Текст книги "Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г."

Автор книги: Владимир Брюханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 45 страниц)

Об участниках съезда в Воронеже сведения несколько разноречивы. Фигнер называет 19 участников: будущие народовольцы – Александр Михайлов, Квятковский, Морозов, Баранников, Тихомиров, Ошанина, Фроленко, Желябов, Н.Н. Колодкевич, Перовская, В. Фигнер, Ширяев, будущие чернопередельцы – Н.А. Короткевич, М.Р. Попов, Плеханов, Г.М. Тищенко («Титыч»), С.А. Харизоменов, Аптекман, О.Е. Николаев.[821]821
  В. Фигнер. Запечатленный труд, с. 160.


[Закрыть]

Попов не упоминает Короткевича и Николаева, но называет еще народовольцев Сергееву и Г.П. Исаева и чернопередельцев М.В. Девеля, Г.Н. Преображенского («Юриста») и Хотинского. Он пишет: «Не ручаюсь, что я перечислил всех /…/, но ошибка не превышает двух-трех человек».[822]822
  М.Р. Попов. Указ. сочин., с. 215–216.


[Закрыть] Разночтения несущественны: забытыми, очевидно, оказались самые молчаливые, а главное ядро террористов и их оппонентов заведомо имелось в наличии.

О самом течении съезда такие свидетельства:

М.Р. Попов: «Всех заседаний съезда было четыре: два /…/ в одном из уединенных мест ботанического сада, и два – в роще по реке Воронежу, близ водяной мельницы. Председателем съезда был избран Титыч; он формулировал и постановления съезда».[823]823
  Там же, с. 216.


[Закрыть]

Н.А. Морозов: «приехав /…/ в Воронеж, мы с удивлением увидели, что большинство провинциальных деятелей не только не думает нас исключать, но относится к нам вполне сочувственно. Только Плеханов и Попов держали себя непримиримо и оставались в меньшинстве, а Плеханов даже ушел со съезда, заявив, что не может итти с нами.

В первый момент мы оказались в нелепом положении: мы были тайное общество в тайном обществе, но по возвращении в Петербург увидели, что образовавшаяся в «Земле и Воле» щель была только замазана штукатуркой, но не срослась».[824]824
  Деятели СССР и революционного движения России, с. 170.


[Закрыть]

М.Р. Попов: «Александр Михайлов, Желябов, Морозов действовали с полным убеждением, что никакой другой деятельности в данный момент нет места, как борьбе за политическую свободу»; мы «– назову нас правыми в «Земле и Воле» – /…/ бессильны были создать скоро что-либо, что имело бы агитационное значение среди наличного революционного настроения в данный момент, притом же многие, как напр[имер] Баранников, Перовская и другие, прямо заявляли, что они временно только присоединяются к левым и не потому, что разделяют мнение таких представителей «Земли и Воли», каковыми были Желябов, Зунделевич и Михайлов, а лишь потому, что раз начатое дело нужно кончить (таковым начатым делом было не сделанное Соловьевым)».[825]825
  М.Р. Попов. Указ. сочин., с. 46–47.


[Закрыть]

М.Ф. Фроленко: «Здесь удалось добиться того, что большинство согласилось на уничтожение Александра II и предоставило это тем, кто был в Липецке, но с одним условием, чтобы партию «Земля и Воля» не раскалывать, а иметь в ней лишь две фракции. При этом выбраны были от каждого отдела по одному представителю, на обязанности коих и было согласовать возникающие недоразумения. В число этих двух попал и я, но должен признаться, что я и одного дня не занимался этим делом».[826]826
  Деятели СССР и революционного движения России, с. 270.


[Закрыть]

М.Р. Попов: «поставлен был вопрос о начатом уже деле, т. е. об убийстве Александра II, который и был решен большинством в положительном смысле. /…/ Из прежнего состава редакции «Земли и Воли» редакторами оставались два [т. е. выбыл Плеханов]: Тихомиров и Морозов, и к ним выбрали третьего – Титыча; администрация выбрана была из трех лиц: председателя совета Титыча, Фроленко и Михайлова. Закончился конгресс тем, что решено было тратить на террористическую деятельность не больше 1/3 имеющихся денежных средств, остальные 2/3 предназначались для деревенской деятельности. Так называемая левая фракция «Земли и Воли», известная потом под именем террористов, рассчитывая на то, что в деревне пока нет дела, которое требовало бы больших денежных средств, согласилось на такое распределение средств, в надежде на то, что не будут же тратиться деньги, ассигнованные на деятельность среди крестьян, если этой деятельности не будет».[827]827
  М.Р. Попов. Указ. сочин., с. 217.


[Закрыть]

Деталям о составе руководящих органов, приведенным Поповым, противоречит его собственное замечание в отношении последующих событий: «весь состав бюро «Земли и Воли» перешел в партию «Народной Воли».»[828]828
  Там же, с. 150.


[Закрыть] Морозов также подтверждает сохранение прежнего состава руководства, избранного еще в Липецке: Фроленко, Михайлов, Тихомиров.[829]829
  Н.А. Морозов. Повести моей жизни. Мемуары в двух томах. М., 1961, т. II, с. 424.


[Закрыть] Возможно, у Попова или редакторов его текста получилась просто описка или опечатка: не «Титыч» (Тищенко), а «Тигрыч» (Тихомиров).

Плеханов и Попов понапрасну понадеялись на поддержку провинциальных пропагандистов. Из собравшихся в Воронеже одни готовы были осуществлять цареубийство собственными силами, а другие не возражали, поскольку их от этой чести освободили, но в принципе почти все были за.

Тихомиров комментировал это таким образом: «Революционеры еще раз чувствовали свою слабость, и еще раз заключали из этого не о необходимости изменить свои идеи, а о том, что нужно еще логичнее их развивать. В их среде идет страстная пропаганда сплотить силы на терроре и объединить их безусловною дисциплиной, слепым повиновением центру (который еще требовалось создать). Наконец – нужно произнести слово – все эти силы, все силы «революции», слитые как один человек, проповедывалось направить на Цареубийство.

В этом /…/ преступлении из преступлений дух анархии находил свое последнее слово.

И с ним же он произнес, бессознательно, высшее признание Самодержавной власти. /…/

Россия национальная – которую требовалось разрушить – была неохватна, недосягаема, недоступна нападению. И «революция» сказала, что тогда нужно обрушиться на Государя России, что это одно и то же».[830]830
  Л. Тихомиров. Начала и концы. «Либералы» и террористы, с. 106–108.


[Закрыть]

Процитируем собственный текст из другой книги: «можно быть монархистом, а можно таковым не быть; можно быть против конкретного царя, а можно быть за, но в любом случае более значимого преступления в самодержавной России, чем цареубийство, не было и быть не могло! Люди, которые на такое решались /…/, брали на себя как бы сверхчеловеческую задачу, ставящую их самих выше всех и всяческих моральных принципов. Такие люди приобретали значительное моральное превосходство над всеми прочими (пусть это было превосходство с заведомо отрицательным знаком!), и могли решаться на поступки, совершенно немыслимые при любом ином раскладе – так действительно происходило с некоторыми террористами второй половины XIX века /…/.

/…/ что такое /…/ для тех, кто всерьез берется играть царской головой, /…/ их жизни для них самих!».[831]831
  В. Брюханов. Заговор графа Милорадовича, с. 319–320.


[Закрыть]

В такое состояние был приведен Соловьев вопреки его воле. Теперь же подобное должны были испытывать все участники Липецкого и Воронежского съезда и все их единомышленники, санкционировавшие цареубийство и ощутившие к этому причастность.

Возникает лишь вопрос о том, насколько эту иллюзию разделял сам Тихомиров, так великолепно ее разъяснявший через десяток лет, а в 1879 году сделавший более остальных для того, чтобы внедрить эту идею в сознание соратников, менее способных к абстрактным рассуждениям? Или изначально он предполагал обратить все силы, слитые как один человек, на достижение каких-то иных целей? А провозглашенное цареубийство – только средство их объединить в нерассуждающем порыве?

Детали организованных террористических актов дают ответы на эти вопросы.

Интереснейший момент связан с выступлением Андрея Желябова. Об этом рассказывает Вера Фигнер:

«Ввиду интереса, который вызывает личность Желябова, /…/ не лишне упомянуть о вопросе, который он задал на съезде, когда речь зашла о введении в программу аграрного террора. «На кого думает опираться революция, – спрашивал он, – на народ или на либеральную буржуазию, которая сочувствует ниспровержению абсолютизма и водворению политической свободы?» «Если первое, то уместен и фабричный, и аграрный террор», – говорил он; «если ж мы хотим искать опоры среди промышленников, земцев и деятелей городского самоуправления, то подобная политика оттолкнет от нас этих естественных союзников». И он указал, что в Черниговской и Таврической губерниях, в Киеве и Одессе есть деятели, которые в видах общности политических целей ищут сношений с революционной партией. Так, Осинский, тогда уже казненный, имел в Киеве довольно обширные связи с либеральными кругами, и было заметно, что он сам уклоняется от социализма к программе чисто политической. А в Одессе в то время в городской думе существовала большая группа интеллигентов, которая устраивала собрания и обсуждала ни более, ни менее, как проекты конституции. «Парижская комунна», – называл эту думу Панютин, правая рука генерал-губернатора Тотлебена, и летом того же 1879 г. не преминул разгромить этих преждевременных конституционалистов, отправив лидеров в отдаленные места Сибири.

На вопрос Желябова последовал единодушный ответ, что мы будем опираться на народные массы и сообразно с этим строить свою программу, теоретическую и практическую».[832]832
  В. Фигнер. Запечатленный труд, с. 161.


[Закрыть]

Ее дополняет Михаил Попов: «уже после Воронежского съезда, когда пред партией «Земля и Воля» стоял вопрос, как быть с либералами, – и когда Желябов, в то время стоявший за чисто политическую программу, предлагал совершенно прекратить писать в органе «Земля и Воля» об аграрном вопросе, дабы не отпугивать либералов, которые относятся к партии «Земля и Воля» с недоверием и считают представителей организации «Земля и Воля» волками в овечьей шкуре, Баранников был против этого и предлагал мистифицировать либералов изданием особого листка от Исполнительного Комитета, программа которого должна была быть только политической, продолжая издание газеты «Земля и Воля» по той же программе».[833]833
  М.Р. Попов. Указ. сочин., с. 196.


[Закрыть]

Это очень принципиальный момент.

С одной стороны, террористы и их ближайшие товарищи оставались социалистами, т. е., прежде всего – противниками капитализма, причем доводящими свои лозунги до логического предела. Аграрный террор и фабричный террор – это соответственно террор против помещиков (а возможно – и кулаков!) и против капиталистов. Террор – это не иносказание, а совершенно конкретная вещь: они призывали убивать помещиков и капиталистов. Опять же теоретически в этом ничего противоестественного не было: в 1917 и 1918 годах их единомышленники так и поступали – притом в массовых масштабах, а еще в течение двадцати лет после того (формально вплоть до Конституции 1936 года, а фактически и позднее) принадлежность по происхождению к помещикам и капиталистам (а потом и к кулакам) гарантировала те или иные репрессивные или дискриминационные меры против каждого индивида – кроме членов коммунистической партии (которые уже по другим мотивам могли оказаться «врагами народа») и особо ценных специалистов (тоже, конечно, ни от чего не гарантированных).

Однако в конкретной ситуации 1879 года призыв к аграрному и фабричному террору был явной утопией: никто ему следовать не собирался, хотя единичные конфликты на социальной почве могли приводить к подобным эксцессам – но даже и единичных примеров история практически не сохранила (в отличие от дореформенных времен). Следовательно, это было просто фантазией и свидетельством незрелости тогдашних революционеров – на что справедливо позднее указывал Тихомиров.

В то же время чисто практически Желябов был вполне прав: либералы (т. е. в основном те же помещики) оставались естественными союзниками революционеров, которых не следовало отталкивать. Даже Баранников это понимал, а Морозов выражался совершенно четко: «Либералы же нам были по временам очень нужны. Так, у известного историка литературы [В.Р.] Зотова я держал на сохранении устав «Земли и воли» и все необходимые документы. На имя своего теперешнего хозяина [квартиры] – [Е.В.] Корша я устроил текущий счет в банке для наших расходов. Другие «либералы» доставляли нам ценные сведения о действиях высшей администрации, на адрес третьих получались наши письма, у четвертых происходили различные конспиративные собрания. Все они сочувствовали исключительно политической (а не социальной) части нашей деятельности и были готовы помогать нам лишь постольку, поскольку мы способствовали расшатыванию абсолютизма в России».[834]834
  Н.А. Морозов. Повести моей жизни, т. II, с. 375.


[Закрыть]

Но ведь как раз расшатывать абсолютизм и не следовало! Социалисты и этого поколения ничуть не хуже Ишутина и его современников понимали, что падение самодержавия и приход буржуазных свобод – самая что ни на есть кратчайшая дорога к торжеству капитализма – как, согласимся, и подтверждает весь мировой опыт последних трех веков!

«В Петербурге в 1868–1869 гг. на собраниях некоторых «радикальных» студенческих кружков ставился даже на баллотировку вопрос: что предпочтительнее – самодержавие и демократическое правительство (sic!) или республика при буржуазном правительстве? Значительным большинством голосов вопрос решался обыкновенно в пользу первого…»[835]835
  С.Л. Чудновский. Указ. сочин., с. 80.


[Закрыть]

Но ведь с тех пор ничто на свете в столь общем плане практически не переменилось. Тот же Морозов цитирует Клеменца, с которым (и с Тихомировым и Плехановым) он еще недавно редактировал «Землю и Волю». Клеменц заявлял: «В основе всего должно лежать крестьянство и его общинные инстинкты! Капитализм в России прививается правительством насильно и не имеет никакого будущего, буржуазная республика нам не нужна! Она для нас хуже самодержавия, потому что умнее!»[836]836
  Н.А. Морозов. Повести моей жизни, т. II, с. 396.


[Закрыть]

Социалист-революционер историк Е.Е. Колосов, близко сотрудничавший в конце века с Н.К. Михайловским, писал в 1917 году – прямо накануне большевистского переворота и за три месяца до разгона большевиками Учредительного собрания: «и Халтурин, и Кравчинский, и Клеменц – самым решительным образом отрицают и всеобщее избирательное право (Клеменц над ним прямо смеется) и какие бы то ни было парламентарно-государственные учреждения. Парламент для них – это «Всероссийская говорилка», не больше».[837]837
  «Былое», № 5–6, 1917, с. 360.


[Закрыть]

Сам же Н.К. Михайловский (под псевдонимом Гроньяр) опубликовал в № 3 «Народной Воли» (датирован 1 января 1880) программную статью, в которой говорилось: «Союз с либералами тоже не страшен. /…/ Они к вам пристанут, а не вы к ним. В практической борьбе безумно не пользоваться выгодами союзов, хотя бы случайных и временных. /…/ интеллигенция осуждена на роль вечно политического недоноска».[838]838
  Ф. Кон. Указ. сочин., с. 122.


[Закрыть]

О какой борьбе за политическую свободу могли при таком подходе говорить Александр Михайлов, Желябов и Морозов? Но ведь говорили же! И Желябов указывал, что тогда не нужно настаивать на социалистической прогамме!

Все это в совокупности было совершенно справедливо: невозможно соединить теоретические принципы социализма с борьбой за политическую свободу (современные западные «социалисты» – просто извращенцы, как и утверждала коммунистическая пропаганда до падения СССР!); невозможна и борьба за социализм в условиях политических свобод, которых так не хватало тогдашним российским либералам!

Все, что оставалось этой маленькой группе людей – это признать, что они абсолютнейшие утописты и никому не нужные персонажи, как оно вроде бы и было на самом деле.

И подобные настроения в их среде действительно возникали в то время. Заведующий их типографией Николай Бух вспоминал: «В августе 1879 года меня потянуло за границу. Я видел, что только Клеточников спасает нас от провокаторов, собравшихся большой группой у пределов нашего заколдованного круга. Это было ненормально, это ясно указывало на ошибочность нашего пути. Хотелось разобраться в этом, поискать более верной дороги к намеченной нами цели».[839]839
  Деятели СССР и революционного движения России, с. 39.


[Закрыть]

Это было вполне серьезно, тем более, что в отношении Клеточникова Бух несколько обольщался. Но и у Буха не хватило душевных сил бросить дело и последовать совету своего внутреннего голоса: от самих поставленных задач захватывало дух!

«Без революции человеку семидесятых годов грозило полное крушение всего миросозерцания»[840]840
  Л. Тихомиров. Начала и концы. «Либералы» и террористы, с. 90.


[Закрыть] – это снова тот же Тихомиров. А выдвинутый им самим лозунг цареубийства освобождал его соратников от черных сомнений!

Что же касается стремлений самой интеллектуальной верхушки террористов, то в отношении них можно выдвинуть следующие соображения.

Логический абсурд, в котором они очутились, был все же не полным. Существовала еще одна теоретическая возможность: сохранить самодержавие, но самим захватить в нем власть. Самогипноз, в какой все они погрузились, позволял расценивать такую возможность как достаточно реальную.

Много позднее выяснилось, что в принципе это не было утопией: Ленину, Троцкому, Сталину и двум-трем десяткам тысяч их единомышленников (весной 1917 их было не более того) именно это и удалось.

Без царя, а правительство рабочее – этот лозунг Парвуса и Троцкого 1905 года именно и воплотился в 1917 году, только рабочего в таком правительстве никого и ничего не могло быть в 1905 году и не было в 1917-м! Это и был захват власти революционерами, готовыми проводить в жизнь самые крайние социалистические принципы.

Поэтому ничего удивительного нет в том, что Тихомиров и Александр Михайлов попытались достичь того же – ведь по энергии, решительности и вере в собственную победу они нисколько не уступали Ленину, Троцкому, Сталину и самым железным из соратников последних. Эту веру, которой у него летом 1879 года все-таки не доставало (или, попросту, его еще не посвятили в суть дела), разделил со временем и наиболее гибкий из них – Желябов: мы уже писали о том, как осенью 1880 года он достаточно откровенно заявлял о захвате власти в собственные руки.[841]841
  См выше раздел 2.4.


[Закрыть]

Заметим притом, что сами Михайлов, Тихомиров, а затем, возможно, Желябов, никаким самогипнозом не занимались и цареубийцами себя вовсе не считали: все детали покушения Соловьева явно указывают на то, что это была инсценировка, а никакое не покушение. Ниже мы покажем, что и все прочие покушения (до злополучного 1 марта 1881 года!) обладали теми же самыми особенностями.

Но все это не выглядело инсценировкой ни для многих миллионов россиян, ни для непосредственных участников этих акций – включая несчастного Соловьева. В смысле же этих совсем не бессмысленных террористических представлений нам еще предстоит разбираться.

Отвлекаясь же от технических деталей и тактических уловок, в которые были посвящены явно немногие из ведущих террористов, мы можем сформулировать главный жизненный принцип всех заговорщиков, объединившихся летом 1879 года. Он сводился к альтернативе: Победа или Смерть, которую более точно, чем Тихомиров, сформулировала Вера Фигнер.

Разумеется, в личном плане всех все равно ждала смерть – безо всяких альтернатив. Насладиться, однако, перед этим победой – вот ведь в чем был максимальный выигрыш!

Была ли хоть у кого-нибудь из них такая возможность?

Но и в самом мрачном варианте тоже не следует видеть ничего особенного: ведь даже и Ленин, Троцкий и Сталин практически добились совсем не того, чего хотели и о чем мечтали! Однако, как гласит принцип олимпийского движения, главное – не победа, а участие!

Тут, однако, мы отступим от канонов, принятых в революционных и в контрреволюционных учебниках: указанная альтернатива не исчерпывала всех их перспектив. Существовал еше и третий вариант: кто-то более умный, сильный и хитрый соблазнит или заставит их силой или обманом пойти третьим путем: вложить всю их энергию, решительность и веру в победу в достижение совершенно им чуждой, но зато гораздо более реальной и возможной цели!

Вопрос о подконтрольности всей этой лихой компании более могущественным силам нужно поставить уже в отношении событий лета 1879 года. Вот какое временное разрешение он получил, по нашему мнению, в тот момент.

Фроленко отдал полиции деньги Херсонского казначейства, но не отдал исполнителей ограбления. Согласовано ли было такое решение с Добржинским и его публикой – не ясно.

Во всяком случае, Фроленко, получив приглашение сначала в Тамбов, а затем и в Липецк, заведомо решил не выдавать первоначальную встречу, а поприсутствовать, послушать, посмотреть и подумать. Заметим, что после Липецка у него оставалась практическая возможность выдать всех заговорщиков, собравшихся на общий съезд. Так или иначе, он решил самостоятельно разобраться с этим, постаравшись изолировать Перовскую.

Липецкий съезд прошел безо всяких помех со стороны полиции – значит, выдан он действительно не был.

В Липецке же Фроленко, во-первых, убедился в том, что Тихомиров, Михайлов и прочие настроены очень серьезно. К тому же ему оказали должный почет и доверие: он был избран в руководящую тройку. Во-вторых, тогда же он узнал, что предстоящий съезд в Тамбове уже выдан полиции – едва ли по-другому нужно трактовать ее поведение в этом богом забытом уголке. Для Фроленко должно было быть ясно, что съезд выдала Перовская, все же получившая от кого-то приглашение на него. Не исключено, однако, что и он сам заранее выдал этот съезд, но только теперь передумал. Но полиция в Тамбове не смогла никого арестовать: сначала она глуповато выдала себя (но не настолько, чтобы Попов и другие заподозрили предательство), затем не установила плотного наблюдения, ожидая сбора всех делегатов, а в результате птички упорхнули.

Тут Фроленко поспешил срочно перехватить Перовскую – до того, как она узнала новый адрес съезда в Воронеже. Фроленко изложил ей свою новую жизненную программу: они получали реальную (как ему казалось тогда) возможность принять непосредственное участие в цареубийстве. Это списало бы с них все прегрешения перед преданными товарищами. Таков был предложенный им путь обретения и внутренней, и внешней свободы и возрождения политической чести.

Следует ли сомневаться в том, что такой план должен был вызвать у когда-то честной революционерки Перовской полный восторг? (Нам очень нравятся словосочетания типа честный революционер, честный полицейский, честный вор!) И съезд в Воронеже тоже никем не был выдан!

С этого момента ряды крайних экстремистов пополнились такими сверхъестественными энтузиастами, как Фроленко и Перовская. Они тоже должны были ощутить небывалый моральный подъем, осознав и ощутив собственную принадлежность к кругу цареубийц.

Ни ногой они больше не появились в Харькове, с головой погрузившись в дело подготовки покушений. Агентами полиции они больше не были!.. Исчезли – и были таковы!

Но счастье это оказалось для них весьма недолговечным: продавшим душу очень нелегко выкрасть ее обратно!..