Текст книги "Ухожу на задание…"

Автор книги: Владимир Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

22

Три года флотской службы – закалка на всю жизнь. Алеша Тверцов вскочил, как по тревоге, собрался в минуту и по привычке, наверно, надел бескозырку, висевшую над кроватью. В ней побежал к машине, и никто из пограничников не удивился, вроде так и должно быть – в боевой форме товарищ.

Агаджанов объяснил коротко: надо найти люки водостока и взять под охрану. Алеша задумался: времени все же прошло немало с той поры, как сдали объект. На территории порта люка нет, это точно. Сток срезает лишь дальний угол контейнерного терминала. Первый люк метрах в ста за шоссе, где распадок идет на возвышение. Там кончаются кусты и начинается молодой дубняк.

Оставив на дороге машину, направились к люку. Впереди Агаджанов с Тверцовым. Затем, выдержав минутный интервал, Кондин с напарником. Невысокую насыпь над стоком облизали дождевые и талые воды, она густо заросла травой. Сержант потерял ее в темноте. Продирался через кусты. Потрескивали сухие ветки.

Нет, так не годится! Агаджанов обернулся к Тверцову, спросил:

– Где насыпь?

– Левее. За ней тропка проторена.

Тверцов не ошибся. Он первым вышел на тропинку и прибавил шагу. Агаджанов теперь не видел Алешу, но это не вызвало беспокойства – с тропы не собьешься. Надо дождаться Кондина, показать путь, чтобы не лез напрямик.

Между тем Тверцов припомнил: люк рядом. Сейчас будет большой камень-валун, а там еще шагов пять.

Алеша не очень удивился, когда за кустом возникла расплывчатая, словно бы колеблющаяся в тумане фигура. Значит, кто-то из пограничников опередил его.

– Ты уже здесь? – спросил он. – Когда успел?

Темная фигура рванулась к нему настолько стремительно, что Тверцов отшатнулся. И вдруг голова его словно бы треснула, раскололась с оглушающей болью…

Агаджанов, услышав голос и какой-то шум впереди, ринулся туда и лицом к лицу столкнулся с Дорой.

Встреча эта была настолько неправдоподобной, невероятной, что сержант сразу даже не поверил в реальность случившегося. Он был настолько потрясен, что не заметил распластанного на земле Тверцова, не услышал звука удалявшихся шагов.

– Ты? – ощупал он плечо Доры.

– Я!

– Здесь? Почему?

Дора, оттолкнув руку сержанта, опустилась на колени, всхлипывая и роясь в карманах. Вытащила платок. Только теперь Агаджанов увидел Тверцова, лежавшего под кустом. Дора торопливо вытерла с его лица кровь.

– Живой? Кто его?

– Листван это! – выкрикнула Дора.

– Где он? – Агаджанов метнулся в одну сторону, другую, не зная, куда бежать. Испуганный, полный отчаяния вопль, прозвучавший в тумане, приковал его к месту. Палец замер на спусковом крючке.

– Товарищ сержант! – раздался спокойный голос Кондина. – Товарищ сержант, где вы?

– Здесь! – облегченно выдохнул Агаджанов. – Что у вас?

– Взяли одного! Прямо на меня выскочил.

– Давайте сюда!

Возле ног сержанта с лязгом сдвинулась крышка люка, сильный луч фонаря полоснул по голым веткам, по стволам деревьев.

– Кто? – снова вскинул оружие Агаджанов.

– Свои! Сысоев! – Прапорщик оказался рядом с сержантом. – Как тут?

– Плохо… Тверцов вот… – Сержант осекся, не зная, как доложить.

– Дышит он! – крикнула Дора. – В больницу его! Трое пограничников осторожно подняло Алешу и понесли на дорогу к машине. Туда же повели Листвана с Дорой. Опасаясь за жизнь Тверцова, Олег торопил Агаджанова: скорее к докторам, да осторожней, не растрясите.

Мысли были заняты Алешей. И только проводив машину, оставшись на место преступления вдвоем с Чапкпным, Олег сообразил, что взяты не все воры. Унесено было девять упаковок с магнитофонами. Четыре здесь, а где остальные? Спрятаны? В трубе их нет, в кустах не успели бы… Впрочем, чтобы размахнуться и забросить коробку, нужны лишь секунды. Но зачем бросать? Нет, наверняка был третий, который уходит сейчас все дальше и дальше.

Выругав себя за поспешность, за то, что не допросил Листвана, прапорщик приказал Чапкину:

– Доложите старшему лейтенанту о задержанных. Прошу срочно людей и розыскную собаку. Я осмотрю местность.

Руслану Чапкину в эту ночь довелось побегать, как никогда в жизни. Носился на полной скорости, рискуя ноги сломать при такой видимости. И теперь стремительно ринулся через кусты по откосу.

Сысоев принялся медленно ходить около люка, постепенно расширяя круги. Подсвечивал фонариком.

Поймал себя на том, что движется крадучись, стараясь не производить никакого шума. Тогда бы и фонарь не надо включать. Да и шума здесь было уже достаточно. Просто привычка. И еще – неприятное ощущение одиночества. Плохо, когда никого нет рядом, фланги и тыл не прикрыты. Все время хочется оглянуться. Черт его знает, где этот третий.

Может, выжидает удобный момент, чтобы напасть?! Нет, зачем нападать? Смысл кокой?..

А Женя так и не поверила, что у него важное дело, задание, что он не мог не уйти… Спит она теперь преспокойно в своей глубокой морской койке. Тепло, тихо в каюте. Приснился бы он ей сейчас, шарящий среди кустов, с пистолетом наготове, в порванном кителе, мокрый, перемазанный ржавчиной. Увидела бы стонущего Алешу на руках у ребят… Моториста Листвана с отвисшей челюстью, с полными ужаса глазами… Кошмаром посчитала бы все это. Но, к сожалению, и такое еще случается.

Он не обнаружил ничего подозрительного, никаких следов третьего преступника и подумал, что собака не сможет начать поиск. Но опытная овчарка запомнила те запахи, по которым шла в порту от вскрытого контейнера до причала. Сперва потянула к шоссе, куда увели Листвана. Однако при второй попытке пошла в противоположную сторону, в молодой дубняк.

Через лес, по кустам, по мокрым и скользким каменистым россыпям бежали за собакой пограничники. Несколько раз она теряла след на крутых откосах, пришлось задерживаться, упуская время. Но не это беспокоило Сысоева. Он уже понял, куда стремился преступник.

Километрах в двух за поселком – перекресток дорог. От магистрального шоссе, ведущего в краевой центр, ответвлялись там асфальтированные ленты и проселки в центр района, в колхозы, на лесопункты. Движение не прекращалось и глубокой ночью, особенно теперь, когда уборочные машины вывозили с полей картофель. Без труда можно найти попутку в любую сторону. На перекрестие, как и предполагал Олег, след оборвался.

23

Право же, очень хорошо, что в кабинете начальника политотдела окно занимает почти всю стену, а белые шторы всегда раздернуты. Просторная комната полна света. На душе легче и спокойней становится, особенно когда чувствуешь за собой вину. Не в темницу идешь для разноса, а на деловой чистосердечный разговор.

Подполковник Дербаносов расспросил Сысоева и Агаджанова о подробностях операции, о том, как действовал каждый комсомолец. Какие просчеты были допущены?

– Этот… Расстрига на моей совести, – хмуро произнес Олег. – Сообрази я сразу, успели бы догнать.

– Жаль, конечно, что не взяли его, но не это главное. Суть в том, что шайку мы обезвредили. Третий сообщник теперь известен милиции. – Дербаносов умолк, вопросительно глядя на Агаджанова. – А вы что скажете?

– Скверно, товарищ подполковник. Совсем скверно!

– Это вы о Тверцове?

– Не прощу себе, зачем его вперед пустил! Говорит, место знаю. Раз знаешь – веди. Не подумал, что бандит может оказаться там.

– Мысли чем-то заняты были?

– Так точно, товарищ подполковник. Все прикидывал, покупать второй чемодан или одного хватит.

– Да, – кивнул Дербаносов. – В этом ваша промашка, и наша тоже. Верно, Олег Иванович?

– Я о чемоданах не думал.

– Видели мы с вами, что Агаджанов и некоторые другие старослужащие на домашний лад перестроились, а действенных мер не приняли.

– Товарищ подполковник, прапорщик Сысоев беседовал со «старичками». Со мной в том числе, – возразил Агаджанов.

– Значит, не нашел самых верных слов.

– И слова хорошие были. Только как-то мимо ушей они… Да и не маленький я, сам соображать должен…

– Понимаете, какая вещь! – невесело усмехнулся Дербаносов. – Формально вам отвечать вроде бы не за что… Разве только за свидание с Дорой. Да и то вы с разрешения командира из дежурки ушли. Получается, что и проступок-то невелик. А служили вы хорошо, безупречно служили, этого не зачеркнешь. Так что покупайте себе второй чемодан и отправляйтесь…

– Не нужен мне чемодан, товарищ подполковник! На той неделе собрание, а я уеду, камень на душе увезу. На всю жизнь! Разрешите мне остаться?

– Не горячитесь, Агаджанов, я ведь вас не упрекаю… До собрания остаться хотите, комсомольцев послушать?

– Совсем хочу. – Сержант поднялся, вытянулся. – На сверхсрочную буду проситься. Или в школу прапорщиков, как Сысоев. Если доверите…

– Да вы сидите. Хорошо подумали, Агаджанов?

– Дома жизнь спокойная, товарищ подполковник. А здесь еще трудности… Я, может, не убедительно объясняю, только все равно не уеду теперь отсюда. Не возьмут на сверхсрочную – буду в порту работать. В бригаду Тверцова пойду, чтобы со спокойной совестью… А может, все-таки оставите на сверхсрочную? – с надеждой посмотрел он на Дербаносова.

– Товарищ подполковник, я поддерживаю, – сказал Сысоев. – Горьким опытом научен сержант.

– А чемодан-то как же? – улыбнулся Дербаносов.

– Да выброшу я все барахло!

– Не надо. Чемодан сам по себе вещь полезная. А рапорт подавайте, если решили. Я поговорю с полковником.

Из кабинета начальника политотдела Олег вышел, когда уже смеркалось, в длинном коридоре зажглись электрические лампочки. Едва открыл дверь в свою рабочую комнату – услышал телефонный звонок. Лейтенант-инструктор, стучавший на пишущей машинке, указал подбородком:

– Возьми трубку. Пять раз тебя спрашивали. И все женщина.

– Прапорщик Сысоев слушает.

– Олег! – узнал он взволнованный голос Жени. – Олег, ты способен меня простить?

– За что?

– За вчерашнюю глупость… Боже мой! Мы только что ходили к Алеше.

– Как он?

– Спит. Врач сказал, что слаб очень. Не меньше месяца продержат его.

– Откуда ты говоришь?

– От себя. Из конторы плавстройотряда. Из комсомольского штаба, – уточнила она. – Иначе к вам не дозвонишься.

– Пользуешься служебным положением? – улыбнулся Олег.

– Спасибо! – радостно прозвучало в ответ.

– Почему? Чем заслужил? – не понял Сысоев.

– Потому что шутишь! Значит, не сердишься!

– Я сейчас иду! К тебе. Можно?

– И я тоже. Бегу! Олег, милый, где встретимся?

– На дороге! – ответил он.

1978

Афганские перевалы

1

Сведения, которые Абдул Махмат получил от надежных людей, были настолько необычны и важны, что он решил без промедления отправиться в горы, хотя сам не ходил к моджахединам[2]2
  Моджахедины – «борцы за веру», так называют себя афганские контрреволюционеры-мусульмане. (Все примечания – от автора.)


[Закрыть] уже давно. И возраст не тот, чтобы отмеривать ногами большие расстояния, и рисковать не хотел, не имел права. У него было двое связных – мужчины молодые и быстрые. Имелся тайник, который раз в неделю навещали посланцы с гор. А сам Абдул Махмат должен был вести тихую жизнь, не привлекая внимания, не возбуждая подозрений. Давать задания агентам, получать от них сообщения, слышать и видеть все, что происходит в городе, переправлять информацию по назначению – вот круг его обязанностей. Для других дел были другие люди, Абдул их не знал.

Каждый день несколько часов просиживал он в дуканах, куда с стекались все новости, степенно беседуя со своими сверстниками. Каждую пятницу бывал в мечети на проповеди муллы. Жители соседних улиц давно привыкли к Махмату, молодые сотрудники царандоя[3]3
  Царандой – афганская народная милиция


[Закрыть] почтительно здоровались с ним. Ну а в том, что к нему в скорняжную мастерскую часто заходят посетители, не было ничего удивительного, настораживающего. Наоборот, странно, если бы не заходили.

Руководство в Пешаваре[4]4
  Пешавар – пакистанский город, в районе которого сосредоточены базы и лагеря афганских контрреволюционеров.


[Закрыть] очень ценило Махмата это – ему было известно. Еще бы не ценить им, скороспелым политикам, самозваным «вождям», укрывшимся вдали от выстрелов, хорошо законспирированного резидента, находящегося в самом центре событий, да еще имевшего военное образование. Правда, военную школу Махмат закончил давно и служил потом недолго – необходимости такой не было для обеспеченного человека, – но знания-то остались. Там, в Пешаваре, не скупились на оплату, деньги текли на его счет в надежном европейском банке, пережившем две мировые войны. Если в ближайшие годы не удастся возвратить себе власть и землю, Махмат сможет выйти из этой игры, уехать на отдых. Осталось у него кое-что и от прошлого состояния. Но пока есть здоровье и силы, он будет бороться с теми, кто отнял его собственность, отобрал прекрасную виллу в зеленой долине возле Кабула, где Махмат рассчитывал провести в тишине и спокойствии остаток своей жизни.

Гордился Абдул Махмат тем, что знаком с одним из богатейших людей мусульманского мира, с Сабхатуллой Моджаддади, владельцем огромных угодий, на которых до Апрельской Революции трудились десятки тысяч дехкан. Теперь Моджаддади возглавляет «Фронт национального освобождения Афганистана», стал руководителем организации «Братья мусульмане» и ее филиала «Мусульманская молодежь». Абдул Махмат верил в него: этот человек не захочет терять то, что у него было, не отступит от борьбы, заплатит все, что причитается, своим надежным сторонникам. Моджаддади знает: его давнишний друг живет сейчас под чужим именем в большом городе, поставляет важные сведения, необходимые дли руководства движением, для их заокеанских покровителей.

Абдул Махмат старался быть очень осторожным. Нет, не отправился бы он без крайней надобности в дальний путь, лишь важность и срочность полученных известий толкнули в дорогу. А точнее, мысль о том, что моджахедины в горах не осознают, не поймут особенностей его сообщения, ничего не сделают, чтобы сорвать замысел кафиров.[5]5
  Кафиры – неверные, вероотступники.


[Закрыть] Молодежь не разбирается в тонкостях политики. Этим головорезам лишь бы стрелять… А пока сведения попадут в Пакистан, к руководителям, пока там разберутся, поспорят, примут решение – будет уже поздно.

Наступил случай, когда нужно рискнуть самому.

После утреннего намаза Абдул Махмат привычно вытряхнул и сложил молитвенный коврик. Обращение к аллаху укрепило дух Мехмата, веру в полезность и праведность его поступков. Велел позвать помощника – управляющего всеми делами в мастерской. Сказал ему, что покидает город на три дня. Если кто спросит – уехал в кишлак проведать дочь, которая вышла замуж за сарбаза[6]6
  Сарбаз – солдат.


[Закрыть] и теперь ждет ребенка.

Разгладил перед зеркалом широкую, как лопата, почти совсем седую бороду, начинавшуюся от висков, оттенявшую смуглость лица. Надел поношенный халат, прошелся от стены до стены, чуть сутулясь и приволакивая левую ногу. Этот халат и походка делали его лет на десять старше, а к старикам больше почтения. Ничем не отличался бы Махмат от пожилого досточтимого ремесленника, если бы не глаза под кустистыми, без седины бровями. Властый, надменный взгляд выдавал его: не из простых. Но глаза не сменишь. Абдул Махмат приучил себя говорить с людьми тихим голосом, потупившись, не оскорбляя собеседника пристальным разглядыванием. С трудом давалось ему такое смирение…

Из дому вышел через дверь, ведущую в садик, а дальше – в глухой переулок и на аллею. Слава аллаху, никто из знакомых, любивших совать нос в чужие дела, не встретился на задворках.

Аллея была обсажена соснами, округлые, густые кроны которых давали приятную тень. Здесь, в городе, осень еще не чувствовалась, но загородные холмы, видимые отсюда, уже побурели, кое-где облысели, как горбы старых верблюдов. Под бледно-голубым, будто выцветшим, небом, на самом краю горизонта, темнели далекие вершины хребта. Там, в горах, мог уже выпасть новый снег.

С сосновой аллеи Махмат свернул в полузаброшенный квартал: до революции там жили одни бедняки, многие из которых переселились в новые дома, в квартиры бежавших богачей. По узенькой грязной улице, где не разойтись нагруженным ишакам, минуя развалившиеся дувалы и кучи мусора, Абдул Махмат, срезав большой угол, выбрался к широкой асфальтированной дороге. Тут было людно и шумно. Торопились пешеходы. Проносились моторикши с пассажирами в колясках, желтые такси, ярко разрисованные частные машины. Медленно проползли два бронетранспортера.

Там, где дорога шла на подъем, над шоссе тянулся дощатый забор, выкрашенный в зеленый цвет. Совсем недавно это был голый холм, открытый ветрам и солнцу: даже верблюжья колючка неохотно росла на сухой каменистой земле. Но обосновавшиеся здесь сарбазане шурави[7]7
  Сарбазане шурави – советские солдаты.


[Закрыть] изменили все: начали с палаточного городка, затем собрали здания из щитов и брусьев, построили каменные дома, принялись качать воду в лощине и даже посадили деревья. Про эти деревья в городе почему-то говорили особенно много. Никогда, мол, они не росли на холмах и не смогут расти. Но деревья, заботливо поливаемые каждый летний день, окрепли, зазеленели. И хотя Махмата раздражал даже вид гяуров, злила чужая военная форма, он не мог не отдать должное целеустремленности и своеобразной тактичности русских. Они ведь не расположились в городе, в тенистом парке, – они разместились, никого не стеснив, не заняв ни одного митра полезной, обрабатываемой земли. Вели себя очень сдержанно, ни во что не вмешиваясь, не демонстрируя свою силу. Сами обслуживали себя. Больше того, они помогали афганцам, вместе с жителями строили школы, больницы, восстанавливали мосты.

Но при всем том для Махмата пришельцы с севера были непримиримыми врагами, как и свои афганские партийцы. Серьезная опасность заключалась как раз в поведении, в доброжелательности русских. К ним присматривались, их старались попять.

А главное: при новой власти не было места ему, Абдулу Махмату. Жилище, работу Махмат, конечно имел, но для него этого ничтожно мало, он не хотел поступаться тем, чем располагал до революции. В этом была суть противоречий. А каким флагом, какими лозунгами их прикрывать – это дело второстепенное. На обложке карточки члена мусульманской организации «Иттихад» напечатано: «Борьба с неверными – наша цель! Если ты погибнешь в этой борьбе, то обязательно попадешь в рай». Расплывчато, но хорошо сказано. Под таким призывом можно объединить многих верующих.

Медленно, волоча ногу, приблизился Махмат к широким воротам, на решетчатых створках которых ярко выделялись большие красные звезды. Прохаживался часовой с автоматом. Богатырского, двухметрового роста военный с повязкой на рукаве смотрел в глубину двора, где виднелся длинный ряд автомашин. Оттуда к воротам шли трое. Это были женщины. Одна, статная, черноволосая, полная, в зеленом (военная форма?) платье, несла чемоданчик, сверкавший никелированными углами и застежками. Другая, худенькая, светловолосая и светлолицая (тоже в форменной одежде) вела, обняв за плечи, девочку лет десяти в пестром платьице, что-то говорила, склонившись к ней. Смуглая, длинноногая девочка была, несомненно, афганкой. Но как она попала сюда? И понимает по-русски? К тому же Махмату показалось, что она плачет.

Легковая с зеленым брезентом автомашина нагнала женщин. Молодой высокий офицер спрыгнул с подножки, оставив дверцу открытой. Светловолосая женщина поцеловала девочку. Другая, та, что с чемоданом, устроилась с девочкой на заднем сиденье. Офицер – рядом с водителем. Машина подкатила к распахнувшимся воротам. Дежурный с повязкой откозырял, пропуская ее. А та, светлая и худенькая, махала вслед рукой из глубины двора.

Абдул Махмат не мог понять, что бы все это значило. Он лишь подумал: неужели гяурам не хватает людей, зачем они берут в армию женщин? Или это жены больших начальников, приехавшие вместе с ними? Или, действительно, русские стремятся во всем уравнять женщин с мужчинами? Для чего? У тех и у других есть свои обязанности, свои заботы. Мужчина никогда не сможет рожать и кормить грудью детей, пусть это делает женщина, пусть не забывает: без мужчины она ничто, обездоленное существо, лишенное радостей жизни. И еще: женщине трудно пасти отары в горах, рука ее слаба для того, чтобы вонзать кинжал в сердце врага, – пусть это делают мужчины. Аллах всем определил предназначение, и нет необходимости противоречить мудрым установлениям всевышнего.

Но это – случайные наблюдения, случайные мысли… Вскоре внимание Махмата было поглощено кое-чем белее интересным и важным. Он отошел на километр от военного городка, когда из ворот появилась колонна грузовиков. Ровно гудя двигателями, строго соблюдая дистанцию, машины проследовали мимо него. Насчитал девять. Кузова пустые. Надо выяснить, куда направляются грузовики. Перестав волочить ногу, с трудом сохраняя степенность, он быстро зашагал к повороту дороги, где шоссе огибало высотку, загораживавшую обзор. Хоть и запыхался, но успел добраться до поворота, пока машины не скрылись из виду. Так и есть, они двигались к новому элеватору, сооруженному с помощью русских специалистов. Шли за зерном, и это подтверждало те сведения, которыми располагал Махмат.

Отдохнув несколько минут в реденькой тени полузасохшего дерева, Абдул принялся ловить попутную машину. Было самое удобное для этого время. С восходом солнца жители плодородной долины, протянувшейся на десятки километров, едут в город, везут продавать овец и коз, хурму и апельсины, всякую домашнюю снедь. Машины забиты до предела, особенно частные автобусы – хороший заработок для водителей. В кузовах, в салонах автобусов теснятся люди и животные. Гвалт, духота, дурманящие острые запахи. Мальчишки сидят на крышах, гроздьями висят на подножках. Это – утром. Зато из города дехкане разъезжаются без спешки, в разные часы, машины идут полупустые. И какой шофер не остановится, увидев седобородого мужчину, поднявшего руку?!

Автобус, подобравший Махмата, был разрисован в крупную клетку, наподобие шахматной доски. Автобусу положено быть красным. Не нарушая этого правила, хозяин размалевал кузов квадратами разных оттенков: розовыми, багровыми, просто красными, желто красными. Эту мозаику покрывал налет пыли, но все же вид у автобуса был необычный, привлекавший внимание.

Машина было обшарпана и так гремела на ходу всеми своими частями, что казалось, вот-вот развалятся. Однако толстощекий веселый шофер, напевая что-то, вел ее быстро и столь ловко лавировал в потоке других машин, осликов с повозками, среди перебегающих дорогу пешеходов, что Махмат сказал себе: этот рейс автобуса далеко не последний, старая машина ото послужит своему хозяину и базарному люду.

В салоне было человек десять, да еще пестрая телка лежала в проходе, уткнувшись мокрыми губами в ногу дехканина. Абдул занял место ближе к водителю, где меньше трясло, и, устроившись поудобней, закрыл глаза. Надо было беречь силы, путь предстоял длинный и опасный. Здесь, возле города, дорога спокойная, ее охраняли военные посты. Пролетали вертолеты, контролируя окрестности. Моджахедины не проникали сюда, тем более днем. А вот дальше к горам, где редки населенные пункты, они устраивают засады и минируют шоссе даже в светлое время. Откуда им знать, в кого попадет пуля, выпущенная по автобусу: в партийного активиста, в простого дехканина или в их же сторонника.