Текст книги "Ухожу на задание…"

Автор книги: Владимир Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

Ухожу на задание…

1

Дверь, обитая коричневым дерматином, казалась массивной и тяжелой. Кто не знал – с силой тянул на себя ручку. А дверь открывалась легко, бесшумно. И первое, что бросалось в глаза с порога, – большое, почти во всю стену, окно. Кабинет начальника политотдела даже в пасмурные дни наполнен был светом.

– Разрешите, товарищ подполковник? – привычно произнес Олег.

– Да, конечно. Здравствуйте. – Подполковник Дербаносов поднялся, пожал руку прапорщика.

Со всеми он так – от своего заместителя до рядового бойца.

Обязательно встанет и обязательно за руку. Какой бы разговор ни ожидался: просто ли деловой, приятый, или, наоборот, напряженный и резкий – это потом. А сначала – уважение к человеку. Олег уже перенял у начальника политотдела такую манеру. Но не всегда получалось, иной раз и забудет сгоряча, в спешке. Кивнет солдату или сержанту в ответ на приветствие – и сразу о главном. А подполковник не торопится, даже если времени в обрез. Медлительность его порой тяготила Олега. У пограничников все должно быть стремительно, быстро. А Дербаносов словно нарочно притормаживает, да еще и улыбается при этом. И в который уже раз повторяет: всему свой черед, нельзя есть пирог прямо с начинки.

Так то пирог…

– Слушаю, товарищ подполковник!

– Садитесь, Олег Иванович. Новость есть. Завтра у нас суббота? – Глянул на календарь. – Да, суббота. Подшефные наши звонили.

– Школа?

– Нет, из плавстройотряда. У них завтра соревнование среди отделочников на лучшего по профессии. Комсомольская инициатива. Хотят, чтобы от нас был представитель в жюри. Чтобы поздравил победителей. Я обещал комсомольского вожака направить. Так что готовьтесь, Олег Иванович. Там у них много молодежи прибавилось, знакомство не помешает. И еще одного человека с собой возьмите.

– Сержанта Агаджанова.

– Который на контрольно-пропускном пункте? Обязательно его?

– Вы против?

– Решайте сами. Только вот получается: в президиуме у нас Агаджанов, в делегациях – он, на трибуне – тоже. Не велика ли нагрузка на одного человека? – прищурился Дербаносов. – Может, для других что-нибудь оставим?

– Ехать с утра, товарищ подполковник?

– Да.

– Другой не успеет подготовиться.

– А сержант Агаджанов всегда готов?

– Во всяком случае, не подведет.

– Спокойно с ним?

– Я в нем уверен.

– Это хорошо, – кивнул подполковник. – Только что же, Агаджанов у нас единственный активист?

– Активистов много, но вызвать человека с заставы и подготовить его – требуется время. А сержант здесь.

– Ну хорошо, берите завтра свою палочку-выручалочку, а на будущее подумайте.

– Ясно, товарищ подполковник.

– Теперь дальше, Олег Иванович. Неделю назад в порту, на контейнерной площадке, была крупная кража. Преступники вскрыли контейнер международного класса, унесли японские зонтики. Сработали чисто, никаких следов. А сегодня ночью – повторение. Опять вскрыт контейнер, но унести ничего не успели. Вероятно, наш наряд спугнул преступников. В два часа наши сменились у трапа «иностранца» и возвращались в дежурку. Туман был сильный.

– И тогда, в первую ночь, гоже, – припомнил Олег Сысоев.

– Вот уже и закономерность. В густом тумане орудуют, когда в трех метрах ничего не различишь. А преступники уверенно действуют, находят как раз то, что им нужно.

– Значит, порт хорошо знают. Какие грузы прибыли – им тоже известно. А ведь проникнуть туда дело сложное. Забор с проволокой… Так что свои это, товарищ подполковник. Из портовиков или из строителей, которые контейнерный терминал сооружали. Ну, может, из моряков…

– Нет, проверено. Одного и того же судна в эти две ночи у нас в порту не было. К тому же на судах дисциплина, вахта… Нет, Олег Иванович, среди преступников хоть один, да местный.

– Это в общем-то дело милиции, – развел руками Сысоев.

– Милиция занимается, но и мы не в стороне. В порту иностранные суда, а под самым носом у нашего контрольно-пропускного пункта орудуют жулики. Тут уж, знаете ли, не до разделения функций. А на КПП у нас, Олег Иванович, все комсомольцы…

– Провести собрание?

– Обязательно ли? Можно просто поговорить с людьми, чтобы ответственность чувствовали. Пусть знают: преступники наверняка появятся вновь. Если удалось один раз, сошло с рук в другой, почему бы не попытаться еще? Чтобы комсомольцы помнили об этом. Не отвлекаясь, разумеется, от своих главных задач. Причем особая бдительность – в туманные ночи.

– Разрешите и мне, когда туман?

– Да, Олег Павлович, хорошо бы. В трудные часы поближе к молодым. У нас опыт… Ну и не одной ведь отчетностью живет помощник по комсомолу, – улыбнулся начальник политотдела.

– Это я уже усвоил. Но и отчеты вы потребуете со

всей строгостью. И в конце месяца, и поквартально, и за год.

– Безусловно! – весело подтвердил Дербаносов. – Отчеты тоже нужны, особенно когда есть за что отчитываться.

2

Непропуск – это высокая скала, каменный откос, далеко выступающий в воду. По берегу его не обойдешь. Или огибай морем, или карабкайся на крутой обрыв. Такой непропуск отделял раньше маленькую тихую бухточку с деревянными рыбацкими причалами от просторной, вместительной бухты, где не было никакого жилья и почти с уреза воды начиналась тайга. Теперь в большую бухту провели шоссе и железнодорожную колею. Пролегли они над самым морем, для них пришлось взорвать выступавшую часть непропуска. Однако сама скала сохранилась, на ней оборудовали смотровую площадку. Здесь парапет, скамейка, урны в форме пингвинов с разинутыми ртами. И даже цветочная клумба, о которой заботились школьники.

На смотровой площадке всегда ветер. В теплые дни – прохладно, а в морозные пронизывает до костей. Но все равно прапорщик Сысоев охотно приходил сюда в любое время года. Такой простор открывается, такая красота – ничего подобного не увидишь снизу. Вроде бы даже события, переживания воспринимаются тут по-иному: в других масштабах, в другом сравнении.

С трех сторон видны цепи сопок. Ближние, прибрежные сопки еще не очень высоки, тайга на них выглядит ершистой, зеленой. Но чем дальше, тем величественнее и темнее вершины. Замыкает горизонт дальний подковообразный массив, который почти всегда кажется черным.

Впереди, на востоке, за узким горлом пролива, нежится в легкой дымке огромный океан-океанище. До него неблизко, даже при большом шторме не различишь на нем волн; поражает его свободный, необозримый простор. Воистину великое сухопутье России смыкается здесь с беспредельной водной стихией.

Как бы ни бесновался, как бы ни бушевал океан под напором тугих ветров, при буйном разгуле тайфунов, в бухтах, над которыми высится скала, иногда спокойно. Разве что белые барашки появятся на гребнях невысоких волн, да и то ненадолго. Надежно укрыты бухты от непогоды, поэтому и осели тут люди с давних времен, возвели рыбачий поселок, небольшой рыбозаводик. Вот он – жидко дымит справа в окружении мелких, почерневших домишек.

Причалы рыбозавода пусты, хотя на рейде стоят десятка полтора океанских судов под разными флагами. Мелко для них, не могут они подойти. Терпеливо ждут своей очереди, чтобы пришвартоваться к пирсам нового порта, опорожнять трюмы, взять другой груз и вновь отправиться в далекие страны по синим морским дорогам. Но пирсов в новом порту пока мало, он только еще создается. Весь дугообразный берег большой бухты, от бывшего непропуска и до самого пролива, превращен в огромный строительный полигон. Везде котлованы, груды земли, краны, фундаменты, траншеи. Движутся десятки разных машин: быстрые самосвалы, медлительные панелевозы и тягачи, красные бульдозеры, похожие на трудолюбивых жуков. Для непосвященного человека – первозданный хаос. А привычный глаз улавливает контуры сооружений.

Олег Сысоев видел будущий порт на ватмане, в макете и теперь хорошо представлял себе, где и что строится. Особенно радовала Олега та часть порта, где работы были уже завершены, где действовал древесный комплекс. Там перегружали из вагонов на океанские суда не только круглый лес, но и технологическую щепу. Здорово это придумано! Месяца два назад Сысоев водил туда на экскурсию своих комсомольцев, сам с интересом смотрел и слушал рассказ инженера.

При заготовке и переработке древесины бывает, естественно, много отходов, которые пропадали прежде без всякой пользы. Сучья, ветки, обрубки, некондиционная древесина. А теперь их превращают в технологическую щепу. Островерхая гора измолотых в крошку древесных отходов высится на бетонной площадке комплекса. Швартуется для погрузки судно – и включают машину. Мощные воздушные насосы с ураганной силой гонят крошево по трубам в трюмы. На специальных заводах технологическая щепа превратится в целлюлозу, в бумагу, в ткани и другую продукцию. Купишь красивую рубашку и ни за что не догадаешься, что она из лесных отходов…

Дальше, за древесным комплексом, раскинулся контейнерный терминал. Со смотровой площадки разноцветные контейнеры кажутся яркими кубиками. Синие, желтые, белые, красные, оранжевые. Глаз не оторвешь от веселых игрушек.

На огромном строительном полигоне древесный, контейнерный и часть угольного комплекса выглядят вполне обжитыми, аккуратными, даже уютными. А ведь еще совсем недавно была здесь только густая тайга. Пограничная тропа пролегала по пустынному берегу. В тот зимний день, когда рядовой Сысоев впервые шел по этой тропе со старшим наряда, они увидели на снегу отпечатки лап крупного зверя. Старший наряда сказал: тигр преследовал кабана.

А теперь, когда Олег рассказывает об этом молодым пограничникам, те даже представить себе такого не могут. Совсем иная картина в бухте. Но между прочим, Сысоев как раз и приник душой к этому месту именно потому, что на его глазах, и не без его участия, начались здесь такие перемены, такие свершения, которые в газетах называют величественными.

Ну, участие, конечно, не очень большое. Пограничники помогали строителям прорубать первые просеки, первый дом вместе закладывали. Когда Олег уезжал в школу прапорщиков, вроде и не собирался вернуться сюда. И действительно, была у него возможность остаться в большом городе, где бытовые удобства, хорошее снабжение, театр, кино. Живи в свое удовольствие. А его неудержимо потянуло назад, в разворошенную, неустроенную бухту, где все еще только закладывалось.

Иной раз поругивал себя: не мальчишка уже – за романтикой-то гоняться! А предложи ему перевестись в другое место – все равно отказался бы. Пустил, значит, здесь корни. Олег обернулся, глянул на вершину далекого хребта. Большое, по-дневному горячее солнце висело низко над зубчатой грядой. Сейчас скроется за вершиной яркий диск, хребет сразу станет угрюмо-черным, резче проявится на фоне розоватого неба. Время еще не позднее, за проливом добрых полчаса будет сиять в солнечных лучах океан, а на затененную бухту уже исподволь надвигаются сумерки.

Закат нынче ясный, ветер с берега, значит, порт не закроется туманом, частым в этих местах. Но все равно надо сходить на контрольно-пропускной пункт. Раз начальник политотдела посоветовал – негоже откладывать в долгой ящик.

3

Широкозадый, низко сидящий в воде буксир прилепился к высокому борту океанского сухогруза и пыхтел, тянул великана вдоль пирса, как муравей тянет веточку или хвоинку во много раз больше его. Ожидая, пока судно пришвартуется пограничники стояли на бетонном оголовке причала.

Размеренно шлепали внизу волны, негромко шипели, откатываясь от неодолимой преграды. На глянцевитой поверхности воды плясали, дробясь, отсветы огней работавшего вблизи крана.

– Сразу видно, не наш пароход, не советский, – сказал Сысоев.

– Почему? – не преминул сунуться с вопросом рядовой Чапкин, остроносый, въедливый и дотошный.

– На надстройки обратите внимание.

– Капитанский мостик, жилые помещения – все как положено.

– Помещение помещению рознь. Верно, Агаджанов?

– Без красоты лепят, – не очень уверенно ответил сержант. – Коробка здоровая, а все надстройки стиснуты на самой корме. Вида нет.

– Рациональность, – коротко бросил Кондин.

– Чрезмерная, – продолжал Сысоев. – Сверхрациональность, вот что. Только бы лишнюю тонну груза впихнуть. А моряки в тесноте ютятся. Месяцами. На наших судах видели: по одному, по двое в каютах живут. Есть где отдохнуть, спортом заняться.

– У нас тоже суда всякие, – возразил Чапкин. – На «Юпитере» тоже не разгуляешься.

– «Юпитер» на приколе, – вмешался Агаджанов. – Сойди по трапу и гуляй на сухом берегу.

– Да и когда его строили-то, знаете? – спросил прапорщик. – Он ещё до войны ветераном был, его ровесники или на дне моря ржавеют, или на переплавку пошли. Музейный экспонат.

На причале появился старший лейтенант Шилов; уж на что рослые Сысоев и Агаджанов, а старший лейтенант на голову выше их. Козырнул в ответ на приветствие, спросил весело:

– А, молодая гвардия? С нами на иностранца?

– Нет, провожу вас и с Чапкиным по терминалу пройду.

– Понятно, – кивнул Шилов. И к бойцам: – Сержант, все готовы?

– Так точно.

– За мной.

Короткая цепочка пограничников двинулось к судну, уже привалившемуся бортом к бетонной стенке. Впереди – Шилов, казавшийся немного нескладным из-за своей чрезмерной высоты и худобы. Следом – стройный чернявый красавец Агаджанов, форма щегольски подогнана умелым портным. Замыкал цепочку коренастый ефрейтор Кондин, такой широкий в плечах, что старшина с трудом подобрал для него китель.

Едва с борта спустили трап, пограничники сразу поднялись на судно. На пирсе остался лишь Кондин. Четко повернулся кругом и застыл у нижней ступеньки трапа.

– Монумент! Кедр сибирский! – не без зависти произнес Чапкин. – На прошлой неделе грек здесь грузился, один ихний матрос под ноги Кондину картинки сыпанул. Вроде случайно. Цветные, и с такими штучками, что волосы на голове шевелятся. Слов не хватят, чтобы сказать, какая похабщина! Любопытно до ужаса. А Кондин наш как сейчас: лицо каменное, глазом не поведет… Матросы там крикливые были, смеются, прыгают по палубе, на пальцах показывают. Только Кондин – как изваяние. Ноль внимания. Ну, те и утихомирились. А потом убрали свои картинки.

– Сами догадались?

– Нет, сказано им было, чтобы не засоряли причал. А я Кондина спрашиваю в казарме: «Ну, нагляделся всего такого?» А оп отвечает: «Не смотрел». – «Совсем?» – «А чего на пакость смотреть?» Это он точно, он такой, товарищ прапорщик.

– А вы вот успели увидеть? – усмехнулся Сысоев.

– И не хотел бы, да тянет, словно магнит. Ну я и решил: нарочно буду разглядывать.

– Зачем?

– Для закалки нервов. Сержант советовал. Сперва производит впечатление, а потом, дескать, привыкаешь и не действует. По-моему, правильно. А непонятно мне, товарищ прапорщик, только одно: неужели те, кто такие картинки подсовывает, журнальчики всякие, неужели они всерьез верят, что сагитируют нас на «сладкую жизнь»?

– Считают, что на кого-то подействует, врежется в память, поманит…

– Оно, конечно, иного человека от хрена тошнит, другой без хрена есть не садится.

– А Кондин просто выше всяких пакостей.

– Ну, Гриша у нас монумент, – уважительно повторил Чапкин.

А Олег, скрывая улыбку, подумал: много ты знаешь, молодой солдат! Видел бы ты Кондина год назад, когда он служил на заставе. Характер у сибиряка крепкий, в какую сторону ни поверни. Вот и намучился он тогда со своим характером и других помучил. Командиров и политработников. Срыв за срывом. Недели две все нормально, а потом будто подменят его. Становится вялым, равнодушным, двигается как во сне. Расспрашивали, беседовали с ним, наказывали, а он только рукой махнет: «Мне все равно». Хмурый, насупленный, слова никому не скажет. И норовит в одиночестве остаться.

Сысоев тогда только вступал в новую должность. Подполковник Дербаносов предупредил: вот такой трудный случай. Рядовой Кондин прибыл на службу с отличными характеристиками. Грамотный, закончил техникум. Считался активным комсомольцем. А тут не заладилось. Вопрос стоит об исключении из комсомола со всеми последствиями. Жизнь у парня может сломаться.

И попросил начальник политотдела своего нового помощника, чтобы присмотрелся к солдату, попробовал понять причину странного поведения.

Это и было самое трудное. У Кондина не только равнодушие, но и недоверчивость проявлялась, неприязнь к людям. Надоели ему с приставаниями. Отвечал казенно: «Так точно…», «Никак нет…», «Мне все равно!». Больше от него ничего не добьешься. Олег чувствовал – нервы у солдата на пределе. В глазах – глухая тоска. Как бы глупостей не наделал.

Сысоев попросил тогда непосредственных начальников Кондина оставить солдата в покое, не тревожить несколько дней. Кондина к этому времени с заставы в отряд перевели, а Сысоев съездил на его прежнее место службы, поговорил там с комсомольцами, с солдатами, которые хорошо знали Григория. И выяснил, что из родных у Кондина только старшая сестра и жена. Живут в одном селе. Перед самой службой свадьба была, и жену свою Григорий очень любит. С фотографией не расстается. Получит письмо от своей ненаглядной – сияет от радости. Сестра письмо пришлет – Григорий сразу померкнет, насупится, по ночам стонет, зубами скрипит…

Обдумав предстоящий разговор, Сысоев зашел в казарму, будто случайно встретил Кондина:

– А, это вы? Загляните ко мне.

Кондин тяжело опустился на стул, пустым взглядом уставился в угол комнаты, всем своим видом показывая: говорите что хотите, не в первый раз, потерплю. И такая безысходность была у него на лице, что Олег забыл все правильные, заранее приготовленные слова.

– Плохо, Гриша? – спросил неожиданно.

Солдат даже вздрогнул: не ожидал такого искреннего, проникновенного вопроса. Дрогнули его губы.

– Ой, плохо…

– А я, знаешь, маму свою схоронил недавно, – продолжал Сысоев, думая, что говорит не по делу. Но остановиться уже не мог. – И знаешь, что я понял? Все на свете поправимо. Все можно перетерпеть, перебороть, изменить. Непоправима одна только смерть. Мысль вроде бы простая, но вот когда до нее дошел. А ведь мы с тобой почти ровесники?

– Да, – сказал Кондин. – Я с отсрочкой призывался. По семейным обстоятельствам.

– Ребенка у тебя нет?

– Если бы был!.. А то ведь одна она! Все вечера свободные. И Васька, стервец, клин бьет… Э, да что там! – махнул он рукой. Умолк на несколько секунд, но горечь и боль, так долго мучившие его, прорвались наконец и хлынули неудержимо: – Знал бы я раньше, я этого Ваську… Девчонок незамужних ему мало! Ну и она хороша! Самодеятельность у нее. На сцене вдвоем пляшут, потом домой ее провожает. Сестра пишет – на все село разговоры. Привез себе Кондин из города кралю залетную…

– Не любит ее сестра?

– Разные они. Сестра меня на ноги ставила, горя хлебнула. А Рита единственная у родителей. Сама радуется, и вокруг нее радость.

– Разве это плохо?

– Наоборот… Только вроде легковесной она кажется, ну и заглядываются всякие, вроде Васьки.

– А она что пишет?

– Ну, скучает, – запнулся Кондин.

– Любит?

– Любила… Теперь не знаю.

– Веришь ей?

– Как не верить-то! – с болью вырвалось у Григория. – Откровенная она, доверчивая… Да ведь всякое может бить. Сестра навет возводить не станет… А я подумать о таком не могу. Лучше разбежаться – да головой об стенку. Честное слово, товарищ прапорщик!

– Фантазируй поменьше. Придумать-то все можно.

– Мне на один вечер, на часок в село бы… Услышать, о чем они с Васькой… Понял бы и рубанул сразу: так или этак.

– За час ничего не поймешь. И за вечер – тоже. Только дров сгоряча наломаешь.

– Я горячиться не буду. Мне ясность нужна. Не могу, когда в голове и на душе мутно.

– Вот что, Григорий! – решительно произнес Олег. – Ты иди, а я сейчас к начальнику политотдела. Попробую на пять суток тебе, без дороги.

– Да вы что? – У Кондина меловым стало лицо. – Да разве дадут мне?.. На гауптвахту меня, а не в отпуск. Я же понимаю… На комсомольском собрании разбирать наметили. – растерянно говорил солдат, а в оживших глазах загорелась, засветилась надежда.

– На собрании разберем, и со всей строгостью, чтобы на будущее…

– Товарищ прапорщик, уж я постараюсь!

– Погоди радоваться. Не я решаю…

Ох и трудным был тогда разговор у Сысоева с начальником политотдела. Подполковник Дербаносов вполне резонно говорил, что это не метод воспитания, что еще не известно, какой результат принесет поездка, обещанная без всяких оснований. Как отпустить домой солдата, зарекомендовавшего себя не самым лучшим образом?

Сысоев отвечал, что случай с Кондиным редкостный, исключительный и он не видит другой возможности бороться за этого солдата. А если нет формальной возможности дать Кондину отпуск, то пускай его пошлют вместо Сысоева, а сам Сысоев в этом году отдыхать не поедет, и таким образом лишних затрат не потребуется.

И вот что удивило и обрадовало тогда Олега. В общем– то подполковник Дербаносов правильно ругал его за опрометчивость, за максимализм, предупреждал на будущее: не бери на себя то, что зависит от старших начальников. Но при этом Олег чувствовал: в глубине души Дербаносов одобряет поступок своего помощника и даже доволен им. Такое не скроешь никакой строгостью. Да и не пошел бы иначе Дербаносов к полковнику, не стал бы добиваться, хлопотать за солдата, прослывшего нерадивым.

Сысоев сам провожал Кондина на вокзал, сам потом и встретил его. Уехал солдат растревоженный, неуверенный, а вернулся совсем другим человеком. Вышел из нагона степенный, улыбающийся, посолидневший. Долго тряс могучей ручищей руку прапорщика. О своих делах сказал коротко:

– Дурак я, каких мало… Теперь за все отслужу, сколько потребуется.

– Ладно, – ответил Сысоев, – лишнее время служить по уставу не положено. Ты не количеством, ты качеством постарайся.

– Вот! – показал Кондин большой палец.

А месяца два назад пришла в часть телеграмма из далекого села: у солдата появился сын. К этому времени

Кондин стал уже отличником боевой и политической подготовки, получил первую лычку на погоны, сам ходил старшим наряда. Ему доверили ответственную службу на контрольно-пропускном пункте. Даже для въедливого первогодка Чапкина он лучший пример. Никто теперь не вспоминает о минувших неприятностях. Разве что сержант Агаджанов прицепится порой, когда заведут солдаты разговор о девушках, о верности и коварстве. Скажет, открыв в усмешке ровные острые зубы: «Насчет любви и дружбы у нас ефрейтор Кондин дипломированный специалист. С ним советуйтесь. Верно, Гриша?» – «Да хватит тебе!» – добродушно отмахнется от него сибиряк…

– Товарищ прапорщик, нам вправо, – показал Чапкин, чуть тронув Сысоева за рукав.

– Запутаешься тут без привычки. Контейнеры эти – как дома без окон. И улицы между ними, и переулки.

– Хуже, товарищ прапорщик. Дома неподвижно стоят, а контейнеры увозят, привозят, перемещают. Улицы и переулки все время меняются.

– Говорю – запутаешься.

– Мы привычные, – ответил Руслан Чапкин, и горделивая нотка, прозвучавшая в его голосе, порадовала Олега. Значит, не равнодушен человек к своему делу.

Они шли вдоль высокого забора, ограждавшего контейнерный терминал. Это издали, со смотровой площадки, можно было охватить ого взглядом, а сами контейнеры казались игрушечными. Здесь же все выглядело иначе. Бетонированная площадка размером этак в два футбольных поля. Двадцатифутовые и сорокофутовые контейнеры международного стандарта выглядели довольно внушительно. Кроме них, на площадке нет ничего, никаких построек. Лишь несколько козловых кранов и два громадных перегружателя – портайнера возле причалов. На погрузку контейнера тратится полторы-две минуты. Да и места на судне или в специальных вагонах контейнеры занимают немного.

Сообразительные люди придумали такой способ перевозок. Экономия громадная. Не требуется складов для хранения грузов: контейнер сам надежно укрывает свое содержимое от капризов погоды. Где-нибудь в Соединенных Штатах в Австралии или в Японии уложат в эти вместительные ящики детали машин или зонтики, игрушки или мотки мохера, ткани или транзисторы – и пошел путешествовать контейнер по белу свету. Качает его океанское судно, стучат под ним колеса вагона. Хоть через всю Сибирь, хоть через всю Европу. Получат груз в наших глубинных сухопутных городах. Или, к примеру, во Франции, в Бельгии. От склада до склада, от двери до двери – вот какой это способ транспортировки.

Довелось недавно Сысоеву побывать в командировке в Москве. Выбрал время, специально съездил с Белорусского вокзала на базу, куда прибывают контейнеры со всех концов страны. Здесь их сортируют, отправляют дальше по адресам. Олег обрадовался, будто знакомых встретил. Вот они, голубчики, через наш терминал прошли! И еще, наверно, не один раз в новый порт попадут: их пока немного, международных контейнеров-то.

И среди жуликов нашлись, значит, такие, что идут в ногу со временем. Это непросто – вскрыть металлический ящик. Да что там вскрыть: попробуй сориентироваться туманной ночью среди однообразных контейнеров, безошибочно найти нужный. А потом исчезнуть так хитро, что даже опытная собака не взяла след.

– Может, они в пустом контейнере прятались? – негромко произнес Чапкин, понимавший, о чем думает сейчас прапорщик. – Или с бухты высадились, туда и ушли.

– На причалах наш наряд был, плеск бы услышали.

– За забором кран работал, немецкий сухогруз уголь брал.

– Зевнули, значит, наши?

– Нам такой задачи не ставили, – обиделся Чапкин.

– Здесь граница, и мы за все в ответе, – вспомнил Олег слова начальника политотдела.

– Понимаем, товарищ прапорщик. Старший лейтенант говорил об этом. И Кондин сегодня беседовал с комсомольцами.

– У вас же Агаджанов секретарь…

– Сержант у нас человек занятой, – неопределенно хмыкнул Чапкин. – Он общее руководство осуществляет. Шибко большой начальник.

Олег подумал: вот и опять слышит не очень лестные слова о комсомольце, которого считает одним из передовых в погранотряде. И Дербаносов говорил, и теперь молодой солдат. Почему? У Агаджанова всегда все хорошо, за что его осуждать?