела. Дома я часа три орала в голос, что не могу без тебя жить. Это слышал, наверно, весь подъезд, да какой там, весь дом! Миша в свою очередь говорил мне, что не сможет жить без меня. А я понимала, что это уже сегодня слышала от тебя, и мне становилось ещё хуже. Дальше я поняла, что надо отсюда свалить подальше, отдохнуть, иначе все закончится психушкой».

* * *

Я перестал понимать что бы то ни было. Следующие несколько дней я пытался выбросить её из своей жизни. Не получалось. Пытался сложить факты и найти ответы. Опять не получалось. Пытался срочно найти себе новую девушку. Снова не получалось. Я твёрдо знал, что делать что-то надо, и делать немедленно и очень жёстко. Иначе – неизбежен следующий такой же визит, а там скорее всего появятся трупы. Или как минимум – психи. Никакой человек не сможет выдержать подобного кошмара. Я твёрдо знал, что Ленка отслеживает мои фотографии, выставляемые на Иероглиф. Значит – всё. Этих фотографий больше не будет. Вытащил какую-то из совсем старых пещерных карточек, абстрактную такую, на которой не пойми чего нарисовано, выставил, под ней попрощался с народом, написав, что причины завершения моего там присутствия сугубо личные и виноватых искать незачем… Теперь надо было продемонстрировать Ленке, что я активно ищу себе новую девушку, а лучше всего – что уже нашёл. А заодно понять, что делать с намеченной на послезавтра иероглифовской тусовкой в каком-то кафе. Я человекам пяти твёрдо обещал там быть, более того – обещал для желающих, буде найдутся, устроить продолжение банкета у себя дома, а выполнять обещания я как бы привык. Проблем с тусовкой было две: во-первых, как обещания исполнить, если я после микроинфаркта не особо транспортабелен, а во-вторых, после тусовок на Иероглифе появляется масса фотографий оттуда, заблокировать их появление невозможно, а допустить, чтобы Ленка увидела на этих карточках, в каком я состоянии, было никак нельзя. Особенно если я там буду один. То есть, девушку надо найти срочно. Убедительного вида. Ленка мои вкусы немного знает, провести её на мякине хрен получится. Пусть не для романа, пусть для создания видимости романа, но – обязательно.

Одна из моих соседок, Наталья, попыталась помочь. Затащила ко мне целую компанию своих подруг. То ли двух, то ли трёх, уже не помню. Со скрипом мобилизовавшись, я их смог немного накормить, немного напоить, немного развлечь хорошей музыкой… Рассказал в общих чертах о ситуации. Просить – язык не повернулся. Самим догадаться и предложить – ни одна из них не догадалась. Или догадалась, но нафиг незачем ей это было. В общем, облом. То есть, это я тогда думал, что облом. Одна из девушек, Ника, оказалась именно той, которой суждено было не только прочно войти в мою жизнь, но и сыграть важнейшую роль во всём дальнейшем развитии событий вокруг Ленки.

Проводив их, я опять полез в Интернет продолжать поиски, и вдруг – нашёл. Нашёл девушку, которая хотела познакомиться, которая азартом и непосредственностью до боли напоминала Ленку и притом довольно симпатичную. Звали её опять Аней. Эх, запутается сейчас читатель в Анях, которых вот уже третья, да и ещё появятся… Про тусовку я ей даже рассказать не успел, как она уже согласилась приехать назавтра в гости.

Разумеется, при очном знакомстве я мгновенно понял, что ничего не выйдет. Не мой стиль, не романтичная девушка, а начинающая светская львица, да и просто идея тут же, не отходя от кассы, заменить кем-то Ленку – была утопичной. Неплохо, что и Аня сразу поняла примерно то же самое в обратную сторону. Установился нормальный дружеский контакт, и вот здесь – я уже попросил. Согласилась. Отыграла с блеском. Отвезла меня на тусовку и обратно. Там не отходила ни на шаг, старательнейшим образом изображая наличие романтических отношений. Наливала мой стакан, в нужные моменты подносила зажигалку и пепельницу, ибо сам я практически не был в состоянии шевелиться. Смотрела влюблёнными глазами. Обманула всех. Трое или четверо моих друзей спрашивали её, как мне удалось в столь короткие сроки после Ленки – охмурить столь роскошную даму. Она загадочно улыбалась всем. Спектакль был настолько блестящ, что моё предложение продолжать пьянство у меня – было забыто. Все видели, что они будут лишними. Напоследок мы исполнили коронный трюк – выйдя из кафе, с грехом пополам и через не могу, под щёлканье десятка камер, влезли на светофор и выпили последнюю бутылку там, после чего поймали такси и торжественно отбыли. Майн готт, как же я на следующий день матюгался, обнаружив, что из всего материала, наснятого на тусовке двумя десятками фотографов, – на Иероглиф попала ровно одна карточка с моей физиономией. На светофоре. Без уже слезшей Ани, без пива. Крупным планом. С перекошенной от боли физиономией и закушенной губой. Чорт побери!

И всё зазря. На следующий день мне позвонила Ленкина начальница с работы и спросила, что ж я, мол, делаю? Вчера, мол, Ленка зашла в Интернет, увидела мою «прощальную» карточку, и… И её увезли на «скорой». Сказать, что я лез на стенку, – значит ничего не сказать. Дня два я был сам не свой, потом позвонил Ленке на работу сам, и – о, чудо, трубку взяла Ленка. Убитым и усталым голосом она рассказала, как её откачивали врачи и психологи… Рассказала, что это не в первый раз произошло… Что любое воспоминание обо мне, любая увиденная фотография валят её с ног, а она не может удержаться от того, чтобы смотреть их снова и снова…

Позвонил я второй Лене, попытался убедить, что её лучшей подруге нужна помощь. Та заявила открытым текстом, что как раньше ни мне, ни ей не помогала, так и впредь не будет. Потому как у неё такой жизненный принцип, что люди должны решать свои проблемы сами. «А как с тем, что ты у нас помощи просила и получала?» – «А так, что у вас одни принципы, а у меня другие». – «А как с тем, что она твоя самая близкая подруга?» – «Была». В общем – даже не стала отрицать своего предательства.

Ещё три пропитанных безумием дня. Опять заглядывала Наташа с подругами, чуть-чуть в другом составе и опять бестолково. Похоже, что она последовательно выполняла стратегический план предъявить мне всех своих знакомых девушек – вдруг хоть одна да сможет разорвать этот порочный круг. Пара друзей заглянули и в ужасе бежали… Вдруг – телефонный звонок. Звонила Кристина. Та, которая из начала романа. Первая ссора с которой вылилась в «незнакомство» с Ленкой. Девушка, проломившая стену моего кризиса и вернувшая меня к жизни. Первая девушка в моей жизни, которой удалось довести меня до микроинфаркта. Последнюю пару лет она изредка заезжала в гости в статусе просто знакомой.

Я предложил ей приехать. Нет, я не имел в виду ничего такого. Надо было выговориться. Может быть – попросить совета. Но нормального общения не получилось. Совета я от неё тоже не дождался. Выслушать – она выслушала. Но чтобы подумать и сказать что… Она была слишком занята. Занята тем, что рассказывала сама. Рассказывала три часа. Про свои проблемы. Про жуткий клубок из мужа, любовника, ребёнка и всяких домашних животных. Про то, как она добивалась от мужа, чтобы тот её отпускал к любовнику, своему лучшему другу. Про то, как она им предложила жить втроём; муж согласился, а любовник, сволочь такая, взял да и бросил её. Про планы мстить ему. Про взаимные подлости с коллегами на работе. Про мечты, оставшиеся мечтами. Про кормление семьи картошкой, которую друзья воруют из слоновника в зоопарке. Про дарение дочке вместо вожделенной кошки – поросёнка, от которого толку в доме больше, так как потом можно заколоть и на мясо пустить. Собственно, кончилось тем, что я высказал ей всё, что об этом думаю. Предельно открыто, предельно прямо и отнюдь не стесняясь в выражениях. Господи боже мой, и это – девушка, в которую всего четыре года назад я был влюблён до розовых соплей! Наверное, час мы ругались в самых последних выражениях. Разговор пошёл на злобу. Разговор пошёл на взаимные унижения.

– Слушай, а скажи честно, зачем ты меня сегодня позвал?

– Для того, чтобы поговорить. А ты что, иначе думаешь?

– Ага. Думаю, что тебе трахаться не с кем стало.

– И ты что, за этим и приехала?

– Но-но! Только попробуй! Отбиваться буду, а я сильнее. К тому же у меня месячные.

Последнее добавление – с гнусненькой такой ухмылочкой. Пакостливенькой. Гм… М-да… Однако… На этом – меня прорвало. Приподнял её за шкирку и начал говорить. Долго. Минут пятнадцать без перерыва. Второй раз в жизни я говорил женщине все те слова, которые ни один джентльмен не должен говорить ни одной даме ни при каких обстоятельствах. Что любопытно – говорил той же самой женщине, что и в первый раз. Тогда это для меня кончилось тем самым первым микроинфарктом в моей жизни. Сейчас – была твёрдая уверенность, что иначе нельзя и ничего страшного. Привык, наверное. Завершив свою мысль, я дотащил её до дверей и выгнал. С трудом удерживаясь от того, чтобы ещё и пинка прописать напоследок.

* * *

Закрыл за Кристиной дверь, минут пять сидел, остывая, курил, а затем – почему-то решил послушать музыку. Альбом, который я купил за пару недель до того, пару раз пытался послушать, но ни в текст, ни в музыку въехать так и не смог – не ложилось на душу и всё тут. А потому убрал подальше. Теперь же – вытащил и включил. Зачем – не знаю. Наверное, затем, что всякая музыка, которую понимаю, заточена под какое-то из знакомых мне настроений, а теперь, когда мозги были на грани закипания от страшного коктейля из любви, злобы, бессилия, отчаяния… Только что-то, ранее непонятое, могло сработать. Вот такое и достал. Вышедший месяц назад новый альбом Procol Harum, который «Wells on Fire».

Музыка заставила дрожать каждую клетку в организме, заставила каждый нерв вытягиваться в струну и звучать в резонанс. Мощные аккорды наносили физически ощутимые удары по всем чувствительным точкам. Тексты песен раскалёнными гвоздями протыкали душу насквозь. Контрапункты органа поднимали из глубин души неведомые ранее ощущения, активируя новые для меня уровни мышления. Я просто сидел и слушал. Не думая ни о чём. Всё прочее происходило где-то в подсознании. Курил сигарету за сигаретой. Пил одну чашку чаю за другой. Прослушав – включал опять. Второй раз… Третий…

Когда музыка стихла в четвёртый раз – я был избит, я был опустошён. Но теперь я твёрдо знал, что делать. Ясность мысли была поразительной. Я знал, что все слова, которые я несколько часов назад произносил в адрес Кристины, прямо приложимы и ко мне. В полной мере. Что я идиот. Что я сволочь. Что я слепой ишак. Эгоистичный подлец. Что Ленка в беде. В гигантской беде. Что всё, что происходило, – имеет ответ не в Ленкиных раздумьях и решениях, а в каких-то внешних, неизвестных мне причинах, а Ленка отчасти не понимает, что происходит, а отчасти – понимает, но не видит выхода и до дрожи в коленках боится меня во всё это впутывать. Что её нужно спасать, а не выбрасывать из головы. И даже не думать о том, что происходит сейчас. Это не имеет значения. Не думать о том, что происходило ранее. Это также не имеет значения. Отсечь прошлое. Отсечь настоящее. Строить будущее, и только его. Менять всю жизнь и Ленке и себе. Менять самого себя. Менять её. Не давать ни малейшего повода задумываться о прошлом, о том, что нас растащило в разные стороны. Построить такую жизнь, в которой было бы исключено любое внешнее влияние на наши отношения. Включить все резервы, не хватит – найти новые. Не жалея сил ни своих и ни чужих, сделать так, чтобы вся наша дальнейшая жизнь была ежеминутно наполнена Интересным. Не оставить ни минуты, ни секунды на то, чтобы усомниться в правильности происходящего. Ленка хотела, чтобы у меня возродилась та энергия, которая в той давней пещерной эпопее имела место быть? Замечательно. То есть – чорта с два. Будет десятикратно бóльшая. Тогда я одну гору своротил – сейчас придётся десять, и я это выполню. А сейчас мне надо сделать так, чтобы у меня не было обратной дороги от принятых решений. Чтобы любому, при первом же взгляде – было видно, что я новый человек. Чтобы это было правдой. Если Ленка это увидит, если я смогу сделать так, чтобы она это увидела, – я её спасу. Если спасу – ура. Не спасу – не будет мне прощения. Да и жить, наверное, не смогу.

Всю ночь я не отходил от телефона. Звонил во все концы страны, звонил за границу. Вытряхивал из постели людей, общение с которыми прервал много лет назад. Договаривался. Договаривался о том, что мы с Ленкой будем делать в каждую минуту следующих двух лет. Об исследовательских экспедициях во все те места, которые жили в её мечтах и в которые я не успел её свозить. Договаривался о работах, которые я выполню, о переизданиях, которые я ранее запрещал. О выставках. О концертах. Договаривался с врачами, которые меня поставят на ноги сейчас и подтянут в дальнейшем. С аптекарем, который привезёт мне через час жуткую химию, предложенную одним светилом экстремальной медицины, которая должна была обеспечить мне возможность выполнить завтра всё намеченное, но при этом не загнать в гроб. Словом – занимался массой вещей, для меня несвойственных, если не сказать что совсем невозможных. К утру все два ближайших года были поминутно распланированы да и финансово обеспечены. Я не знаю во всей истории географических исследований более насыщенной и интересной программы, чем получившаяся.

Собственно, подсознательно я, вероятно, понимал уже почти всё. И про наркотики – потому и такая программа действий получилась, что слезть с винта можно только мобилизовав все внутренние поплавки, сколько их есть у человека. И про то, что именно происходило. И про то, что за всем стояла Ленкина матушка. Что Ленка, поняв, что подсела на наркоту, и увидев, что от этого своего нового любовника ещё и неминуемо залетит, начала дёргаться. Что не кто иной, как матушка, которая считала Михаила, представленного ей многообещающим журналистом, хорошей партией для Ленки, увидев эти дёргания, сама и предложила Ленке, раз уж потенциальным мужем она теперь обеспечена, восстановить меня как любовника, поехать на ночь ко мне, а она прикроет. Что Ленка увидела в этом шанс сорваться. Если вдруг забеременеет не от него, а от меня. Что всё дальнейшее объяснялось тем, что Ленка скорее всего сама не знала, от кого ребёнок. И жутко боялась матушки. Единственное, чего я всё же не понимал, даже на подсознательном уровне, – так это того, что есть третий фактор влияния, и имя этому фактору – Ленкина психика. А ещё у меня были слишком оптимистические представления на предмет возможных пределов подлости человеческой.