Текст книги "О том, что сильнее нас"

Автор книги: Владимир Мальцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

Одно непонятно. Если пещера столько времени не пускала, а теперь пустила, и предчувствие было, и драйв соответствующий был, не говоря уж о приколах со следами всякими, – почему застряли, почему возвращаться приходится, да ещё и в столь невразумительном месте? Не сбивается оно как-то, что-то явно здесь не то…

* * *

Программа съёмок накрывается на первом же кадре самым замечательным образом. Как выразился тот же хирург из того же анекдота по поводу третьего падения того же попа с той же колокольни, третий раз несомненно означает привычку. Останавливаем на присмотренной точке лодки, объясняю всем затею кадра и действия каждого, достаю технику. Идеально вышколенная фотоассистентка Маша (без издёвки, лучшей мне за последний десяток лет не попадалось) внимательно смотрит, как я ей показываю лазером, куда какую вспышку класть и куда целить, снимает варежки, вытирает руки сухим платочком, вооружается парой главных вспышек, а также полиэтиленками, которые под них подстелить (высоковольтные вспышки органически не переваривают даже единственной капли воды), идёт к первой точке, суёт вспышку прямо в жидкую грязь, идёт ко второй точке, опять суёт вспышку прямо в жидкую грязь, и продолжает исполнять то же самое далее по всей схеме! Завершив процедуру убиения работоспособности всех наличных вспышек, не торопясь возвращается. Даже, кажется, мурлыча что-то музыкальное себе под нос.

Абсолютно не в моих правилах воспринять эдакое спокойно. При продвинутом ляпе, хоронящем всю содержательную программу целого выхода, я обычно начинаю по-адмиральски фитилить направо и налево этажей на шесть, да с вывертом. Здесь же – идиотизм ситуёвины был настолько запредельным, что ни сил, ни желания ругаться не было. Ни на секунду не возникло мысли, что Машка могла так ошибиться или свредничать. Явное помрачение. В полном обалдении я вылупил глаза, соскочил с лодки и мягким таким голосом спросил Машу, зачем, собственно, она намочила вспышки и тем самым их погробила? В полном соответствии с логикой событий она ответила, что не знает, после чего стукнула себя по лбу и удивлённо высказалась в смысле, что ведь и впрямь погробила. То ли сила удара по лбу была чрезмерной, то ли помрачение продолжалось… Как бы то ни было, в момент стуканья себя по лбу Маша поскользнулась и начала падать. Ну и упала бы. Ну и хрен бы с ней. На то она и фотомодель, чтобы в гидре ходить и не бояться промокнуть, даже поплавав в речке. Но я-то в сапогах стою. И повисшая на шее Маша добавляет мне ровно столько веса, чтобы я начал медленно, но верно тонуть в жидкой глине. По самое это самое. На этот раз – уже оглашая окрестности фигурными и фигуральными загибами. Мало того. Люди вообще животные отзывчивые и понятливые. Состраданием к ближнему одержимые. В общем, попрыгавшие со своих лодок ребята начинают меня вытаскивать, и – тонут сами. По самое это самое. В итоге имеем скульптурную группу из трёх вцепившихся друг в друга мужиков, торчащих из воды приблизительно от середины бёдер, удерживающих повисшую посередине Машу. Опять потерявших дар речи. Великое, между прочим, искусство – одним движением руки основательно намочить три вспышки и трёх мужиков!

Дальнейший расклад становится предельно ясен. Съёмке капут. Исследованию тем более капут. Все идеи, все неясности, все чудеса пускай идут себе лесом, а нам – пора позаботиться о том, чтобы остаться в живых. В пещере два градуса тепла, на улице было минус пять-шесть, но сейчас ночь, могло и подморозить. Вода, в которую курнулись, – ледяная. Сменной одежды нет. Большой тряпки-самоспаса, которой можно накрыться, завести под ней огня и немного отогреться, тоже нет, а если и был бы, так в примусе газа осталось минут на пять. А переохлаждение штука суровая. Если нет возможности быстро двигаться, то и быстрая. До кордона в лучшем случае часа два ходу по пещере и столько же по поверхности, то есть на том самом пределе, когда шанс не заболеть уже весьма призрачен, но ещё есть. Если торопиться. А если не торопиться, так и ласты склеить запросто. Впрочем, если так вопрос встанет, резерв есть – на поверхности дров много, можно костёр завести. В любом случае – надо рвать когти. Сейчас быстренько упаковать аппаратуру, по мере возможности вылить воду откуда только можно, отжать все мягкое, погрузиться, гнать самым полным до слияния рек, там сдувать лодки, а если почуем надвигающееся переохлаждение, так и не сдувать, оставить там в подарок и во назидание следующей группе, рысью на выход, галопом к избушкам. Такая вот приблизительно стратегия с тактикой. А что ещё делать?

* * *

Долгое, кстати, занятие – сдувать лодки. Всем хороши китайские пляжные пластиковые посудинки, только вот клапана у них абсолютно уродские. Единственный способ за вразумительное время сдуть – это вставить во все три клапана по спичке и разлечься на лодке как на диване, минут через пять сложить её вдвое, опять разлечься… И так до победного. В целом процедура занимает минут пятнадцать-двадцать-двадцать пять.

Вставили. Разлеглись. Лежим, курим, слегка трясясь от холода. Пять минут, десять, пятнадцать… И тут… Из галереи, по которой объединившаяся река уходит к концевому сифону, за которым начинается Ломоносовская, раздаётся громкий и отчётливый женский голос. Или – громкий и отчётливый глюк. А может, и с другой стороны. Обманчивы звуки в пещерах. Несколько слов, которые не расслышал никто. Вообще-то звуковые эффекты, в том числе имитирующие голоса, – штука под землёй отнюдь не редкая. Вода – она на самые разные фокусы способна. Капель с высокого свода, попадающая в дырочки в глиняном полу или в озеро, хлюпанье под медленно погружающимся сводом сифона, бульканье на водопадике… Да сколько угодно вариантов. Усиленных и искажённых своеобразной акустикой. Так что – пока оставляем без внимания.

Именно что пока! Ещё пара минут… Опять! С той же стороны, теперь сомнений нет. На этот раз – голос поёт песню. И сейчас слова слышны и разборчивы. Разборчиво, правда, не всё. Манера пения классическая, почти бельканто, голос – высокое контральто. Сложноватое для восприятия. Улавливается приблизительно одно слово из трёх-четырёх. Забежав вперёд, отмечу, что позже, на кордоне, слова, которые были расслышаны и запомнены, записали. Независимо. На четырёх бумажках. Минимум на моей бумажке – восемь, максимум на Машиной – четырнадцать. И шесть из них – совпадают. Во всех четырёх бумажках. Причём ни одно из слов в отдельности не имеет никакого видимого отношения к делу, а набор в целом не интерпретируется совсем никак. О содержании песни догадаться нельзя даже в первом приближении. Да и мелодия песни удивительна – вроде бы явственная, красивая, незнакомая, но абсолютно незапоминающаяся. При том что у меня музыкальный слух имеется и неплох, Максим с Лёшей меломаны завзятые, а Маша – вообще из музыкальной семьи непоследнего ряда, не пошедшая по той же дорожке исключительно из природной лени. Собственно, потому в её бумажке и четырнадцать слов, что слух абсолютный.

Следующие несколько мгновений выглядят весьма странно. Оба парня пребывают с шарами на лбу, головами крутят на пару оборотов то в одну сторону, то в другую, прямо-таки как два филина, слова всякие разные произносят на зависть любому старой закалки боцману… Если очистить от этажностей и фигуральностей, то с суммарным смыслом – что надо бы немедленно отсюда улепётывать, иначе возможен всеобщий абздец. Кругами не бегают и не вопят дурными голосами, по-видимому, исключительно по той причине, что велено лодки сдувать, так вот каждый на своей лодке разлёгся и тремя руками придерживает спички, в три клапана вставленные, а четвёртой – сигарету, которую ронять на лодку не хочется. Машка держится чуть достойнее. Смотрит с приоткрытым ртом в направлении голоса, в глазах – сложное выражение, преобладает интерес, но и испуг просматривается и озадаченность…

* * *

Забавны собственные ощущения. То есть, винегрет полный. В смысле – это я уже потом, по воспоминаниям свои ощущения анализировал да по полочкам разбирал, а тогда не до того было. Перво-наперво, просто изрядно не по себе. Глюк или нет? Крыша съехала или нет? Ведь невозможно же такое… Кондовое любопытство. Забрезжившее понимание того, что наконец – вот ОНО. То, что назревало, то, что звало, то, что вело всю причинно-следственную цепочку событий. Страх за народ. Свихнуться ведь можно! Досада. Ну вот ещё и это ко всему… За себя немного страху. Ведь если подумать, что из меня сделают, если у кого и впрямь крыша поедет! Особливо у девицы: и несовершеннолетняя, и не вполне понятно, отпустили ли её дома или без спросу поехала, и семейство непоследней руки у неё, всякие там известные композиторы, кинорежиссёры, графья да князья от российских до португальских… Ещё и гражданство канадское. Словом, мало не покажется. Мозги лихорадочно крутятся на предмет, как бы панику пригасить, пока она не началась всерьёз. И всё это ещё и сдобрено совсем дурной мыслью, пульсирующей где-то глубоко внутри: а вдруг не брешут сказки, вдруг это горы Хозяйка надумала показаться – побеседовать ведь есть о чём, и немало…

Я вот тут пишу про мгновения наблюдений за ребятами, про свои мысли… Чушь пишу. Короткие это были мгновения. Как вспышка. Всё осознавалось уже потом. Существенно потом. А сейчас – я бежал. Вот только что я лежу, развалившись на лодке и изумлённо вслушиваясь в песню, и вот – уже успев вскочить, осмотреться, подумать о многом, бегу в ту сторону, откуда донёсся голос. Держа в руке фонарь со свежими батарейками и мощной галогенкой, который планировался для фотоустановки, да не понадобился. Как, когда, кто достал его из сепульки – не помню. То же самое мгновенное переключение. Был фонарь там, а через секунду – он здесь.

На бегу – практически все мысли были уже другими. Окончательно откристаллизовавшаяся мысль, что есть о чём побеседовать, уже не пульсировала внутри, а лупила по голове кувалдой. Вторая мысль, также напряжённая до физической боли, гласила – быстрей! Третья – где? И четвёртая – абзац, приехали. Философичная такая мысль… Без оттенка страха. Констатация факта, не более.

Не помню больше ничего. Ни как звучали собственные шаги, ни шумела ли река… Продолжал ли звучать голос… Не слышал и не видел ничего, всё происходило как бы в мёртвой тишине. Впереди был поворот галереи, из которого послышался тот голос, и я бежал к этому повороту. Метров сорок там, наверное, было.

На повороте включили звук и обзорное зрение. Резко тормознулся. Пейзаж впереди, за поворотом, нарисовался примерно таков: река превратилась в озеро, берегов нет. До тупика с сифоном – метров пятьдесят-шестьдесят. Фонарь пробивает. Стенки почти прямые и почти гладкие. Ни одного угла, за которым можно спрятаться. Тишина практически полная, все звуки, которые есть, идут сзади. Никакой капели. Стены опускаются в воду вертикально, полого ныряющих сводов, под которыми могло бы хлюпать, нету. Есть только стелющийся над водой туман, слегка размывающий очертания стен, да около ног, там, где речка впадает в озеро, имеется распадающееся на мелкие завихрения и быстро затухающее течение. Глубина невелика, в сапогах – можно идти свободно. Бежать уже и нельзя, и не хочется. Здесь надо именно идти, причём неторопливо. Переставляя ноги так, чтобы ни единого всплеска. По возможности – чтобы не единой волны…

Нельзя уходить за поворот, не взглянув назад. Хорошо. Что у нас сзади? Хорошая такая галерея, высокая, свод плитой, пол глиняный, стены монолитные до самой развилки. Река шумит громко, но глухо: идёт по глиняному корыту. Свод опять же нигде в воду не опускается, с потолка нигде не льёт, не капает, водопадов и порогов нет… Неоткуда глюкам быть. А если не глюки – по такому шуму воды предельная слышимость метров двадцать пять, а отчётливая так и вообще десять. От меня ребят уже не слышно, даже если во всю глотку орать будут.

Кстати о ребятах. Что с ними-то? А хреново ведь с ними… Как раз, по-видимому, и вопят что-то, судя по ртам и членодвижениям. Шары на лбу, один сидит на лодке, второй уже кругами бегает… Машка так и вообще на коленки плюхнулась, похоже, молится.

Вот здесь холодный пот и прошибает. Чёткое такое ощущение, материальное. Скроюсь за поворотом хоть на секунду – фиг я их потом по пещере соберу. Та самая грань, за которой следующая капля уже порвёт ниточку, удерживающую у всех связь с реальностью. Нельзя за поворот. А тянет. Наверное, одно из сложнейших решений в жизни, а времени на выбор – секунды.

Чувство ответственности, наконец, перевешивает. Решение возвращаться принято. Поорать вот разве что для очистки совести. Туда, за поворот. Без чего-либо осмысленного. Просто окликнуть. Преимущественно в рассуждении самоуспокоения.

А вот не следовало этого делать. Немедленно раздавшийся звонкий смех, пожалуй, воздействует на психику ещё сильнее. Тут и самому до паники недалеко. Кстати, ребята смех тоже услышали, хотя между нами слышимости не было: ни я не слышал их воплей, ни они моего. Гм. Заглядывание за поворот, впрочем, даёт-таки шанс на ослабление напряга: всё же теперь можно лихо врать о сифоне немедленно за поворотом, медленно погружающемся в воду своде, под которым хлюпает так, что любые звуки могут померещиться, ну и так далее. Пока на базу не вернёмся – пожалуй, лучше врать. И ни в коем случае не заострять внимание на расслышанных словах и прочих звуках. Да и вообще не особо поддерживать тему – а то не приведи Господь, если кто-либо ещё и о следах начнёт вспоминать!

Сколько, кстати, времени-то прошло? Минута, две? Пожалуй, не больше. Ещё минута потребуется на то, чтобы вернуться. Никаких существенных изменений за это время не должно произойти. Теперь главное – трепаться, по возможности сохраняя бравый вид и морду лопатой, не останавливаясь ни на секунду, выдерживая достаточный темп подачи лапши на уши, чтобы заблокировать все остальные информационные каналы. До самого выхода из пещеры. Легко сказать, однако, а что делать, если самому не по себе?

Как на выход скакали! Это же любо-дорого посмотреть! И правильный обход того сифона искать не пришлось, сам нашёлся, и все остальные нетривиальные места как будто вазелином намазали. Единственное – ни одной детали не помню. Необходимость храбриться и трепаться поглощала все ресурсы организма, так что шли на полном автопилоте.

Вот что не вполне понятно, так это почему именно в этот момент вдруг всех разом отпустило. По логике событий – должно было в момент выхода из-под свода. Ан нет. Отпустило после подъёма из колодца, когда до собственно выхода ещё метров тридцать оставалось. И отпустило – дружно. Вдруг стало можно обсуждать всё. И следы припомнить без раскачки страха, и побухтеть с юморком о том, у кого какого размера глаза были и на каком месте, и неторопливо переодеться, по возможности отжимая промокшую одежду. Лестницу аккуратно смотать. Даже чайку сварили. Газа, конечно, в примусе уже не было, зато было дерево, которое мы осенью туда приспособили. По осыпи с исчезнувшим ледником вполне можно было пройтись пешком до его макушки и наломать веток на маленький костерок. Кайф, однако. Хороший такой антракт получился.

* * *

Именно что антракт. Как только вышли, наконец, из пещеры – хохмочки пошли на следующую серию. Менее плотную, по сути менее страшную, но… Начиная с первого же взгляда на нашу лыжню. Помните собачьи следы рядом с «лыжнёй в никуда»? Фиг они собачьи. Одиночный крупный волк, между прочим. Теперь сюда пришёл и густо оплёл следами уже нашу лыжню, совершенно по-собачьи обнюхав каждый отпечаток каждой лыжи. В антураже из ночи, довольно сильного снегопада и штормового ветра. Впрочем, чорт его знает, может, и собака была, но по основным особенностям всё же волк: хвост метёт специфически, трассы ухода-прихода абсолютно прямые… Собака на ходу как минимум слегка виляет.

Как ни странно, народ опять задёргался, хотя, если подумать, восемь лыжных палок против одного волка – оборона более чем надёжная. Да и кого-кого, а меня волчьими следами запугать трудновато. На Памире, помнится, разок вечером у костра сидели, а на соседних холмиках штук пятьдесят волков расселись и наблюдали – тут глаза отблёскивают, там… Тут взвоет, там откликнется… В общем, послушав этот концерт, мы на ночь привязали своего осла поближе к палатке, чтобы успеть выскочить, если его кушать начнут. За что и поплатились – эта падла длинноухая сумела, никого не разбудив, залезть в палатку, сожрать половину всех припасов да и пристроиться между нами спать. А волки – только через три дня дали о себе знать. Ночью загрызли метрах в пятидесяти от палатки корову аборигенскую. Снабдив нас мясом, ибо сами съели мало, а пастух брать мясо не стал, не положено у мусульман кушать такое мясо. Так что волки мне скорее друзья как бы.

А единственный раз в жизни, когда звериный след на меня действительно провоздействовал, был организован поизощрённее. Мы тогда занимались геологической съёмкой, снова в Средней Азии, горы тяжёлые, дорог нет, приходилось кое в чём импровизировать. Например, двоих экипировать ослами и отправить трёхдневным маршрутом вдоль гребня хребта, а остальных двоих перебросить машиной на новую точку, дабы там работали сами, а первой двойке ещё и встречу организовали. В контрольный срок первая двойка на точку рандеву не вышла (да и не могла выйти – ишаки учинили забастовку и в итоге бедняги своим ходом спускались на равнину). Пришлось назавтра с утра пораньше планировать поиск, а так как площадь огромна и маршрут неоднозначен – поодиночке. И вот, просыпаемся утром, вокруг палатки свежий снег, а на нём – аккуратное такое колечко следов. Леопарда. Ох, как не по себе было в тот день одиночными маршрутами бегать! Но бегали. Так что – один волк на четверых совсем погоды не делает… Впрочем, а откуда здесь вообще волк? Медведей в заповеднике немало, а вот последнего волка в этих местах – ну очень много лет назад видели. Ушли они отсюда.

Так что, сложись что не так, – палками отобьёмся. Кстати о палках. А тот странный узел, в который оказались связаны за темляки мои палки? Правда, пока на пути туда мы с Лёшкой вешали лестницу, Максим, не прошедший по полке на лыжах, для вящего удобства лазания по скалам с мешками брал и мой комплект палок, но завязывание темляков в узел отрицает категорически. А узел оч-ч-чень интересный… Прямой «петля в петлю», для изображения которого следовало расстегнуть пряжки на темляках, да ещё и с какой-то косичкой, которая вообще непонятно как сделана. Минут пять, однако, развязывал.

* * *

Снег. Даже немного смешно, что следующий прикол нам выложила именно эта безобидная субстанция. Разумеется, на буранку выходили традиционно, по формуле «два плюс два», то есть двое идут, двое ползут… Ну никак ребята с креплениями не осваивались. Но какая это ерунда по сравнению с дальнейшим! А в дальнейшем – снег начал липнуть. Что само по себе неудивительно. Свежевыпавший снег имеет такую забавную особенность: пока он идёт, он хороший. Перестал идти, что и произошло в момент выхода на буранку, – на ближайшую пару часов начинает липнуть. Липнуть так, что каждая лыжа начинает весить по полпуда. Игнорируя любые попытки отстроиться от сего эффекта какими угодно мазями и парафинами. Роняешь в снег кусок парафина – поднимаешь налипшую на нём заготовку для снеговика.

А примерно за километр до базы снег начал вести себя как-то совсем уж непонятно. Я бы даже сказал – безобразно. Лыжа, поставленная на лыжню, приклеивалась к ней намертво. Как будто это не снег, а твёрдый пол, смазанный контактным клеем типа «Момент». То есть – не многопудовые комья, а просто лыжу нельзя отодрать. Разве что отбить молотком, но не отбивать же на каждом шаге! Ладно, оставлю некоторый простор воображению читателя на предмет, как мы одолели сей последний километр. Скажу только, что дошли, добрели, доползли, доплелись уже совершенно никакие. А чтобы быть до конца честным, признаюсь, что просто сам не очень помню. Ощущение великой гнуси происходящего до сих пор как живое, а вот насчёт применённого способа хождения – полная амнезия.

* * *

Неудивительно, что в том состоянии, в котором мы добрались до кордона, не хотелось уже вообще ничего: ни переодеваться в сухое, ни печку заводить. Сесть вот на крылечке (точнее, на чём попало вокруг того пятачка, который играет роль крылечка) – и десять минут отдохнуть, прийти слегка в себя, ощущения там всякие переварить… Перекурить в тишине. Разбазировать последнюю заначку на триста грамм рябиновки… Торжественно её скушать за здоровье оной особы, кем бы та ни случилась. А уж потом прокричать троекратное «ура», а то и что покрепче – и удалиться спать.

Это всё пока предположения, в том виде, как они виделись в момент подхода к избушке. Действительность, разумеется, свои коррективы внесла, и нехилые. За ту минуту, пока снимались лыжи и рюкзаки, с неба как будто тряпочкой стёрли все тучи и даже отдельные облака. Утихли последние намёки на ветер, вызвездило, как на югах… И вот когда на сцене появилась та самая последняя бутылочка и рябиновка забулькала в кружки – был выполнен и особо нахальный утрешний Машин заказ: на небе зажгли очередное сияние. Цветное! На всё небо! Яркости, цветности и красоты – неописуемой!

Впрочем, последнее-то как раз и не очень удивительно: насколько я понимаю, данное сияние было чуть ли не самым масштабным и ярким в столетии, и когда мы вернулись в Москву – о нём гремели на всех астрономических сайтах. Ещё бы! Когда сияние видно на засвеченном небе городов, в том числе таких южных, как Берлин, Лондон и даже Вена, – это нечто. Собственно, помянутый парад планет, по-видимому, здесь тоже оказался не так уж ни при чём: в том, что из Солнца выдрался здоровый кусок короны, парад планет вполне может быть и повинен, а в том, что этот кусок прямой наводкой шарахнул по Земле, – вполне может быть и вина «присоединившейся» к параду Луны.

Это я вот к чему: само сияние, необычайная там яркость, поразительная цветность, так или иначе объяснимы, а вот несколько менее очевидных фенечек – чорта с два. Я немножко понимаю физику всей этой иллюминации. Так что попробую изложить своё видение расклада. Два главных класса элементов сияний таковы: молочно-белые дуги, протянутые вдоль силовых линий магнитного поля Земли, в которых светится водород, активируемый протонами, а также ленты со столбами, идущие вкрест силовых линий поля и видимые всегда более или менее на Севере, в которых электронами активируются атомарный кислород (серо-зелёный цвет), молекулярный кислород (сине-зелёный цвет) или молекулярный азот (малиново-красный цвет). Остальные элементы могут быть различны по форме и по структуре, но цвета те же, что для лент. Теперь о том, что было нарисовано на небе. Точнее – о том, что видели наши глаза. Речь о том, что и как увидел фотоаппарат, – впереди, и там всё ничуть не менее смешно. Итак, протонных дуг в разные моменты времени было от десяти до двадцати. Начинались они строго в зените и расходились во все стороны. Лента со столбами висела одна, на высоте около пяти градусов. Сплошная. Вокруг всего горизонта. Остальное небо было покрыто круглыми пятнами густо-красного с переходом на фиолетовый цвета. По Лёшиной записке (я опять заставил всех описать наблюдения независимо): «Полное ощущение, что сидишь внутри нераскрывшегося гриба-мухомора, на котором просвечивают и пятна, и пластинки, и даже бахрома по низу шляпки». Прочие записки – в том же духе. Суммируем. Наблюдаемая картина могла возникнуть в одном-единственном случае. При наблюдении непосредственно с магнитного полюса, до которого все ж таки не одна тысяча вёрст. Ха-ха. Ну, или же если один из значимо крупных кусков того протуберанца шарахнул непосредственно над нашими головами, причём оказался столь велик и плотен, что пробил в ионосфере вполне конкретную дыру немалых габаритов. Что ещё забавнее.

Вторая фенька. Как только первичный восторг от столь роскошной иллюминации схлынул, а рябиновка закончилась, вполне естественным было попробовать провести немножко просветительской работы и продемонстрировать молодняку, какие финты и кульбиты выделывает магнитный компас в такие вот моменты. Но – стрелка компаса уверенно показывала на север и даже и не думала шевелиться. Не было никакой магнитной бури, и хоть ты тресни! А значит – и сияния быть не могло… И уж тем более не могло произойти удара плазмы над нашими головами, достаточно мощного, чтобы пробить ионосферу и настолько исказить поле, чтобы образовался «дополнительный полюс»… В общем и целом – чушь собачья.

В общем, посмотрел я на компас да и убрал его подальше, даже не заикнувшись о планировавшейся лекции. А взамен вытащил фотоаппарат и начал снимать. В смысле, портить плёнку. Твердо зная, что выйти не может ничего – плёнка стоит слайдовая, чувствительностью сто единиц, выдержка более двух минут невозможна в принципе, уж очень быстро всё на небе меняется, а с такой выдержкой даже ярчайшие звезды не смогут проработаться. Вот тут-то и началась фенька третья, пожалуй, самая смешная. Конечно, не сразу, а когда плёнку проявили. Хрен там портить. Шесть кадров, как и положено, совершенно черны, зато седьмой – экспонирован идеально. Пожалуй, просто один из лучших моих снимков за все времена. Только вот нарисовано на нём нечто, принципиально отличное от того, что видели наши глаза, и при этом ничуть не менее еретическое с точки зрения физики. Да, эпицентр сияния теперь не в зените, а за горизонтом, как и должно быть. Но не за северным, а за западным! Протонных дуг нет вообще, зато лент – две. Все виденные цвета на месте, но есть ещё несколько: ярко-жёлтый, насыщенно-синий, оранжевый и др. Абсолютно невозможные для сияний. Да, звёзды, кроме нескольких самых ярких, не проработались. Но само сияние, да и его отражение от снега оказались многократно ярче ярчайших звёзд! Тоже ведь не бывает такого. Верхние слои атмосферы всё же не газосветная лампа. Наконец, последнее. Готов поспорить с кем угодно и на что угодно, что ставил на аппарат объектив «рыбий глаз», обсуждая сию операцию со всеми присутствующими. Специально примеривал углы охвата и пришёл к выводу, что нужен максимум. Снимок же очевидно сделан широкоугольником двадцать пять – сорок пять из моего же арсенала, на фокусном расстоянии около тридцати двух, то есть даже не на максимальном для него угле. Это видно не только по геометрии кадра, но и по качеству. В отличие от «рыбьего глаза» этот объектив качеством не блещет, а то карточку можно было бы печатать раза в два больше форматом. Впрочем, именно из-за неправильного объектива кадр и получился художественно хорош: избушка на переднем плане и голые лиственницы на среднем не искажены, а пространство имеет глубину. С «рыбьим глазом» кадр проваливался.

Хотя вот здесь-то как бы и не на что жаловаться. Потому как снимок, сделанный неведомо кем, неведомо как, да ещё и объективом, который лежал себе в сепульке, но почему-то оказавшийся на моей плёнке и в моей камере, – хотя бы по одному признаку таки может считаться моим. Как любил приговаривать один американский писатель-фантаст, он же одновременно анархист и ничуть не менее одновременно пропагандист военной дисциплины в обществе, в общем, Роберт Хайнлайн: «Везение – термин, которым лентяи и неучи обозначают результат упорного труда и тщательной подготовки». Я всегда ну очень хотел отснять красивое сияние, и потому всякий раз, попадая зимой на Север, в первый же день прикидывал, как буду снимать, если вдруг покажут. Надо же проложить тропинку к месту камеры, утоптать там площадку, попросить людей не портить снег там, где будет «наземная часть композиции»… В общем, подготовленная точка у меня была и кадр был сделан с неё, а потому – условно мой. В соавторстве с кем-то. Как только узнаю, с кем, начну указывать, а пока посмеиваюсь, когда мне объясняют, как мне повезло это снять. Тем более – зная, что именно это сияние фотографировали по всему миру многие тысячи. А лучший кадр – мой. Пополам с кем-то.

* * *

Вот, пожалуй, и почти все удивительности, которые произошли во время этой незабываемой вылазки. Разумеется, на следующий день, последний в экспедиции, никакого выхода в пещеру у нас не получилось. Вытащить ребят из избушки было решительно невозможно. То есть, я сам всё же вылез. Более того – надел лыжи и заложил вокруг того останца, в котором расположены Ломоносовская и Олимпийская, кружок. Так, порядка на километр шире, чем все наши приключения. Ни одного следа – не пересёк, кроме мышиных, лисьих и птичьих. Ни той лыжни, ни той волчьей стёжки, ни-че-го. Всё, как должно быть. Тайга как тайга. В которой, кроме нас, – двуногих нету.

Напомню ещё раз, что приблизительно десять процентов из описанного враньё, но враньё, не нарушающее ни логики событий, ни общего восприятия. Остальное правда. Местами доказуемая, местами нет. Никаких доказательств приводить не буду ни на один эпизод. Принципиально. Даже не приведу ни одного сравнения четырёх бумажек. И не потому даже, чтобы не начали пытаться высосать из этого информацию для употребления в шарлатанстве всяком… Главным образом – по причине намёка, поступившего сутки спустя, ранним утром.

А намёк был такой. Мы сбросились с Железных Ворот наиприятнейшим из возможных способом. Наст прихватило так, что мы смогли снять лыжи, превратить их в нарты, уложить рюкзаки и безо всякого напряга, с удовольствием загорая на утреннем солнце, очень быстро дойти до намеченного места встречи с машиной у поворота на вырубку. И в ожидании её – увидеть, как всего через пару часов началось (и не прекратилось ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю) масштабное весеннее таяние, сделавшее тайгу совсем непроходимой. На наших глазах превратившее снег в кисель, а только что пройденный маршрут – в абсолютно невозможный… Это на севере-то Архангельской области в начале апреля! Когда мы уже ехали на машине – навстречу по дороге поднималась следующая группа. Они так и не прошли, так и ждали на том повороте. Услышав наши рассказы – на Железные Ворота дёрнулись ещё люди. И тоже не прошли. А потом, ещё через неделю, таяние сбросило в пещеры паводок, смывающий все следы…

* * *

Ладно, фиг с ним, буду немножко занудой, порассуждаю о происшедшем.

Во-первых, ровно всё, кроме разве что отдельных нюансов с сияниями, теоретически может иметь и вполне материальное объяснение. Типа радиоуправляемого мини-дирижабля с ногой и магнитофоном. Но организация подобных хохмочек стоит таких денег, какие ни один идиот не станет тратить без мобилизации десятка телеоператоров. Так что, если бы сие было представлением с автором-человеком, мы должны были скоро увидеть всё это на экранах телевизоров. Не увидели. Фокусы же с сиянием – не вполне однозначны. По приезде я пообщался с кучей разнообразных астрономов и геофизиков, и кое-какими хоть и спекулятивными и недоказанными, но все же теориями, объясняющими несообразности, меня изобильно снабдили.